Текст книги "Каштаны на память"

Автор книги: Павел Автомонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 33 страниц)

8

Шаблий сидел в приемной Государственного Комитета Обороны, ожидая, когда его вызовут. На коленях он держал папку с документами. Среди бумаг была просьба о предоставлении штабу транспортной авиации, был и перечень оружия, боеприпасов и другого снаряжения для партизанских отрядов.

Ни один из территориальных партизанских штабов, образованных решением ЦК ВКП(б) и ГКО в начале лета 1942 года, не испытал таких трудностей, как штаб, возглавляемый Шаблием.

Сотни километров довелось преодолеть штабистам и курсантам партизанской школы, чтобы добраться до Сталинграда, а потом до Саратова. То был переход под обстрелом вражеских батарей, под взрывами бомб, но Шаблию все же удалось уберечь триста специалистов для будущих партизанских операций в глубоком тылу противника.

Месяц назад через радиостанцию ростовского отряда «Красный десант» откликнулась группа Шмеля Мукагова и Устима Гутыри, сообщив, что их отряд «ЗСТ-5» попал в трагическое положение. Вестей от Ивана Опенкина и Артура Рубена, которые повели бойцов на восток, нет до сих пор.

– Товарищ Шаблий! Вас приглашают.

Он поднялся, большим пальцем привычно поправил ремень, одернул гимнастерку. У него еще минута-другая времени.

У двери Семен Кондратьевич встретился с русоволосым человеком с тремя ромбами на петлицах. Шаблий сразу узнал его – генерал бронетанковых войск Федоренко. Он совсем не изменился: так же очерчены стиснутые губы, волевой подбородок. Только на висках стало больше седины. Остановился и танковый генерал.

– Вы, Семен Кондратьевич? Идете отчитываться, земляк?

– Да, Яков Николаевич, – ответил Шаблий, заметно волнуясь.

– А я собирался сегодня же разыскать вас по телефону. Мне с юга передали утром, что вместе с комбригом полковником Гуменным в госпитале и ваш сын Андрей.

– Правда? Значит, живой! Все эти три месяца я был на колесах и на ногах. Даже адреса не было постоянного. Вот так весточка! Спасибо! – пожал обеими руками Семен Кондратьевич сильную руку генерала Федоренко.

– Рад за вашего сына. Живой! Мы еще поговорим, когда встретимся.

– Спасибо, Яков Николаевич!

Шаблий вошел в кабинет.

– Как проходит рейд на правый берег Днепра двух посланных соединений? – спросил Сталин после небольшой паузы.

– Получена радиограмма: оба соединения форсировали Днепр вблизи местечка Лоева, – ответил Шаблий. – Местные немецкие гарнизоны такого дерзкого броска от партизан не ожидали. Оба соединения уже прошли четыреста километров, пересекли пять железных дорог, реки Десну, Снов, Днепр, Припять. Взято несколько районных центров, разгромлены их гарнизоны. Везде отряды пополняются за счет местного населения.

– Какими средствами партизанам удалось форсировать Днепр? – поинтересовался Калинин.

– Народными средствами, Михаил Иванович! Рыбацкие челны, колоды, плоты, бочки, даже ворота пригодились – все, что могло плавать и удерживать на воде партизана с его оружием, пошло в дело, – рассказывал Шаблий. – Партизанам на левом берегу помогли жители украинских сел, а на правом берегу Днепра – белорусских. Место для переправы командиры избрали не глухое, а у самого Лоева, что было неожиданным для врага. Днепр был форсирован ночью. Партизаны опыта набираются.

– Поздравьте партизан с этим успехом, – сказал Сталин, набивая пожелтевшим указательным пальцем табак в трубку. – Этот опыт пригодится и для армии. Что у вас еще, товарищ пограничник и партизан?

– Отрядам не хватает автоматического оружия, минометов, мин для борьбы с эшелонами. Здесь мы составили список необходимого. Вот. – Шаблий достал бумагу из папки.

– А за счет противника! – посоветовал кто-то строгим, даже недовольным голосом. Шаблий узнал этот голос, даже не повернув головы. Эту реплику бросил нарком, перед которым отчитывался Шаблий о пребывании в «киевском окружении».

