Текст книги "Каштаны на память"
Автор книги: Павел Автомонов
Жанр:
Военная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 33 страниц)
Ранним утром 9 августа на южных рубежах обороны Киева развернулись упорные бои. После артиллерийского удара по переднему краю советских войск фашистские дивизии перешли в наступление. Красноармейцы и народные ополченцы сражались за каждый метр земли. Однако силы противника значительно превосходили наши, и он захватил Пирогов, Мышеловку.
Положение под Киевом усложнялось с каждым часом. Подкрепление из нескольких дивизий было еще в дороге. Штаб обороны послал на южные рубежи все, что только можно было послать.
После обеда вступили в бой сформированные полковником Шаблием истребительные батальоны и спецгруппы по борьбе с танками. Земля гремела взрывами. Окружив доты, оставшиеся скалистыми островками среди бушующего штормового моря боев, фашистские подразделения все ближе продвигались к Киеву. Вечером были захвачены Голосивские холмы, на которых гитлеровцы быстро установили артиллерийские батареи, нацелив их на центр города.
Казалось, что пройдет еще час и вражеская сила, прорвав последний рубеж, хлынет в Киев, но смелая атака на Мышеловку бойцов воздушно-десантных частей остановила фашистов на подступах к городу. Тяжелой ценой Мышеловка была отбита, а вместе с этим успехом появилась надежда, что немцев можно выбить и из других населенных пунктов.
Воинские части, отряды народного ополчения и студенческий батальон сражались с такой решимостью и яростью, что враг дрогнул. Потом его потеснили ко второй линии обороны, потом и к первой. Бойцы многих дотов, оставшиеся во вражеском тылу, не сложили оружия, сражались до последней возможности. Вместе с воинами-десантниками бойцы киевских дотов стали образцом для всех защитников столицы.
9 августа немецким генералам и офицерам не пришлось обедать на Владимирской горке. Они были потрясены упорством обороняющихся и в тот вечер подсчитали свои потери. А потеряли они в течение дня убитыми и ранеными двадцать тысяч человек. Гитлеровское командование поняло, что с одного, южного направления Киев не взять, и решило нанести удар еще и с запада. Вот почему фашистские военные части, дислоцировавшиеся в районе Коростеня, в срочном порядке тоже двинулись на Киев. Нашей 5-й армии был дан приказ активизировать действия, чтобы задержать противника. Ответственное задание штаба обороны Киева через полковника Шаблия и было передано партизанскому отряду «Смерть фашизму». В радиограмме Шаблий подчеркнул, что задержка противника на шоссе Коростень – Киев даже на шесть часов будет ощутимой помощью в обороне города.
Заняв позицию вблизи шоссе, отряд готовился к ночи. Стлали лапник и ложились на него. Укрывались плащ-палатками и шинелями. Под голову клали вещевые мешки.
– Жизнь как в наряде на границе: не кашляй, не разговаривай, – тихо заметил Оленев.
– И дыши только через нос! – добавил Колотуха.
– А ты чего молчишь? – спросил Оленев Стоколоса. – Звезды считаешь?
– Ищу Лесины звезды, – задумчиво ответил Андрей.
– Как это Лесины? – Оленев всегда настораживался, когда разговор шел о любви.
– Самая яркая звезда в Большой Медведице – звезда Юности. Так Леся ее назвала.
– Вот именно! – с восторгом подхватил Оленев. – А где же звезда Любви?..
– Недалеко от звезды Юности, – вмешался находчивый Колотуха.
– Угадал, – ответил Стоколос. – Полярная звезда и есть огонек любви. Это, ребята, особая звезда. Она все время на одном месте, а все звездное небо вращается вокруг нее.
– Вот так бы сказать Наде! – продолжал восхищаться Оленев.
– Все вращается вокруг звезды Любви, – вспомнил вслух Андрей. – Так говорила Леся.
На этот тихий разговор, как бабочка на огонек, прилетела бойкая девушка с мальчишечьей прической.
– Будем знакомы. Галина Цымбал. Шлифовальщица с «Арсенала», – представилась девушка.
– Вот номер, – радостно ответил Максим Колотуха, подавая Гале руку. – Так мы же братья не только по классу, но и по холодной обработке металла. – Я – токарь, фрезеровщик и шлифовальщик в одном лице. Подменял товарищей, уходящих в отпуск. Так вот вы какая Галя с «Арсенала»! – все еще держал ее руку Максим. – И ваш взводный, дед Цымбал, родственник вам?
