Текст книги "Каштаны на память"

Автор книги: Павел Автомонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 33 страниц)

11

После похорон Шаблий раненую Таню взял к себе доктор Миронович. Наверное, впервые за время своих победных походов в Испании, Франции, Греции Вассерман пошел на уступку людям, позволив Мироновичу взять девушку. Но тут же приказал Перелетному быть все время при Тане, прислушиваться к каждому ее слову.

И вот Перелетный приставлен к раненой девушке. Таню температурило, лицо было как огонь, она все время бредила: «Бабушка Софья, бабушка Софья». А потом: «Никаких лейтенантов я не люблю. Это я так. Глупой была. Ты… ты мой, Андрей! – Слова эти она шептала пересохшими губами, металась по подушке, разбрасывая золотистые волосы. – Мама! Мама!»

– Шаблий, Андрей, мама… Вот вопрос, Миронович, – издевательски бросил Перелетный. – Кто будет четвертым?

– Наверно, уж ты… Ты же, хлопцы говорили, бегал за нею…

– Замолчите, а то…

А четвертым Таня вспомнила какого-то пограничника. Не Андрея, а того, с которым будто бы встретилась у колодца, когда пришла набрать воды. Перелетный напряг слух, не сводя глаз с больной.

Вдруг девушка ужаснулась: «Да у вас же рана через все плечо!..»

– Кто он? Как его имя? – лихорадочно спрашивал Вадим. – Имя товарища Андрея?

– А я и не знаю, – усталым и безразличным голосом проговорила девушка, не приходя в сознание.

Потом она вздрогнула, словно очнулась, и замолчала надолго. Ее лицо, бледное, обескровленное, оросилось холодным потом. Глаза глядели как из глубокого колодца, о котором вспоминала она, разговаривая в забытьи.

– Все! – сказал Перелетный. – В горячке ты выкрикивала имя друга Андрея, с которым встречалась в нашем селе.

Девушка вздрогнула, прикусила губу.

– Кто он? – с угрозой спросил Перелетный.

– Вам лучше знать, что я говорила во сне!.. Ни с кем я не встречалась. Что вы сделали с бабушкой? Кому я нужна с искалеченной ногой?

– У тебя нога заживет, Таня! – вмешался Миронович. – Я все сделал, чтобы спасти ногу. Ты будешь ходить прямо и гордо. И люди о тебе скажут, что наша Таня – тоже герой Сталинграда!

Девушка улыбнулась. Легче стало и на душе у Мироновича. Тревожило его только то, сколько времени будет околачиваться тут Перелетный. Тревожило и то, знает ли она что-нибудь о сабле. «Ключ к тайне – в той встрече старой Софьи с боевым другом Андрея, – подумал Миронович. – Таня даже запомнила, что у него через плечо краснела незарубцованная рана… Но ищите ветра в поле, паны немцы!»

В тот же день Вадим поехал в Белую, к штурмбаннфюреру, чтобы сообщить о встрече Тани и Шаблий с каким-то раненым пограничником. «Был бы жив этот пограничник – и сабля найдена, – думал Перелетный, подъезжая к домику, где остановился Вассерман. – Немного не так вышло, как думалось. И все из-за упрямства старой Шаблиихи. Вот взялась на мою голову! Теперь все село видело меня вместе с командой господина Вассермана, хотя я ничего не делал».

Выйдя из машины, Перелетный вдруг засмеялся над собой: «Да чего это я должен кого-то бояться! Все они будут стерты в порошок, погибнут, как погибла старая Шаблий. А я буду жить, я буду идти по земле за десятерых убитых, за сотню сожженных и казненных. Таков закон жизни. Выживают те, кто лучше приспособился к условиям биологическим, географическим и политическим».

Вассерман внимательно выслушал Перелетного, а потом спросил:

– Когда могла произойти встреча?

– Летом или осенью сорок первого.

Мгновенно глаза у штурмбаннфюрера Вассермана заискрились, а губы искривила самодовольная, надменная улыбка:

– Я знаю одного фанатика! Он пограничник и мог проходить через это село. Это капитан Рубенис.