– В гражданскую войну на Дальнем Востоке мы, партизаны, только и вооружались за счет Колчака или Семенова, – вспомнил Шаблий, поняв, что его слушают внимательно. – Но фашистская армия – не Колчак и не банды Семенова. У нас созданы Центральный и территориальные партизанские штабы, чтобы координировать действия, руководить и помогать партизанам. Конечно, партизаны стараются вооружаться и за счет врага. Однако обстановка требует развертывания масштабной диверсионной работы на коммуникациях противника. Необходима существенная помощь Большой земли. Партизанам уже сейчас нужно четыре-пять тысяч мин, взрывчатка, автоматы.

– Этот важный вопрос надо решить, – заметил Сталин. – Что у вас еще?

– Нашему штабу уже сейчас необходима также транспортная авиация. Мы просим полк транспортных самолетов! – сказал генерал Шаблий и положил бумаги на стол.

– Полк транспортной авиации? – раздался уже знакомый Семену Кондратьевичу голос члена ГКО. – Кроме вашего штаба, у нас есть еще пять территориальных партизанских штабов.

Но Шаблий будто и не услышал этого замечания. Он знал наперед, что такие вопросы, замечания и возражения будут. Главное для него – добиться транспортных самолетов, без чего невозможно посылать ни диверсионно-разведывательные группы, ни оружие и боеприпасы, ни вывозить из вражеского тыла раненых партизан.

– Во время отхода наших войск к Сталинграду, – продолжал Семен Кондратьевич, – наш штаб оставил от Азовского побережья до Харькова десятки разведывательно-диверсионных групп с радиостанциями. Этого мало. Приходится уже думать и о наступлении Красной Армии на запад, на Украину, к Днепру, еще и еще посылать за сотни километров от фронта партизан-парашютистов. Попутными самолетами это невозможно, а своих у нас нет.

– Это, конечно, верно, – подтвердил Сталин.

– Главные силы немцев сейчас под Сталинградом и на Северном Кавказе, юг немцы считают решающим своим фронтом вот уже второй год войны. Поэтому ЦК КП(б) Украины и наш штаб просят больше внимания уделить нашим партизанским отрядам, – сказал Семен Кондратьевич.

– Полк транспортной авиации мы дадим вам позже. Сейчас нет такой возможности. Хотя некоторый транспорт мы подбросим. Что там еще в вашем списке? – Сталин взял со стола бумаги. – А почему не вписаны пушки?

Вопрос был настолько неожиданным, что Шаблий даже растерялся и не нашелся что сказать.

– Обещанного союзниками второго фронта в Европе нет. В Сталинграде нам тяжело. На Северном Кавказе – тоже. Пока что вы, партизаны, – наш второй фронт. Если ваши отряды будут воевать на обоих берегах Днепра, да еще с орудиями, по тылам противника прокатится сильное эхо, – сказал Верховный Главнокомандующий и поднял руку, в которой держал трубку. – Непременно на первый случай получите и дюжину орудий вместе с другим боевым снаряжением.

В гостиницу «Москва», где Семен Кондратьевич жил вот уже неделю (с той поры, как штаб передислоцировался с юга в столицу), он возвратился далеко за полночь.

Сердце его тревожно билось от известий об Андрее. Все-таки нашелся сын в этом огненном вихре войны! И еще из головы не выходили слова Сталина: «Пока что вы, партизаны, – наш второй фронт. Если ваши отряды…»

В воображении Шаблия уже рисовались картины битвы за Харьков и Киев, за Днепр. Он видел участие в этих битвах и партизанских отрядов.

Он закрыл утомленные глаза, попытался заснуть, как вдруг зазвонил телефон. Быстро поднялся, подошел к столу и взял трубку.

– Товарищ Шаблий?

– Да.

– Доброе утро. Куда доставить орудия и снаряды? – спросили на противоположном конце телефонного провода…

После этого приятного звонка Семен Кондратьевич понял, что теперь уже не заснет…

9

Ноябрь сорок второго года был холодным. На безлистых веточках замерзали дождевые капли. Серая и неприветливая, скованная морозом земля. Между ветвями дубов завывает ветер.

