Текст книги "Каштаны на память"

Автор книги: Павел Автомонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 33 страниц)

11

И снова он полз по неизвестному азимуту, надеясь, что больше никогда не встретится ни с Зарубой, ни с Сильченко, ни со Стоколосом.

Майор Сильченко вернулся к сосне, под которой внавалку лежали бойцы, и посмотрел на место, где еще недавно устраивался на отдых старший лейтенант Пужай. «Побежал, наверное, в кусты», – подумал и тут же насторожился. Не было ни шинели, ни вещевого мешка. Только плащ-палатка и фуражка.

– Андрей! – позвал Сильченко. – Где Пужай?

– Да где же еще! В кустах сидит.

– Давно?

– Минут пятнадцать, – сказал кто-то.

– Ну и вояка, – сурово сказал майор. – Пусть еще поспят часик, и в поход…

В лагерь майора Сильченко возвратились разведчики. Им повезло – взорвали машину, в которой был немецкий офицер, и у него нашли оперативную карту немецко-русского фронта. Она отражала истинное положение на фронте. По карте было видно, что линия фронта проходит западней как Ленинграда, так и Москвы.

– Москва наша! Стоит!

– И будет стоять!

– А они же кричали в динамик, что Ленинград сдался.

– Брешут гитлеровцы!

Возбужденно переговаривались командиры, склонившись над картой, освещенной фонариком Василия Рябчикова.

«Не может сдаться Ленинград!» – мысленно сказал Андрей, вспомнив одноклассника Павла Оберемка, балтийского моряка. Они подружились, как только Стоколос приехал в Шаблии. Вдвоем решали задачи по алгебре и тригонометрии. Летом под высоким дубом, что как великан возносился над вишенками, играли в шахматы, готовились к экзаменам.

«Как ты там, Павло? Где же балтийским морякам развернуться в таком узком Финском заливе, когда берега всюду вражеские, когда фронт рядом с Кронштадтом?» – подумал Андрей, слушая товарищей.

– А это что за числа? – спросил Колотуха. – Над Киевом – 10.VII. Около Харькова – I.VIII…

– Даты вступления в эти города немецких войск, – ответил Сильченко.

– Тьфу, – сплюнул Колотуха. – Глядите! Саратов и Сталинград – X.1941. В эти дни Гитлер должен выйти на берег Волги. Вот разогнался! Все равно кишка тонка!

Еще разведка сообщила, что на восток от них сосредоточились вражеские воинские части. Но до рассвета рота майора Сильченко все же прошла несколько километров.

Ветер разогнал тучи, и восток запылал ярко, красно. Сильченко зашел на бугорок и посмотрел в бинокль. Около крайних хат стояло несколько танков.

– Ложись! – приказал он, махнув рукой.

Но вражеский часовой заметил цепочку вооруженных людей, которые шли негустым лесом, и выстрелил. Из хат выбежали танкисты, автоматчики. Сильченко принимал решение. Его взгляд внезапно остановился на озере, заблестевшем под первыми лучами солнца. Берег зарос густым камышом, за которым зеленели островки-плавуны.

Долго не раздумывая, майор крикнул:

– К плавням! Занять круговую оборону!

«А если там бездонное болото? – подумал. – Трясина?» Но другого выхода нет. Чуть успокаивало, что вода не черная, а голубоватая, значит, неглубоко. Все бросились в воду, она доходила только до пояса. Идти можно. Тем временем позади уже гремели танки, тарахтели мотоциклы.

– Вперед! Скорее! – призывал командир.

«Какое вперед, если там болото?» – с горечью подумал Андрей. Он выбрался на плавун, чуть передохнул. Выбирались на островок и другие солдаты. От их веса плавун пошатывался как плот.

– Рябчиков, бери на себя левый фланг! – приказал Сильченко.

– Есть, товарищ майор!

