Текст книги "Каштаны на память"

Автор книги: Павел Автомонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 33 страниц)

11

Тревожной сентябрьской ночью Андрей Стоколос и Иван Оленев укладывались спать под натянутой между деревьями плащ-палаткой. Максим сидел на поваленной сосне и тихо говорил с Галиной Цымбал, вспоминая, а чаще придумывая смешные истории. В эти дни, после отступления из Киева, было много горечи и тоски, и Колотуха пытался приободрить девушку. Не в пример старшине печальным все это время был Оленев.

– Ты чего так загрустил? – вдруг спросил Колотуха.

– Вот именно! Да ты сам виноват, Максим! – не очень вежливо ответил Оленев.

– Вот это новость! – удивился Колотуха. – Что же тебя вдруг так разволновало?

– Не вдруг, а давно вот тут скребет, – показал на грудь Оленев. – А в этот вечер особенно. Мы же на Черниговщине, около села Терентия Живицы и Нади Калины.

Колотуха даже привстал.

– Андрей! – обратился он к Стоколосу. – Правда, Надя из этого села или у нашего Ивана заклинило?

– Верно, – ответил Андрей. – В этом селе живет Надя. Давай, Ваня, отпросимся и сходим к ней, пока совсем не стемнело.

– А может, ее нет в селе? – предположила Галина.

– Могла эвакуироваться, – добавил Колотуха.

– Ну это мы выясним, – сказал Стоколос и подмигнул Оленеву: – На всякий случай…

– Командир вас отпустит, – милостиво пообещал старшина. – Идите, а то сердце Оленева не выдержит.

Разрешение отлучиться на три часа было получено. Заодно Стоколосу и Оленеву поручили разведать оперативную обстановку. Немцев в селе не было, и поэтому хату Нади Калины нашли быстро. К хате Стоколос и Оленев подходили не с таким боевым задором, с каким писали девушке письма.

Стоколос постучал в окно.

– Кто там? – раздался девичий голос.

– Свои. Мы служили с твоим братом Терентием. Ну… и письма Ваня Оленев писал, – начал разговор Стоколос.

– Подождите!

Через минуту скрипнул засов, и на крылечке появилась девушка.

– Неужели от Терентия? А как вы попали сюда? И Терентий с вами? Заходите в хату.

В хате горела керосиновая лампа.

– Нет. Терентий остался у Днестра, прикрывал переправу, – ответил Андрей, входя в горницу.

– Вот как, – грустно сказала девушка. – А может?.. – Она суеверно не договорила.

– Будем надеяться на лучшее, – сказал Андрей.

Разговор несмело прервал Иван:

– А я и есть тот самый Оленев.

– Вроде не таким я представляла вас по фотографии, – призналась Надя, приглядываясь к нему.

– Вот именно… – не зная, что ответить, пробормотал Оленев.

– Да как вы тут оказались?

– Долго рассказывать. На границе были, потом прорывались к Киеву. Сейчас партизаним.

– Партизаните? – удивилась Надя и снова взглянула на Оленева. – Вроде вы и не вы. А может быть, с Ваней несчастье? И вы… не хотите сказать? – Она пристально посмотрела на Андрея и вдруг смущенно покраснела.

Андрей шагнул вперед. «Значит, решил взять разговор на себя», – подумал Иван.

– Не обижайся, Надя, – начал Андрей. – Иван Оленев рядом с тобой. А фото тебе прислали мое. Случайно. Так что Оленев не я, а он.

– Как это случайно?

– Все это наш старшина… Мою фотокарточку подменил на фото Андрея.

Надя засмеялась, и ребятам стало легче. Как выпутаться из этой истории, еще минуту назад никто не представлял.

– Не сердись на меня, – посмелел Иван. – Вся эта история с фотографией ничего для меня не меняет в отношениях с тобой.

– Я не удивлюсь, если узнаю, что и письма писал старшина…

Парни поежились.

Какой только не представлялась эта встреча Оленеву! И радостной, с улыбками. И грустной, со слезами. Какой бы ни была, но он надеялся на полное сердечное понимание. И вот они встретились. Глаза Нади светятся, но не согревают его душу. Что-то сдерживает ее.

Надя принесла им молока и хлеба.

– Ты не сердишься? – снова спросил Оленев.

– За что? Мы с девчатами тоже иногда шутили над парнями. Без этого было бы скучно жить, – добавила она голосом, который прозвучал печальной нотой. – Сейчас не до шуток. Война. Немцы отвезли на станцию почти триста крестьян и триста пленных красноармейцев.

