Текст книги "Каштаны на память"
Автор книги: Павел Автомонов
Жанр:
Военная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 33 страниц)
А пока что весь небосклон на западе был затянут черным дымом. Где-то там, за окровавленным горизонтом, стелились степи Украины, разоренные оккупантами, где-то там вели нелегкий бой с фашистами родные его сердцу ребята Опенкина, а среди них его названый сын Андрей.
3Пламя то взметалось вверх, то угасало. Дождь не унимался, люди промокли до нитки и со всех сторон тянулись руками к огню.
Опенкин устало смотрел на огонь. Так бы упал на землю и заснул. Даже под дождем. Одеревенели ноги и все тело, горело раненое плечо.
– Колотуха вернулся? – спросил он.
– Пока нету.
Дождь наконец-то утих, и костер разгорелся. Запахло дымом, смолой.
– Стой, кто идет?
– Колотуха! – донеслось в ответ.
– Наши! – облегченно вздохнул Опенкин.
– Нашли патроны к пулеметам и автоматам, – доложил Колотуха, дергая за повод коня, навьюченного двумя мешками.
– Думаешь, оторвались от немцев? – спросил командир.
– Не очень.
Опенкин опустил голову, а потом снова стал смотреть на костер, пожиравший крупные сучья. Его большие серые глаза под широкими бровями смотрели сквозь огонь, а немного припухшие губы застыли в горькой улыбке. Наконец он поднялся и твердо сказал:
– С рассветом поднимать людей и копать окопы. В этом наше спасение, с такими ослабевшими людьми нам не уйти.
Бойцы вышли в поле, когда еще было темно. Возвратились через полтора-два часа мокрые, в грязи. Первые лучи солнца в это время уже пронзили лесок и прогнали сон. Птицы вокруг партизанского лагеря пели так звонко, что люди на мгновение забыли о войне, о том, что на сотни километров вокруг – враги.
– Товарищ командир, окопы вырыты!
– Тогда на кухню! Есть трофейные консервы. Подкрепиться!
Две железные бочки, в которых сварили похлебку, были опустошены мгновенно. Группа бывших пленных подошла к Опенкину.
– Благодарим! Спасибо, командир.
– Кто хочет, может стать бойцом нашего отряда. Есть оружие, есть патроны. Но и задерживать вас не будем. Можете разбиться на группы и идти к линии фронта.
– Где теперь та линия?
– Еще скажу: партизана, если попадется в лапы фашистов, ждет только смерть. Вы знаете, почем фунт лиха для красноармейца в плену. А для партизана – лютые пытки, мучительная смерть. Так что думайте… – предупредил командир.
Пока кто-то из бойцов перевязывал ему рану, возле штабеля трофейных карабинов устроилась очередь – получать оружие, патроны. Были и такие, что группками покидали лагерь, исчезая в сизой утренней дымке.
Поднималось солнце. Его лучи уже успели поджечь верхушки молодых сосен и дубков, когда прибежал кто-то из дозорных.
– Немцы! Под самым носом уже! А мы тут похлебку варим!
Бойцы всполошились. Все ждали распоряжений командира. Лишь повар продолжал хозяйничать у железных бочек, служивших котлами. На добродушном лице Опенкина появилась улыбка.
– Под носом, говоришь? А под чьим? Если под моим, – прикоснулся он к своему слегка курносому, – то немедленно нужно занимать боевые позиции. А если под Шмелевым, то успеем и перекусить.
– А точнее, – продолжал разведчик, – немцы выходят из села. Нарушили даже свое расписание. Всегда выступают после завтрака, а сейчас только шестой утра!
– Может, уклонимся от боя, отойдем? – спросил кто-то.
– Если знают, где мы, то только и ждут, когда выйдем из этого яра. Бой – и никаких гвоздей! – решил Опенкин.
Бойцы поспешно заняли подготовленную час назад позицию. Опенкин расставлял людей, инструктировал новичков, особенно пулеметчиков, от которых многое зависело в предстоящей схватке.
Полевой дорогой впереди шел взвод разведчиков. За ним на расстоянии нескольких сот метров длинной змеей извивалась колонна солдат. Этих первых подпустили к яру, возле которого застыли кусты краснотала. Когда отрезок дороги, который контролировался партизанами, был заполнен карателями, внезапно ударили пулеметы, «дегтярям» и «максимам» помогали трехлинейки, полуавтоматические винтовки, карабины, свои и трофейные автоматы. Перекрестный огонь, как и тогда, под Малой Обуховкой, в заснеженный январский день, когда был разгромлен полк регулярных войск, посланных на партизан объединенного отряда, посеял во вражеских рядах страшную панику. Вскоре стрельба утихла.