– Дедушка мой родной. Еще в семнадцатом году за Советскую власть сражался на «Арсенале», – ответила Галина.
– Молодцы вы, Цымбалы! – похвалил старшина.
– Какие есть… Про вас говорят, что вы награждены орденами за бои на границе?
– Так и есть!.. Могу объяснить, – моментально вмешался Колотуха. – Ваня Оленев – орденом Ленина, Андрей Стоколос – Красным Знаменем, а я – Красной Звездой.
– Какое созвездие боевых орденов! – с восхищением сказала девушка и обратилась к Стоколосу: – Наш взвод будет в засаде возле вашего.
– Рады таким соседям.
– Немного непонятно, – задумчиво сказала девушка, глядя на Андрея.
– Что непонятно?
– Волосы у вас белые, брови черные, а глаза синие… – ответила девушка.
– Вот именно! И вы увидели это ночью. Правда, непонятно.
– Галя Цымбал разведчица и приметила Андрея еще днем, – ревнивым тоном заметил Максим.
Андрей мало прислушивался к негромкому разговору. Думал про ночь в Киеве над Днепром, про развесистый каштан и теплую отцовскую руку на плече… Нащупал в кармане каштаны, и ему стало вроде теплее.
Ребята вскоре попрощались с Галиной. А ранним утром позиция у шоссе уже была готова. Партизаны ждали врага.
Первый бой был выигран без особых трудностей, да и удар партизан был внезапный. Стало тяжелей, когда немцы пустили вперед бронемашины и кавалеристов. В дело пошли гранаты и бутылки с зажигательной смесью. Несколько бронемашин загорелось. Не удалось развернуться и кавалеристам. Деревья сковывали их действия, и партизаны перебили немало всадников. Человеческие крики смешались с пулеметными очередями, ржаньем перепуганных и раненых коней.
Бой с небольшими интервалами тянулся шесть часов. Возможно, это и были те часы, которые так важны для защитников столицы на южном рубеже. Немцы тогда так и не продвинулись по шоссе в направлении Киева.
Получилось так, что Стоколос и Галина Цымбал получили направление в штаб за новыми поручениями. Шли вечерним лесом. Предзакатное солнце рассыпало лучи между соснами и березами. Сердце девушки билось как-то взволнованно, а синие глаза Андрея не давали ей покоя.
Девушка наклонилась, сорвала брусничку. Андрей остановился.
– Смотри, сколько ягод! – Галина поднялась и раскрыла пальцы. На ладони лежали маленькие красные ягоды. – Бери! – сказала она. – Как пахнет кругом хвоей и грибами.
– Да, в лесу всегда здорово, особенно золотой осенью.
– Еще не золотая осень, – сказала Галя, наблюдая, как Андрей берет губами каждую ягодку, щекочет ее ладонь. Она засмеялась и, прищурив глаза, замечталась, втайне надеясь, что Андрей поцелует ее. Но парень стоял в растерянности, вспоминая проведенные с Лесей минуты.
– У меня… У меня есть девушка, – виновато прошептал Андрей, как будто его спрашивали об этом.
Галина взглянула насмешливо. Ей не верилось, что он такой несмелый. Но вот огоньки в ее глазах погасли, как погасла и надежда на дружбу с этим красивым и каким-то загадочным парнем. Молчали долго, Андрей уже ругал себя: обидел девушку! Что произошло с ним? Почему он прячет глаза от нее? Такое с ним было впервые. «У меня есть девушка…» Кого он имел в виду? Лесю Тулину, которой пишет письма Виктор Майборский? Таню, отношения с которой так и остались неясными? «Девушка у меня!..» А рядом стояла милая и доступная Галя. «Девушка у меня…» – чуть не сказал вслух с горькой иронией.
Шел и смотрел вниз, как ступает она на траву, на кустики брусники, ягоды которой краснели.
В штабе отряда связным сообщили, что гитлеровские соединения готовились к новым действиям, но не прошли по шоссе и теперь повернули в село Ошитновое. Там они наводят переправу через Днепр. Полковник Шаблий передал по радио приказ: переправу взорвать.
