Текст книги ""Мистер Рипли" + Отдельные детективы и триллеры. Компиляция. Книги 1-12 (СИ)"

Автор книги: Патриция Хайсмит

сообщить о нарушении

Текущая страница: 223 (всего у книги 223 страниц)

Глава 20

Проснувшись в пятницу, двадцать шестого ноября, в своей новой, похожей на люльку постели, Коулмэн не чувствовал себя отдохнувшим – матрас, похоже набитый старой соломой, давно слежался и потерял всякую упругость. Его нижняя губа распухла и выпятилась вперед из-под нарыва, образовавшегося на разбитом месте, и Коулмэн надеялся, что нарыв не придется вскрывать. Вывернув губу, он, стоя перед зеркалом, обнаружил довольно глубокий разрыв, к счастью безо всяких следов заражения.

Было двадцать минут десятого, и Коулмэн полагал, что все семейство давно на ногах. Он решил одеться и выйти из дому, чтобы купить газету и выпить где-нибудь кофе, но, направившись к двери, встретил синьору Ди Риенцо с подносом, на котором помимо кофе и молока лежало несколько ломтиков хлеба без масла или джема. Разумеется, ему пришлось остаться и позавтракать за круглым обеденным столом, накрытым кружевной скатертью. Это было как раз одним из многочисленных неудобств, с которыми он на каждом шагу сталкивался в доме Ди Риенцо. В комнате его было вечно нетоплено, но при этом никому не приходило в голову предложить ему как-то обогреть ее. Видимо, в этом доме считалось, как понял Коулмэн, что люди заходят в спальню, чтобы спать, а в этом случае они и так укрыты. В гостиной тоже было холодно, хотя там стоял переносной электрический обогреватель, включать который самостоятельно Коулмэн почему-то побаивался. А вчера вечером было невозможно воспользоваться туалетом, совмещенным с ванной. В доме жила девушка-прислуга, выглядела она лет на шестнадцать, не больше, и, судя по всему, была умственно отсталой. В семействе Ди Риенцо старались не загружать ее работой и держали, скорее всего, из жалости. Всякий раз, когда Коулмэн обращался к пей, она только хихикала.

В то утро в газетах он не нашел никакой информации ни о себе, ни о Рэе. Коулмэн гадал, что сейчас делает Рэй и где он находится. Газеты о его местонахождении не сообщали, и Коулмэну было интересно узнать, разрешит ли полиция Рэю уехать из Венеции, если он захочет, или задержит по подозрению в умышленном или непредумышленном убийстве. И ему снова захотелось, чтобы кто-нибудь написал анонимку в полицию, заявив, что видел, как какого-то человека сбросили в канал во вторник ночью. Потом Коулмэна осенило, что Рэй может сам отправиться на его поиски. И если Инес в разговоре с полицией упомянула, что он ездил однажды рыбачить в Кьоджи, полиция нагрянет сюда. Или это сделает Рэй. Пожалуй, придется поменять место жительства.

Местре. Местре на материковой части – вот куда можно податься. Коулмэн хотел было отправиться в парикмахерскую, чтобы побриться, но потом передумал, решив, что теперь ему следует экономить каждую лиру и наверняка в ванной найдется бритва синьора Ди Риенцо. Можно воспользоваться ею. Он решил, что сегодня ему лучше отсидеться дома. Быть может, у Ди Риенцо найдутся в доме какие-нибудь книги.

Коулмэн успешно побрился и уютно устроился с книжкой в постели, предварительно набравшись смелости и попросив у синьоры Ди Риенцо разрешения перенести к себе электрический обогреватель. Вдруг в половине двенадцатого дом начал наполняться шумными детьми. На слух Коулмэн определил, что их было по меньшей мере десять, он тихонько приоткрыл дверь и выглянул. Синьора Ди Риенцо несла в столовую блюдо с пирожными, а вокруг нее вертелись и пронзительно визжали, задирая друг друга, трое ребятишек. Тем временем дом разрывался от непрекращающихся звонков в дверь – дети все прибывали.

Раздраженный и сердитый, Коулмэн вышел из своей комнаты и направился в ванную, зная, что обязательно встретит в прихожей синьору Ди Риенцо или толстую служанку. Толстуха и впрямь открывала дверь, и он спросил ее:

– Что случилось? Какой-то детский праздник?

