Текст книги "Каштаны на память"

Автор книги: Павел Автомонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 33 страниц)

– Ты береги себя, Андрюшенька!

– Меня тут и так все берегут. Командир даже лечиться повел в это село. Так долечил, что нас обоих немцы чуть из ясель не вытащили! – засмеялся Андрей.

6

За несколько дней почти во всех селах расположились подразделения немецких войск. Как сообщали подпольщики, они прибыли на помощь карателям в их походе против партизан. Это и было одной из причин созыва совещания представителей полтавских партизанских отрядов, действовавших к северу от железной дороги Киев – Харьков в районе Миргорода.

Совещание было не таким бурным, как в мирные дни, когда, в нем участвовал секретарь областного комитета КП(б) Украины и на котором речь шла о планах весенней посевной или хлебозаготовок. Сейчас на нивах Полтавщины шла война между партизанами и оккупантами. В эти дни нависла реальная угроза карательной экспедиции, которую фашистское командование собиралось провести, пользуясь тем, что на фронте за Харьковом установилось затишье.

Как быть отрядам в это критическое для них время конца сорок первого года, когда выпали глубокие снега, ударили морозы, когда по райцентрам и селам расквартировывались гарнизоны? Отдельные представители отрядов высказали мысль, что нужно расформировать отряды до прихода весны, уйти в подполье, чтобы перебыть зиму и сохранить силы.

– Точно! Иначе не видать нам победы, понимаешь! – выделился чей-то голос.

Шмель Мукагов, Устим Гутыря и Иван Опенкин, представлявшие отряд «ЗСТ-5», переглянулись. Шмель поднялся и увидел грузного человека, державшего на коленях пальто с большим меховым воротником. Шмель до боли прикусил губу: неужели это старший лейтенант Пужай! Тот самый Пужай, с которым они встретились где-то под Полтавой, когда еще был жив Вася Рябчиков? Все, а особенно. Андрей, которому приходилось встречаться с этим комбатом еще под Васильковом, были убеждены, что Пужай драпанул в ту осеннюю ночь, а он… вынырнул теперь как партизанский командир.

Но было и другое мнение на этом совещании: «Продолжать борьбу всеми силами и средствами. Никакие «щели» не спасут тех, кто оставит отряд, чтобы дождаться весны. Выход один – только активные действия, а в момент нападения карателей – общая оборона».

Эту мысль высказал Иван Опенкин, закончивший свое выступление такими словами:

– Снег – не только наша беда, поскольку на нем остается много следов. По снегу каратели тоже не очень-то развернутся на автомашинах. Мы же тем временем выделим группы подрывников, которые будут отвлекать на себя внимание карателей и осуществлять главную партизанскую задачу – уничтожать вражеские эшелоны и автотранспорт на дорогах. Круговая оборона в труднодоступных для врага местах – и никаких гвоздей!

– Товарищи! До чего мы дошли? – вновь вмешался Пужай. – Кто нас уму-разуму учит? Помилуй бог! Сосед по скамейке сказал мне, что звание у товарища, который, понимаешь, поучает нас, – старшина! Меня, старшего лейтенанта, командира отряда, поучать? На каком таком, понимаешь, основании?

– Угомонитесь, товарищ! – насупил брови секретарь обкома партии и повернулся к Опенкину: – Прошу, продолжайте.

– Сейчас схватил бы этого Пужая за шиворот… – прошептал Мукагов Гутыре. – А наш Опенкин и бровью не повел. И правильно, что не обращает внимания на него! Пусть себе болтает Пужай, знаем этого вояку.

– Помолчи и ты! – приказал Гутыря.

Секретарь обкома партии поднял руку, призывая к тишине, и сказал:

– Есть предложение: командиром объединенного отряда полтавских партизан назначить Ивана Осиповича Опенкина, который только что выступал, а комиссаром – секретаря Миргородского райкома партии Григория Авксентиевича. Есть другие кандидатуры?

Командиры молчали. Каждый думал о том, что тут было сказано, о том, что ожидало их за стенами этой хаты среди глубоких снегов… На совещании присутствовали и недавние майоры Красной Армии, и даже один полковник. Но секретарь обкома партии предложил назначить командиром объединенного отряда старшину. Логично ли это?

