Текст книги "Каштаны на память"

Автор книги: Павел Автомонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 33 страниц)

8

Перелетный покинул хату, и Надя задумалась: «Как же теперь быть?» Неужели Иван останется в лесу? Ведь полицаи, жандармы, как только выпадет снег, выследят его. Вот уже первая тревога: кто увидел ее и Оленева на краю села? Ведь могут еще раз увидеть, а затем и выследить его землянку.

Надя не находила себе места. Хотелось побежать, рассказать все Оленеву, посоветоваться с ним. Видно, Перелетный так от нее не отстанет, будет все разнюхивать, а заодно и липнуть к ней смолой. Такой, с маслеными глазками, не оставит ее в покое. Но сейчас бежать в лес нельзя. Может, этого только и ждет Перелетный. Надо дождаться ночи и убедиться, что он уехал в райцентр.

Время тянулось мучительно долго. Несколько раз подбегала она к окну, смотрела, не промчится ли мотоцикл. К счастью, осенний день короткий и недавний гость из управы не стал ждать, пока стемнеет, поехал. Проезжая возле Надиной хаты, повернул к ней голову, будто что-то забыл здесь.

– Ты куда, дочка? – встретила мать Надю на пороге. – Еле ноги тяну. Опять ревматизм проклятый замучил. Видать, на погоду.

– Ложитесь, отдыхайте!.. Я через часик вернусь. Нужно, мама. Кто спросит, скажите, за солью пошла.

– Да куда же ты?

– Потом, мама! Не задерживайте меня, – добавила шепотом.

Она побежала огородами, затем через заросли ивняка.

Голая лоза хлестала по ногам, била по подолу юбки. Рядом бежал ручей. Когда Надя останавливалась, чтобы перевести дух, казалось, и он приостанавливает свой бег и тоже прислушивается к завыванию ветра. Темно, хоть глаз выколи. Но Надя хорошо знала дорогу. И страха у ней не было. Какой может быть страх, если от нее зависит жизнь человека!.. Этой дорожкой Надя ходила со своим звеном на сахарную свеклу. Уже было время вывозить ее на завод. Но в этом году не придется. Люди выкопали бураки перед самым приходом оккупантов и попрятали, чтобы не достался урожай врагу. Теперь будут варить из свеклы отвар.

Она шла по ископанному полю. Ноги проваливались в ямки, скользили по ботве.

Но вот и лес. Шумел он тоскливо.

Темно! Девушка остановилась, осмотрелась и подошла к громадному дубу-великану. Около него лежала палка. Надя постучала ею по стволу: «Тук… тук… тук…»

Так они договорились с Иваном. «Тук… тук…»

Прислушалась. Затрещали сухие ветки, зашуршали опавшие листья.

– Ты, Ваня?

– Вот именно! – ответил Оленев. – Что произошло, Надя?

– Нас заметили полицаи! – ответила девушка, взяла его за руку.

Надя рассказала про встречу с Перелетным и про то, как полицай узнал на портрете своего односельчанина Андрея Стоколоса. Что мог посоветовать Иван? Быть осторожной? Но это она и так знала. Кого остерегаться? Чего опасаться? Ухаживаний полицая Перелетного? Но долго ли сможет бороться она одна против начальника управы и его оравы пьяниц?

Оленев думал не о себе. Он как-нибудь перебился бы в лесу. Заживала бы скорее рука, не было осложнения. Единомышленников найти не тяжело. Но Ивана тревожило, что оставшиеся в подполье, в партизанах, часто попадали в беду. Их кто-то выслеживал и предавал. Либо сами нарывались на засады. Это наталкивало на мысль, что беспечности у наших людей хоть отбавляй. Многим еще не верится, что враг такой жестокий, такой хитрый, такой коварный, и многие еще применяют в партизанской борьбе тактику времен гражданской войны, а она не оправдывает себя. Все это познал Иван Оленев, и когда сам был у партизан, и когда шел по оккупированной территории к Наде Калине. Более того, он не хотел партизанить вблизи села, где она жила. Если узнают про их отношения, то беды Наде не миновать.

– Чего молчишь? – наконец не выдержала она.

– Слушаю, что подскажет ветер, – задумчиво ответил он.