Та, по-идиотски прикрыв рот рукой и опустив голову, прыснула со смеху. В это время из кухни вышла синьора Ди Риенцо. На этот раз она несла огромный белоснежный торт, украшенный бирюзовой глазурью.

– Buon giorno, – уже во второй раз за сегодняшний день поздоровался Коулмэн и поинтересовался: – Что у вас такое? Детский день рождения?

– Да! – с радостью ответила она. – Моему маленькому внуку сегодня три годика, и у нас в гостях будет больше двадцати детей. Правда, не все еще подошли, – доложила она, словно Коулмэн сгорал от нетерпения увидеть их всех.

– Прекрасно, – изрек Коулмэн, решив поскорее убраться из дому. Не то чтобы он не любил детей, но этот шум!… – Пойду пообедаю где-нибудь.

Коулмэн отправился в бар, где за чашкой эспрессо и стаканом белого вина долго и мучительно размышлял, где ему раздобыть денег. Кроме того, он никак не мог решить, написать ему самому письмо в полицию или нет, и в конечном счете решил попробовать. Написать сейчас, отправить из Кьоджи, а самому перебраться в Местре. Коулмэн попросил у бармена листок бумаги, решив, что конверт купит в табачной лавке. Он уселся за стол и печатными буквами начал выводить по-итальянски:

«26 ноября 19…г.

Господа, поздно вечером во вторник 23 ноября неподалеку от моста Риальто я видел двоих дравшихся мужчин. Один упал на землю, и другой сбросил его в канал. Извините, но заявить об этом раньше я боялся.

С уважением,

житель Венеции».

Письмо было написано примитивным языком, и в нескольких местах правописание и грамматика хромали – в этом Коулмэн не сомневался.

Он встал, посмотрел, не оставил ли чего-нибудь на столе, и заметил, что все только что им написанное отпечаталось на глянцевой поверхности стола. В этот момент подбежал мальчишка-официант и, убрав посуду, начисто вытер стол мокрой тряпкой.

Письмо Коулмэн так и не отправил. Он купил конверт, но опустить письмо в почтовый ящик у него не хватило духу, и он разорвал его на мелкие клочки. Прежде всего, отправлять его нужно из Венеции. К тому же Коулмэн побоялся, что по ошибкам можно было догадаться, что письмо писал американец, а не итальянец, и поэтому решил не рисковать.

Он вдруг вспомнил, что в доме Ди Риенцо у него не осталось никаких вещей, и поэтому он совершенно спокойно может не возвращаться туда. Его волновало только одно – что он не заплатил пятьсот лир за сегодняшнюю ночь. Но и это поправимо – он может опустить деньги в их почтовый ящик. Так что ему вовсе не обязательно видеться с ними снова. От этой мысли ему стало легко на душе. Потом что-то кольнуло внутри, когда он вспомнил о рисунках, набросках, ящике с красками и кистях, которые он старательно выбрал еще в Риме специально для Венеции. Конечно, Инес позаботится о них и не оставит, когда будет уезжать. Эти пять или шесть набросков очень и очень хороши – их действительно жаль, по ним он мог бы сделать по меньшей мере три полотна. Ему ужасно хотелось позвонить Инес, узнать, что она собирается делать, попросить ее сохранить его рисунки, но он не был уверен, что она не сообщит в полицию о его звонке. Зная, что он жив, Инес не сможет искренне изображать, что он якобы действительно пропал.

Он попытался представить себе Инес поверившей в его смерть. Интересно, будет она заказывать тот же завтрак в «Гритти»? Опустятся ли еще больше уголки ее губ, а глаза – что появится в глазах, озабоченность или грусть? А его друзья в Риме – Дик Переел, Недди, Клиффорд, – омрачатся ли их лица хоть на минуту, покачают ли они головой, не зная, что сказать? Коулмэн посмотрел на небо, милое серовато-синее небо. «Моя жизнь закончена. Пятьдесят два года жизни. Не такой уж малый срок, если учесть, что таким замечательным людям, как Моцарт или Модильяни, было отведено куда меньше». Коулмэн воспринимал смерть не в каком-то космическом плане, а как прекращение существования личности, как полную утрату способности работать и действовать. На какое-то мгновение он застыл, вообразив собственную мертвую плоть, некую субстанцию, подлежащую погребению и разложению. Но это видение было мимолетным. Он понял, что теперь лишен каких бы то ни было пут и привязанностей. Мысль эта была скорее механической, нежели плодом философских размышлений. Пробегавший мимо мальчишка случайно толкнул Коулмэна и пробормотал извинения, заставив его очнуться и понять, что он все еще стоит посреди улицы.