Холодно было Терентию Живице и Ивану Оленеву в лесу. Они уже могли остановить несколько машин, промчавшихся по шоссе, но обоим хотелось дождаться более заметной «птицы» на легковой машине или на мотоцикле.

Прошел год, как Иван Оленев стал Лосевым и жил у Надежды Калины, как пришел из Молдавии тяжело раненный двоюродный брат Надежды и друг Ивана по пятой заставе Терентий Живица.

Друзья-пограничники еще прошлой осенью с помощью двух ребят-десятиклассников собрали детекторный приемник.

И протянулась к ним тонюсенькая нить из Москвы, из Саратова, откуда вела передачи радиостанция имени Тараса Шевченко.

Бывшие пограничники не только слушали радио из Москвы и пересказывали потом услышанное надежным людям. Навесив торбы с кукурузным зерном или какой-нибудь крупой, Терентий и Иван то и дело отправлялись в путешествие обменивать продукты на вещи, хотя выменянного товара у них так никто и не видел. И Надежда тоже. Она, правда, догадывалась, что «товар», видимо, стоил того, чтобы ходить за ним, потому что после возвращения настроение у хлопцев всегда было приподнятое.

А ходили они почти за сотню километров от села, на дорогу Киев – Харьков, вблизи которой еще в сентябре сорок первого шли ожесточенные бои между фашистскими военными частями и партизанским отрядом арсенальцев.

Места были памятны Ивану: тут он потерял руку, тут стояли насмерть красноармейцы и чекисты, возглавляемые Шаблием, всего двенадцать человек вышли тут из огня живыми. У края поля были вкопаны и наспех засыпаны длинные глубокие рвы. Из-под земли торчали черепа, кости.

– Сколько же наших людей тут расстреляно! – ужасался Оленев.

Листовок хлопцы не распространяли. Листовки, считали Терентий и Иван, – занятие для школяров. Им же нужно убивать фашистских солдат, офицеров тут, за шестьсот километров от фронта. Потому они и ходили к реке Трубеж, в лес, подступавший с обеих сторон к шоссе. Там у них была спрятана снайперская винтовка, послужившая Оленеву еще на границе.

Они залегали и стреляли в фашистов, ехавших по шоссе.

Оленев бил мотоциклистов без промаха, особенно тех, у которых на груди висели металлические подковы с фосфоресцирующими буквами, светившимися ночью: «Фельджандармерия». Это были эсэсовские патрули, убийцы, головорезы. Всякий раз после выстрела Оленев приговаривал: «Вот именно! Живет еще пятая застава. Это вам за рвы под Барышевкой!..»

– Потри мне руку, затекла, – попросил Иван друга.

Терентий снял рукавицы. Вдали затрещал мотор мотоцикла. Живица схватил бинокль:

– Они. Жандармы!

Терентий заметил в коляске мотоцикла немца в кожаном пальто, из-за его спины торчал штырь-антенна, который гнулся на ветре, словно камышина с распущенным султаном.

– Только не пробей, Ваня, их радиоаппарат!

– Вот именно! Подставляй плечо!

Оленев положил винтовку на плечо друга, который встал на колени, поймал в оптический прицел водителя мотоцикла. Секунда. Вторая… И мотоцикл ткнулся в кювет. Еще выстрел – и неестественно откинулся на спину второй жандарм.

Мотоцикл лежал в кювете и яростно рычал. Терентий оттащил трупы с дороги, а потом выключил двигатель, повел мотоцикл в кустарник. Оленев, положив винтовку на ветку, был наготове. В случае появления еще какого-нибудь транспорта он должен остановить машину, прикрыть Терентия.

Но других машин не было, и пограничники стали рассматривать трофеи. Больше всего их интересовала рация.

– Эту штуковину, Ваня, в мешок! – сказал Живица. – Все бумаги и полевые сумки закопаем.

– А как с этим? – кивнул Оленев на мотоцикл. – Может, поедем?

– Разве что до первого жандарма. Лучше забросаем хворостом, может, весной пригодится нам.

Они закопали убитых, а потом насобирали в лесу кучу ветвей и забросали ими мотоцикл.

– А когда же радио попробуем? – спросил Иван. – Может, оно и не играет.

– Отойдем подальше.