Он посмотрел в окно. На улице сыпал густой снег.

12

Леся Тулина не поехала в Москву, куда по приказу Ставки Верховного Главнокомандующего передислоцировался еще в конце октября штаб генерала Шаблия. Она служила в разведке штаба 62-й армии, обороняющей Сталинград. Непосредственным начальником был майор Перекалов, служивший когда-то на заставе ее отца в пограничном отряде Шаблия. Майор старался держать Лесю при штабе как уже опытную радистку. Но девушка была не из тех, чтобы сидеть по эту сторону фронта, хотя в сталинградском аду в эти зимние дни сорок второго года было труднее, чем где-то. В тыл врага Лесю гнало чувство мести и желание сделать как можно больше для армии, для фронта.

Леся и ее боевая подруга Аленка, одетые в пальто с меховыми воротниками, в теплые платки, перешли ночью линию фронта. У Леси была новая портативная рация «Север».

Девчата выбрали место связи – руины какого-то завода. Леся была уверена: новая рация, которую хвалили в штабе, не подведет, на то она и новая. К тому же она специально предназначалась для работы во вражеском тылу.

Между разрушенными стенами, металлическими балками девушки раскинули антенну, и Леся стала работать на передачу. И как же удивилась, когда приняла от своих, что ее еле слышно, что придется повторить большую часть цифровых групп. И это надо отстучать пальцами на морозе в двадцать градусов, да еще при бешеном ветре с юго-востока! Леся нервничала, заледеневшие пальцы не слушались, даже когда Аленка растирала их шерстяным платком. Девушке казалось в эти минуты, что слышат ее плохо из-за того, что вокруг стреляют из пулеметов, минометов, что движению радиоволн мешают осветительные ракеты, которые немцы бросают в звездное небо, и даже шаги Аленки, скрип ее сапог…

И вдруг ей представилось: лютый мороз, где-то в заснеженном лесу, на поваленном дереве, сидит Андрей и выстукивает на своей рации чрезвычайно важную программу. Мороз жжет, пальцы скрючились, кажется, что кровь застывает в жилах. Радиопитание иссякает. Еще с полчаса работы – и все, конец: Андрей сможет лишь принимать, а не передавать, У радиста Стоколоса другого выхода нет: он просит, чтобы там, в штабе, где тепло и уютно, где не дует и не стреляют, на прием посадили оператора номер один, чтобы Леся, его верная любовь, уступила свое место другому, более опытному. Только теперь Леся поняла, как прав был Андрей: и тогда, когда при матери требовал замены, и тогда, когда в Ворошиловграде не стал извиняться за свое решение, которое так обидело ее. Она кусала губы от своего бессилия, стараясь выжать из «Севера» все, что можно.

– Прости меня, Андрей! Прости, – шептала она, – я виновата была тогда…

– Это, Леся, оттого, что мы не можем поднять и растянуть как следует антенну в этих развалинах, – сказала Аленка, стараясь как-то успокоить подругу. – Доберемся до своих и все расскажем!

– На черта же мне майор дал этот «Север»? Эту же рацию только испытывают. Вот так положила бы ее на кирпич и кирпичом сверху – бах! – сердилась Леся.

– Хоть что-нибудь приняли?

– Сказали, что да. Наверно, для того, чтобы я тут не нюнила.

– Раз сказали, значит, приняли, Леся. Идем.

Они прошли еще несколько километров мимо опустевших хуторов. Скрип от их сапог, казалось, летел к самым звездам, блестевшим в вышине. Вдруг откуда-то раздалась автоматная очередь. Девушки упали. Леся из предосторожности, а Аленке пуля ожгла ногу. Леся склонилась над подругой.

– В ногу, – сказала Аленка, поморщившись от боли.

– Вон недалеко какой-то сарай, – сказала Леся. – Берись за шею, пойдем, а то замерзнем.

Девчата добрались до сарая, который был без крыши, но со стенами и мог защитить от ветра. Под стеной куча соломы.

Леся отбросила вещевой мешок Аленки, чтобы не мешал, и стала бинтовать ногу подруге.