Он разузнал насчет катера и поезда до Местре, потом пообедал в траттории. Нацарапав на бумажной салфетке короткие слова благодарности и завернув в нее бумажку в пятьсот лир, он опустил ее в начищенный до блеска медный почтовый ящик Ди Риенцо. Коулмэн направился в сторону набережной, чтобы сесть на катер, идущий на материк, когда краем глаза вдруг увидел Рэя Гаррета в компании коротышки итальянца. Они шли ему навстречу, хотя еще и очень далеко, и Коулмэн подумал, что, если бы не повязка на голове Рэя, он вряд ли заметил бы его. Ему пришлось свернуть направо на узенькую улочку. Проделав пять неторопливых шагов, он почувствовал, как внутри закипает гнев, и развернулся в обратном направлении. Поворачиваясь, он задел полой пальто уличный лоток с фруктами, уронив один апельсин, и нагнулся, чтобы поднять его. Рэй со своим спутником тем временем миновали перекресток, и Коулмэн последовал за ними. По крайней мере, он сможет проследить, уедут они сегодня из Кьоджи, и если уедут, то когда. Если они уедут сегодня, то в Кьоджи можно будет пробыть спокойно еще несколько дней.

Но эти здравые, разумные рассуждения постепенно уступали место пробудившемуся гневу и ненависти. Коулмэну это показалось любопытным, потому что за все время пребывания в Кьоджи он ни разу не испытал ненависти к Рэю, словно бы всю ее он растратил в той драке. Но теперь при виде Рэя она вернулась. В последние двое суток Коулмэн чувствовал смутное желание примириться с Рэем, в чем никогда не признался бы ни ему, ни кому-то другому. Теперь это состояние уравновешенности исчезло, и Коулмэн знал, что, продолжая смотреть на Рэя Гаррета, придет в бешенство, как и раньше, и в конечном счете совсем выйдет из себя от ярости. Коулмэн нащупал в кармане сложенный шарф, пальцы нервно теребили шелковую материю, то сжимая ее, то снова выпуская. Он пожалел, что у него нет пистолета, того самого, который он выбросил в Риме, когда подумал, что убил Рэя. Коулмэн мысленно чертыхнулся, вспомнив, как ему не повезло той ночью. Рэй со своим спутником шли не очень быстро, и Коулмэну приходилось все время одергивать себя, чтобы не ускорять шаг, потому что ему ужасно хотелось поскорее догнать Рэя.

На одном из перекрестков Рэй с итальянцем расстались, судя по жестам договорившись позже встретиться. Коулмэн все время держался на расстоянии, между ними на улице было еще человек десять-двенадцать. Рэй свернул налево, Коулмэн последовал за ним, но потерял из виду. Его вдруг осенило, что он, Коулмэн, может исчезнуть насовсем, даже не возвращаться в Рим – просто спрятаться где-нибудь и заставить Рэя жить под постоянным подозрением. Но тут же подумал, что он не только не сможет бросить свои рисунки, оставшиеся дома, но и захочет продолжать рисовать, где бы и под чьим бы именем ни жил. Да и что, в конце концов, общество может сделать человеку, которого оно подозревает в убийстве? Одним словом, остается только один выход, только один способ получить удовлетворение – убить Рэя. В тот момент, когда мысль эта пришла ему в голову, он заметил на земле возле одного из домов обломок металлической трубы длиной примерно в полметра и подобрал его.

Прохожие, глядя на Коулмэна, сторонились, а он, опустив трубу, старался принять как можно более безразличный вид. Коулмэн предвкушал, как огреет Рэя трубой на глазах у всех всего через несколько минут. Рэй свернул направо. Коулмэн осторожно приблизился к переулку, боясь, как бы Рэй не передумал и не пошел обратно, но тот продолжал идти вперед. Коулмэн с легкой горечью, но в то же время без особого страха подумал о том, что его собственная жизнь может закончиться сразу вслед за жизнью Рэя, если толпа набросится на него, но эта мысль нисколько не пугала его, а, напротив, даже придавала смелости. Правой рукой он все крепче сжимал обломок трубы.