– Ты прикрой меня! – обратился Колотуха к Мукагову. – В тридцати шагах – трофеи. Нужно забрать автоматы.
– Прикрою! – кивнул тот.
Не впервые Колотухе собирать оружие. На этот раз за ним к трупам гитлеровцев поползло еще несколько красноармейцев, бежавших из плена, – ведь им нужно вооружаться за счет противника. Не так-то просто было взять эти автоматы. Солдаты, которые только что отступили, успели опомниться и, укрывшись в мельнице, открыли огонь. Припадая к земле, Колотуха и его товарищи быстро ползали между убитыми. Вернулись назад измазанные с ног до головы, но с автоматами и ранцами, в которых были сухари и консервы.
– Товарищ командир! Эти немцы только что пришли из села, но у всех сухари, а не хлеб, – заметил кто-то из партизан.
– Это у них фронтовой паек. Но их, видимо, задержали, бросив против нас…
– Броневики! – выкрикнул наблюдатель.
– Пулеметчики и бронебойщики! – быстро среагировал Опенкин. – Целиться в скаты! Под башню! И никаких гвоздей!..
– Есть! – дружно ответили партизаны.
Опенкин прошел с ними не одну сотню километров по вражеским тылам. В Ивана верили. Но, наверное, только ему самому да еще Рубену, Гутыре, Колотухе, Мукагову и Стоколосу известно, как нелегко давались эти решения, распоряжения, приказы и даже шутки. Иногда хотелось спросить совета у генерала Шаблия: «Как же быть дальше?..» Но за последние дни Андрей всего лишь несколько раз имел радиосвязь со штабом. Слышно их было плохо, потому что радиостанция где-то на ходу – не на стационаре.
Как все эти стычки и бои не похожи на те партизанские действия, о которых говорил в Ворошиловграде Шаблий. Только и того, что отряд назывался партизанским. В действительности же он вынужден воевать как на фронте – только с противником, многократно превышающим его силой, имеющим неограниченные резервы. К тому же фашисты знали (об этом побеспокоился штурмбаннфюрер Вассерман), что они охотятся за отрядом Героя Советского Союза.
Затрещали пулеметы. Партизаны стреляли по броневикам и пехотинцам, которые, пригнувшись, бежали за машинами. Огонь отсек солдат от машин, вынудил их залечь. Тем временем бронебойщики сосредоточили огонь на первых двух бронемашинах, которые захлебывались, стреляя из башенных пулеметов. Но когда у одной вспыхнул бак с горючим, экипажу стало не до стрельбы. Водитель и пулеметчик попытались спастись через люк, но меткие партизанские выстрелы уложили их.
Вторая бронемашина уже не стреляла, застыв на обочине. Партизаны бросились сбивать пламя плащ-палатками. Огонь отступил. Партизанские механики и пулеметчики захлопотали у броневика, разворачивая его на врага.
– Немцы подтягивают орудия! – поступило еще одно сообщение от наблюдателя.
Прячась за орудийные щиты, артиллеристы продвигали свою грозную технику все ближе к партизанским окопам. И вот из орудийных жерл вырвалось пламя. В то же мгновение с воем взорвались снаряды, расшвыривая землю, срезая кусты, ветви на деревьях. Еще залп – и перед глазами Андрея Стоколоса вырос черный столб. Вместе с землей, листьями, ветками в воздух поднялся моток провода и обломки радиостанции.
«Рация!» – с ужасом подумал Андрей, безнадежно посмотрев на командира.
– Не расстраивайся, – сказал ему Опенкин. – Не понадобится она теперь штабу нашего фронта. Наши отступают… Послушайте меня все! – поднялся командир. – Отсюда нам ближе к орудиям, нежели их автоматчикам. Возьми, Андрей, человек сорок, и атакуйте орудия!
Андрей мгновенно выскочил из окопа и побежал вдоль бруствера:
– На батарею немцев! За мной! Впе-е-е-ред!
– В атаку! – крикнул и Иван Опенкин, поддерживая раненую руку.
Еще минуту назад немецкие артиллеристы издевались над бессилием партизан. Но Стоколос с бойцами так стремительно преодолел эти триста метров, что немцы растерялись. Одни побежали с поля боя, другие подняли руки вверх, третьи пытались защищаться. Андрей то стрелял, то бил прикладом или ногой, то хватал артиллеристов за грудь, швырял их на ящики из-под снарядов. Партизаны, оставшиеся на позиции, открыли огонь по вражеской пехоте, чтобы отсечь ее от артиллеристов, не дать ей подойти к батарее.