Гутыря наблюдал, как перешептывались присутствующие, как кое-кто равнодушно махал рукой, как другие, опустив головы, сидели в глубоком раздумье. Пауза затянулась. Никто не возражал против назначения Опенкина, но пока что никто и не одобрял предложения секретаря обкома. Сам же Опенкин совсем не ожидал такого поворота и чувствовал себя несколько неловко. Мукагов подмигнул ему: не отказывайся, мол, Иван.

– Так тут же есть полковник!.. – растерянно прошептал Опенкин.

– Думаешь, секретарь не знает об этом? – тоже шепотом возразил Гутыря.

– Ставлю на голосование, – нарушил молчание секретарь обкома партии. – Кто за то, чтобы командиром объединения избрать Ивана Осиповича?

Опенкин наклонил голову. Но Гутыря положил ему руку на плечо и сказал тихо:

– Смотри на руки людей, Иван, вон их сколько!

– Кто воздержался? Один, два, три.

Мукагов бросил быстрый взгляд на Пужая – он был среди этих трех. Ему вроде холодно было в этой душной хате, и он накинул на плечи пальто. «Передать бы ему привет от Колотухи и Стоколоса. Они с ним встречались раньше меня и Рябчикова. Ах, с каким шиком одет!»

Однако, когда совещание закончилось, Пужай сразу же подошел к Опенкину и поздравил его с назначением, пожал руку Гутыре и Мукагову.

– Помилуй бог! Вроде старые знакомые?! Мне понравилась ваша позиция. А что я воздержался, не означает, что не верю вам как командиру или что другое, – обратился Пужай к Опенкину. – Как-никак, а мы же не на такой конференции, что до войны. Там тоже часто единогласия не бывало, да еще когда голосовали тайно. А тут каждый считает себя Суворовым или Кутузовым… Такая уж судьба. Я в одном лице и командир, и комиссар отряда. Приглашаю вас к себе в лагерь. Есть земляночка. Есть на чем и спать людям. Сами знаете, кадры решают все… – слащаво сказал Пужай, все время следя за выражением лица Шмеля. – А ты, кабардинец, горяч немного.

– Я осетин, – вспыхнул Мукагов.

– Помилуй бог, понимаешь! Кто вас там разберет. Все чернявые и юркие. С таким характером ужиться нелегко.

Шмель не ответил. Да и зачем. Еще тогда, когда он пробивался с майором Сильченко к Харькову и на них набрел лейтенант Пужай, а потом внезапно исчез ночью, Шмель понял, что у Пужая есть что-то от флюгера: куда ветер подует, туда и повернется.

Шмель вышел из хаты, и на сердце у Пужая отлегло. Ему не нравился этот быстрый, с большими глазами и изломанными бровями осетин.

– Откровенно говоря, – промолвил Пужай, обращаясь к Опенкину и Гутыре, – я воздержался при голосовании не потому, что не знаю вас. Как по мне, то я повел бы все отряды на Сумщину, а то и в Брянский лес. Там, говорят, у наших какой-то Ковпак объявился, создает целую партизанскую армию. А тут где развернешься? Вокруг немцы. От одного только Харькова шесть железнодорожных веток!

– А воевать-то нужно везде, не только в Брянских лесах, – заметил Опенкин.

– Так-то оно так, но война войне, понимаешь, рознь! – загадочно выразился Пужай и поплелся, слегка переваливаясь на коротких ногах, как селезень, к другой группе партизан.

7

Объединенный отряд, сформировав несколько хорошо оснащенных диверсионных групп в составе двадцати-тридцати бойцов, провел с десяток операций против фашистских подразделений на территории Миргородского, Комышнянского, Гадячского, Зиньковского районов. Этого немцы не ждали, по их расчетам, с наступлением зимы партизаны должны были притихнуть. Действия объединенного отряда взбесили фашистов и самого штурмбаннфюрера Вассермана, прибывшего сюда с особыми полномочиями. Каратели предупредили своих агентов, чтобы те утроили бдительность и следили за каждым шагом отряда.