– Мне же домой надо. Боюсь, кто-нибудь придет ночью, чтобы проследить за мной. Ваня! Дорогой, что делать? – Она прижалась к его груди.

– А может…

– Что может?..

– Взбрело, как во сне…

– Не жалеешь ты меня.

– Зачем ты так?.. – Он обнял ее и поцеловал в щеку. – Ты меня любишь? – внезапно спросил. Иван надеялся, что не от страха и жалости льнет к нему Надя, а от чистого и светлого чувства.

«Что ответить?» – Надя кусала губы. Она и сама не знает, любит ли Ивана или нет. Знает только, что он добрый, искренний и простой, что такого обязательно надо любить.

– Уже время идти в село, а ты молчишь. Может, все-таки пойдешь со мной? – спросила внезапно.

Оленев молчал.

– Не тронут они тебя. Откуда им знать, что ты пограничник? Просто окруженец, которых тысячи, и все! Так и Перелетный тебя назвал.

– Ты хочешь сказать, что у меня нет выхода?

– Я не об этом… Я бы пошла с тобой, но не могу бросить мать. Ее совсем ревматизм с ног свалил. Да и куда идти?.. – Надя всхлипнула.

– Не нужно слез.

– Ваня, другого выхода нет, для тебя особенно, если ты, естественно, хочешь… Будь моим мужем! Это спасет меня от насильников, а ты подлечишь руку, окрепнешь. Если не то говорю, не обижайся. Прошу тебя. От меня теперь не отстанут полицаи. А так пусть приходят и видят нас вместе. Сразу подумают, что если не прячешься, значит, бояться тебе нечего. И отстанут от нас.

Оленев растерялся. Он не узнавал себя, такой стал нерешительный. Запутался, точно теленок на привязи. Вроде другой Оленев храбро сражался в первые дни войны на границе и потом в партизанском отряде. Ему хотелось еще раз спросить: «Ты меня любишь, Надя?» Без любви он не представлял себе семейной жизни. «Должна любить…» Внезапно ему послышался свой же голос: «Будет сын, назову его Андреем…» И жар стыда залил его лицо: сейчас как испытывает Надю, хотя она и не заслуживает этого. Девушка, возможно, приносит себя в жертву, чтобы вылечить его, спасти от преследований. А он?..

– Надя, милая! Я пойду с тобой! – Он поцеловал ее в щеки, шею, губы.

– Я знала, что тебя мучают сомнения. Но война же завтра не заканчивается. Вспомни, сколько ты убил немцев от границы до этих лесов. Если бы каждый сделал так, ни одного немца не осталось бы на нашей земле. Совесть у тебя кристальная. Разве я бы отважилась на такой шаг, будь ты другим?

– Ты успокаиваешь меня, Надюша.

– Приходится.

– Вот именно. Больше не буду скулить, – пообещал Оленев. – После ранения я стал капризным.

Дорога домой показалась Наде короче. Может быть, потому, что шли вдвоем, держась под руку. А почему им и не жить вместе?

– Скажешь полицаям, что служил на железной дороге, – обратилась Надя к Ивану. – Что-нибудь знаешь в этом деле?

– Как мосты взрывать, знаю, приходилось на границе ставить заряд под лонжероны железнодорожного моста.

– Это не годится, – задумчиво проговорила Надя.

– Вот именно. Тогда я артиллерист. Кашеваром на батарее был. У нас на заставе все умели работать по этой части. Было бы из чего! – повеселел Иван.

– Будешь и дальше Иваном, а фамилия пусть будет Лосев, а? Чтобы свою родную не забыть, – усмехнулась девушка. – И все!

– А документы пропали во время бомбежки, когда и руку потерял, – задумчиво добавил Иван. – Неплохо ты советуешь, Надя.

К хате подошли осторожно. Надя тихонько отворила двери и вошла первая.

– Мама!

– Где ты пропадала?

– Никто не приходил к нам?

– Никто. Ты не одна?

– Со мной друг нашего Терентия. Тот, который письма писал.

– Кто знает, кто тебе их писал, – настороженно сказала мать.

– Ваня Оленев. Он без руки.

– Ты уже на примете у полицаев. Быть беде, дочка!