– Развернуть орудия на сто восемьдесят градусов!
Среди освобожденных из плена красноармейцев были и артиллеристы, даже один командир батареи, который тут же хрипло скомандовал:
– По пехоте – прямой наводкой!
Три пушки и два пулемета с броневиков, где распоряжались хлопцы Колотухи и Мукагова, ударили по неприятельским рядам. И вновь, как и три минуты назад, снаряды поднимали в воздух комья земли, но теперь уже во вражеском стане.
В этот день немцы больше не беспокоили партизан. Но это не утешало. Завтра они снова придут с еще большими силами, а отбиваться уже нечем: патроны к отечественному оружию почти израсходованы. Много убитых и раненых. Вокруг ни лесов, ни болот, куда бы не могли пробиться со своей техникой вражеские части. Да и не в оружии только дело – его можно добыть в бою. Отряд не может вести разведку для партизанского штаба, для Красной Армии. Без радиостанции не передашь разведданных, нельзя вызвать самолет с минно-подрывным снаряжением для дальнейшей работы. Без рации тут не обойтись отряду.
Андрей корил себя: почему не спрятал радиостанцию под деревом, не укрыл ее дерном? Нужно было, наверное, навьючить ее на себя. Только где гарантия, что осколок или пуля не прошили бы радиоаппаратуру и на спине? Он тяжело вздохнул. «А разве послал бы меня Опенкин в атаку на фашистских артиллеристов, если бы я был с рацией? Да ни за что на свете командир не послал бы меня в рукопашную! А если бы мы не пошли на артиллеристов, то через десять минут они сделали бы месиво из нашей позиции». Но факт остается фактом – рация разбита немецким снарядом, а без нее отряд все равно что человек без ушей и без глаз.
Командиры групп сошлись на совет, уселись на ящики из-под снарядов, на лафеты, окружив Опенкина.
– Большое спасибо, хлопцы, за мужество в бою! – сердечно поблагодарил командир. – Наше положение критическое. Что вы все думаете о завтрашнем дне?
– Мелкими группами можно идти вслед за немцами, где-то пересечь линию фронта и выйти к своим, – первым предложил Колотуха.
– Правильно, группами к позициям нашей армии!
– Другого выхода нет.
– И я так думаю, – подытожил мысли товарищей комиссар Рубен.
– Ну что же, – согласился Опенкин. – Другого выхода у нас, видимо, действительно нет. Одну группу поведут Шмель и Устим, вторую Андрей и Колотуха, третью – комиссар, а четвертая пойдет со мной.
– Ты же ранен, Иван, – возразил Рубен. – Нужно, чтобы третья группа пошла с Максимом и Андреем. А мое место сейчас рядом с раненым командиром.
Иван Опенкин виновато опустил голову. Это правда, он очень ослаб после ранения. «Спасибо тебе, друг!» – мысленно поблагодарил Артура.
– До свидания, Андрей! – Артур положил руку на руку Стоколоса. – Свейке, Шмель, Устим, Максим!.. Вы настоящие друзья. Лай дзиву драйзиба! Я сказал: «Да живет дружба!»
Устим Гутыря снял свою пилотку и подал ее командиру:
– Может, махнем, товарищ командир?
– Махнем! – улыбнувшись, согласился Опенкин.
Гутыря отдал командиру пилотку, а тот ему – свою фуражку.
4Партизаны одолевали последние километры украинской земли. Идти дальше не было сил. Измученные жаждой, голодом и ранами, бойцы Опенкина оказались среди дня у затерянного в степи хуторка, укрылись в забурьяненном саду. Не успели перевязать раны, как часовой сообщил:
– Какие-то красноармейцы идут к нам!
Группа людей в красноармейской форме направлялась к саду. Рубен, приготовив в кармане гранату-«лимонку», ступил им навстречу:
– Кто такие?
– Партизаны!
– Какого отряда?
– «Красный партизан». А вы?..
– Мы окруженцы, – осторожно ответил Рубен. – Отстали от своей части. Возьмите в свой отряд? – Выжидающе прищурил голубые глаза.
Однако во взглядах незнакомцев он не уловил ни радости от встречи, ни сочувствия к несчастным окруженцам, наоборот – какое-то нетерпение, даже злорадство. Рубен неожиданно выхватил гранату, выдернул кольцо, крикнул:
– Руки вверх!