У Вассермана были подробные портретные характеристики командира Опенкина, комиссара Григория Авксентиевича и секретаря подпольного обкома партии. Штурмбаннфюрер Вассерман считал, что активно действовать в неблагоприятной для них обстановке партизаны могут лишь под руководством фанатичных и весьма толковых вожаков, а потому поставил задачу как можно быстрее ликвидировать всех троих руководителей. Но лазутчики никак не могли проникнуть в партизанский лагерь, гибли или возвращались ни с чем. И тогда штурмбаннфюрер СС Вассерман выпросил на помощь карателям еще и полк солдат, намереваясь блокировать партизан в лесу.

Но партизаны не дремали. Еще с осени в Миргороде, Гадяче, Диканьке и в других селах были оставлены надежные люди, которые извещали партизан о передвижении карателей. Благодаря им партизанские отряды и группы избегали нежелательных для них лобовых столкновений с фашистскими подразделениями, в то же время нанося ощутимые удары в самых неожиданных местах.

В холодное январское утро в лес, где расположилось несколько партизанских формирований объединенного отряда, пришел паренек лет семнадцати – в осеннем ветхом пальтишке, в валенках. Первыми, на кого попал посланец из Малой Обуховки, были люди старшего лейтенанта Пужая, которым пришлось все же покинуть свои «земляночки» и делить вместе с другими отрядами трудности походов.

– Мне нужен командир, – сказал хлопец-связной.

– Командир тут я! – заявил Пужай.

– А где Григорий Авксентиевич? Мне нужен лично он!

– Вот как… Ему, видите ли, главного комиссара, понимаешь, сразу подавай. Помилуй бог! А может, ты шпион, пришел убить командира и Григория Авксентиевича? Выкладывай все мне лично. Я тут и командир и комиссар! – постучал толстым пальцем себя в грудь Пужай.

Хлопец недоверчиво посмотрел на него и повторил:

– Мне командира или Григория Авксентиевича.

Пужай, присмотревшись к одежде хлопца, вдруг выкрикнул:

– Помилуй бог! Сверху рвань, а под ней, понимаешь… – Он быстро начал расстегивать пуговицы на обтрепанном пальтишке хлопца. – Но нас не проведешь! А под нею, смотрите-ка, шикарный жилет на неведомом меху! А?

– На обезьяньем меху, – пояснил парнишка, смутившись. – Холодно, так учитель занял мне жилет. Нечего меня… Я не девка!

– Тише тут, понимаешь! – прикрикнул Пужай.

– Ведите к командиру, – стоял на своем хлопец.

– Мы за вас тут кровь проливаем, а он живет в селе, на печи выгревается, еще и в теплом дорогом жилете расхаживает! Снимай и не рассуждать!

Услышав это, бойцы, окружившие связного, потупили глаза, кое-кто отвернулся, отошел. Как раз в это время в группу старшего лейтенанта пришли Рубен, Стоколос и Колотуха – хотели узнать, нет ли у них сухих батареек, хотя бы от приемника «Родина», которым пользовались бойцы, когда стояли самостоятельным лагерем, слушая передачи из Москвы. А Рубен еще и выполнял поручение командира объединенного отряда Опенкина: договориться о связи с соседями во время обороны.

– Чего там договариваться? – удивился Пужай. – Будем стоять насмерть, как герои!

Однако внимательного взгляда ясных глаз Опенкина темные глазки Пужая не выдержали. Он отвернулся куда-то в сторону, вытер вспотевший лоб. Эти чекисты Шаблия с границы словно преследуют его, как привидения, с первых недель войны. А тут еще связной из Малой Обуховки снял ветхое пальто, а потом и жилет на «обезьяньем» меху.

– Берите, если вам холодно в кожухе, только пусть ваши проведут меня к командиру или к комиссару! – выкрикнул он. – А может, я не туда попал? Может, вы банда, а не партизаны. Тогда ставьте под дерево и стреляйте. Может, вам и бабусины валенки снять?..

– Хватит! Разболтался тут! Молод еще! – угрожающе выкрикнул Пужай.

У Андрея, Максима и Артура похолодело внутри. Это была уже четвертая встреча Стоколоса и Колотухи с Пужаем. Рубен же виделся с ним впервые. Но было достаточно одной этой сцены с жилетом, чтобы пограничник поразился. До чего дойти: снять у парня жилет, да еще величать себя партизанским командиром и комиссаром!

Андрей Стоколос стиснул зубы и клацнул затвором автомата, но в ту же минуту сильная рука Рубена легла на оружие.