Вдруг в темноте что-то зашелестело. Леся выхватила пистолет. В этот миг кто-то тенью метнулся к вещевому мешку и, схватив его, бросился в соломенную кучу. Леся выстрелила наугад и услышала испуганный крик:

– Гитлер капут! Нихт шиссен! Не стреляйт!

Леся и Аленка переглянулись.

– Не стреляйт! Мы хочем хлеп. Бутер!

Леся достала фонарик и нацепила луч в уголок на солому. Там сидели два немецких солдата, обросшие, худющие. Они пытались разломить замерзшую буханку. Руки их дрожали, а буханка была как кирпич, никак не поддавалась. Солдаты стали жадно грызть хлеб с обеих концов. Даже свет фонарика не всполошил их.

– Смотри ты, – прошептала Аленка. – Как шакалы! Еще и замерзнем из-за этих троглодитов, я от ран и холода, а ты от голода!

Тем временем Леся отобрала оружие у этих вояк. У обоих были автоматы, но без рожков. «Наверно, давно выбросили, чтобы сдаться в плен, да что-то помешало, и они спрятались…» Немцы грызли мерзлую буханку, как собаки кость, жадно подбирали крошки. У одного на голове женский платок, другой весь обмотан каким-то тряпьем.

– Погаси фонарик, противно смотреть на эти морды! – скривилась Аленка.

– Просто невероятно, что летом в этих степях жара свыше тридцати! – проговорила Леся, припоминая переход партизан от Ворошиловграда до Сталинграда.

Ей припомнилось письмо Виктора Майборского, полученное в Сталинграде.

«Милая Леся! Уже несколько дней я начинаю письмо, но все что-то перебивает, и приходится начинать сначала. И вот вчера произошла неожиданная встреча. И с кем бы ты думала?.. Ни за что не догадаешься…»

Эту часть письма Леся знала наизусть. Всегда, когда мысленно читала его, казалось, что сама она побывала в той степи, где в жестоком бою сошлись танки.

«Андрей интересовался, давно ли ты писала мне, – всплывали в памяти строчки. – Я ответил, что Леся писала и о вас обоих, и о том, что вы ее не взяли с собой. «Хватит еще и на ее долю войны! – сказал Колотуха. – А вообще, вы счастливы, Виктор, что вам есть кому писать. Я многое бы отдал, лишь бы переписываться с Галей…» Я сказал тогда Колотухе: «Это хорошо, старшина, когда на свете есть ОДНА!»

«Хорошо, когда на свете есть ОДНА!» – повторила Леся, стараясь шевелить пальцами в сапогах.

«Ну нет чтобы надеть валенки! Проклятая оттепель подвела… Хорошо, что есть ОДНА. А если у одной есть двое?..» Девушка даже испугалась такой мысли. А письмо все дальше бежало строками перед глазами.

«Вот так и окончилась наша встреча. Вместе с ранеными и обожженными танкистами отправили в госпиталь и наших – Андрея и Максима. Сколько пройдено ими от границы по вражескому тылу, а вышли на нашу сторону и надо же – тяжело ранены…»

Что там дальше?

«Ты одна у меня, Леся, на всю жизнь. Только это я имел в виду, когда так сказал нашему старшине. И если я еще жив, то потому, что люблю тебя, Леся!»

– Холод сумасшедший, Лесенька! – пожаловалась Аленка. – Щеки мерзнут, а ноги вроде уже и нет.

– Будем как-то выходить, Аленка, а то и впрямь замерзнем!

– А немцы? Что с ними делать?

– В расход! – решительно сказала Леся, припомнив письмо Майборского и слова о ранении Андрея.

– Может, эти птицы понадобятся нашим? – возразила Аленка.

– Птицы? – скептически отозвалась Леся. – Кому они нужны, когда сотни и тысячи наших людей гибнут каждый день! Прикончим!

– Гитлер капут! – воскликнул один из немцев.

– Вот черти! Я думала, задремали, – сказала Леся и обратилась к солдатам: – Пойдете в плен?..

– Гитлер капут! – сказал один.

– Яволь! – ответил другой.

– Придется взять с собой, – вздохнула Леся. – Но как же мне с вами справиться?