– Знаю. Поэтому мы и решили с Ваней пожениться, – смело сказала Надя и сама испугалась этих слов.

Мать вроде захлебнулась и замолкла.

– Не сердитесь на нас, мама! – заговорил Оленев.

– Никогда не считала тебя неразумной, хотя ты и забавлялась этими письмами с парнями. Вот и доигралась, привела мужа среди ночи! – с грустью проговорила мать.

– Простите. Так надо!

– Я не враг тебе, дочка. Ужинайте и ложитесь спать. Скоро петухи пропоют.

– Нет петухов – съели немцы, – сказала Надя.

Она завесила одеялом окно, зажгла коптилку и пригласила Ивана к столу. Поставила ту самую крынку, из которой угощала молоком Ивана и Андрея, когда они приходили к ней из партизанского отряда.

– Молока нет. Забрали у нас корову. Варим компот: из яблок, груш и терна. Пей, Ваня. – Надя отрезала кусок хлеба и подала Оленеву.

– Спасибо.

И все-таки она чувствовала, что между ними существует какое-то препятствие, что он задумчивый, печальный: наверное, думает, что он ей в тягость. «Но что же сделать, если не могу повернуть всю душу, сердце к тебе. Сердцу ведь не прикажешь! Пойми ты меня наконец!» – чуть не плакала.

Пили компот с хлебом. Вкусным показался этот ужин Оленеву.

– А ребята пошли на Харьков? – спросила Надя.

– Пошли. – Он поставил кружку и вынул из кармана гимнастерки два каштана. – Андрей оставил на память. Когда были в Киеве, он сорвал их с дерева у Днепра. Тогда каштаны еще не падали, а теперь уже и листьев нет на деревьях.

– Только на дубе остались, – добавила Надя, положив на ладонь каштан.

– Возьми один себе, – сказал Оленев. – Пусть он будет нам как пароль.

Близилось утро, а они все разговаривали. Наконец он поднялся и прошептал ей на ухо:

– Не пора ли спать? Взять коптилку?

– Не надо. Пусть здесь стоит, – ответила Надя и пошла в комнату, где стояла койка.

Оленев остался сидеть за столом, подперев рукой подбородок. «Иван Лосев, кашевар батареи. Не забыть бы номер батареи старшего лейтенанта Пужая на всякий случай…»

– Ваня, гаси свет! – услышал ласковый голос из другой комнаты.

Оленев подул на огонек, тот метнулся и погас. Ступив несколько шагов, Иван наткнулся на Надю, стоявшую у кровати в одной сорочке.

– А, вот ты где!..

– Вот где я, – прошептала Надя.

– Надя, милая…

Остаток ночи прошел быстро.

9

Утро выдалось хмурым. За окном сеял мелкий дождь.

– Время вставать! – первым подал голос Иван. – Мать уже хозяйничает.

– Еле ноги волочит, а возится. Хоть переставлять что-нибудь с места на место, лишь бы не сидеть без дела, – сказала Надя.

– Мы тоже привыкли мало спать. – Иван вспомнил пограничную службу. Помолчал, потом виноватым голосом попросил: – Помоги мне одеться.

Надя вскочила, достала чистую рубаху, выстиранную вчера. Надела, пытаясь не касаться забинтованной культи. А Ивану казалось, что она вот-вот заплачет, осознав, что связала себя крепким узлом с ним.

– Все, – сказала Надя, одергивая рубаху.

– Спасибо.

– Не за что. А теперь отвернись: я буду одеваться. Да проворней!

– Уже и ругаться начала! Я зажмурюсь.

Надя быстро оделась. Иван видел ее стройные загорелые ноги. «Это летнее солнце. Оно позолотило и ее буйные красивые волосы».

– Золотая ты моя! – прошептал он, не сводя с нее нежного взгляда.

– Какая есть! А теперь идем завтракать.

У двора затарахтел мотоцикл. Начальник управы Вадим Перелетный не стал задерживаться с повторным визитом. Ему хотелось узнать, кто этот однорукий, с кем стояла Калина рано утром на околице села.

А еще хотелось увидеть ее, посидеть с ней за столом. Он знал, что Надина мать не гонит самогонку, и прихватил бутылку, кольцо колбасы.