Через час они остановились у небольшого, чудом уцелевшего стога соломы. Посреди поля он был как лодка, затерявшаяся в волнах. Над головою ясные, крупные звезды.

– Холодно. Наверно, мороз градусов пятнадцать, да еще и без снега, – сказал Иван.

– Зато для нас везде дорога – и через болотце, и через речку. Подожди-ка, Ваня. – Терентий услышал в наушниках свист, писк, а потом и какие-то неразборчивые голоса.

Он стал крутить ручку настройки, ибо знал, что переключил рацию на «прием». И вдруг сквозь писк морзянки прозвучал чистый, уверенный голос Москвы: «В последний час…» Они затаили дыхание. Голос этого диктора знали еще со службы на пятой заставе. Сейчас он торжественно-празднично сообщил, что девятнадцатого ноября 1942 года после небывалой в истории войн артиллерийской подготовки войска Юго-Западного и Донского фронтов перешли в наступление на берегах Волги.

– Теперь наших не остановишь! – гордо сказал Живица. Он немного помолчал и спросил: – Как назовем наш отряд?

– Имени пятой заставы! – ответил Оленев не колеблясь.

– Ну и голова ты! – Терентий крепко обнял друга за плечи.

Возвратились они на следующий день под вечер, спрятав новый трофей в лесу. Терентий пошел к крестной матери, а Иван – домой.

К большому удивлению, Оленев увидел на столе чугунок с вареной картошкой, от которой еще шел пар, миску с огурцами и бутылку со странным горлышком, которую встречал у жандармов, подстреленных им на харьковской дороге.

Надя сидела спиной к порогу, ее растрепанные волосы густым снопом лежали на спине. Она обернулась, и Иван заметил на ее шее красные пятна, будто следы чьих-то ногтей. Щеки Нади мокрые, в слезах, а губы дрожат от обиды.

– Ну что, Лосев Иван? Наменял товара?.. – вдруг послышался насмешливый голос. Из горницы вышел, пошатываясь, Вадим Перелетный. – Что же ты смотришь? Ну ударь меня за то, что я попил немного крови из ее шейки.

– Кто же дерется без правой руки? – усмехнулся Оленев. – Несолидно мне драться, господин грос полицай!

– Это точно. Несолидно. Вижу рыцаря. Садись, выпьем! Не бойся. Только чмокнул ее в шею. Змея она у тебя! Ее и втроем не побороть.

Перелетный налил из своей бутылки с причудливым горлышком Оленеву:

– Пей! Чего же ты наменял на просо или кукурузу?

– А ничего, кроме вестей от немецких солдат, что в Сталинграде им таки дают прикурить, аж небу жарко!

– Что ты городишь, Иван! – насторожился Перелетный.

– То, что солдаты говорили… Так и сказали: «Пей, рус Иван! Ваша взяла в Сталинграде. Идем и мы туда на убой, как быки».

Иван говорил таким серьезным тоном, что Перелетный захлопал глазами.

– Да за такие разговорчики тебя завтра же на виселицу поведут! – выкрикнул Перелетный.

– Не мог же я такое выдумать?

– И ты понимаешь по-немецки?

– Среди них был такой, что по-русски мог…

– Может, какой-нибудь коминтерновец?

– Что ж тут удивительного? Не все же немцы зверье, как те, которые постреляли людей и закопали во рвы. Какой я для них противник, без руки-то?

Вадим Перелетный слушал Ивана и не мог установить, что в его рассказах было правдой, а что выдумкой. Одно он заметил: этот примак на удивление спокоен, будто совсем махнул рукой на свою русалку, вроде и все равно ему, целовал ее полицай или нет.

– Ну пей! – предложил Перелетный Оленеву.

– Вот именно. За здоровье Нади, за ее будущее счастье. Я ухожу от тебя, Надя, так будет лучше. – Иван взял чарку и выпил.

– Это ты взаправду? – как спросонья спросила Надя. – Да еще и при таком свидетеле?

– Взаправду. И при свидетеле, потомке запорожцев, писавших письмо турецкому султану, – дерзко сказал Иван (знал: Перелетный любил похвалиться своим казацким происхождением).