– Зольдат помогать!

– Яволь! Солдат вам помогай!

Немцы смастерили из двух палок и плащ-палатки носилки и положили на них раненую Аленку. Они же и понесли девушку. А Леся шла, неся рацию и оружие. Вспыхивали осветительные ракеты, иногда коротко строчили пулеметы. Немцы мгновенно клали носилки и падали на землю. Стрельба утихала, и солдаты поднимались, несли дальше раненую Аленку заснеженной, изрытой снарядами, бомбами и минами равниной.

До наших позиций оставалось каких-то семь-восемь километров, а Лесе казалось, что перед ними простирается бесконечная, как тундра, снежная пустыня.

Когда рассвело, увидела арбу, запряженную волами и до предела нагруженную какими-то непонятными вещами. Волов погоняла женщина в кожухе, укутанная в теплый плат. Леся решила подождать, пока подъедет ближе.

– Цабе, серый! Цабе! – погоняла женщина быков. – Девушка милая! Куда ехать, чтобы в плен этих вояк сдать?

Теперь Леся поняла, почему издали груз показался странным. На арбе, съежившись, сидели итальянские и румынские солдаты. Было их около сорока.

– А вы уверены, что они живы? – спросила Леся.

– Были живы, дочка! Я их в балке нашла. Там вроде бы затишно, вот они и сгуртовались как овцы. Я побежала на хутор, запрягла арбу – и к ним. «Садитесь, – говорю, – да повезу вас в плен!» Кто мог, уселся. А увидела тебя с двумя фрицами и подумала: знаешь, где позиции наших. Передаю тебе этих вояк. Они вроде еще теплые. Хотя и враги, а люди все-таки… Бери волов и погоняй к своим. Передай, чтобы скорее выметали с нашей земли этих проходимцев!

Женщина еще отдала раненой Аленке свои рукавицы и пошла обратно. Солдаты подвинулись, освободив место для раненой, и Леся крикнула:

– Цабе, серый! Ленивый ты какой!

Напротив всходило солнце – большое, красное, как и летом, но холодное… «Светит, но не греет солнце золотое», – припомнились слова из детского стишка.

Но вот и последние метры до позиции, где стояли гаубицы, накрытые маскировочными сетями. Оттуда прозвучал желанный, долгожданный выкрик:

– Стой! Кто идет?

– Не идем. Едем на волах! – ответила Леся.

– Ну и груз! – схватился за голову красноармеец. – Да твои же пленные фрицы и адольфы в чурки превратились! Так поработал мороз!

Раненую Аленку бойцы понесли в медсанбат, а Лесю и пленных провели в землянку.

Над самодельным столом, сбитым из ящиков, склонились над картой два офицера. В другом уголке два бойца грелись над большими «сковородами» – противотанковыми минами, используемыми как печки, – взрыватели из них, понятно, были вынуты. Пахло горящей серой. Над минами-«сковородами» бойцы держали мерзлый хлеб.

Леся обернулась, отыскивая взглядом пленных немцев, которые ночью ели замерзшую буханку. Они словно ждали этого взгляда, вытянулись и назвались, обращаясь к командиру батареи:

– Ефрейтор Карл Вебер. Второй батальон триста семьдесят пятого полка четыреста пятьдесят второй пехотной дивизии.

– Обер-ефрейтор Отто Герман, штаб триста семьдесят пятого полка.

– Видно, что обер, раз платком укутался! – заметил командир батареи старший лейтенант Петр Заруба и обратился к Лесе: – Вы ранены?

– Что-то с ногами.

Старший лейтенант посадил Лесю на нары и стянул с ее ног сапоги.

– Принесите снегу! – приказал артиллерист и стал растирать Лесины ноги. – Как же это вы без валенок?

– Выходила в тыл, была оттепель, – ответила, оправдываясь, Леся. – А потом ударил такой лютый мороз.

– Так посмотреть на вас, ни за что не скажешь, что вы партизаны, – заметил Заруба. – Привели пленных, о которых ничего не знаете.

– Не было нужды и условий для знакомства. Разведданные я передала по рации.