– Тонио, не забудь про хлеб! – раздался прямо над его головой пронзительный женский голос из окошка первого этажа. Коулмэн ничего не слышал и даже не посмотрел в ту сторону. Какая-то женщина с трудом успела отскочить в сторону, едва не сбитая им с ног.

– Эй, смотри, куда идешь! – крикнул ему мужской голос по-итальянски.

Но Коулмэн, словно загипнотизированный, не сводил глаз с затылка Рэя.

Вдруг Рэй повернулся и сразу заметил Коулмэна. Их разделяли каких-нибудь пять-шесть шагов.

Коулмэн поднял обломок трубы, люди бросились врассыпную. Рэй приготовился защищаться, но что-то вдруг остановило занесенную руку Коулмэна, словно парализовав его. «Вот проклятые люди вокруг! И что таращатся?» – подумал Коулмэн. В это мгновение человек – тот самый маленький итальянец, спутник Рэя, – изо всех сил толкнул Коулмэна, и тот, не удержавшись на ногах, упал на мостовую. Кто-то пытался вырвать у него трубу, но тот вцепился в нее так, словно прирос к ней намертво. Коулмэн почувствовал резкую боль в левом локте.

– Кто это?

– Что это с ним?

– Вы его знаете?

– Полиция!

– Нунцио, иди сюда скорее!

Вокруг собралась небольшая толпа, люди судачили, удивленно разглядывая Коулмэна.

– Эд, бросьте трубу! – Это был голос Рэя.

Коулмэн из последних сил старался не потерять сознание – падая, он сильно ударился головой. Боль в локте была такой нестерпимой, что у него захватывало дыхание. Он громко сопел, чувствуя, что нос его, кажется, залит кровью. Рэй попробовал отобрать у него трубу, но не смог. Потом Коулмэна подняли Рэй и подоспевший полицейский. Улучив момент, полицейский умудрился все же вырвать у Коулмэна трубу.

– Эдвард Коулмэн, – назвал Рэй его имя полицейскому.

– Он снова хотел убить тебя! – сказал маленький итальянец Рэю, оглядываясь на Коулмэна.

В полицейском участке Коулмэн старался не смотреть на Рэя. С него сняли пальто, причем он сопротивлялся – проигнорировал, когда на него наорали, и потом еще цеплялся за рукава, потому что в кармане лежал шарф. Рукав пиджака от локтя и ниже пропитался кровью.

– Дайте мое пальто! – взревел Коулмэн по-итальянски, и ему вернули одежду. Он сразу зажал его под мышкой.

Подняв безвольно повисшую левую руку, с него сняли пиджак, усадили на стул и сказали, что скоро придет доктор. Потом спросили имя, возраст, место проживания.

Рэй и его приятель-итальянец стояли слева от Коулмэна, причем итальянец во все глаза таращился на него, а Рэй то и дело отводил взгляд в сторону. Потом Рэй зашептал что-то итальянцу на ухо, итальянец нахмурился и кивнул.

На полицейском катере Коулмэн, Рэй, его приятель-итальянец и трое полицейских добрались до Венеции. Они сошли на Пьяццале Рома и направились в участок Дель Изолы. Детектив Зордай тоже был там. Кровотечение у Коулмэна прекратилось, но он не переставая прикладывал носовой платок, пропитанный кровью, к верхней губе. Дель Изола начал допрос с событий вторника.

– Он ударил меня камнем и хотел сбросить в канал, – заявил Коулмэн. – К счастью, мимо проходил какой-то человек, и он, – он указал на Рэя, – вынужден был остановиться. Он бросил меня без сознания.

– А разве не вы сами, синьор, начали драку? – вежливо спросил Дель Изола. – Синьор Гаррет говорит, что вы преследовали его с камнем в руке.

– Какая разница, кто начал первым? – проговорил Коулмэн, тяжело дыша. – Мы увидели друг друга и начали драться.

– Из-за чего? – спросил Дель Изола.

– Из-за чего – это мое дело, – ответил Коулмэн после короткой заминки.