Танки выскочили из леса и остановились. С них прыгали солдаты и рассредоточивались. Кто-то толстый, неуклюжий вышел на берег.

– Майор Сильченко! – крикнул он по-русски. – Предлагаем вам сложить оружие. Всем гарантируем жизнь. У вас нет выхода. Сопротивление бесполезно!

Стало тихо. Слышно было, как шелестел камыш. Вода золотилась в лучах солнца.

– Огонь! – скомандовал Сильченко.

Полоснул по берегу пулемет. Упало несколько солдат. В то же мгновение по острову ударили из танков. От пуль и снарядов закипела вода возле плавунов. Огонь был беспощадный. Казалось, танкисты собрались снести островок. Наконец на берегу угомонились. Солдаты расселись на танки и поехали в село.

В оцепенении и ужасе бойцы осматривались. На островке, где были следы довоенных огнищ рыбаков, теперь лежали убитые и раненые. А вокруг – чистое, усмиренное озеро, помахивают камыши султанами, на берегу дубы смотрят в гладь воды. А вверху высокое небо, солнце, льющее свои блестящие лучи. Как Стоколосу, Колотухе и Мукагову поверить, что среди убитых и их лейтенант Василий Михайлович Рябчиков, который, казалось, всегда смеялся над смертью. Так и не зашел, бедный, в село Лютенки, хоть маршрут и проходил мимо. «Не надо сейчас бередить им душу! Живые, здоровые – и ладно!» – сказал Рябчиков, когда узнал от местных партизан, что живут в селе Маргарита и Зина, жены пограничников, и трое ребят с ними. Так и не дошел нескольких десятков километров Василий Рябчиков до Харькова. Сколько ему пришлось пройти боев, чтобы вот так тихо, даже незаметно для своих друзей, умереть.

Шмель Мукагов просто окаменел. Он считал Рябчикова своим спасителем. Разве удалось бы ему без лейтенанта выбраться из «Уманской ямы»?

– Как же это ты? – шептал он. – Брат мой кровный!

Тяжело переживал смерть Рябчикова и Колотуха. Он знал, что долей своей схож с Василием, и этим гордился. Максим почему-то верил, что человек, наделенный чувством юмора, не может умереть молодым. «А в Лютенках трое деток и Зина! И будут ждать они его и будущей весной, и через год, и через пять и пятьдесят лет… И останется Василий для своих детей, внуков таким же молодым, двадцатипятилетним, веселым и улыбчивым…»

Бездумными, страшными глазами смотрел Андрей в воду, а видел лицо Рябчикова. «Какие последние слова сказал он?» Кажется, сказал командиру: «Есть, товарищ майор!» Рябчиков всегда воплощал в реальность это «есть». Толково, мудро, находчиво, по-своему. Василий как бы родился для боя. Но почему же так рано, на пятый месяц войны, смерть вырвала его из рядов защитников Родины?..

Вдали за лесом затих шум танков. А на берегу озера снова появились немцы. Залаяли овчарки. Видно, немецкое начальство решило проверить результат своей атаки. Солдаты пробовали руками воду: не холодная ли? Офицер что-то приказывал, но они не спешили, озирались то на озеро, то на солнце, уже высоко висевшее над горизонтом. Офицер толкнул в спину одного, другого. Еще свирепее залаяли собаки, потянули поводки. Вот и солдаты мелкими шагами побежали за псами в воду. Собаки поплыли, задрав морды.

Майор Сильченко взглянул на красноармейцев. Лица у всех были измученные; многие дрожали, то ли от холода, то ли от нервного напряжения. Стоколос вынул гранату. Мукагов дул на пистолет, вроде бы согревая оружие. Колотуха приник к пулемету, как и тогда, на границе, в первые часы войны.

Псы чуяли чужих людей. Изо всех сил старались как можно быстрее доплыть до островка и там, на суше, дать волю своим клыкам.