– Здравствуйте вам в хату! – как и вчера, Перелетный с порога поприветствовал хозяев.

– Здравствуйте! – сказал Оленев, одетый в коричневый костюм, взятый Надей у матери Терентия Живицы.

Перелетный от удивления заморгал глазами. Взгляд его почти примерз к пустому рукаву, заправленному в карман. Вадим чуть не выпустил из рук сверток. Свирепо взглянул на Надю. Та стояла возле печи и сдержанно улыбалась.

– Познакомьтесь, господин, начальник, Иван Лосев, мой муж.

Перелетный растерялся. Он всегда считал себя человеком, который может ориентироваться в любой обстановке, но сейчас как остолбенел. Что угодно он ожидал, но только не однорукого, который еще и муж Нади. Уже не первый раз попадает он в тупик, ошибаясь в людях. Дурачит она его, что ли? Может быть, привела однорукого, чтобы отшить его, Перелетного? Или есть тут еще иной умысел?..

– Вы сказали, я вот и привела Ваню к себе в хату, – тихим, покорным голосом сказала Надя, вроде бы Перелетный действительно приказал ей выйти замуж.

От этих слов Вадима передернуло. А Надя продолжала ровным, рассудительным голосом:

– Здоровых мужчин нет. Они же все воюют… Зато хлопот теперь у меня не будет.

«А ты, красавица, артистка! Ловко все закручиваешь!» – подумал Перелетный.

– Из окруженцев? – наконец спросил он грозным голосом.

– Да. Из 173-го артполка. Я служил кашеваром. Бомбили нас, и вот руку… – ответил Оленев.

– Где же это произошло? – Перелетный пронзил взглядом Оленева, смерив его с головы до ног.

– Под Васильковом.

– Давно уже. Рана не кровоточит?

У Оленева все внутри сжалось. Вдруг полицай заставит снять пиджак и рубашку и осмотрит руку? Если б ему оторвало руку под Васильковом, то она б уже не кровоточила. Но она еще кровоточит.

– Не совсем зажила. Неделями не мог сделать перевязки. Все время в пути ведь.

– Не к нам на регистрацию, а в лес тебя потянуло, – пытливо заметил Перелетный.

– Вот именно. Видел я, что немцы делают с пленными.

– Откуда родом?

– Из Сибири.

– Потомок Ермака! – усмехнулся Перелетный.

– Какого Ермака?

– Покорителя Сибири.

– Нет. Родители в тридцатом году были высланы из Тамбовщины… – соврал Оленев, прикидываясь простачком.

– Как кулака сослали папашу?

– Откуда мне знать, кулак или нет? В первый класс только ходил тогда.

– А сколько всего закончил?

Оленев показал пятерню и загнул большой палец:

– Неполных пять классов. На большее терпения не хватило.

– Документы?

– Да остались в медсанбате. Бомбили нас, ну и разбежались все кто куда. Государства в войну исчезают, а документы… – вздохнул Оленев.

– Пять классов не закончил, а говоришь как профессор: «Государства исчезают…» Не брешешь, что пять закончил? Глаза у тебя вроде тоже неглупые.

– Вот именно. Давно не пил, поэтому и глаза неглупые, – ответил Иван и с ненавистью подумал: «Какой прокурор нашелся! Все видит, все знает. И смотрит, как коршун на цыпленка… Почему я должен быть дурнее тебя?..»

– Выпьем в другой раз! – сказал Перелетный, со злостью вспомнив ужин с Рябчиковым и Мукаговым. – Твоя фамилия, окруженец?

– Лосев.

– А ну подай-ка альбом! – обернулся внезапно Перелетный к Наде.

Надя принесла ему альбом. Перелетный вслух прочитал надпись на фотографии Андрея:

– «На добрую память от Ивана Оленева». Гм! Лесные красавцы. Олень и лось! – Можно подумать, что ты, Калина, женщина легкого поведения. Один присылает тебе карточку, другой ее подписывает, а замуж выходишь за третьего.

– Разве я виновата! Это мой двоюродный брат Терентий подшутил! – сказала Надя.

– О! Еще и четвертый! Двоюродный брат, кузен, как говорят французы! – удивился Перелетный.