– Да его предки были где-то в лакеях панских! – простодушно, но гневно выпалила Надя. – Запорожец вот так не кусал бы женщину! Запорожцы за оскорбление женщин сажали своих бабников на кол.

– Откуда знаешь? – засмеялся Перелетный.

В это мгновение появился посыльный из управы:

– Пан! Вас разыскивают по телефону из самого Киева. Вам нужно ехать немедленно в родное село!

– Так уж и немедленно?

– Как велено, так и передано, – пожал плечами посыльный.

– Что там могло случиться? Отца убили?.. Да я… Я…

– Не говорили. Однако не на похороны же. Что сейчас человек? Плюнь и разотри. Не то время, чтобы вызывать на похороны. Дело какое-то. Сам вроде гебитс… велел ехать сразу же туда!..

– Пусть шофер готовит машину! Поеду утром. Так и передай. И еще скажи, чтобы не заморозил радиатор.

– Будь сделано, пан цугфюрер!

У Оленева похолодело внутри. Ведь в селе Перелетного, куда заходил Терентий по пути из Молдавии, живет тетка Семена Кондратьевича Шаблия…

Вадим Перелетный надел шинель и ушел. А Надя сразу же бросилась к Ивану:

– Это правда, что наши в Сталинграде перешли в наступление?

– Еще и как правда!

– Теперь не будешь так томиться душой, Ваня?

– Вот именно! Не буду, Надя.

– Сколько же я пережила за эти дни, сколько намучилась. Что стоило отбиться от этого Перелетного?.. Почему не расспрашиваешь? – расплакалась вдруг Надя. – Считаешь себя чужим, что ли?

– Нет.

– И ты правда хочешь уйти от меня из-за этого Перелетного?

– Не из-за Перелетного… Все, что ты пережила, все это мелочь по сравнению с тем, что можешь еще пережить из-за меня. – Он прижал ее к себе единственной рукой. – Я люблю тебя. И потому, что люблю, мы должны разлучиться до времени, пока придут наши… Ты пойми, что и я и Терентий не можем так ждать, томиться душой, как ты сказала. Я пойду отсюда за сотню, за две сотни километров для настоящего дела. Ты меня пойми…

– Я начинаю понимать, Ваня, – тихо ответила Надя и заглянула ему в глаза. – А ты меня извини. Не за Перелетного. Ты сам все видел. Просто я тебя еще плохо знаю.

10

Штурмбаннфюрер СС Вассерман получил благодарность лично от штандартенфюрера Мюллера за карательные операции против советских партизан, а особенно за разгром отряда Героя Советского Союза Опенкина и комиссара Рубена. И уж совсем выросли крылья у эсэсовца, когда, читая доносы на людей, проникнутых коммунистическим духом, узнал о сабле, которую хранила Софья Шаблий. Это сообщение написано было Вадимом Перелетным. Поэтому и вызвали его в родное село. Ради операции «Казацкая сабля» прибыл в село, где жила тетка советского генерала, и сам штурмбаннфюрер. Драгоценный трофей штурмбаннфюрер собирался подарить штандартенфюреру Мюллеру, а может, даже самому рейхсфюреру Гиммлеру.

Увидев у Вассермана свое письмо, в котором сообщалось о казацкой сабле, Перелетный догадался, зачем он нужен штурмбаннфюреру.

Вассерман подал ему холодную руку, словно милостыню.

– Настало время зайти в гости к Шаблий, хранительнице казацкой реликвии, место которой в великой Германии. Сходите к своим родителям, а потом вместе к этой старухе, – сказал Вассерман.

Дома Вадима встретили радостно и тревожно.

– Плохо, что тебя сюда привезли. Все-таки хотя и служишь у них, но от дома далеко и как-то на душе спокойнее, – рассуждала мать.

– Попал меж волков! – буркнул отец.

– Что я слышу от своего папочки, который, кажется, никогда не молился на большевиков? Что за перемена?

– Про Сталинград слышал? – хмуро спросил отец.

– Ну и что?.. Сталинград за тысячу верст от нас. Это во-первых. А во-вторых, немцы пошлют туда подкрепление – и капут!

– Ой, сын, вряд ли. Уж если в прошлое лето большевикам не дала жаба сиськи, то теперь не скоро конец войне.