– А между тем эти два субчика принесли в своем «сидоре» много документов, писем, не отправленных в Германию. Ценны они и как живые «языки», – вмешался в разговор командир огневого взвода, который знакомился с пленными, пока командир батареи спасал девушке ноги.

– И все-таки не верится, чтобы полковник Шаблий послал в тыл противника своих бойцов, будто на концерт, – покачал головой командир батареи.

– Вы Семена Кондратьевича знаете? – удивилась Леся.

– Я-то знаю. Но пока что неясно, знаете ли вы его, – сдержанно ответил старший лейтенант Заруба.

– Нас послал майор Перкалов. Его я и уговорила надеть эти пальто и сапожки. Да холод подвел! – обиженно объяснила Леся. – Это во-первых. А во-вторых, Шаблий уже давно не полковник, а генерал-майор.

Старший лейтенант Заруба накрыл ей ноги байковым одеялом, которое подал кто-то из артиллеристов, и заметил вздохнув:

– Странно, какие вы люди, партизаны-разведчики.

– Это вы странный, товарищ старший лейтенант. Говорите, что хорошо знакомы с товарищем Шаблием, а людям не верите! Как это понимать? – с сердцем проговорила Леся. – Свяжитесь с майором Перкаловым, и он ответит, кто такие Аленка и Леся.

– Я действительно знаю Семена Кондратьевича. Вместе были под Киевом. Я найду вашего майора… А когда вы в последний раз виделись с Шаблием?

– В октябре. Наш штаб передислоцировался в Москву. Но не весь. Часть людей осталась с майором Перкаловым при Сталинградском фронте, – ответила Леся.

– А, случаем, таких хлопцев, как Максим Колотуха, Андрей Стоколос, Иван Оленев, вы не встречали? – спросил командир батареи.

Кровь краской плеснула ей в лицо: этот старший лейтенант знает бойцов пятой заставы!

– Это ребята с нашей заставы. Я дочь погибшего капитана Тулина, начальника заставы.

Они посмотрели один другому в глаза.

– Вот какая ты, Леся, мечта Андрея, – промолвил задумчиво Заруба.

– Откуда вы знаете? – вздрогнула девушка.

– Знаю…

«Так вот ты какой, Андрей! Рассказал командиру артиллеристов обо мне, говорил ему, что я твоя любимая. Наверно, подружился с этим Зарубой. А между друзьями неправды быть не может. На войне ребята не станут первому встречному раскрывать душу, а уж если откроют, то только настоящему другу».

– Андрей сейчас в госпитале, – наконец сказала Леся, закрыв лицо руками.

Старший лейтенант Заруба не знал, что и говорить. Ему помогла сама Леся.

– Хватит об этом! – подняла голову. – Давайте я покажу вам, где расположены вражеские огневые точки.

Командир взял карту.

– Вот тут… Это от вас в семи километрах… Достанете? – спросила Леся, наклонившись над картой.

– Гаубица – универсальное орудие. Бог войны! – заверил старший лейтенант.

Она называла оборонительные объекты и огневые точки и показывала на карте, а лейтенанты советовались между собой. Девушка слышала артиллерийские термины: «дирректация угла», «подготовить репер», «магнитный азимут». И тут же Заруба спрашивал, сколько у них еще снарядов осколочно-фугасных, бризантных, кумулятивных… А дальше Леся уже ничего не слышала. Ее голова склонилась на чью-то руку. Старший лейтенант Заруба уложил ее на свои нары.

Когда она проснулась, в землянке был только Заруба.

– Извините, – виновато улыбнулась Леся. – Мы с Аленкой три ночи не спали.

– Ничего, – успокоил Заруба. – Главное – успели показать огневые точки.

Леся вспомнила, что этот старший лейтенант друг Андрея, какая-то теплая волна разлилась в ее груди, и она вдруг спросила:

– Расскажите о себе.