– Не горячись! – кинул Артур и сказал связному: – Идем с нами! Мы проведем тебя к командиру.

– Жилет же не мой, – сказал связной.

Пужай в душе проклинал Стоколоса и Колотуху, которые так некстати появляются на его пути вот уже полгода. «И еще один выявился, белобрысый, который, оказывается, тоже из пограничников. Однако нужно немедленно что-то ответить, иначе авторитет его, Пужая, перед бойцами лопнет как мыльный пузырь».

– Приказываю вам, пограничники, спровадить этого типа к товарищу Ивану Осиповичу… А вы все, – повернулся он к своим, – р-р-ра-зойдись!

– Вы правда отведете? – все еще не верил хлопец, обращаясь к Андрею, очевидно, потому, что увидел в нем ровесника.

– Да, – ответил Стоколос и обратился к бойцам: – Я радист. Пришел к вам, хлопцы, не займете ли батареек? У вас же была «Родина».

– Не хватало еще, помилуй бог, чтобы мы носились с такой бандурой! – сказал Пужай, обрадованный тем, что пограничники вроде бы не придали значения инциденту с жилетом.

– Бандурой?! – с возмущением переспросил Стоколос. – Да известно ли вам, что такое бандура? Вы… – Андрей задохнулся, не находя слов.

Рубен предостерегающе поднял руку, сдерживая Стоколоса.

– Нету у нас батарей. Это правда, – тихо сказал кто-то из партизан. – Очень нужны?

– До зарезу. Чтобы передать радиограмму, нужно напряжение хотя бы сто шестьдесят вольт. А наши батареи уже сработались. Самолет не можем принять, мы ведь сегодня здесь, завтра там, – объяснил Стоколос.

– Может, сходить туда с кем-нибудь? – обратился партизан к Пужаю. – Можно было бы и взять.

– Никаких хождений! И не рассуждать! – прикрикнул на него Пужай.

– Я поищу по селу, может, и найду, – неуверенно пообещал связной. – Немцы все приемники забрали. А у попа, может, и остались батареи.

– Хо-хо-хо! – деланно захохотал Пужай. – Я нутром понял, что прилетела к нам непростая птица. Помилуй бог, какой поп тебе союзник? Ведите, ведите его к командиру, пусть этот бродяга подсыплет ему в кашу мышьяку. Верите всяким! Где ваша бдительность, – вдруг повел наступление Пужай. – Так и передайте командиру объединенного. Я вас, понимаешь, предупреждал!

Андрей очень сожалел, что тут были люди из отряда Пужая. При них он просто не имел права сказать старшему лейтенанту всего, что думал о нем.

– Ты извини, – обратился Андрей к связному, когда они оставили лагерь Пужая.

– Ты о чем? – не понял хлопец.

– Да о том, что сняли с тебя кептарь.

– А-а… Так можно подумать, что все партизаны такие, – вздохнул юноша.

– Да никакие они еще не партизаны, – вмешался Колотуха. – Пока ты там стискивал кулаки, Андрей, я переговорил с его людьми. Пужай с двумя бойцами, сопровождавшими его, набрел на полсотни окруженцев и присоединил их к себе. Пока его не было, хлопцы потихоньку воевали, а как он появился, то занимаются лишь подготовкой к зиме.

– Зачем же они Пужая командиром избрали? – удивился Андрей.

– А он назвался уполномоченным «энкаведе по партизанской линии». Вот и стал «командиром и комиссаром в одном лице», – как он говорит.

– Вот хлюст! – в сердцах сказал Андрей. – Мещанин в партизанстве!

Андрей посмотрел на хлопца. Тот поправлял уже давно поднятый воротник, мороз пробирал его до костей, обжигал грудь.

– Надо было хоть платок взять. Да разве ж я знал! – сокрушался хлопец.

– Постой, друг! У меня свитер есть, а в рации еще и большой шарф, тетка подарила, – сказал Андрей. – Да еще теплое белье, фуфайка. Подержи, Артур, автомат, я скину свитер.

Рубен молча взял автомат и взглянул на парня. Тот дрожал от холода.