Андрей и Галина возвращались той же тропкой. Девушка постоянно наклонялась и рвала ягоды.
– А правда, что у Максима три специальности металлиста? – внезапно спросила Галина.
– Да, Максим – парень работящий и проворный. У него ко всему душа лежит… Ты ему нравишься, – вроде бы в оправдание сказал Андрей.
Галина вроде не расслышала. А когда пришли на позиции, спросила у Максима, бросив искоса взгляд на Стоколоса:
– Хочешь ягод, старшина? – протянула руку. Максим прижался губами к девичьей ладони, на которой лежали ягоды.
На следующий день Андрей пошел в разведку, был возле вражеской переправы через Днепр. Партизанам помогал лесник Матвей Кот, кряжистый, как дуб на опушке, пропахший всеми запахами леса, с каплями сосновой смолы на одежде, неповоротливый человек лет пятидесяти. Несколько часов тому назад в его усадьбе побывали немецкие солдаты.
– Дядя Матвей, и о чем же они говорили? Какое у них настроение?
– Говорили: «Капут Киеву».
– А вы, что вы ответили на это?
– Будет капут, если по мосту переправятся на левый берег, – ответил, вздохнув, лесник.
– Значит, надо уничтожить, а как?
– Пустить к черту, по течению.
– Очень сильно охраняют. Огневые точки всюду, даже три танка поставили на берегу. Вы сказали пустить по течению, а где взять лодки?
– Хе-хе! Я ведь еще и заядлый рыбак. А что же это за рыбак без челна! Есть три таких, в каких еще на Киевской Руси плавали. Там они, в ивняке, – потрогал усы Матвей Кот.
В штабе определили группу минеров. В лодку попросился и Матвей Кот, хорошо знавший Днепр и нрав своей ладейки. Были образованы штурмовые группы, которые должны были ввязаться в бой с охраной и отвлечь ее внимание в минуты, когда лодка подплывет к мосту. Еще днем отряд перебазировался ближе к Днепру. Андрей Стоколос с Матвеем Котом и минерами собирались на берегу. Ребята готовили заряды из тротила, бикфордов шнур, детонаторы.
Колотуха где-то раздобыл соду, пополоскал простуженное горло.
– Хорошенько лечи горло, – сказал Кот, – кашлять на задании нельзя. Я вот сейчас принесу еще молочка и меда, все пройдет!
Он отлучился домой и вернулся через час.
– Этот Максим нарочно забухал, чтобы попить молочка с медом, – проворчал Оленев. – А нам?
Лесник молча полез в торбу и вытащил кусок сала, здоровенную копченую рыбину.
– Как в сказке: «Принес Кот партизанам сало…» – весело бросил Андрей. – Чтобы не отощали, на всякий случай.
От моста возвратился связной. Там пока все спокойно. Охрана поужинала. Солдаты пошли в землянку, скорее – это был дот. Кто-то играет на губной гармошке, другие поют. Не иначе, хватанули шнапса.
Время выходить партизанам. Подрывники прощались с бойцами, оставшимися в отряде и штурмовых группах. Галина подала руку Оленеву, Андрею и Колотухе. Старшина обнял девушку и поцеловал. Теперь ему стало легче, об этом поцелуе он мечтал с того времени, как увидел Галю.
– Это от всех подрывников, – слегка смущаясь, сказал он.
Через полчаса подрывная группа достигла берега, где были спрятаны замаскированные лодки. Суденышки спустили на воду. В это время уже совсем потемнело, и только вдалеке, возле моста, время от времени вспыхивали ракеты.
– Ну что ж… Господи, помогай, корытами за Дунай! – сказал Кот, когда его экипаж уселся в лодки.
Отчалили… За ними бесшумно скользнули еще две лодки с людьми и взрывчаткой.
Отряд «Смерть фашизму» разделился на две группы, почти впритык подполз к берегу с двух сторон моста. Штурмовая группа готовилась ударить по танку.
Проходят минуты. Все внимание туда, где сейчас лодки с минерами.
В темноте минеры быстро подвешивали к деревянным брусьям взрывчатку в мешках, вставляли в отверстия тротиловых кирпичей детонаторы. Два бойца с соседней лодки, упираясь руками в дощатый настил, подтягивались к лодке Стоколоса, чтобы передать шнур. Но гитлеровцы уже заметили их и ударили из пулемета. Осветительные ракеты одна за другой понеслись в небо.