Он посмотрел маслянистыми глазами на Надю и неторопливо вышел из хаты. Через минуту затарахтел мотоцикл.

– Ты побледнел, Ваня, – забеспокоилась Надя. – Рука болит?

– Честно говоря, испугался, Надюша. В каком бы положении мы оказались, если бы Колотуха не подменил фото? Да Перелетный с немцами вытянули бы из меня все жилы! Нашли бы газеты с Указом о награждении меня орденом, и тогда конец! – Внезапно он засмеялся: – А как я ругал старшину за его выходку! Переживал, когда с Андреем впервые пришли к тебе. И как все это неожиданно повернулось!

– Может, все обойдется, – вздохнула Надя.

– Слушайте меня, дети! – вмешалась мать. – Очи этого человека завистливые и жестокие. Берегитесь!

10

Ротами, взводами, отделениями, просто группами и поодиночке красноармейцы и командиры выходили из окружения. Четыре пограничника заставы капитана Тулина – Андрей Стоколос, Максим Колотуха, Шмель Мукагов и Василий Рябчиков – соединили свои судьбы с бойцами майора Сильченко. Теперь он командовал уже не полком и не двумя батальонами, а только ротой. Концентрация немецких войск, чем ближе к фронту, тем больше увеличивалась, и это заставило полк рассредоточиться.

Поздно вечером рота майора Сильченко остановилась на привал. За начальника штаба был лейтенант Рябчиков. В обстановке, когда можно было ждать врага со всех четырех сторон, он организовал хорошую разведку и боевые группы охранения.

– Теперь и нам можно подремать! – сказал Рябчиков майору.

– Какая гарантия, что охрана не заснет? Люди почти неделю без сна. Валятся на землю, как снопы, – встревоженно сказал Сильченко.

– Чтоб не заснуть, давайте вместе походим, – предложил Рябчиков.

– Хорошо.

Стоколос, Мукагов, Колотуха слышали разговор и остались довольны, что ни Рябчиков, ни Сильченко их не вспомнили. В таких случаях всегда ищут энтузиастов. Да какой там энтузиазм, когда неимоверно хочется спать? Хотя бы часик! Спать. Спать…

Сквозь сон Андрей услышал разговор между Сильченко, вернувшимся с проверки дозоров, и каким-то человеком.

– И далеко вы оторвались, старший лейтенант? – с ударением на слове «оторвались» спросил майор.

– Как сказать! Сейчас все делятся на группы. Так что виноватым себя не считаю. Встретил чекистов. Они в гражданском. Тоже шли группами.

– Я не обвиняю вас. Просто вспомнил вашу фразу: «Оторвемся…»

«Это же Пужай… – подумал Стоколос. – Значит, снова пришлось с ним встретиться…»

– Что это за чекисты? – спросил Сильченко.

– А кто их знает! С ними был и лейтенант Заруба из нашего полка, – ответил с удивлением Пужай.

«Петро Заруба! – вдруг вспомнил Стоколос. – Я же с ним корректировал артогонь под Киевом. Тогда еще про него рассказывал майор Сильченко. Курсанты Зарубы расколошматили танковую колонну противника. Еще сказал майор, что полковник Шаблий пошел с группой бойцов в село Вовчки…» Андрей мгновенно поднялся на ноги и подскочил к Пужаю.

– А вы встречали моего отца? Полковника Шаблия?! Он с лейтенантом Зарубой!

– А ты кто такой? – Пужай вперил глаза в Стоколоса. – Неужели ты, радист?

– Скажите, не видели полковника Шаблия? Скажите же!.. – Андрей положил руки на грудь Пужая. Давняя стычка в это мгновение забылась. Перед Андреем был человек, возможно, видевший его отца. – Ну, скажите же…

Что только не передумаешь в эти минуты! Может, молчит Пужай потому, что случилось несчастье с полковником Шаблием? Может, отец пошел с другой группой? Все может быть. Только не может сказать неправду сейчас старший лейтенант Пужай.

– Он высокий, русый чуб над высоким лбом!.. – вдруг принялся перечислять приметы Андрей.

– Русый чуб?..

«Что же он молчит? Неужели погиб отец? Почему я не там?..»