– А я все-таки думаю, товарищи, что Пужай не наш человек. Таких мой отец стрелял в революцию и в гражданскую, – проговорил задумчиво Рубен. – Чует мое сердце, будет с ним мороки…

– Мы так и доложим Григорию Авксентиевичу и Опенкину, – сказал Колотуха.

Стоколос подал хлопцу теплый свитер:

– Надень. Ну, чего стоишь, будто вкопанный? Хочешь, чтобы я замерз?

– Давай! – подтолкнул связного Колотуха. – Не бойся. Вшей, «союзников» Гитлера, нету. Мы одежду на огне окуриваем, сушим на морозе.

– Не боюсь я! Спа-си-бо, – наконец ответил хлопец, удивившись не меньше, чем тогда, когда у него отобрали одолженный у учителя жилет.

Комиссар объединенного отряда Григорий Авксентиевич напоил парня чаем с сахаром, который еще оставался в припасах партизан. Потом уселись на кучке дров, лежавших около костра, вокруг которого грелись партизаны.

– Спасибо за угощение, – поблагодарил парень и пододвинулся к Опенкину поближе. – Передали наши люди из Миргорода, что завтра в Малую Обуховку придет полк карателей, чтобы оттуда начать поход против вас. Из Полтавы или, может быть, из Харькова прибыл, говорят, злющий эсэсовец по фамилии Вассерман, а звание такое, что и не выговоришь. Какой-то там фюрер… Говорят, на Харьковщине этот Вассерман сжег несколько сел, жители которых помогали партизанам.

– Это точно известно, что они пойдут сначала на Малую Обуховку? – спросил Опенкин.

– Старосте заказали завтрак для офицеров, – ответил хлопец.

– Угу, – кивнул Опенкин и сказал Григорию Авксентиевичу. – У меня тут небольшая идейка…

– Подожди, командир! Хлопец назвал имя офицера… – насторожился Гутыря.

– Какой-то фюрер Вассерман, – повторил парень.

– Эту же фамилию называли пленные Гейден и Броер, – припомнил Гутыря. – Сейчас пойду к ним, пусть еще расскажут об этой собаке. Вассерман расстрелял даже взвод немецких саперов за то, что не сумели справиться с нашими радиоминами, – пояснил он Григорию Авксентиевичу.

– Иди, Устим, – кивнул головой Опенкин.

– Да, – согласился Григорий Авксентиевич и положил руку на плечо хлопца: – Иди погуляй. Спасибо тебе от всех партизан! Так что у тебя, Иван Осипович, за план?

– Вот подойдут наши, посоветуемся.

– Да, это тот Вассерман, который лютовал в Харькове, – доложил Гутыря, возвратившись. – Гейден и Броер говорят, что убили бы его собственноручно.

Тем временем подошли и остальные.

– Сначала давайте о Пужае, – насупившись, предложил Артур Рубен. – Он не наш человек… – и рассказал все, что видел в лагере у Пужая.

– Печальный факт, – согласился Григорий Авксентиевич. – А не сложится ли мнение, что пограничники слишком вмешиваются в дела отрядов, которые действовали тут и до вашего прихода?

– Дело ваше, товарищ секретарь райкома партии, – ответил Рубен. – Я сказал все, что думал.

– Хорошо, мы займемся Пужаем. Садитесь, товарищи, – пригласил Григорий Авксентиевич – Командир хочет изложить нам свой план обороны.

– Я считаю, что нам нужно перехватить их основные силы и нанести упредительный удар. Около села два ветряка на холмах. Под ними поставим станковые пулеметы и по одному ручному. Я стану в центре подковы и постараюсь подпустить их возможно ближе. Ты, Андрей, возьмешь левый фланг. У тебя тоже будет два пулемета и десять автоматчиков. Остальные бойцы с винтовками. Вы, Григорий Авксентиевич, пойдете на правый фланг. Там в садах возле крайних хат как-то можно замаскироваться.

– Мне кажется, это тот план, который нужен, – первым согласился Григорий Авксентиевич.

– На ветряках поставим снайперов, – добавил Артур Рубен, зная еще с заставы, как много может сделать снайпер, сняв командиров вражеской колонны.

– Годится, – сказал Опенкин. – Поставим снайперов на ветряки.

– Если бы несколько мин взорвать в хвосте колонны. Получилась бы хорошая пробка, когда колонна бросится назад, – предложил Гутыря.