– Зажигай!
Оленев зажег бикфордов шнур, огонек от которого пополз к тротиловому заряду. Охрана, пожалуй, уже ничего не сделает. Успеть бы отплыть подальше!
Матвей Кот загребал веслом, ребята гребли руками. Гребли что было сил. Быстрее! Подальше от свистящих пуль.
– Причалим к песчаной косе! – крикнул Матвей.
Но его слова потонули в грохоте взрыва. Секция моста распалась на бревна, доски, все вздыбилось, затем рухнуло в воду.
Ночью отряд «Смерть фашизму» на лодках Матвея Кота переправился на левый берег, в междуречье Днепра и Десны.
Когда взошло солнце, партизаны раскинули лагерь в лесу. Дул свежий ветер, качая верхушки деревьев. Стоколосу показалось, что сосна, как веником, заметает небо, вздымая белые перышки тучек.
– Ночью ты любуешься звездами, днем смотришь на тучки. Странный ты человек, Андрей! – сказал Максим Колотуха.
– А ты разве не смотришь на звезды, на тучи?
– Да смотрю. Но не так. Ты как поэт. Я не удивлюсь, если ты когда-нибудь напишешь про нас книгу, – внезапно изрек Максим.
– Как это про нас? – не понял Оленев, лежавший рядом.
– Письма ты пишешь искренние и толковые, – вел далее Колотуха. – Попробуй и про наши мытарства или про дядьку Кота! Как Сусанин бросил свою хату, хозяйство и с нами через Днепр. Или про мою любовь… – подчеркнуто с нажимом сказал Максим.
Девушки, что сидели стайкой неподалеку, захихикали, бросая взгляды на Галину Цымбал.
6В «Уманской яме» Василий Рябчиков и Шмель Мукагов изголодались и обессилели. Заросшие, угрюмые, в кровоподтеках, они не переставали думать о побеге. Однако выбраться из «ямы» было чрезвычайно трудно. Не повезло первому беглецу, не повезло и последнему. Его догнали недалеко от железной дороги, затравили овчарками, а потом расстреляли. Вместе с ним расстреляли и десять пленных из «ямы».
В тот же день Рябчиков и Мукагов возвращались в лагерь в большой толпе пленных. Возле входа поток людей остановился. Ворота еще были закрыты, а дорогу пленным пересекли женщины с узелками в руках. Они пришли из окрестных сел, из Умани с надеждой встретить или узнать, расспросить о своих мужьях, братьях. Женщины доставали из узелков хлеб, яблоки, сало и просили разрешения передать пищу пленным. Некоторые получали в ответ удары, другие все-таки передавали узелки или кидали хлеб в толпу.
– А моего не видели?.. Возле Подвысокой он был…
– А брата моего под Львовом?..
– А мой муж…
Люди называли фамилии и имена своих близких, надеясь, что кто-то из этих несчастных знает про судьбу их родных.
У Василия Рябчикова мелькнула мысль.
– Слушай, Шмель, выбирай себе молодицу.
– Зачем мне сейчас молодица, – устало и безразлично ответил Мукагов.
– А-а! Выбирай молодицу, кидайся ей на шею и кричи: «Родная моя женушка!..» Дальше все зависит от тебя и от нее, может, конвоиры и поверят.
Рябчиков стал протискиваться к крайней шеренге. У него все-таки теплилась надежда на счастливый случай.
Уже случалось, что женщины, приходящие к «яме», находили своих мужей. Было и такое, когда кое-кого за сало или яйца немецкий конвоир отпускал.
– Господин солдат! Моя жена! – внезапно закричал Шмель. – Вон она! Ясочка! Милая моя! – И кинулся на шею женщине в цветастом платке.
Неожиданно для него женщины сдвинулись, одна зарыдала и уронила голову на грудь Мукагову. Другая, чернявая, подбежала к Рябчикову и быстро зашептала ему:
– Моего мужа звали Данила Гутыря, а я Маланка – Она протянула конвоиру узелок. – Господин немец! Возьмите подарок… Тут яйка, шпик! Млеко! Это мой муж! Больной, худой, от ветра падает! Какая из него рабочая сила!