Пужай не торопился отвечать, так как не знал, что выгоднее – сказать правду или сказать: «Не знаю». Если бы не было Сильченко, можно было бы и утаить, что он видел полковника Шаблия. Пужай нутром невзлюбил Стоколоса еще во время первой, очень памятной встречи. Но все-таки придется сказать правду. Тем самым он выгородит себя. Хорошо, что сейчас ночь, и петлиц, с которых сорваны кубики, не видят ни Сильченко, ни Стоколос, с кем Пужаю не очень хотелось встречаться.

– Наверное, то был твой отец, пограничник, – наконец сказал Пужай, не называя фамилию Андрея, подчеркивая этим, что давние связи между ними забыты. Но на самом деле он навсегда запомнил этого парня с решительными упрямыми глазами. Да и как забыть Андрея, который вынес с позиции горячий снаряд!

– А про меня вы ему не сказали? – спросил Андрей, не подумав, что Пужая в прошлый раз узнал только он, когда была ночь, в которой тот растворился, пытаясь «оторваться».

– Откуда я мог знать, где ты? – удивился Пужай.

– Это правда? – повеселевшим голосом спросил Стоколос. – Живой отец! И не пропадет с таким, как лейтенант Заруба.

– Верно! – подхватил Пужай. – Зарубу я просто не узнал. Ходит возле твоего отца, как адъютант. Может, когда-нибудь Шаблий вспомнит товарищей, с которыми разделял трудное время, – сказал он с завистью.

– На что намекаешь? Заруба корыстный? – мгновенно вспыхнул Андрей.

И хотя была темная октябрьская ночь, Андрей увидел лицо и всего Пужая, в сапогах с распоротыми голенищами, как будто сейчас был ясный день. Все вспомнилось… Вот Пужай приказывает отнести снаряд… Потом подъезжает на мотоцикле к майору Сильченко и заговорщицки предлагает ему «оторваться на машине»…

«Почему же Пужай не остался с отцовской группой?» – задумался Андрей, забыв про свой гневный вопрос.

«Что скажут красноармейцы, когда увидят, что я сорвал кубари? – лихорадочно думал Пужай. – Снова кивать на чекистов, которые в гражданской одежде? Сильченко может сказать: «Чекисты – это другое дело. Им, может быть, и положено ходить в такой одежде, которую требуют обстоятельства. А мы пока что солдаты регулярной армии…» Конечно, так скажет майор. Где он взялся на мою несчастную голову вместе с пограничниками?» Если бы не Заруба, то он, Пужай, и остался бы с полковником Шаблием. Вышли бы вместе в свой тыл, и был бы Пужай «чистеньким».

Пужай вздохнул. Ну и жизнь! Убегал от танков, идущих на Сильченко, и встретился с Зарубой. Повернул от Зарубы, чтобы где-нибудь переждать трудные времена, и снова натолкнулся на Сильченко, да еще и Стоколоса со старшиной Колотухой. Немцы от этого леса в нескольких километрах, а Сильченко, Колотуха и сын полковника Шаблия рядом. Как меж двух огней. «И не туда Никита, и не сюда Никита!»

Пужай расстелил плащ-палатку подальше от бойцов.

– О! Живот болит! Наверное, что-то съел… – послышался через несколько минут его голос.

Никто не ответил. Те, кто проснулся, вновь засыпали. Закрыл глаза и Андрей.

– Придется идти в кусты, – громко, вроде бы про себя бубнил Пужай.

«Молчал бы себе, если припекло…» – подумал Андрей.

Пужай вернулся через несколько минут и вздохнул:

– Товарищ майор, вы спите?

– Майор пошел проверять посты, – ответил кто-то.

– А вблизи немцы есть? – спросил Пужай.

– Так и кишит ими.

– Сюда бы нашу гаубицу и твою рацию, Андрей. Отрезаны мы от всего света. Где свои? Что с ними происходит? Где партизаны? Нету связи. Нету никаких явок. И все потому, что не думали воевать. Ладно, поспим, – как бы читая молитву, сказал Пужай.

Лежал он как на иголках. Понимал, что встречать утро вместе с майором Сильченко равнозначно смерти: могут обвинить в дезертирстве. Нужно «оторваться», пока майор не заметил, что у него сорваны знаки отличия.