– Годится, – одобрил командир.

На этом совещание в штабе окончилось. Парень, который принес ценные сведения из Миргорода, наконец дождался Андрея Стоколоса.

– А где же твой шерстяной шарф? – спросил он.

– Какой шарф? – растерялся Андрей. – А-а…

– Ну и сочинитель ты, как видно, – покачал головой юноша. – Так говорил уверенно, что у тебя где-то в ящике из-под рации шарф. Забирай назад свой свитер!

– От подарка отказываешься? Маргарита Григорьевна! – позвал Стоколос на помощь женщину, которая, казалось, давно ждала его. – Скажите ему, что от подарка не отказываются.

– Не отказываются, – подтвердила женщина.

– А чего же он обманывает? Говорил, что у него есть шарф, а на самом деле…

– Это он спутал шарф с платком. Возьми, Андрей. Вот. Небольшой, но теплый и мягкий. – Она укутала платком шею Андрея. – От подарка не отказываются.

Платок источал запах каких-то цветов. От этого запаха Андрей сразу будто захмелел. Ему показалось, что так пахли волосы Леси, когда он прикасался к ее голове губами.

– Спасибо! – растроганно поблагодарил Андрей.

8

В эту ночь стоял сумасшедший мороз. От скрипа снега на дороге, по которой ступали сотни ног, казалось, вздрагивал рог молодого месяца. Впереди человеческого потока, выстроившегося в длинную вереницу, ехали, пробивая дорогу, сани. Позади колонны – тоже сани с хвойными ветками, которые заметали следы от сапог, валенок, чунь.

К утру, когда нужно было занимать боевые позиции, группа старшего лейтенанта Пужая не оказалась на определенном ей месте. Никита Пужай вывел ее из объединенного отряда и вроде бы направился к Брянскому лесу. Так он велел передать Григорию Авксентиевичу и Опенкину. От этой вести комиссар помрачнел. Артур Рубен, криво усмехнувшись, сказал:

– Не жалейте, Авксентиевич. Пужай – крыса, уже подумал, что наш корабль тонет, и сбежал. Хорошо, что перед боем.

Позиции пришлось перестраивать.

За полем, за далекими борами всходило солнце. Таким красным Стоколос видел его и в Харькове, когда последние подразделения красноармейцев покидали город. Сейчас оно было совсем багровым, еще грознее, будто чужое светило, занесенное войной на временную орбиту. «Неужели это какое-то недоброе знамение? – думал Андрей. – Неужели каратели не пойдут через Малую Обуховку и весь план Опенкина летит кувырком?..» Никто не мог ответить на это Андрею. Все, видимо, думали о том же.

Однако после восхода солнца каратели не заставили себя ждать. По дороге из Миргорода на просторе безграничной белой пустыни появились кони с санями и эскадроны всадников. Следом за первой группой пошла длинная колонна с интервалами между взводами. Еще дальше полз караван машин по уже пробитой дороге. Когда они подошли почти вплотную к ветрякам, Опенкин выстрелил из ракетницы.

Утро дрогнуло, раскололось. Красное солнце заметалось среди ожесточенной пальбы. Смертоносные струи пулеметных очередей, словно мечом срезали карателей с лошадей, с саней, они бежали и падали в снег. Часть колонны по инерции ускорила движение к селу. Но оттуда вместе с пулеметными дружно вырывались автоматные очереди, и перед карателями опустилась сплошная огневая завеса. Солдаты бросились к крайним хатам, в палисадники, но там их тоже встретил огонь из автоматов, и вся неприятельская колонна откатилась вновь на дорогу к машинам. Все перемешалось: перевернутые сани, кони, ставшие на дыбы, ломающие оглобли, убитые солдаты, раненые, ползущие в поиске спасения, автомашины, которые яростно рычали, стремясь развернуться назад. Более смелые солдаты под огнем партизан выталкивали машины из сугробов на ровное место, чтобы залезть в крытые кузова. Некоторые из них уже поворачивали назад, натужно ревя моторами. Но вот перед одним из автомобилей внезапно взорвалась мина, заранее поставленная подрывниками Гутыри. Другие мины были соединены с первой детонирующим шнуром – вокруг забухало, словно из пушек. Снег, смешанный с землей, вырывался фонтанами, опрокидывая то одну, то другую машину, разворачивая их поперек дороги, отрезая колонне путь к отступлению.