Парни молча пили молоко. Надя смотрела на них с той бабьей жалостью, которая во время войны появляется у женщин к солдатам.

Не про такую встречу мечтала она, посылая свои письма на заставу. Разве мог бы кто подумать этой весной про такое отступление оттуда, с юга, до берегов Десны? Закрыла лицо руками, всхлипнула:

– Как же теперь нам жить?

– Ты верь в нас, в нашу Красную Армию, – тихо сказал Андрей. – Ну, нам пора, Надя. Не сердись на нас.

Оленев вскочил и несмело положил руку на плечо девушке.

– И все-таки хорошо, что мы встретились. Правда, Надя?

– Правда.

Иван преобразился. Все-таки хорошо, что они навестили Надю.

В звездном небе гудели самолеты. Небо вспыхивало то на севере, то на востоке. Немцы пускали ракеты и в их свете выискивали отряды пробивающихся из окружения красноармейцев.

Тревожная сентябрьская ночь…

– Пусть будет легкой ваша дорога. Я буду ждать. Возвращайтесь скорее!

Надя долго смотрела в темноту, взволнованная и встревоженная.

Отряд «Смерть фашизму!» той же ночью вышел по направлению к станции. Шли лесом и грунтовыми дорогами, через поля, луга, мимо сел, в которых гнездились фашистские подразделения.

Колотуха взял у Галины винтовку, ранец и шел, обвешанный оружием и мешками, как парашютист, приземлившийся в тылу. Он подбадривал девушку:

– Ты думай о чем-нибудь веселом, и тогда будет легче.

Мысли Ивана роились вокруг встречи с Надей. Стоколос имел привычку, когда было тяжело, думать о чем-нибудь хорошем, что было в прошлом, вспоминать друзей. Вот ведь предложили они, друзья-одноклассники – Павло Оберемок, Гнат Тернистый и он, Андрей Стоколос, – встретиться всем классом через пять лет, в июне 1945 года, и все поддержали их идею. Ныне же только сентябрь 1941 года. Сколько же еще надо пройти, пережить. Ему хотелось, чтобы Павло и Гнат почаще думали о нем. Верилось, что оба живы. На Ленинградском фронте у Павла тяжело. Очень тяжело. Немцы вышли к Ладожскому озеру. А Гнат, наверное, не закончит танковое училище. Доучится на фронте. Конечно, доучится… Гната тянуло к машинам, моторам, как магнитом. А ведь Гнат в Саратовском училище, там, где и Майборский. Да какое это имеет значение?

Изможденные партизаны падали с ног. Движение замедлилось. Прозвучала команда: «Десять минут отдыха!»

Колотуха, зная, что надо подбодрить людей, попросил Оленева рассказать какой-нибудь веселый случай. Но Матвей Кот, видя, что Оленева надо тащить сейчас за язык, вызвался сам посмешить бойцов.

– Вот послушайте, ребята, какая забавная история приключилась, когда я служил еще в царской армии. Ждали генерала. Суета, ругань, мордобой – что и говорить! Фельдфебель выстроил солдат: «Я сейчас вас научу, как надо отвечать господину генералу. Так вот… Перво-наперво спросит вас генерал, откуда вы родом. Гаркните: «Из Черниговской губернии, ваше превосходительство!» Сам фельдфебель был оттуда и не хотел, чтобы его воинство отвечало вразнобой. «Потом его превосходительство спросит, сколько рот в полку, рявкайте: «Восемнадцать строевых и одна нестроевая, ваше превосходительство!» – «Рявкнем!» – пообещали солдаты. «Ну а когда спросит, кто из нас лучше – его превосходительство генерал или я, фельдфебель, – отвечайте: «Оба хороши!» – «Понятно!» – говорят солдаты – и на перекур. Приехал генерал. Выстроились, как шомпола проглотили. И первыми словами его превосходительства были: «Здравия желаю!» А солдаты науку фельдфебеля хорошо усвоили и отвечают: «Из Черниговской губернии, ваше превосходительство!» Генерал захлопал глазами и спрашивает: «А сколько у царя-батюшки, нашего императора всероссийского, дочек?» – «Восемнадцать строевых и одна нестроевая, ваше превосходительство!» Генерал совсем рассвирепел и смотрит на фельдфебеля. А тот доволен. Ответ дружный. Клепок-то у него не хватало. Генерал рассердился, да как шумнет: «Ничего не понимаю! Или я дурак, или ваш фельдфебель олух?» А солдаты в ответ: «Оба хороши!..»