– Ничего. Это все морозы виноваты. В такие морозы немцам воевать не с руки! – успокаивал своих Вадим.

Сын был удивлен таким разговором своих родных. Перелетные всегда держали нос по ветру. Неужели ситуация в Сталинграде настолько серьезна, что это почувствовали даже отец и мать. Об этом, наверно, они узнали от самих немцев.

Но стоило только выпить чарку самогонки, как настроение повысилось.

– Все обойдется! Главное – я жив и сыт и на своем месте в такую страшную войну. Вот в гости к вам приехал. У кого еще из такого большого села такие шансы, как у меня? Главное – выжить в этой войне… Я же не лезу даже в политику, и это нравится немцам. Зачем мне самостийная Украина? Мне бы выжить, а там будет видно! – разговорился Вадим.

– А как придут красные с той Волги?

– Земля велика, пойду дальше с немцами.

– А мы?

– А что вы?.. Как сын за отца, так и отец за сына не ответчик. Об этом даже большевики знают. Да чего это вы тут начинаете меня за упокой, когда во здравие нужно! – рассердился сын, снова берясь за чарку.

– Смотри, не много ли?

– Мне? Что вы?

– Не пей, сынок, с тобой, говорят, очень важный и сердитый начальник, – предупредила мать.

– А-а! Пан Вассерман? Он художник, а художники не могут быть злыми по своей натуре. Это дар божий – талант. Вот старая Шаблииха – добрая ведь женщина?

– Нет, она суровая сейчас, как судья. Я ее даже глаз боюсь! Вот так глянет на тебя, вся душа в пятки уходит! – пожаловалась мать.

– Наверно, и тебя привезли сюда, чтобы вытрясти из нее душу? – догадался отец.

– Нужна там немцам ее душа! Сабля запорожская им нужна с камнями драгоценными. До войны Стоколос, Оберемок и Тернистый что-то болтали об этой сабле. А вы что скажете?

– Есть такая сабля, хотя мне и не пришлось ее видеть. Софья может показать ее только своим людям, а мы с ней всегда будто на разных берегах. Сабля есть. Недаром у них и фамилия такая.

– А я в этом давно был уверен. Есть у Софьи сабля!

На улице прогудела сирена.

– Засиделся я, – спохватился Вадим. – Меня зовут.

Он встал, начал надевать шинель с черным воротником и белыми металлическими пуговицами. Всунув руку в рукав, застыл, уставившись в старую сучковатую вешалку, на которую всегда вешал пальто или пиджак. И знакома эта вешалка, и будто чужая, да и сам он уже не тот, каким был в мае сорок первого, когда цвели яблони и в саду он встретил Андрея и Таню. Как завидно ему было тогда! Впрочем, чему завидовать, Таня сегодня же будет его! От этой мысли Перелетный даже закрыл глаза. «Плевать на все. Пусть там на фронте воюют, убивают друг друга, а я буду жить за десятерых и знать, что такое жизнь, что такое молодость!»

Возле хаты Шаблий стояла такая же машина, как и та, что подвозила Перелетного. Штурмбаннфюрер Вассерман прибыл в село с командой своих людей. День был пасмурный, серый, даже пролетал снежок, но хата стояла будто освещенная весенним солнцем: так лучилось это солнце и играли цвета росписи на стенах в горнице, с разрисованной печи.

Вассерман стоял несколько минут как вкопанный, рассматривая творения крестьянки. Перелетный, стараясь, уловить по глазам немца, понравились ли ему картины, поспешил отрекомендовать Вассермана:

– Пан немецкий офицер – сам живописец!

Тем временем Вассерман остановился возле одной из картин.

– Вот этот сюжет нам подходит! – показал рукой на нарисованную девушку, передающую саблю казаку, и удовлетворенно засмеялся. – А где оригинал? Натура?.. – обратился он к Софье Шаблий.

– Конь гривастый в степи бродит. Казак в бою пал. А девица тополем стала, – загадочно ответила художница.

– Господин Вассерман говорит о сабле, доставшейся вашему роду от казака Шаблия… – Перелетный решил помочь Вассерману и старой женщине скорее прийти к соглашению, да и самому хотелось увидеть, что же это за сабля.