В это время на обессиленных партизан, лежавших в траве, набросились каратели, стреляя из автоматов. С другой стороны тоже бежали и стреляли на ходу солдаты – и переодетые в красноармейцев, и в зеленых мундирах. Граната Рубена взорвалась среди вражеской цепи. Но за спиной комиссара фашистская команда уже расправлялась с партизанами, так глупо, не сделав и выстрела, попавшихся в плен.
На Артура прыгнуло несколько солдат. Напрягшись он отшвырнул их. Но каратели, видимо, не хотели убивать пленника с орденами Красного Знамени и Красной Звезды на гимнастерке, и вновь, как волки добычу, окружили комиссара, навалились на него, прижали к земле, связали веревкой.
Схваченных в коварной и неравной стычке партизан отправили в лагерь военнопленных. Опенкина ранило в другую руку, и теперь он был совсем беспомощным. Пока их вели, договорились называть себя красноармейцами…
Однако они не знали, что за партизанами-парашютистами Опенкина и Рубена охотился штурмбаннфюрер СС Вассерман. Не знали, что каратели не спускали с их отряда глаз вот уже восемь месяцев, что отряд рассекретил себя своими боевыми действиями, взрывами на железной дороге, что «почерк» Опенкина и Рубена был давно известен немецкому командованию.
Опенкина и Рубена заперли в отдельной камере. Вечером к ним зашел вахтман, одетый в теплый жилет. Он все время держался за поясницу. Зоркий глаз пограничника остановился на жилете. Вроде бы где-то видел Артур эту одежку… Кусал губы, припоминая, и вдруг заморгал от изумления… «Неужели это жилет, отобранный Пужаем у связного из Малой Обуховки?!»
Вахтман, видимо, поймал на себе пристальный взгляд Рубена, потому что некоторое время тупо смотрел перед собой, ничего не понимая, а потом внезапно ударил Артура здоровенным, скользким от пота кулаком под челюсть. Комиссар дернулся. Тело его так напряглось, что бечева, которой были связаны его руки, лопнула. Освободившаяся рука нанесла такой мощный удар, что надзиратель распахнул своей головой тяжелые двери.
Когда фашист быстро запер их на засов, Артур наклонился над раненым Опенкиным…
– Ваня! Этот жилет, который на вахтмане, один тип отобрал у связного из Малой Обуховки.
– Что-то я не понимаю, – покачал головой Опенкин.
– Ты тоже встречался с этим липовым командиром – Пужаем. «Помилуй бог» – все говорил он…
– А-а! – припомнил Опенкин.
– Тогда Пужай еще и предал нас перед боем. Андрей даже хотел прикончить его…
– А как же жилет мог очутиться на немце, – не понимал Опенкин. – Ты хочешь сказать, что немцы взяли Пужая в плен еще под Миргородом?
– Возможно, – пожал плечами комиссар, взявшись за щеку.
– Больно?
– Этого вахтмана хорошо вышколили, – вздохнул Рубен и выплюнул кровь. – Но сдачи он получил.
Разгадка «тайны» настала утром. Рядом с надзирателем, все время державшим руку на пояснице, стоял в поношенной гимнастерке, но в новых галифе и хромовых сапогах с подвернутыми голенищами (очевидно, они, как и валенки, не налезали на толстые, как груши, лытки) Пужай. Он о чем-то тихо переговаривался с новым владельцем жилета. Рубен понял: Пужай отдал жилет новому хозяину, вахтману, а сам, наверное, снял с какого-нибудь пленного командира сапоги и галифе. Не подыскал только гимнастерки: слишком толста и коротка шея.
– Не смотри на него, – предупредил Опенкин.
Но это предупреждение было уже ни к чему. Пужай узнал их обоих, подался назад. Перемену в лице Пужая сразу же заметил вахтман и быстро спросил:
– Вас ист лос?..
Все может случиться на войне. Но встретить в лагере старых знакомых, да еще и недругов, каковыми считал он Опенкина и Рубена, Пужай не ожидал никак. Его перекосило. Отвел от них глаза, но наткнулся взглядом на жилет, который пришлось подарить вахтману, потому что тот жаловался на радикулит. «Может, прикинуться, что не заметил? Черт с ними, этими пограничниками! Им все равно не жить! А если выживут? Если Красная Армия вернется и мне придется мотать от немцев? Жизнь, она такая…»
Однако Пужай не выдержал пронзительного взгляда вахтмана и крикнул:
– Помилуй бог! Какая встреча!.. Славные пограничники стали, понимаешь, на немецкое довольствие! Ха-ха-ха!