Она припала губами к губам Рябчикова.
Солдат посмотрел на женщину, на высохшего и худого Рябчикова, взял узелок и толкнул его в спину: «Век!»
Обнимаясь, Маланка и Василий стали медленно выбираться из толпы. Рябчиков озирался и звал:
– Шмель! Сюда! Где же он?
– Этот черный? Да он с моей кумой Мариной. Идут за нами. Скорее, а то передумает немчура… – торопила Маланка.
– У меня и сил нет… Я же не ел по-человечески уже давно.
Маланка поддерживала Василия за плечо. Он ощущал ее теплые руки. Ему даже стало стыдно, что он такой хилый, несчастный, как будто его сняли с креста.
– Наверное, всю силу истратил на поцелуй, даже укусил, – горько улыбнулась Маланка. – Но ничего, удалось-таки вырваться.
– Кто же ты? Как живешь, добрая женщина? – ласково спросил Рябчиков.
– Звеньевой была в колхозе. Живу с детьми – двое их у меня. Одному – десять, другому – три. А у тебя дети есть?
– Трое.
– Где же они?
– С границы я их отправил в Гадяч, к родителям жены. Она туда еще за неделю до войны уехала.
– Красивая она у тебя?
– Очень. И человек хороший.
– Так говоришь, значит, и ты хороший, – похвалила Маланка и пожала ему руку. – Так, говоришь, был на границе?
– Был.
– И тот твой друг, что на турка смахивает?
– Осетин он, а не турок.
– А кто их разберет! И турки и осетины люди, а вот про фашистов этого не скажешь.
– Подождем Марину, – попросил он.
– До ночи в овраге посидим. И тогда в хату тайком. Дожились. В свою хату как воры, – с укором проговорила крестьянка и посмотрела на Рябчикова.
– Да все наладится, Малаша. Придет время – и мы их турнем.
– Эх, быстрее бы! – вздохнула она.
Маланка была в меру полная, лицо миловидное, румянощекое.
– Рассматриваешь? – усмехнулась женщина.
– А ты красивая!
– А твоя жена чернявая или белая?
– Белая.
– Когда я в школу ходила, то жалела, что не белая, – призналась Маланка.
– Почему?
– Да глупая была. Ты же знаешь, какие фильмы крутили у нас? «Трактористы». Марина там белая. «Богатая невеста». Опять блондинка. А «Музыкальная история»? Клаву помнишь? И она блондинка. А «Девушка с характером»? Тоже. Вот и хотелось стать блондинкой, – засмеялась Марина.
– А муж твой?
– Черный как галка. За русым убивалась, а вышла за черного. А вот и они идут, – кивнула Маланка на дорогу, – Марина и твой осетин.
– Хорошо, что вдвоем, – обрадовался Рябчиков. – Марине можно доверять?
– Мы ссорились иногда. Но это на работе, давно. Я заметила, наш председатель давал ей больше суперфосфата. Не стерпела, сказала ему и ей. Самой ныне смешно, из-за какой мелочи спорили… Марине можно верить, как и мне.
Шмель кинулся обнимать Рябчикова.
– Братишка! Мы на свободе. Ну теперь держитесь, фашисты!
– Приди в себя хоть, – сказала Маланка.
– Конечно, придите в себя, – сказала и Марина.
– Верно, – согласился Рябчиков, – как говорили у нас на заставе: «Работы хватит, лишь бы не ленились…»
– Что наши думают о нас? – внезапно спросил Мукагов. – Конечно, думают, что нас убили или мы в плену.
– Наверное, хорошие были ребята с вами? – внезапно спросила Марина. – Мы тоже на границу лучших провожали.
– А немцы в селе есть? – спросил Рябчиков.
– Гарнизон. И полицаи. Там один такой проворный, – сказала Маланка. – К Марине все пристает.
– Верный пес у них, – с горечью добавила Марина. – Откуда такие берутся!
– А ты, Марина, как с ним управляешься? – спросил Рябчиков.
– Я ему уже дала затрещину.
– Шайтан! – с горячностью воскликнул Шмель. – К такой женщине лезет, продажная шкура!
– Сказал, все равно добьется своего и не силой, а убеждением, – продолжала Марина. – Умника корчит из себя. Университет закончил.