– А тебе что до этого рода? – спокойно спросила Софья, в то же время гневным взглядом ожигая Вадима.

«А мать правду говорила, смотрит Софья как судья!» – подумал Перелетный, не зная, как вести себя в присутствии Вассермана.

– Ну-у… – протянул руку штурмбаннфюрер. – Нам нужна сабля. Для музея в великую Германию. Нам важно, чтобы вы передали саблю по своей воле. Об этом напишут все газеты.

– Да! Да! – подхватил Перелетный. – В этом факте проявится породненность двух наций – немецкой и украинской.

– Верно! – скептически покривил губами Вассерман. – Союз двух наций, о котором сказано даже в «плане Барбаросса»!

Господин Вассерман намекал, что согласно этому плану на Украине должно остаться лишь несколько миллионов украинцев, которые работали бы на фермах немецких колонистов, в шахтах, на рудниках, а остальные подлежали уничтожению. Старая Софья не знала о «плане Барбаросса», но хорошо чувствовала нутро оккупантов и спросила:

– А еще что нужно вам в Германию? В сундуке вышитые сорочки и жакеты. Можете забрать. За зеркалом ключ от сундука. Прислужите пану, Вадим!

«Это уж слишком! – злился Перелетный. – Как она смеет так себя вести! И чего этот немец не укоротит ей язык…» Однако ключ он взял и сказал Вассерману:

– Может, там сабля и есть!

Они подошли к сундуку. На крышке был нарисован казак, который мирно наигрывал на кобзе.

– Нету сабли! – сказала Софья.

– А ваш Андрей и Оберемок еще и контрольную писали о сабле, – напомнил Вадим.

– Мало ли что они могли писать! Писали с этой вот картины, с нашего запорожца. А тут и сабля, и конь, и кобза – все, без чего казак не казак. Тут на целую книгу писать…

– Говорите по делу, Шаблий, – решительно вмешался Вассерман. – Отдайте саблю, и сейчас же!

– С бриллиантами, серебром и золотом украшенную, – подсказал Перелетный.

– Такие сабли берутся в бою, а не из сундуков!

– Господин Вассерман! Сабля, наверно, в сундуке!

В сундуке оказались цветы – на женских и мужских рубашках.

– Это чьи же? Наверно, одна генеральская, а другая Андрея? – спросил Перелетный.

– А что, Семен уже генерал? – спросила Шаблий, и Перелетный снова не знал, что ей ответить в присутствии штурмбаннфюрера.

– Герр штурмбаннфюрер! У Софьи тут часто бывает одна девушка. Может, она знает?

– Приведите! – приказал Вассерман.

Перелетный опрометью выскочил из хаты.

– И вы думаете, это искусство? – говорил тем временем Вассерман, кивая на стены.

Теперь все в этой хате казалось ему примитивным, простым, как у первобытных людей, а хозяйка – автор всего нарисованного и вышитого – человеком неполноценным. И следовательно, она подлежит уничтожению, как и миллионы украинцев. «Если ничего не знает и девчонка, я прикончу эту ведьму…» – твердо решил Вассерман.

Перелетный привел Таню, которая была без пальто – время не ждало. Встревоженная, с румянцем на щеках, Таня беспомощно замерла у порога.

– Спрашиваю в последний раз, – решительно сказал штурмбаннфюрер, обращаясь к Софье. – Где сабля? Сейчас же веди нас!

– У меня ноги больные, – ответила Софья, кивнув на костыль, стоявший у порога.

– Подать!

Таня принесла костыль, губы у нее дрожали. Вдруг она жадно схватила воздух, как рыба, выброшенная на берег. Это замешательство заметил Вассерман и в тот же миг выкрикнул:

– Обе ведите нас! Вы знаете, где сабля!

– Нету сабли! – ответила Софья.

– Ничего я не знаю! Ничего! – воскликнула девушка.

– Ты же рассказывала, что Андрей писал контрольную о казацкой сабле, – вкрадчиво напомнил Перелетный, сейчас ему хотелось утихомирить гнев Вассермана.

– Это легенда. Ребята выдумали. Им эти сабли да винтовки во сне снились. Что, вы сами не играли с ними в войну? – простодушно посмотрела она на Вадима.