Первые автоматчики вступили на плавун. Солдаты еще не видели своих противников, их чувствовали лишь псы, устремившиеся к кустарникам и чаще. Поводки были брошены, и серая собачья стая ринулась вперед. Вот одна овчарка прыгнула на Шмеля. Мукагов успел выстрелить в черную пасть и теперь уже стрелял непрерывно, приговаривая: «Собакам собачья смерть».

Выдернув кольцо, Андрей швырнул гранату. Она разорвалась еще на лету, просвистев десятками осколков. Несколько солдат упало.

Вот точно так швырял он гранаты в резиновые и деревянные лодки, в которых плыли немецкие солдаты на восточный берег Прута, начиная войну… И снова те же солдаты, да еще с собаками, лезут из воды… Андрей дал короткую и точную очередь из своего ППД, который перешел к нему после гибели капитана Тулина.

Десяток трупов оставили на плавуне отступившие на берег каратели. Они не ожидали сопротивления. А бойцы майора Сильченко сражались с яростью, от которой зависело, будут ли они жить и бороться дальше или останутся здесь навсегда. Отступив, немцы в село не ушли, а остались на берегу, развели там костры.

Небо затягивалось тучами. Стал накрапывать дождь. Вскоре он зарядил по-осеннему. Сквозь его пелену прорывались осветительные ракеты, пускаемые немцами.

Вернулись разведчики. Они осматривали противоположный берег озера.

– Дно проверено, товарищ майор. Вехи поставлены, – доложил Мукагов.

Он шел впереди, ощупывая дно шестом.

– Шестнадцать палок воткнули! – добавил другой разведчик, выстукивая зубами.

– Молодцы!.. Старшина! Есть у тебя что-нибудь горячительное?

Колотуха достал баклажку и поболтал ею. Она была пустой.

– Ладно. Будем пробираться на тот край острова, – почти шепотом сказал Сильченко. – Перейдем озеро. Утром разобьемся на группы. Нам нечем стрелять. Надо незаметно проскочить через боевые порядки немцев. До фронта рядом…

Вода то доходила до пояса, то опускалась ниже коленей. Идти было тяжело. Ноги проваливались в илистое дно. Все-таки добрели до берега. Теперь отдохнуть бы. Но некогда, нельзя, опасно. Проверили оружие. Потом еще долго ползли по оврагу. А ранним утром рота разделилась на группы. Надо было незаметно пересечь линию фронта.

12

Очередная засада Терентия Живицы окончилась неудачно. Он не удержался, когда показалась машина с офицерами, и бросил в нее гранату. «Может, это важные птицы и их нельзя пропускать на восток». Взрыв отбросил машину к обочине. Терентий послал еще и очередь из автомата. Но внезапно на шоссе появилось несколько мотоциклистов. «Фельджандармерия», – догадался Терентий. Этих служак побаивались даже немецкие солдаты. Полевые жандармы с ходу открыли огонь в сторону Живицы. За ними показались и крытые машины, из которых уже прыгали солдаты. Терентий кинулся бежать. Однако бежать ему было нелегко. Раненая нога давала о себе знать. Терентий бежал, припадая на нее, и оглядывался. Жандармов и солдат он не видел, лес был густой, хвойный. Но голоса их слышал, слышал и свист пуль.

«Хорошо, хоть без собак!» – утешал себя Терентий, считая, что есть еще маленькая надежда спастись.

Минуты тянулись, а Терентий все бежал, тяжело дыша и оглядываясь, чувствуя погоню. Внезапно из густых кустов перед ним предстал дуб-великан. Широкая раскидистая крона, отяжелевшие от желудей ветви. Его даже не коснулась осенняя позолота, которая играла на листьях орешника. Дуб не сдается осени и листья всегда сбрасывает последним, некоторые же дубы оставляют их и на зиму.

«Сюда. На дуб!» – решил Терентий.