– Мы одного такого встречали в «яме». Исчез потом куда-то. Не Вадим ли его звать? – спросил Василий.
– Видимо, он. Жаль, не прикончили там, – сказал Мукагов.
Когда порядком стемнело, пошли огородами к Маланкиному двору. Вдали звучали автоматные очереди. В звездном небе гудели самолеты, их гул тянулся на запад.
– Наши…
7Вокруг Киева неумолкаемо грохотали пушки, бахали зенитки на площадях, в скверах и на днепровских склонах. В небе гудели бомбардировщики, с ревом вздымали вверх, падали вниз истребители, иногда оставляя за собой черный хвост дыма. Казалось, кроны каштанов, лип, кленов стали серыми и желтыми не от сентябрьской поры, а от огня и пыли взорванных бомб, снарядов, тех шестнадцати эшелонов боеприпасов, которые выпустил по Киеву гитлеровский генерал Бранд.
Полковник Шаблий дневал и ночевал в Управлении по руководству партизанскими отрядами. Ежедневно к нему стекались сообщения из штаба 5-й армии, воевавшей на западе и северо-западе от столицы. Сообщения поступали по рации, телефону, приносили их и связные, переходившие линию фронта.
Прибыл посланец из партизанского отряда, который действовал на юге от столицы. Это была молодая женщина в сером жакете. Обувь стоптанная, в пыли.
– Товарищи прислали узнать, как действовать дальше? – коротко спросила партизанка.
– Как там обстановка? – Шаблий пригласил ее сесть.
– Несколько раз были в открытом бою.
– Плохо, что в открытом, – с болью заметил Шаблий. – Нужна тактика внезапных ударов.
– Первые две недели мы уничтожали эшелоны, мосты на железной дороге и шоссе, разбили несколько штабов в селах. На юге не так уж много лесов. Мы были все время на ногах…
– Да, движение, постоянное перемещение – это тоже основная тактика партизан. – Ну, еще что?
– Встретились с красноармейскими частями. Нам приказали прикрывать их отход. Там и легло наших немало…
– Печально. В открытом бою с регулярными моторизованными частями противника партизанам не устоять. Да еще в степи, с разветвленной сеткой дорог… Да, жаль! – удрученно покачал головой Шаблий.
– Что же теперь? – в отчаянии спросила партизанка.
– Оставаться в тылу противника. Небольшими группами идите в леса. В подполье. Готовьтесь к борьбе в условиях оккупации. В своей работе опирайтесь на население. Придет время – сформируете новые отряды. Вот что я могу ответить на ваш вопрос.
– Понятно, Семен Кондратьевич. Так и передам, если дойду.
– И еще передайте. Отчизна не забудет подвига вашего партизанского отряда. Пятьдесят бойцов и командиров представлено к правительственным наградам. И вы, Екатерина, среди них.
Слезы выступили у партизанки: может, из этих пятидесяти человек, которых наградят орденами и медалями, многих уже нет в живых.
– Сейчас мой водитель проводит вас. Отдыхайте. Потом в воинскую часть. Оттуда с армейскими разведчиками перейдете линию фронта, – сказал полковник и позвал шофера. – Гриша найдет вам и новую обувь.
– Может, еще встретимся, Семен Кондратьевич! – не то спрашивала, не то утверждала партизанка.
– Должны встретиться, – сказал Шаблий. Ему очень хотелось утешить эту женщину, которая преодолела тяжелый двухсоткилометровый путь и которую ждала еще более тяжелая дорога назад, к партизанам. Он обнял разведчицу и посмотрел ей в глаза. – Не надо плакать.
Партизанка ушла. Мысли полковника устремились туда, за линию фронта, где сражались отряды, прибывшие на помощь столице из Харькова, Полтавы, Донбасса. Еще в те дни, когда гитлеровские генералы собирались устроить обед на Владимирской горке, партизаны нанесли такие ощутимые удары по вражеским частям, штабам, эшелонам, танковым колоннам и складам, что немцы вынуждены были бросить целые дивизии на карательные операции против них.
Шаблий склонился над списком руководителей подпольных групп, остающихся в Киеве. С каждым нужно еще раз поговорить. Тяжело партизанам, но еще тяжелее будет подпольщикам: у фашистов был опыт борьбы с патриотами в Европе, в самой Германии.