Старший лейтенант Заруба невесело улыбнулся:

– Что там рассказывать? Окончил Киевское артиллерийское, был на фронте, в окружении. Осенью проходил у родного села и даже не смог заскочить к матери. Еще брат младший есть, торпедистом на подводной лодке служит на Балтике… Когда вышли к своим, полковник Шаблий предлагал идти к вам, партизанам. Но мое место в армии, в артиллерии. Это Семен Кондратьевич понял и согласился со мной. Он сам такой, потому что знает, что значит, когда человек на своем месте, да еще в войну.

– Мы знакомы несколько часов, а мне кажется, я знаю вас давно. Война научила меня разбираться в людях.

– Это потому, что на войне души людские как бы на поверхности. Вот и видишь, чем они начинены: честью или подлостью, – сказал Заруба.

– Теперь знаю, почему вы считаете своими друзьями Андрея, Оленева и Колотуху, почему вас хотел оставить у себя генерал Шаблий.

Усталость брала свое. Леся вновь смежила веки. Еще минута – и она крепко заснула.

Старший лейтенант осторожно вышел из землянки и шепотом сказал командиру огневого взвода:

– У меня прямо сердце сжимается, когда вижу девчат на войне. А сейчас идем поработаем…

Никто не может на войне сравниться с артиллеристами-трудягами. Сколько лишь накануне 19 ноября 1942 года пришлось им перекопать земли, промерзшей на полтора метра, чтобы установить орудия на позициях. Копали только ночью, укрываясь от глаз противника. Не копали, а долбили землю кайлами и ломами, откалывали глыбы, как каменный уголь. А потом привезли пушки. Батарей к началу наступления было столько, что орудия стояли через три метра одно от другого на десятках километров линии фронта. За два часа артиллеристы батареи старшего лейтенанта Зарубы выпустили свыше трех с половиной сотен снарядов. Это был каторжный труд.

Вот и сейчас батарея гаубиц должна ударить по целям, обнаруженным партизанками-разведчицами. И вот так из этих залпов, из тех боев, в которых еще примут участие и танки, и пехота, и авиация, как из многих-многих нитей, сплеталось кружево победы.

– Товарищ старший лейтенант! Вас хочет видеть майор Перкалов! – доложил дежурный боец.

Майор Георгий Перкалов, побратим Шаблия по заставам Дальнего Востока, теперь представлял партизанский штаб на Сталинградском фронте. Узнав, что вернулись его разведчицы, Перкалов сначала посетил Аленку в госпитале, а затем отправился на позицию старшего лейтенанта Зарубы, прихватив буханку хлеба, граммов сто сахару и немного жареной картошки.

На позиции как раз ударили в гильзу. Это был сигнал боевой тревоги. Через считанные секунды прозвучала команда:

– Наводка!.. 35-17… Батарея! Огонь!

Артиллеристы работали с четверть часа, а потом пушки умолкли. Командир батареи Заруба и майор Перкалов вместе пришли в землянку. Леся сидела уже умытая и причесанная.

– Здравствуй, Леся! – поздоровался Перкалов. – Аленка сейчас в санчасти. Плохо у нее с ногой. Как у тебя?

Леся развела руками и показала на Зарубу:

– Вот мой доктор.

– Я привез тебе письма. От матери, еще одно с нашего фронта, – сказал Перкалов, подавая конверт и треугольничек.

– А больше нету? – нетерпеливо спросила Леся.

– Нету, – развел руками майор.

«Обижается Андрей, не хочет писать. А может, рана такая серьезная, что боится сказать о ней? А может…» Она пробежала глазами письмо матери и сказала сама себе:

– Все жалуется, что редко пишу.

Спрятав конверт, развернула треугольник и объяснила Зарубе, стоявшему в задумчивости и не спускавшему с нее глаз:

– Это от нашего пограничника, теперь командира танкового батальона. Из Котельникова.

«Наконец-то!» – сказала про себя Леся, дойдя до строк об Андрее и Колотухе.

«Обоим я написал в госпиталь. Они ответили, что отремонтируют их там на совесть, а чтобы не заржавели, то они едят гусятину, которую раздобывает им через няню наш комбриг, что няню ту Колотуха называет матерью. С таким старшиной, конечно, не пропадешь. Да еще если рядом наш комбриг Гуменной…»

На позиции дежурный артиллерист ударил в гильзу – боевая тревога!