Посмеялись. Отвели душу и снова в поход.

Теперь все знали: на рассвете надо атаковать станцию – освободить пленных.

Атака на рассвете была стремительной. Гарнизон и охрана около склада, где сидели заложники, сопротивлялись недолго и бежали. Освобожденные не скрывали слез, бросались к бойцам обниматься.

– Сюда! – кто-то радостно закричал. – В вагоне винтовки. Сюда!

На перроне сразу забурлило. Пленные тут же становились военными. Стремительной и грозной лавиной красноармейцы, матросы, а с ними и партизаны двинулись со станции, преследуя врага. Нечасто летом и осенью сорок первого года этим людям приходилось видеть, как бегут враги. Это придавало им силы. Но ситуация быстро изменилась.

Когда совсем рассвело, на машинах и мотоциклах прибыло подкрепление. Теперь атаковали фашисты, а партизаны оборонялись. Не успели окопаться, ударили по ним минометы, орудия. Вслед за взрывами пошли каратели. Их отбили. И снова огневой смерч. Для Оленева он был губительным. Осколок отсек ему руку выше локтя. Галина склонилась над ним и наложила на культю жгут.

Стоколос и Колотуха подползли к другу.

– Воды ему! – прошептала Галина.

Кто-то подал баклажку. Оленев сделал несколько жадных глотков.

– Рука, – прошептал он, пробуя поднять то, чего уже не было. Дернулось плечо, и он, желая что-то еще сказать, потерял сознание.

Андрей взглянул на обрубок руки, который бинтовала Галя, и подумал, как солидно Оленев всегда пожимал ему руку. А как в первые минуты войны крепко держал снайперскую винтовку, когда с чужого берега Прута лезли фашисты. Нет у Оленева правой руки. А вокруг горела солома и даже стерня. От удушья люди кашляли. Хотелось бежать куда-то на чистый воздух, но никто не отступал. Командир отряда был убит. Стоколос взялся командовать отходом:

– Забрать раненых!

Его поддержал Колотуха, громко крикнув:

– Надеть противогазы! – И тихо добавил: – У кого есть.

– Это ты правильно! – бросил Андрей старшине.

– А как же! Наш боец со смекалкой воюет и палкой. Полтора десятка обожженных огнем бойцов с ранеными на руках выходили через огонь и взрывы.

– Дойти бы до леса, те места я знаю, – сказал Матвей Кот. – Лишь бы дойти.

Он закашлялся, протирая глаза. Андрей напрягал все силы, поддерживая одной рукой носилки с Оленевым, а другой обхватив изможденного дядьку Матвея. Дышать было нечем. Андрей хрипел:

– Вперед! Вперед, ребята!

Нестерпимо хотелось пить. Хоть бы глоток воды. Но воды не было. Кругом вихрями вспыхивал огонь. Андрей остановился, прижал руку к карману гимнастерки, нащупал каштаны. Почти в беспамятстве увидел перед глазами Лесю, тонкую, хрупкую, с заплаканными глазами, и выдохнул:

– Я приду к тебе! Слышишь?

– Слышу! – крикнул старшина Колотуха. – Дойдем, чего бы это ни стоило!.. Держись, Ваня! Держитесь, ребята. Держитесь!

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ДОРОГА НА ВОСТОК

1

Над дымным горизонтом нависало солнце. На него и шли. Они вели под руки и несли на носилках своих раненых побратимов. Предвечерние лучи, теплые и добрые, как материнская или девичья рука, ласкали черные от сажи и красные от ожогов лица.

– Стой! Кто идет? – прозвучал сдержанный, совсем не грозный, как всегда бывает в таких случаях, голос.

Навстречу партизанам отряда «Смерть фашизму» вышло несколько человек со звездочками на пилотках, в серых шинелях, на воротничках которых были нашиты черные, малиновые и зеленоватые петлицы. И без пароля, без объяснений красноармейцы поняли, что пришли к ним искать пристанища измученные, до предела обессиленные, голодные, в обгорелой одежде люди, которые вырвались вроде бы с того света.

– Помогите раненым! – сказал своим бойцам майор Сильченко и обратился к старшине Колотухе: – Кто старший?