После завтрака в лагерь прибыл штурмбаннфюрер Вассерман. В сторожке вахтмана он учинил допрос пленным, на которых указал Пужай.
– Я армейский старшина, – ответил Опенкин на первый вопрос Вассермана и назвал вымышленный номер военной части.
– Мы попали в окружение, – подтвердил Рубен.
– Вы очень похожи на немца, – внимательно присматривался к нему Вассерман. – О, вы с орденами? Неужели генерал Шаблий посылает к нам парашютистов с наградами? Сюжет!
– Мы красноармейцы! – повторил Рубен.
– У нас есть основания утверждать, что вы Опенкин, Герой Советского Союза, что вы были командиром полтавских отрядов.
– Вы с кем-то спутали меня. Я обычный армейский старшина, – ответил Опенкин.
– О, вы необычный! Вы чекист Опенкин! Вы посланы сюда уже второй раз генералом Шаблием и инженером Веденским. Вы причастны к радиоминам в Харькове. Неделю назад вы захватили артбатарею. Вы… Вы… У меня пальцев не хватит перечислять ваши бандитские преступления против великой армии фюрера! А вы не немец? – Вассерман вновь уставился на белобрысого голубоглазого Рубена.
– Может, и немец! – загадочно ответил Артур по-немецки.
Тем временем вахтман принес охапку палок и приказал Опенкину лечь на широкую лавку, недавно вымытую, но в пятнах крови, пропитавшей ткань дерева.
Вахтман начал зверски избивать командира. Из ран Ивана прямо на лавку заструилась кровь. Рубен с болью смотрел на своего командира и вздрагивал от каждого удара, словно били его. В глазах Ивана поразительное спокойствие, будто бы и не ощущал он нечеловеческой боли, ни одного стона не сорвалось с его окровавленных уст.
– Будешь говорить? – тыкал взбешенный Вассерман дулом парабеллума в грудь Рубена. – Это Герой Советского Союза?.. Вы посланы генералом Шаблием?
В это время в сторожку зашел Пужай.
– Позвольте, господин Вассерман, несколько слов, понимаешь… Врут они, что красноармейцы или старшины. Простых не посылают по нескольку раз в тыл к немцам. Это Опенкин, он майор, а этот, с орденами, – капитан. – Им все равно умирать, думал Пужай, а немцам не хочется, чтобы пленные были рядовыми, и потому решил «присвоить» им звания повыше. – Фамилию знать не могу точно – у них все под секретом. Но когда-то называли его дружки Артуром… Так что бросьте прикидываться бедными, понимаешь. Рядовым в вашей армии таких орденов не дают. Вот так, понимаешь.
– Один майор, второй капитан? Оба чекисты? Оба партизаны, то есть бандиты? Почему раньше не сказали? – окрысился Вассерман на Пужая.
– Помилуй бог! Я думал, что они сами, понимаешь, признаются…
– Ваша настоящая фамилия? Скажите все, что знаете о генерале Шаблии, о партизанском штабе. Скажи, капитан, это майор Опенкин? – показал Вассерман рукой на замученного командира.
Рубен не сводил взгляда с друга – искорки в его светлых глазах медленно гасли. У Артура потекли слезы.
– Чекист плачет! Вот это сюжет! Композиция, в которую не поверит рейхсфюрер СС! – весело выкрикнул штурмбаннфюрер.
– Теперь все равно, фашист! Да, плачу! Человек, которого считаете Героем Советского Союза, умер.
– Что? Перестарался, идиот! Ах ты ж сволочь! Нечего было дуть ром! – разбушевался Вассерман.
– Одним меньше… – попробовал оправдаться вахтман и оскалился на Рубена: – А ну ложись на лавку! Шнель!
Вассерман отстранил надзирателя рукой:
– Хотя бы этот мне нужен живым!
Через окно сторожки был виден клочок чистого неба, отражавшегося в озерке крови, в застывших глазах командира.
5Сталинград – вулкан. В Сталинграде – непрерывный гром.
В августовском небе роятся армады «юнкерсов», «хейнкелей», «мессершмиттов». С исступленным ревом и воем пикируют они на растерзанный город, и тысячи бомб летят на заводские корпуса и жилые кварталы, на площади и скверы, на Волгу, заполненную большими и малыми судами с ранеными, беженцами, войсками, техникой, провиантом.