Мгновенно скинул сапоги, сунул их в ранец. Нижняя ветка была высоко над головой. Терентий прыгнул, но не достал ее. Присел, напружинился, оторвался от земли, но уцепился лишь одной рукой и сорвался. Кинулся к стволу. Пальцами схватился за кору, она ломалась и крошилась. Выкрики солдат слышались уже совсем рядом. Время потеряно. Теперь ему не спастись. Зря он остановился возле дуба… Не хватало каких-то пяти сантиметров, чтобы ухватиться за ветку.

«А что, если сбросить ранец?..» – мелькнула мысль. Мгновение – и он оказался на земле. Живица стал на ранец и, подпрыгнув, уцепился двумя руками за ветку. С напряжением подтянулся на руках и с размаху закинул здоровую ногу на ветку. Потом навалился на нее грудью.

Шум приближался. Жизнь Терентия, как и тогда, около танка над Днестром, висела на волоске. Или он сорвется прямо под ноги жандармам, или найдет в себе силы и заберется повыше. «Дуб, милый, помоги!» – как взмолился Терентий. Он расшатал ветку, на которой лежал, и когда та поднялась вверх, уцепился за другую ветку, что была повыше, и поднялся, приник к стволу. Задержал дыхание, прислушался. Передохнул две-три секунды. Потом стал подниматься выше и выше. Наконец уселся на рогатине из двух могучих веток, уперся спиной в ствол.

В это же время из чащи выскочили два жандарма. Один чуть не зацепился за ранец, и увидев его, растерянно остановился. Другой окликнул его и махнул рукой, показывая, что надо бежать дальше. По-видимому, они посчитали, что красноармеец бросил вещи, чтобы легче было бежать. Они прихватили с собой ранец Терентия и скрылись в зарослях.

И снова затопало в орешнике. Возле дуба пробежало еще несколько солдат. Некоторые мельком осматривали его. Им и в голову не приходило, что на это могучее дерево можно взобраться.

Всю ночь просидел Живица на дереве, а утром снова отправился в путь.

Теперь надо было где-то раздобыть сапоги. В селах стояли немцы и полицаи, но все они ходили группами, как будто получили такой приказ. Нападать на нескольких сразу, чтобы добыть обувь, рискованно. Терентий решил, что его жизнь ему еще пригодится в этой войне. Так и шел он босиком. Питался тем, что попадалось в поле, – картошкой, редькой. Не всегда выпадало счастье развести костер, чтобы обогреться, а постучать в какую-нибудь хату, чтобы поесть горячего, не решался.

Живица шел в родное село. Он решил передохнуть у своих родителей, подлечить раны, набраться сил и потом двинуться дальше, за линию фронта. Ноги уже опухли, раны кровоточили. К тому же он простыл.

Изможденный, усталый, Терентий Живица и подошел октябрьским вечером к родному селу. Переждал, когда совсем стемнело, и двинулся дорожкой, по которой люди ходили в поле. Остановился, увидев знакомые силуэты берез. Они росли вдоль огорода Калины. «Может, сперва зайти к ним? – подумал Терентий. – Надюха сбегает домой, предупредит, а то еще испугаются…»

Калитка была закрыта, и Терентий перелез через плетень. В хате было темно. Он подошел к окну и слегка трижды постучал.

– Кто там? – послышался мужской голос.

Живица отпрянул от окна, как от огня. Рука привычно легла на автомат.

– Да кто же там в такую пору?

Терентий узнал голос своей двоюродной сестры Нади. Напрягая зрение, он увидел в окне мужскую голову. «Кто же этот мужчина? Неужели Надя вышла замуж? Зачем я сюда приперся? Надо было сразу идти к матери, домой!..» – промелькнули у него невеселые мысли. В сенях заскрипел засов.