– Командир отряда убит. За старшего он, – кивнул Максим на Андрея Стоколоса.

– Никто меня старшим не назначал, – ответил Андрей, бросив удивленный взгляд на Колотуху.

– Ситуация назначила, – сказал Максим.

Сильченко заметил четыре треугольничка на петлицах разодранной гимнастерки Максима и заметил, усмехнувшись:

– Впервые встречаю старшину, который считает себя подчиненным рядовому бойцу.

– Да он у нас не простой рядовой. Орденоносец. Да еще и сын полковника Шаблия, потомственный военный. Ему уже давно капитана надо дать.

– Семен Кондратьевич Шаблий твой отец? – удивился Сильченко. – Тогда я знаю тебя. Мы с Семеном встречались еще на Дальнем Востоке. Да и Киев оставляли последними. Вместе были в бою под Борисполем. Потом пришлось расстаться. Полковник поехал в Вовчки. Там собирались подразделения чекистов-пограничников. Ну а потом… Мы узнали про жестокие бои чекистов под Барышевкой. Возможно, кто из них остался жив, тоже в этом лесу.

– И мы из огня вышли, – с грустью ответил Андрей. – Двадцать человек, вместе с ранеными.

– Тяжелые потери, – опустил голову майор, – но и остановить врага невозможно без крови.

– Может быть, немцы и не взяли Киев 10 августа, потому что и мы в тылу сражались, сковывали их силы.

– Правильно понимаешь эту связь между действиями своего отряда и всего фронта, – сказал Сильченко. – Если бы мы все, низшие и высшие командиры, вот так понимали боевую задачу своих подразделений, дела наши были бы получше. В сложной ситуации некоторые командиры иногда теряются, не хотят брать на себя инициативы, а потому и ответственности, и думают лишь о том, как побыстрее присоединиться к главным силам. Хорошо, что ты не из таких.

Майор Сильченко тоже стремился достичь линии фронта, который где-то там, под Харьковом. Но эту далекую цель он объединил с насущной – бить врага, пока есть снаряды и патроны.

– Дальняя дорога вам предстоит, – заметил Колотуха. – А если остаться тут партизанить?

– Можно. Но мы сперва попытаемся прорваться к линии фронта.

– Проклятое окружение! – выругался старшина. – Попали, как кур в ощип!

– Да, но все равно бить фрицев можно! И вырваться можно! – Майор посмотрел на низкое солнце и добавил: – Располагайтесь, товарищи. Раненых проводить к леснику.

Бойцы мылись у родничка. Не только руки, но и лица многих были в ожогах и ранах. Пораженные места нестерпимо болели, когда к ним прикасались пальцы. Но все же умыться чистой холодной водой было приятно, как после тяжелой работы на жнивье. Потом подкреплялись кашей с консервированным мясом.

– Чего призадумался? – обратился Андрей к Оленеву.

– Что-то дом вспомнился, – виновато усмехнулся Иван. – Мама, отец и… лосята.

Лет восемь назад Иван с отцом принесли из леса двух лосят. Они были еще беспомощные – только родились. Лоси подрастали. Потом их стали приучать к упряжке. И своего добились. В селе шутили: «Олени ездят на лосях!» Эту историю Андрей уже знал.

– Ешь, – сказал он. – Помочь?

Иван взял ложку.

– Не нужно обо мне беспокоиться! Не маленький! – обиженно бросил Оленев.

– Как хочешь! – с деланным безразличием сказал Стоколос.

После ужина Оленева и Матвея Кота повели к леснику. Сопровождать их вызвались Стоколос, Колотуха и Галина. Хозяин пригласил всех в избу. Было уже темно. Все хотели как можно быстрее заснуть: усталость валила с ног.

Лесник предложил Гале кровать в горнице. Девушка отказалась:

– Пусть кто-нибудь из раненых там ляжет.

– Тогда идите в кладовую. Есть раскладушка. А вот и рядно. – Лесник подал полосатую дерюгу, которая еще пахла льном.

– А я на полу устроюсь! – сказал Колотуха.

Галя взяла рядно и пошла в кладовую.

Андрей и Оленев улеглись на свежем сене, которым был забит чердак. Стоколос постелил Ивану и себе шинели, положил под головы маленькие подушки, которые им дал лесник.