Лишь одной машине посчастливилось вырваться из этого ада – в ней был штурмбаннфюрер Вассерман. Он лежал возле ног шофера, скорчившись в три погибели, и только хрипел: «Шнель! Шнель!»

Вскоре вокруг все стихло. Дорога, обочины, поле – всюду трупы. Черные распластанные фигуры на белом снегу.

Но тишина над полем боя стояла недолго. Из-за холма вновь появились гитлеровцы – теперь уже по приказу Вассермана, развернутые в цепь. Они шли на село, по колени утопая в снегу, а тем временем за их спинами заняла огневой рубеж минометная батарея и начала обстрел партизанских позиций.

Бой был тяжелым и затяжным. Неприятельские пехотинцы не могли пробиться через огневой заслон партизан, но своим минометным огнем враги натворили немало бед. Хаты пылали, и некому было их тушить, потому что среди этих кострищ снова и снова ухали мины. Все же карателям так и не удалось прорвать оборону партизан, и к вечеру они вернулись в Миргород.

В тот же вечер объединенный отряд оставил Малую Обуховку и за ночь осуществил переход в леса, которые тянулись вдоль берега реки Псел. Измотанные тяжелым боем и походом, бойцы раскладывали костры, ложились на хворост и засыпали, спрятав руки в рукава.

Не спал Андрей Стоколос. Утром он должен передать радиограмму. Как кратко ни старались записать ее Рубен и Опенкин, все же текста набралось около ста пятизначных цифровых групп. Передать их при слабой мощности сухих батарей нелегко. Андрей старательно растирал ладони, вдыхал полной грудью воздух. Он хотел сосредоточиться, так как, возможно, это будет последняя радиограмма, пока они не найдут питания для рации. Так Андрей и скажет радисту по «кю-коду», чтобы в ближайшее время не ждал его в эфире. А передать нужно много: и сведения о дислокации военных частей, и о совещании командиров отрядов, и о бое под Малой Обуховкой, и о встрече с Маргаритой Григорьевной.

– Аккумуляторы от автомашин не подойдут? – спросил кто-то из бойцов.

– Нет, – покачал головой Андрей.

– Жаль.

Не меньше, чем Андрей, волновался Григорий Авксентиевич. Ему хотелось, чтобы по ту сторону фронта хотя бы в нескольких словах узнали, что полтавские партизаны в это трудное время не забились в «щели», а действуют в меру своих сил и возможностей, беспощадно бьют врага.

– Я не помешаю, если посижу тут? – спросил Григорий Авксентиевич у Стоколоса. – Знал бы ты, Андрей, как хочется дотронуться до телеграфного ключа и отстукать: «Это мы, миргородцы. Били врага в сорок первом, бьем и в сорок втором!»

– Почти такие слова и написаны тут, – сказал Стоколос, тронутый необычным желанием Григория Авксентиевича.

– Знаю. А не подведет твоя рация?

Андрей заколебался на мгновение, а потом передал ему ключ:

– Не подведет! – и заговорщически подмигнул: – Не бойтесь. Наши ничего не поймут, а немцы в Миргороде и Гадяче не услышат.

Григорий Авксентиевич, оглядываясь, словно мальчишка, вздумавший попроказничать, взял ключ и немного «поклевал».

– И это пошло в эфир?

– А как же! Видели, как стрелочка дрожала?

– Ты извини, что я смальчишничал, как сказала бы моя жена. Я очень любил играть с детьми. Вы вот в октябре были у своих, а я тут с первого дня оккупации. И так хочется крикнуть, чтобы там, за Харьковом, услышали то, что на сердце у меня все эти месяцы.

– Я вас понимаю, Григорий Авксентиевич.

– И я тоже, – сказала Маргарита Григорьевна, которая наблюдала за Григорием Авксентиевичем и радистом. – У вас там жена, а у меня дочка.

В наушниках послышались легкие и частые гудки – и радист переключился на прием.

– Знай наших! – выкрикнул Андрей. – Это Леся работает, ее почерк.

– Доченька! – прошептала сквозь слезы Маргарита Григорьевна.