13

Группа майора Сильченко преодолела фронтовую полосу и попала на позиции 300-й дивизии, защищавшей Харьков в районе Люботина. С немецкой стороны оборонительных сооружений не было. Лишь окопы и то не везде. Рвы, колючую проволоку красноармейцам удалось преодолеть, когда приближались к своим. Бойцам Сильченко пришлось побывать и в селах так называемой нейтральной полосы, откуда уже ушли красноармейские части и куда еще не ворвались немцы. Встречали они и отдельные подразделения красноармейцев, мужественно державших оборону в тылу противника и считавших, что это и есть основной фронт. В тот же день группу Сильченко накормили, обмундировали. Майор Сильченко с красноармейцами остался на фронте. А три пограничника направились в Харьков.

– Встретишь отца, кланяйся ему от меня, – сказал майор Андрею.

– А если он не вышел из окружения?

– Выйдет! Вот, Андрей, закончилась еще одна «глава» в твоей жизни на этой войне.

– Я не забуду ни вас, ни ваших бойцов! – как клятву произнес Андрей. – Спасибо судьбе, что встретился с вами, и вам спасибо, товарищ майор.

Сильченко был растроган. Уже тарахтел мотор грузовика. Ребята усаживались в машину. «Закончилась еще одна «глава» на этой войне!» – повторил Стоколос слова майора Сильченко. «Одна закончилась, начинается новая…» Андрей помахал рукой майору и его бойцам.

Правее от шоссе, под Люботином, гремела артиллерия. Там части 300-й дивизии, в которую вошли бойцы майора Сильченко, держали оборону. Клубились дымы и в стороне Богодухова, и дальше на север, за Дергачами.

– Эй, водитель, дорогой! Жми на газ! – крикнул Колотуха, заглядывая из кузова в кабину.

Шофер не ответил. Он и так выжимал из машины все, что можно.

– А тебе не кажется странным, Андрей, что ни одна заводская труба не дымит? – спросил Мукагов, вглядываясь в даль.

– Да, как-то неестественно… – ответил Стоколос.

– А разве не странно, что от Харькова не идет ни один эшелон? – вмешался Колотуха.

Парни глядели во все стороны, но ни одного поезда так нигде и не увидели. А ведь от Харькова тянется шесть железнодорожных веток…

Но из кузова они не видели ветки, к которой подходили колеи с заводов-гигантов. А по ней днем и ночью шли через Купянск на восток эшелон за эшелоном.

Когда пограничники въезжали в Харьков, город покидал уже шестьсот пятидесятый эшелон с машинами, заводским оборудованием и, конечно, с людьми. Поэтому и не дымили трубы на тракторном, турбинном, электромеханическом заводах. В то время, когда 38-я армия сдерживала натиск 6-й фашистской армии, рабочие Харькова демонтировали и вывозили из города машины, станки, чтобы за Волгой выпускать танки, самолеты, транспортеры.

Немало городских зданий было уже разрушено взрывами бомб и снарядов. Улицы казались мрачными и пустынными.

Машина остановилась у дома, где жили Артур Рубен, Иван Опенкин и Леся Тулина, о чем ребята уже знали.

Сдерживая дыхание, они приблизились к подъезду. Попросили дежурного позвонить инженер-полковнику Веденскому. К ним вышел стройный простоволосый человек в плаще.

– Так это вы? – спросил он, глядя на ребят вопросительными и спокойными глазами. – Пограничники заставы капитана Тулина? А где же Рябчиков, мой друг?

Парни молчали. И Веденский сказал:

– Значит, погиб…

– Да, Илья Гаврилович, – ответил Стоколос. – Не дошел до Харькова…

– Жаль. Замечательный парень, – уже хмуро сказал Веденский. И добавил: – Из него бы прекрасный минер вышел. Мало вас. Ой как мало осталось, ребята. Со своими – Опенкиным, Рубеном и Лесей – вы встретитесь сегодня. Завтра уже было бы поздно… И еще одно. Вчера я получил известия от Семена Кондратьевича. Он под Курском встретился с нашими войсками.

– Слышали, братцы! Отец вышел из окружения! – Лицо Андрея засияло. – Я верил.