Сено пахло летом и солнцем. Этот пьянящий духмяный запах сена отогнал сон. Не давали спать и думы. Когда еще встретятся они?.. От этого вопроса Андрею стало тяжко. С мая месяца, когда Андрей пришел на заставу, он с Иваном – не разлей вода. А три месяца войны стоят для обоих десятилетий, хорошо узнали они друг друга, постигли настоящую мужскую дружбу, оба стали взрослее.

– Подлечишься и пойдешь к Наде Калине, – посоветовал Андрей.

– Не знаю, пойду ли к ней. Но и сидеть сложа руки… – Иван грустно улыбнулся. – Руки, говорю… Что бы там ни было, я создам отряд. Оставайся и ты!

– Нет. Пойду с майором Сильченко. Пойду туда, где главный бой. А ты тут жди нас с Надюшей, Галей, дядькой Котом!

– Дожить бы, Андрюха, еще до утра. Потом до вечера. А потом прожить еще неделю, месяц. С полгодика, – оживился Оленев. – Вот именно! Прожить полгода, да не просто, а на фронте, в бою!

– Главное – не падать духом, как наш старшина говорит.

Оба помолчали. Было слышно, как медленно жует жвачку корова.

Андрей посмотрел в полуоткрытое окошко.

И тогда, 21 июня, в последнюю мирную ночь, было звездно. Тогда сердце, казалось, не помещалось в груди, потому что он и Леся сказали друг другу: «Я люблю…» Всегда будет вспоминать Андрей смуглое и одновременно румяное, как пламенеющая роза, лицо Леси, ее улыбку. Будет помнить и Таню, тоже хрупкую, нежную, чем-то похожую на яблоневую ветку (может, потому, что прощались они в начале мая сорок первого года под расцветающей яблоней), не забудет и ее мечту о женихе в красивой форме морского командира или летчика. Может, Таня и шутила, но Андрей поощрял ее выбор. А вот Вадим Перелетный, ее сосед, с какой-то неприязнью говорил: «Какой толк, что закончил военное училище? Пошлют в какую-нибудь дыру и хоть волком вой. Только олухи могут идти после десятого класса в военное училище или вообще в армию. А твой избранник, Таня, Андрей Стоколос, – совсем оригинал. На границе погибли отец и мать. И это ему не пошло впрок. Теперь просится на заставу! Похоже, что у него не хватает шариков в голове. Ладно, пусть послужит, а я тем временем закончу учебу. Потом и ты подрастешь. Я ведь смотрю на тебя как на свою невесту».

Все это Таня пересказала Андрею в тот вечер, когда они прощались. Он представлял, как горели черные с поволокой глаза Вадима, как вздрагивали толстые маслянистые губы, когда он говорил: «Я ведь смотрю на тебя как на свою невесту».

Стоколос и его друзья – Павло Оберемок и Гнат Тернистый знали, что бахвальства Вадиму Перелетному не занимать.

В радиоузле, где ребята собирались вечерами и куда иногда заходил Перелетный, приехав на каникулы, он с гордостью рассказывал, что его однокурсники монтируют телевизор, а ему поручили изготовить телевизионный диск. Однако Перелетный рассказывал таким тоном, будто он сам является изобретателем телевизора.

Пусть хвастается! Может, парень влюблен в свою физику и ему все другое ни к чему. Может, радиотехника – это его призвание, его стихия, его жизнь. Так считали Павло Оберемок и Гнат Тернистый. Но Андрей в словах Вадима чувствовал открытое пренебрежение к ним, тем, кто моложе на шесть-семь лет. Сын погибшего пограничника, хорошо знавший, что такое бой на границе, что такое опасность, он не мог не поражаться и пренебрежению Перелетного к военным. Да за это Андрей не только студенту дал бы затрещину, но и ученому, если бы тот так оскорбил военных, охраняющих Отчизну от врагов.

По этому поводу между Андреем и Перелетным возникали стычки. По этому поводу Вадим говорил ребятам, что Андрей злится из-за Тани, которая, если Перелетный захочет, побежит за ним. Но он пока, мол, не торопится. Еще надо кончить университет, а потом его оставят работать на кафедре, и вот тогда будет устраивать личную жизнь. А таким, как Андрей, суждено идти в армию…

– О чем думаешь? – обратился Оленев к Андрею, чувствуя, что тот замолк неспроста.

– Так, про дом вспомнил… Давай спать, завтра в дорогу.

2

Где-то в углу цвиркал сверчок. Пахло мукой и спелыми яблоками. Тихо шуршала мышь.