Уже стемнело, окна были зашторены. Впопыхах перекусив, Шаблий решил выйти минут на десять на улицу, глотнуть свежего воздуха. Но зазвенел телефон из штаба армии.
«В двадцать три ноль-ноль важное совещание. Ваше присутствие обязательно», – сообщили оттуда.
До начала совещания оставалось немного. Шаблий поехал. На сердце было неспокойно. А сердцу своему он доверял еще с границы.
Генералы, полковники, подполковники, майоры сидели мрачными, как бы ожидая приговора. Все опустили головы, догадываясь, что им сейчас прочитает начальник штаба армии. Знали, но боялись произнести эти слова даже шепотом: столь они противоестественны. Семьдесят дней отстаивали Киев. Семьдесят дней… Только на фронт киевляне послали двести тысяч своих сынов. Было сформировано двадцать отрядов народного ополчения. Десятки тысяч людей днем и ночью копали окопы, ставили противотанковые заграждения.
Как цитадель стоял Киев против двадцати гитлеровских дивизий. Враг менял направления ударов, перегруппировывал силы, пытался штурмовать город то с юга, то с запада, обойти с северо-востока, наконец, с востока. Силы у обороняющих Киев еще были. Но вот после продолжительных боев 1-я танковая группа фашистов под командованием фельдмаршала фон Клейста 12 сентября форсировала Днепр возле Кременчуга и начала продвигаться на север в направлении Ромодана и Лохвицы. А двумя неделями раньше гитлеровское командование бросило против советских войск, которые были на Киевско-Гомельском выступе, группу «Юг», 2-ю армию и танковую группу под командованием фельдмаршала Гудериана, сняв эту группу с Московского направления. 9 сентября фашисты в районе Чернигова форсировали Десну. Враг готовился затянуть вокруг Киева петлю. Противник возобновил атаки на столицу с юга, но снова был отброшен. Эти атаки и даже атаки 2-й армии врага, захватившей Чернигов и Гомель, еще можно было сдержать. Но встреча в районе Лохвицы танковых групп фон Клейста и Гудериана могла замкнуть кольцо вокруг Киева и создать угрозу не только столице, но и армии, расположенной между Сулой и Днепром.
– Стойкость защитников Киева в семидесятидневной битве способствовала планомерной эвакуации на восток промышленного оборудования и людей из западных областей Украины, ибо мосты через Днепр мы удерживали на протяжении трех месяцев войны, – сказал генерал и закончил почти шепотом: – Приказ Ставки оставить Киев.
Слова о сдаче города ошеломили присутствующих. Каждый ощущал себя виновником того, что Киев приходится сдавать врагу. Никто не смотрел друг другу в глаза. Кто-то выругался…
Зачитали приказ о порядке отхода.
Последняя ночь в Киеве. Ранним утром город оставят войска укрепрайона.
Шаблий вышел из штаба с группой военных. Дул ветерок, с каштанов падали спелые плоды. Семен Кондратьевич наклонился и поднял один твердый шарик. Он вспомнил, как месяц назад стояли они с Андреем под развесистым деревом. «Каштаны на память о Киеве…» – так сказал тогда ему сын. Сейчас Шаблий смотрел на зарево, пылавшее в окрестностях Киева, и медленно перекладывал из руки в руку твердый шарик. «Каштаны на память…»
В управлении его ждали начальники отделов и служб. Все смотрели на Шаблия с каким-то напряжением и даже страхом, свойственным людям, попавшим в безвыходное положение.
– Получен приказ оставить Киев… – Семен Кондратьевич долго собирался с духом и наконец сказал: – Наша колонна выходит предпоследней. За нами полк саперов. Направление отхода… – Он подошел к карте и показал маршрут. – Мероприятия по охране флангов будут такие…
Шаблий водил указкой по карте и бросал взгляд на присутствующих. Большинство из них были оперативные работники, люди не военные. Но их серьезные лица говорили, что на них можно положиться, они готовы к тяжелейшим заданиям, понимают ситуацию.
– Помните, наш успех при выходе из вражеского окружения зависит от нашей организованности, четкости действий, сплоченности. Не забывайте, мы на своей родной земле. Родная земля всегда придает силы. Будем каждый отдельно и все вместе находчивыми в бою. Или смерть на поле боя! Только так! Третьего не дано. Не забывайте, что мы чекисты…
Выдержав паузу, дав всем время обдумать его слова, Шаблий сказал в заключение:
– Рано утром будьте готовы к отходу.