Илья Гаврилович прислушался к канонаде и тяжело вздохнул.

– Наши дивизии обескровлены, но стойко держатся. Однако и противник несет большие потери. Уже сто тысяч солдат и офицеров потерял, полтысячи танков. Эх, были бы у нас свежие силы! – с горечью сказал Веденский. – А сейчас идемте со мной. Получите паек на шесть дней.

– Про вас нам часто рассказывал Василий Михайлович Рябчиков, товарищ инженер-полковник! – вспомнил Мукагов. – Жив буду, разыщу детей Рябчикова и скажу: «Я ваш отец. Потому что ваш отец – настоящий друг, брат мой!».

Колотуха, Мукагов и Стоколос получили паек на четверых. Четвертым был Илья Гаврилович.

Потом подошли к одной из комнат полуподвального помещения. Колотуха открыл дверь. Из комнаты доносились негромкие сигналы рации. За столом сидела, держа пальцами головку телеграфного ключа, девушка. За другим столом – несколько человек в гражданской одежде.

– Наши!

– Родные! – в один голос выкрикнули Колотуха и Мукагов.

Встретив на улице Рубена и Опенкина, они бы, пожалуй, их и не узнали. Необычно видеть Артура и Ивана в гражданской одежде. Леся в жакете, хромовых сапожках, берете. Рубен и Опенкин возмужали, казались старше своих лет. Леся тоже сильно изменилась. Шмель и Максим запомнили ее такой, какой она была в день окончания школы: в белом платье, с букетом цветов, беспечная, веселая, порывистая в движениях.

Радостной и одновременно грустной была эта встреча после четырех месяцев разлуки. Радостной потому, что встретились настоящие друзья. Сдержанной потому, что идет война, немало людей погибло.

– А где же Андрей? – с опаской и нетерпением спросила Леся.

– В скверике.

Девушка кинулась к выходу. Но, пробежав несколько шагов, остановилась. Одернула жакет, поправила волосы под красным беретом…

Андрей сидел на скамье. Смотрел в небо, думал, вспоминал Лесю, всех, кого хорошо знал, с кем встречался, ходил в бой. И тут услышал шаги. Кто-то торопливо и легко шел по опавшей кленовой листве. Он узнал бы эти шаги из тысяч…

КНИГА ВТОРАЯ
ПОЗЫВНОЙ «ЗСТ-5»

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ПЕРВАЯ ЗИМА

1

С высоких холмов, поднимавшихся с берега тихой речки Уды, огромный город в ложбине казался в этот октябрьский вечер беспросветно серым и хмурым. Заводские трубы, похожие на шахматные туры, башни тепловых электростанций, совсем недавно подпиравшие своими дымами небо и отдалявшие линию горизонта на многие километры, до ХТЗ, теперь стояли мертвыми, словно идолы. На многочисленных ветках второго в стране после Москвы железнодорожного узла не суетились веселые и проворные, как вихрь, маневровые паровозы, не клубились султаны их бело-сизых дымков, утихла скороговорка вагонных колес на рельсах. Смолкли гудки заводов и фабрик. Да и весь гигантский город-труженик приумолк, занемел. И от этой немоты и необычной тишины жутко было на душе. Даже всегда игривые солнечные блики в окнах самого высокого здания в стране – Госпрома, общежития «Гигант», на крышах заводских корпусов и позолоченном куполе колокольни сейчас поблескивали тревожно, предвещая неумолимо надвигающуюся беду. Онемевший, опустевший Харьков, будто огромный корабль, погружался во мрак, на самое дно оккупационной ночи.

Еще страшнее становилась тишина от зловещего грохота: в мертвый город длинными змеями вползали колонны фашистских танков и мотопехоты, наполняя улицы вонючим газом перегретых моторов.

– Прощай, наш Харьков! – тихо сказал Андрей Стоколос.