Время от времени сквозь лес волнами пробивались очереди крупнокалиберных пулеметов. Все эти звуки, как бы из разных эпох, сплетались, раздирая противоречиями душу Максима и Галины.

Они лежали на полу рядом, укрывшись толстой дерюгой, от которой пахло солнцем и льном. Лежали притаившись и вроде боялись не только говорить, но и дышать. Ее голова лежала на его руке. Губы Максима слегка касались ее чела и волос.

– Чего ты молчишь? – Галина удивлялась, что всегда веселый, говорливый и остроумный Максим вот уже столько времени не промолвил ни слова. Только целует. Да и сам Максим не узнавал себя: впервые он так молчит. Что-то изменилось в нем. Верилось и не верилось, что он вместе с Галей. Ему и радостно было – ведь любит ее, но и тревожно – неизвестно, что сделает война с ними завтра.

– Расскажи что-нибудь о себе, – попросила Галя.

– Да ты почти все знаешь. Жил в Одессе, учился в школе, а вырос – работал шлифовальщиком на заводе. Потом граница…

– Окончится война, приезжай в Киев. Иди на «Арсенал». Очень славный завод! – с гордостью сказала Галя.

Про войну она сказала походя, спокойно. В эти минуты в мире, что начинался от подворья лесника, не было слышно ни выстрелов, ни взрывов и дышалось легко. Воздух, настоянный на аромате спелых яблок, туманил голову. И ей казалось, что так будет всю жизнь, вечно.

И внезапно молнией пронзила мысль: «Что будет потом?! Когда кончится эта война с ее выстрелами, ревом самолетов, свистом бомб, взрывами снарядов, пожарами и виселицами на дорогах, по которым прошли фашисты? Что будет потом? Что будет со мною? С нашей любовью?..»

Галина прижалась к Максиму.

– Что с тобой, Галя? – еще нежнее и ближе привлек он ее к себе. Он коснулся своей щекой ее щеки и почувствовал, что ее лицо мокрое от слез. «Чем я ее утешу? Да и способен ли на это сейчас? – думал Максим. – Утром нас ждет разлука, неизвестность, опасность, что была в самой сути войны». Слов не находилось, как ни старался он их найти, и он ласково гладил девушку, как бы защищая любимую большой и сильной рукой от лютой напасти. Грустно было ему. Что видел он в жизни? Когда было пять лет, умерла мать, родив шестого ребенка. В селе жить было тяжело, и отец с шестью детьми на руках переехал в город. Самого младшего по дороге отдали в детдом. В Одессе отец устроился дворником, потом рабочим на завод – вывозил металлическую стружку из цехов. Маленький Максимка летом лазил по крышам со своим дядькой-жестянщиком, помогая ему. С высоты было видно море, пароходы и парусники. В погожий день море особенно привлекательное. Смотрел бы на него и смотрел, представляя и себя на том пароходе или паруснике, которые неторопливо причаливают к берегу или исчезают за горизонтом.

Максим рос смекалистым мальчиком, независимым среди сверстников и даже старших, которые жили в одном дворе. Рано у него появились друзья и недруги. Из последних был один служащий, который жил на втором этаже, и запрещал сыну водиться с компанией «Дворникова босяка Максима». Как ни доказывал Максим, что он «не босяк», все равно тощий очкастый обитатель большой и светлой квартиры твердил свое, и Максим решил ему отомстить. Играл он с ребятами во дворе в футбол. Бил пенальти. Он переставил «ворота» – два кирпича – и попал в окно на втором этаже. Мяч пробил обе рамы и влетел на стол ворчливого соседа.

То был удар, о котором говорили даже на Дерибасовской. Максима стали приглашать из других дворов в свою команду. А сын тощего чиновника в очках стал искать дружбы с ним.

Тяжелого в жизни Максима было немало. Однако он никогда не унывал. Таким был и его отец. Таким он помнит и деда. Лица отца и деда были улыбчивыми, глаза добрыми, и от этого детям становилось легче даже тогда, когда было совсем туго. «Такая уж у вас порода!» – говорили соседи.

Максим мог развеселить кого угодно и веселил, то на заводе, куда его приняли за два года до военной службы, то на заставе, но не сейчас. Галю ему нечем было ни развеселить, ни успокоить. Она плакала.

Да и ему было нелегко. Впервые встретил девушку, которую полюбил по-настоящему, познал с ней счастье, почувствовал сердцем, что с Галей можно пройти через всю жизнь как с верным другом, и вот нужно расставаться, да еще в такой грозный час.