За два месяца на Сталинград не пролилось ни капли дождя, и все вспыхивало порохом, город слился в один сплошной гигантский пожар. Горела даже Волга – это из разбомбленных хранилищ растекалась по воде пылающая нефть. Столбы огня и дыма смерчами подпирали небо, поглотили солнце. Монотонно, не затихая, тататакали зенитки.
Таким увидели Сталинград, добравшись до берега, работники штаба Шаблия. В пути генерал Шаблий старался держаться поблизости от автофургона с рацией. Ведь из этой радиорубки на колесах была переброшена в неприятельский тыл единственная ниточка связи с партизанскими десантами, с отрядами, посланными за линию фронта накануне и во время наступления советских войск на Харьковском и Изюмском направлениях.
С болью в сердце Шаблий вот уже на протяжении двух месяцев вслушивается в горькие сообщения дежурных радистов: в эфир не выходит то первый, то второй, то десятый, то уже и пятнадцатый позывной. Замолк и «ЗСТ-5»…
Генерал понимал, что партизанские отряды и группы в восточных областях Украины столкнулись с многочисленными воинскими частями, подтягивавшимися к линии фронта, и попали в расположение вражеских дивизий, что в оврагах и редких лесах спасаться невозможно, а в степи партизанам против регулярных войск не удержаться.
Такого резкого поворота событий на южном крыле советско-германского фронта в июле сорок второго года никто не ожидал. В представлении большинства людей уже вырисовывались контуры победы.
Однако вместо победного наступления – потеря Севастополя и Керчи, трагедия на Изюм-Барвенковском направлении, отступление наших войск с тяжелыми боями до самой Волги. Так Сталинград стал центром всех событий на советско-германском фронте.
Шаблий добрался до блиндажа, в котором на рации дежурила Леся Тулина. Тут же был майор Перекалов, представитель партизанского штаба на Сталинградском фронте.
– Что нового? – с надеждой спросил Шаблий у радистки.
– Выходил в эфир «Красный десант», – ответила Леся.
– Это в районе Таганрога, – уточнил майор Перекалов.
– Откликались также «За тихий Дон» и «Отважный», – добавила дежурная радистка.
– Эти два отряда вблизи Ростова, – объяснил майор.
– Что же передают из «Красного десанта»?
– Просили обождать несколько минут. Есть важная радиограмма, – ответила Леся.
– Наш штаб передислоцируют в Москву, – задумчиво сказал Шаблий, обращаясь к Перекалову.
– Логично. Ближе к Ставке и партизанским отрядам на Днепре и Правобережье, которые должны сказать свое слово, когда армия двинется на запад.
Тем временем Леся всем своим вниманием углубилась в эфир, который высвистывал, разноязыко выкрикивал позывные. У Леси еще таилась надежда, что вот-вот среди этого шума и треска объявится «ЗСТ-5», и это будет означать – на рации Андрей или Артур. Пусть бы их слышно было чуть-чуть, на два балла, пусть бы Лесю сняли с вахты и заменили оператором номер один, мастером по приему азбуки Морзе в засоренном звуками эфире. Пусть!.. Лишь бы отозвался «ЗСТ-5»!
В этот миг засигналил далекий радист из «Красного десанта». Леся приготовилась к записи, поправив наушники, посаженные в байковые гнезда, чтобы меньше мешали посторонние звуки, стрельба и грохот над блиндажом.
Радистке пришлось самой расшифровывать текст. На это ушло еще с полчаса. Но генерал Шаблий не покинул радиорубку, пока не прочел сообщение.
– «Провели налет на штаб 375-го полка 544-й немецкой пехотной дивизии, захватили документы. Как только переведем, сообщим. К нам с Украины пришла группа партизан Шмеля и Устима. Их отряд в безвыходном положении разделился на три группы. Первую повели раненый командир и комиссар, вторую – радист Андрей и старшина Максим. Перешли ли они линию фронта? Устим тяжело ранен осколком гранаты, пристроили его у местных рыбаков. Есть надежда на поправку…» – прочитал вслух Шаблий и поднял голову:
– Вот и отозвались наши.
Как ни ждали вестей от «ЗСТ-5», радости эта радиограмма не принесла, наоборот, посеяла тревогу. Выживет ли Устим? Что с Опенкиным и комиссаром? Где старшина Колотуха и Андрей со своими?
В блиндаже воцарилось гнетущее молчание. Слышен лишь гул над перекрытием.