Его товарищи-побратимы, бывшие бойцы пятой заставы на реке Прут – Максим Колотуха, Шмель Мукагов, Артур Рубен и старшина милиции Иван Опенкин – молча сняли шапки, склонили головы, словно над братской могилой.

Всего несколько дней назад Стоколос, Колотуха и Мукагов вышли к Харькову из «киевского окружения», а теперь вот снова возвращаются в тыл фашистской армии – в группе командира Ивана Опенкина и комиссара Артура Рубена.

Иван Опенкин думал, все ли он сказал своей милой, родной Стеше в последнем письме. Иван старался убедить жену, что возвратится с «похода» непременно, что Стеша не должна волноваться, когда не будет долго от него письма. Так надо. Возможно, за него ей напишет полковник Шаблий. Главное – верить и растить сына, жить душа в душу с матерью. Он даже отважился написать:

«Следи, Стеша, за сообщениями Совинформбюро. Если случится прочесть, что такие-то хлопцы под командованием «О» сварганили против фашистов то-то и то-то, считай, что это дело рук моих товарищей и меня тоже…»

Написал так Иван, чтобы успокоить жену, вселить в ее душу уверенность, как сказал его боевой товарищ Андрей Стоколос, на всякий случай, чтобы когда-то прочел это письмо и сын Опенкина, пусть и через десять лет, когда вырастет. Надо же думать о будущем даже на такой тяжелой войне!.. А утвердить себя во вражеском тылу ребята Опенкина могут. У них есть грозное оружие – мины полковника Веденского, уполномоченным от которого является минер Устим Гутыря.

Опенкин остановил взгляд своих добрых серых глаз на Гутыре. Но главный минер не заметил этого взора. У Гутыри свои думы.

Настало время, когда каждый должен показать, кто же он есть, и не на словах, а на деле, в боевой работе против немецко-фашистской армии. Вот и пошел Гутыря, бывший учитель, добровольцем на курсы партизанских минеров к инженеру Илье Гавриловичу Веденскому, а теперь собирался во вражеский тыл.

Шмель Мукагов по-своему прощался с городом, смотря на запад, где за далекими лесами и степью, за горизонтами были они с лейтенантом Рябчиковым в разведке, а потом неожиданно оказались в немецком плену. Шмель вспомнил милых, сердечных женщин – Маланку и Марину, вырвавших его и Рябчикова из «Уманской ямы». «Живая ли Марина? – До боли прикусил Шмель губу, и в его глазах вспыхнули огоньки, словно отблеск пламени, что взвилось над хатой Марины. – Зря мы зашли с Васей к Марине проститься. Получается, что и мы виновны в том, что фашистские собаки сожгли хату… – Шмелю вспомнился орел над родным ущельем Даргавс в Осетии. – Полететь бы мне под Умань и узнать, как там Марина и ее старая мать?» Мукагов вздохнул. Перед взором вдруг возникли коренастые сосны. Своими жилистыми корнями они вонзились в скалы, в щели, куда доходила влага, а их стволы и ветви висели над глубоким ущельем, над клокочущим потоком. Да, сосны росли кронами вниз.

И еще Шмель припомнил в эту минуту высокие каменные башни на вершинах над зеленым ущельем. Башни эти подоблачные, казалось, были построены не людьми, а сказочными зодчими и установлены там на страже сине-зеленых гор, аулов и родной сакли. Сторожевые башни волновали воображение Шмеля, когда он еще пас овец и коров. И еще его детский мозг не раз будоражили могилы-мавзолеи в родной долине Даргавс, в которых две тысячи лет назад были захоронены с оружием его далекие предки. «Такая даль во времени! И в расстояниях! Могилы-мавзолеи две тысячи лет назад и могилы на Украине в военную осень сорок первого!»