Полковник обвел всех взглядом: «Удастся ли встретиться потом? Прорыв невозможен без потерь».
Почти до рассвета никто не уходил из управления. Готовили к отправке важные документы, архив. Все, что не брали с собой, сжигали. Лишь под утро Шаблий вместе с водителем Гришей вышел на улицу. В шуме пожаров, что полыхали в городе, Киев, казалось, стонал и всхлипывал. Может, это была обида, что его оставляют свои.
– Сколько видел на своем веку Киев доброго и страшного, сколько горел, но всегда возрождался, – тихо сказал Гриша.
Семен Кондратьевич положил на его плечо руку и прошептал:
– Мы вернемся в родной город! И скоро! До свидания, Киев!
Утром 19 сентября через Днепр пошли колонны автомашин, тягачей с пушками, строем потянулись на левый берег красноармейцы, днепровские матросы, железнодорожники, рабочие с котомками за плечами. Они шли с надеждой, что им поможет вся страна, шли в надежде на удачный прорыв к своим. Лишились они этой надежды и закончилась бы их жизнь, стойкая борьба.
Шли киевляне на восток и не представляли все преграды, созданные фашистами на Левобережье.
Поток машин не прекращался до двух часов дня, на правом берегу остались только полк прикрытия и саперы, которым приказано было взорвать все три моста через Днепр.
Шаблий покидал город одним из последних. Ехали по мосту. Он смотрел на холмы, где возвышалась Лавра, на куполах которой золотились лучи щедрого сентябрьского солнца. В небе ни одной тучки. Куда-то в голубую даль плыла паутина.
На левом берегу остановилось несколько машин, возле них стояли офицеры. Они наблюдали в бинокли за Правобережьем. Из Голосиева доносились взрывы снарядов, выстрелы, треск пулеметных очередей. Фашисты рвались к переправам.
– Не подведет техника саперов? – спросил кто-то.
– Не должна! – твердо сказал Федор Сильченко, комиссар штаба дивизии, которому поручили командовать полком прикрытия.
Шаблий знал этого майора, их жизненные пути были очень схожи. Дед Сильченко был сослан в Сибирь за то, что сжег помещичью усадьбу; сам же он, как и Шаблий, прежде работал ремонтником на железной дороге, потом пошел добровольцем в Красную Армию. Правда, Шаблий служил на границе, а Сильченко в общевойсковых стрелковых частях.
– Не должны подвести саперы, – добавил с уверенностью майор. – Этих ребят я знаю. – Он вытер потный лоб и, взглянув на Шаблия, сказал: – Все проверено. Люди надежные. Но волнуюсь неимоверно. Подумать только, какой труд вложен в эти мосты. Сколько лет их строили. А теперь одним ударом придется их разрушить. Говорят, первый мост киевляне сожгли еще при Батые.
Тяжко вздохнул Шаблий. «Не до воспоминаний. Сейчас история – перед твоими глазами». Внезапно с трех мостов в небо взвились зеленые ракеты. Это сигнал: приготовиться к взрыву. В напряжении проходит минута, другая. Голубизну неба прорезают три красные ракеты. Погаснуть они не успели. Три могучих взрыва потрясли землю и воду. Столбы огня и дыма вознеслись к небу почти одновременно на всех трех мостах. Через мгновение огромные искореженные металлические конструкции полетели в кипящий Днепр.
– Хорошо сработано! – громко выкрикнул кто-то из офицеров.
Майор Сильченко промолчал.
– Напьемся, земляк, на прощанье воды из Днепра, – предложил ему Шаблий, спускаясь к реке.
Семен Кондратьевич лег на песок и, опираясь на руки, стал пить из реки. Пил медленно, долго, будто был измучен жаждой. Потом поднялся на колени, зачерпнул обеими руками воды и плеснул в лицо. Так и замер. Вспомнил октябрьский день 1922 года в бухте Золотой Рог, когда, радостные, возбужденные, с громкими криками «ура!», умывались красноармейцы водой Великого океана. Какие неповторимые, величественные минуты победы. «И на Тихом океане свой закончили поход…» – доносилось из глубины лет.