– С ними не играл! Скажи, где сабля, и все обойдется. Зачем она старухе?

Таня смотрела прищуренными глазами на Вадима, и ему казалось, что он чувствует ее горячее дыхание. Эта прекрасная, как сама юность, девушка дышала ненавистью к нему. В это мгновение штурмбаннфюрер выстрелил из пистолета в ногу Софье.

Таня бросилась к ней, закрывая ее собою.

– Не убивайте ее! Не убивайте! – закричала в отчаянии девушка. – За что вы так? За что?

– Отдайте саблю! – крикнул Перелетный, взяв девушку за плечо, чтобы повернуть лицом к Вассерману.

Прикусив губу до крови, Таня вдруг ударила Перелетного по лицу и тут же поняла: теперь смерти не миновать обеим. Она зарыдала, прижимаясь к Шаблий.

– Что им нужно от нас?

– Это они за Сталинград, дочка! За то, что мой племянник генерал, что бьет их нещадно! Позор вам и матерям вашим, породившим таких крыс! Сжальтесь хотя бы над девушкой!

«И тут Сталинград! Этот проклятый город на Волге, а дух его витает тут, над Днепром, и повсюду. Вчера Лосев говорил о Сталинграде, сегодня отец с матерью… И еще вот эта старуха стоит, как скифская каменная баба, и бьет его, Перелетного, и штурмбаннфюрера этим словом «Сталинград». Или уж и вправду там немцам так паршиво?»

Еще два выстрела. Стрелять штурмбаннфюрер умел. Вот в этом он художник. Этими выстрелами он еще раз прострелил ногу старой Софье, а заодно и девушке.

– Связать! Вести по улице, пока не покажут, где сабля! – приказал Вассерман. – Слышали? – обратился к Софье и Тане.

Подручные штурмбаннфюрера связали старой женщине и Тане руки веревкой и выволокли обеих на улицу.

И чудо: Шаблий, стоя на коленях, стала переставлять свои еще в детстве искалеченные, только что простреленные ноги.

– О, так, так! – выкрикивали солдаты.

За ней пошла Таня, качаясь из стороны в сторону. Она видела, как из дворов под прицелами автоматов выходили люди, застывали, пораженные этой немыслимой для человеческого рассудка процессией. Сейчас девушка поняла: все это представление офицер задумал еще раньше, так как не рассчитывал, что Шаблий добровольно отдаст саблю, добытую ее пращуром в поединке с турецким пашой. Таня смотрела теперь только на бабушку Софью. А та, превозмогая боль, переступала с колена на колено и гордо держала голову.

«За Сталинград, дочка! – звучали ее слова в Таниных ушах. – За то, что мой племянник генерал, что бьет их нещадно!..» Генерал Шаблий и, наверно же, его сын Андрей бьют фашистов в Сталинграде, а вот эти вояки истязают их, беззащитных женщин, в родном селе.

Они уже прошли несколько сот метров, оставив три ручейка крови на белом снегу. Всякого повидала на свете Софья Шаблий. Но то, что ей пришлось пережить сегодня, потрясло всю ее душу. Сердце, казалось, вот-вот вырвется из груди: «Не видать вам, ироды, нашей сабли! Таня знает, что есть сабля, да не знает, где она. Один лишь человек на свете знает – друг Андрея, пограничник Терентий Живица. Он расскажет Семену и Андрею. А погибнет Терентий – пусть сабля останется в родной земле, под трехсотлетним дубом. Это наша сабля, это наша слава и гордость!»

Встретившись взглядом с Таней, Софья поняла, что можно поведать тайну и этой девушке. Таня не выдаст. И она тихо сказала:

– Крепись, девочка! Может, останешься жить. Расскажешь Андрею, как мы тут за Сталинград…

Она попыталась встать на искалеченные ноги и вдруг крикнула в толпу:

– Люди! Это нас за Сталинград!..

А потом перед глазами заколыхались цветы, которые видела она на лугах, в лесу, которые рисовала на своих картинах…

Штурмбаннфюрер Вассерман нацелил на нее пистолет, но она уже не видела этого. Софья жила в царстве цветов и улыбалась. Она поднялась на ноги, гордо вскинула голову, прощально взглянула на людей, а потом медленно упала в снег.