На всю жизнь запомнилось Шмелю кредо его деда: быть гордым, ценить добрых людей и не обращать внимания на подлецов, которых его народ окрестил собаками. Возможно, уже с детских лет у Шмеля появилась неприязнь к собакам, хотя они всегда были надежными помощниками и друзьями чабанов. И уж вовсе потерял Шмель уважение к этому животному, когда немецкие овчарки выследили горстку красноармейцев и привели к островку среди топей фашистских карателей. Шмель уверен, что, если бы не псы, Василий Рябчиков остался бы жив.

Но как не обращать внимания на таких собак, как Вадим Перелетный, перемахнувший к немцам! Таких собак Шмель будет уничтожать, объявив им кровную месть.

Максим Колотуха думал о тяжело раненном Иване Оленеве, оставшемся под Киевом. Думал он и о Гале Цымбал, девушке с завода «Арсенал»… Пусть Галя родит ему сына, а рожать она будет в июне сорок второго. Война войной, а жизнь не остановишь.

Солнце все глубже погружалось в синие леса, за холмы. Артуру Рубену представлялось, что оно сейчас утонет в седых волнах Балтики.

Солнце одно – и для лесистой земли Латвии, и для украинской степи, и для горных вершин Кавказских гор, и для равнины с тихими, задумчивыми перелесками родной Опенкину тульской земли. Да, оно одно и для них, сынов одной многонациональной Родины, и для заклятого врага, с которым Артур Рубен собирался сражаться в далекой Испании, когда ему было пятнадцать лет. Через пять лет пограничника Рубена назначили комиссаром украинского партизанского отряда. Рубен было удивился такому назначению: отряд собирался в основном из украинцев и русских, а вот комиссар – латыш… «Считай, отряд интернациональный», – сказали ему.

Артур почувствовал тогда крепкое пожатие руки, такой же сильной, с мозолями, как и у него самого. Это стиснул ему руку Устим Гутыря.

Андрею Стоколосу еще чудились быстрые шаги Леси по опавшей кленовой листве, устилавшей дорожку в сквере… Их встреча оказалась совсем не такой, какой он ее представлял. Не мог он согласиться с тем, чтобы дочь погибшего начальника заставы капитана Тулина выходила на задание в тыл противника. Не хуже ее знал рацию комиссар Рубен, да и он сам. Этого обстоятельства было достаточно, чтобы Стоколос с друзьями-пограничниками убедил инженера Веденского оставить Лесю в советском тылу.

«Глупенькая! Хватит еще заданий и на твои плечи», – припомнил Андрей свои же слова, сказанные Лесе, и тяжело вздохнул.

Шестеро стояли, глубоко задумавшись. Ветер шевелил их волосы: русые, белые, каштановые, черные. Глядя на солнце, хлопцы не щурились, как щурятся люди, провожая близких в далекий путь, следя за тем, как поднимается тучею пыль следом за подводой, автомашиной или как тают огоньки последнего вагона поезда.

«Не сердись на меня, Леся!» – мысленно обратился Андрей к девушке. Как он ожидал этого свидания с ней и каким натянутым оно оказалось!.. «Я буду ждать тебя. Мы встретимся, Андрейка», – сказала она, на минуту забыв об обиде, еле сдерживая слезы. «Я приду! Приду! Приду!» – горячо сказал он.

– Свейке, солнце! – промолвил Рубен и положил руку на плечо Стоколоса. – Лаби. Хорошо. Снова мы вместе, как на заставе. Кажется, вот-вот подойдут капитан Тулин, лейтенант Рябчиков, политрук Майборский, бойцы Оленев, Живица, Москвитянин, Сокольников, киномеханик Гаврюша Шишкин – все, все наши. Они верили: страшнее смерти бесчестье воина, выше смерти честь твоя и твоей Отчизны. И видится мне, друг мой, все наши хлопцы выходят в наряд по охране государственной границы. А, Андрей? – шепотом спросил Рубен, глядя на запад.

Солнце тяжело опускалось за горизонт, бросая кровавый отблеск на неподвижную тучу.