Так они и не заснули до самого утра. Пришло время расставаться. Все пройденное ими вместе и прошлая ночь в эти минуты спрессовались в одно целое, отделились от всего другого, что случалось в жизни. Поэтому и незабываемо мгновение разлуки. Галя не хотела выпускать из объятий Максима, забыв про все: «Как же я буду жить? Что будет потом?»

– До свидания, Галя! – услышала она голос Андрея. – Нам уже пора…

Девушка подала Стоколосу руку и виновато усмехнулась, поправляя волосы, опустившиеся на лоб.

«Как непохожа она на ту Галину, которая давала мне красные ягоды, когда я шел по шоссе к штабу, – подумал Андрей. – Озабоченная, убитая горем, каким стало для нее прощание с Максимом».

Она обняла и поцеловала Андрея, прошептав:

– Счастья тебе! Пусть дождется дивчина, про которую ты думал, когда мы собирали ягоды.

– Будь и ты здорова всегда! – пожелал Андрей.

– Спасибо, – усмехнулась Галина. – Какие же вы хорошие ребята!

Стоколос обнял дядьку Матвея. Потом подошел к Оленеву. Он внимательно посмотрел в его глаза, в глубине которых видел свое отражение. В это мгновение ему показалось, что он передавал ему то, что было у него чистым и добрым, и принимал в свои глаза теплоту сердца Ивана, часть его дум. Андрей верил, что люди, которым смотришь в глаза, не забываются долго, может, до самой кончины.

– Хорошо, Ваня, что ты есть на свете, – гордо, торжественно сказал он, ибо считал, что их искренняя дружба это допускает.

– Максим, Андрей! Я всегда буду думать про вас. Когда тяжело будет вам, представьте, что я рядом! И вас будет как трое, – словно заклинание, произнесла Галя.

– Вот именно! – вздохнул Оленев, держа Андрея за руку. – И меня вспомните, четвертого.

– Хорошо, что нас четверо. Это уже рота, как у моряков! – добавил старшина Колотуха. – А с пятым, майором Сильченко, нас уже полный батальон пограничников!

– Прощай, брат! – сказал Андрей, внимательно всматриваясь в обескровленное лицо Оленева. – Выздоравливай и будь осторожным.

Стоколос не знал, сколько будет в его жизни настоящих друзей. Может, и не так много. И когда он писал письма за Ивана Наде Калине, и когда они встретили первый вражеский десант на советской земле в три часа пятьдесят пять минут 22 июня 1941 года, и когда выходили из огненного поля, чтобы снова стать бойцами регулярной армии, Андрею казалось, что сердце у них одно на двоих.

– Вот именно, постараюсь быть осторожным, – пообещал Иван.

Андрей вынул из кармана два каштана.

– Каштаны на память… Это с дерева на склонах Днепра в Киеве. Когда ты спал у нас дома, я забрался на него и сорвал.

Иван задумчиво поглядел на каштаны и бережно их положил в карман.

– Что же тебе подарить?.. Нет у меня сейчас ничего. А-а! – вдруг спохватился он. – Будем живы, будут у нас дети, сына обязательно назову Андреем.

– А я своего – Иваном! – пообещал Стоколос.

Чувствуя на себе взгляд Максима, Галя вспыхнула, вспоминая прошедшую ночь. Веки ее дрогнули.

– Ну что ты! – тихо шепнул Колотуха.

– Все будет хорошо.

– Точно! – подтвердил появившийся тут же дед Цымбал. – Верить нужно, Галя! Иначе зачем жить?

– Буду верить! Буду!

– Смотрю я на тебя, Галя, смотрю на Максима, на Андрея и Ивана, и хочется мне кое-что сказать, – вмешался в разговор Матвей Кот, приковылявший на костыле.

– Ну так скажите, – попросила девушка.

– Первое мое слово – это спасибо, что вынесли из огня. Какой ворог-супостат может покорить таких, как наша Галя, как Максим, Андрей, Ваня, что сказали так про своих будущих сыновей. Гитлер? Не хватит у него ни силы, ни духа на это. Ты не печалься, Галя! Переберемся на тот берег Днепра. Подлечим раны, как-нибудь дождемся возвращения твоего Максима! С богом, хлопцы! – обратился он к Колотухе и Стоколосу. – Идите и возвращайтесь! Ждем вас!