«Скорее бы заснул Стоколос… Пока нет майора, можно сходить в кусты и оттуда уже не вернуться. Господи, что за жизнь настала! Всего надо бояться. Даже не верится, что все это со мной происходит…»

Так мучился в мыслях Пужай, ворочаясь с боку на бок. Он думал об одном: как незаметно исчезнуть отсюда. Через полчаса Пужай снова стал охать, а потом поплелся к кустам, держась за живот. На этот раз он шел в те кусты, что были подальше от часового.

Повеял ветерок. Зашумели деревья. Пужай облегченно вздохнул: погода на его стороне. Он пополз к лугу, быстро промок. Стало холодно. Но что поделаешь? На месте майора Сильченко он бы уже расстрелял такого, который предлагает «оторваться». «Да что это я на себя наговариваю! – спохватился Пужай. – Разве я не шел, как все, на восток?»

Да, Пужай тоже шел к линии фронта. Только тут у него была своя тактика. Главное – выжить, а для этого, считал, надо исключить риск. Вот поэтому он и шарахался от одной группы к другой. Расходились его дороги то с красноармейцами, то с партизанами.

Перед встречей с чекистами у него заболела нога – оступился. Идти помогал красноармеец. Когда переходили речку, он нес Пужая на спине, и тот покрикивал: «Скорее! Не туда ступаешь… Сюда… Вот туда…» На другом берегу красноармеец вытер пот и сказал: «Слазь!»

«Как это?» – возмутился Пужай. «А так. Не хочу, чтобы с моей спины мной командовали», – злобно сказал красноармеец. «Я приказываю!..» – выкрикнул Пужай.

И он остался на лугу один. Тут была старая с выбитыми стеклами хата, в которой летом в мирное время жили доярки. В нее-то и забрался Пужай. Нога, к счастью, перестала болеть уже на следующее утро.

Пужай уже собрался было двинуться дальше, но вдруг увидел в окно, что на берег речки вышло человек восемь в гражданской одежде с автоматами ППД. Пужай всполошился: неужели немцы?.. Тогда конец. Плена не миновать. А может, не заметят? Надо хотя бы снять с петлиц кубики. И он поспешно принялся срывать с себя знаки отличия. «Дурак ты, Никита! – выругал себя. – Разве могут быть автоматы ППД у немцев, полицаев? Это же свои. Может, генерал какой-нибудь пробирается с штабом к линии фронта? А, будь что будет! Два раза не умирать». Он успокоился. В окружении приходилось встречаться с сотнями людей, с которыми расходились мирно. Обстановка подчас делает всех равными. Тут, как это доказал красноармеец, бросивший Пужая на произвол судьбы, каждый сам себе генерал и рядовой.

Незнакомцы постояли на берегу, смотрели по сторонам. Потом один из них, выставив ППД, стал подкрадываться к хате. Пужай ждал. «Главное – выдержка. Первым не начинать разговор. Послушать, что скажут они…» И тут он встряхнул головой, точно отгонял наваждение: к хижине приближался одетый в фуфайку лейтенант Заруба.

– Так вот где мы встретились с тобой, голубчик! – почти вскрикнул Пужай. – Сбросил артиллерийскую шинель и надел фуфайку! Не гнись к земле, Заруба! – властно и бодро выкрикнул Пужай. – Я тебя уже давно вижу и держу на мушке!

Пужай смело вышел вперед, так как был уверен, что Заруба полицаем не станет. Но пистолет в руке держал на всякий случай.

Молодой лейтенант остановился и усмехнулся:

– Про какую мушку говоришь? Ты же не попадешь и с пяти шагов. – Неожиданно для Пужая Заруба засмеялся, а потом поприветствовал: – Добрый день, Никита Данилович! Какими ветрами занесло тебя на лоно природы?

– Не любил я тебя и не буду уважать, если ты будешь скалить зубы! – в сердцах заметил Пужай.

– Почему не радуешься встрече? Почему не спросишь, какими ветрами?

Они пожали друг другу руки. Заруба обернулся и поднял вверх автомат, что означало: «идите сюда!»

А Никита Пужай уже мозговал, как от них «оторваться»…