Передавать радиограмму было трудно, приходилось повторять отдельные цифровые группы. Плохое качество анодных батарей давало знать. Андрей понимал: из-за этих повторов шифровку не удастся передать до конца. Андрей ругал себя, что из-за мороза не может четко выбивать знаки Морзе: приходилось часто прекращать работу и дышать на руки. Попросить Рубена? Но Артур сам давно признал, что с передачей у него значительно хуже, чем у него, Стоколоса.

Как быть? Может, дать сигнал с просьбой заменить оператора на более опытного. Но заменять будут Лесю, она обидится на него, скажет, сам не умеет передавать, а сваливает на другого. А радиограмма важнейшая, срочная. Чего стоит только весть о том, что они встретились с мамой Леси. Как Андрею хотелось, чтобы именно она приняла эту радиограмму! Но…

Он до боли кусал губы. Передавать еще не меньше трех десятков цифровых групп, а батареи почти сели. «Прости меня, Леся…» Он решительно выстучал «OP № 1» – и сразу же переключился на прием.

Две-три секунды он не дышал, словно получил от Леси пощечину. Даже руку прижал к щеке. «Ну зачем я сел на эту вахту? Пусть бы Рубен требовал оператора номер один. Почему сейчас выпала Лесина смена? Разве мало там радистов?»

Андрей уже не чувствовал холода, не видел обеспокоенных взглядов Маргариты Григорьевны и комиссара объединенного отряда…

«Спокойно, Андрей! – приказал сам себе. – Люби, вздыхай, но телеграмму должен передать до конца. Если Леся обидится из-за моего требования, так тому и быть…» Он вроде бы поуспокоился, поправил под шапкой наушники. И вдруг с той стороны фронта засигналило «LB» – языком «кю-кода»: «Я люблю вас!» Андрей удивленно замигал глазами. Неужели это отстучала Леся? Это она для смеха, от обиды, что снял ее с вахты! «Я люблю вас!» И он в то же мгновение переключился на передачу и повторил сигнал: «LB».

Но принял этот клич уже оператор номер один, который ворвался в эфир со своим почерком, словно вихрь, отстучав «спасибо» и «к приему готов». Все это случилось так быстро, что Андрею показалось, будто этот оператор высокого класса уже давно сидел возле Леси и она сама попросила у него помощи.

– Наконец! Передал! – сказал Андрей и самому себе, и Маргарите Григорьевне, и Григорию Авксентиевичу, и всем бойцам, столпившимся возле рации.

– У меня самой сердце стучало, как морзянка, – призналась Лесина мать. – Как там она? – кивнула головой в сторону рации. – Все приняла?.. Она у меня настойчивая.

– Все приняла, – сказал Андрей, пряча глаза, и добавил про себя: «К настойчивости еще и умение нужно добавить, опыт, а мы еще только учимся всем премудростям радиодела».

Вьюга разыгрывалась все сильнее. Ветер тоскливо свистел между ветвями деревьев, стряхивая с них последние комья снега. Партизаны разожгли несколько костров, чтобы вскипятить воду, которую потом можно заправить мерзлыми листьями брусники, грелись. Все ждали, когда расшифрует ответ Артур Рубен. Надеялись, что полковник Шаблий сообщит о самолетах, пусть и не специальных, а попутных, которые сбросят грузы: питание для рации, боеприпасы, медикаменты. Но как были удивлены и Опенкин, и Стоколос и сам Рубен, который только что раскодировал телеграмму, прочитав:

«Спасибо за мужество партизанам Полтавщины, участвовавшим в бою. Об этом ЦК КП(б)У сообщит в Совинформбюро. Жму руку Григорию Авксентиевичу. Леся целует маму. Своим отрядом Опенкину идти к Ворошиловграду. Шаблий».

– Коротко – и никаких гвоздей! – прокомментировал радиограмму Опенкин, подавая бумажку Григорию Авксентиевичу.

– Значит, не могут прислать самолетов. Да и, может, вас ожидает какое-то новое задание. Мы тут думаем одно, а они другое. Им виднее. Война. И мы от них словно в другом государстве, – размышлял вслух Григорий Авксентиевич. – А все-таки я рад такому сообщению. Представьте: ЦК КП(б) Украины о нашем бое под Малой Обуховкой сообщит Совинформбюро!