Дель Изола посмотрел на Рэя и Зордая, потом перевел взгляд на Коулмэна:

– А камень, синьор? Ведь это вы первым подобрали его с земли?

– И первым нанесли удар? – вставил по-английски Зордай, после чего повторил то же самое по-итальянски для Дель Изолы.

Дознание было дотошным и утомительным. Коулмэн испытывал смешанные чувства – будто его обидели, оскорбили, обошлись с ним несправедливо, – вся эта скучная болтовня отнимала у него силы. Рука мучительно болела, несмотря на то что доктор в Кьоджи дал ему таблетку, которая должна была снять боль.

– Я не буду делать никаких признаний насчет камня, – заявил он полицейскому.

– И насчет обломка трубы в Кьодже тоже? – спросил Зордай по-английски.

Правой рукой Коулмэн пошарил в кармане пальто, все еще держа его под мышкой, и нащупал шарф, но пальто выскользнуло, и шарф остался у него в руке. Он сначала смутился, потом потряс шарфом перед глазами у Рэя.

– Вот чем я клянусь! – сказал он по-английски. – Шарфом моей дочери!

Зордай усмехнулся:

– Это не ее шарф. О нем мне рассказывала мадам Шнайдер.

– Да что она знает об этом шарфе? – сказал Коулмэн.

– Она знает от Рэя Гаррета, что он купил его здесь, – заметил Зордай.

– Вы все лжете! – закричал Коулмэн. – Все как один! – Ему показалось, что Рэй несколько сник.

Он подошел к Коулмэну с озабоченным выражением на лице, словно собирался в чем-то признаться.

– Постарайтесь успокоиться, Эд! Вам нужен доктор. Un dottore, per piacere, Signor Capitano![532] – сказал Рэй офицеру.

– Конечно, конечно. Франко, вызови сюда доктора! – крикнул Дель Изола другому полицейскому.

Пока он говорил, Коулмэн набрал в рот слюны и плюнул в лицо Рэю, попав ему в правую щеку.

Рэй хотел вытереть плевок рукой, потом полез в карман за носовым платком. Его приятель-итальянец, наблюдавший это, закричал что-то Коулмэну по-итальянски, но тот ничего не понял. Рэй, как последний трус, отвернулся. Но тут силы окончательно изменили Коулмэну, и его, едва успев подхватить, чтобы он не упал на пол, усадили на стул. Все загалдели на разные лады, допрос был прерван. Рэй и его приятель что-то говорили секретарю, а тот старательно записывал. Зордай никуда не уходил и ждал. Прибыл доктор, и Коулмэн вместе с ним и Зордаем пошел в другую комнату. Там с него сняли рубашку. Доктор пробормотал что-то насчет «перелома». Двое полицейских стояли рядом и наблюдали.

– Скажите мне, что на самом деле случилось той ночью на Лидо, – проговорил Зордай, присев рядом с Коулмэном на корточки.

Коулмэн чувствовал в Зордае лишь смутную враждебную силу, не доверявшую ему, и даже не смотрел в его сторону. Обращаясь к стоявшему рядом полицейскому, Коулмэн сказал по-итальянски:

– Пожалуйста, позвоните в отель «Гритти» моей подруге мадам Инес Шнайдер. Я хочу говорить с ней.

Глава 21

На следующее утро, в одиннадцать часов, Рэй забрал свой чемодан в «Пенсионе Сегузо» и заплатил по счету. Там с ним были очень любезны, вопросов не задавали, и он прибавил еще две тысячи лир как чаевые для горничной. Почты для него не было, так как он никому не давал этого адреса.

Молодая женщина за стойкой окинула его изумленным взглядом:

– У вас рана?

– Пустяк, царапина, – сказал Рэй. – Я прошу у вас прощения за те хлопоты, что доставил. Огромное вам спасибо за ваше терпение.

– Ну что вы! Не стоит. Надеемся увидеть вас снова.

Рэй улыбнулся. Вот уж поистине добрые люди!

– Вам нужен носильщик?

– Нет, спасибо, я управлюсь сам.

В полдень у Рэя была назначена встреча с Инес в кафе «Флориан», и он не знал, как поступить – отвезти чемодан на Джудекку и вернуться или взять его с собой. В конце концов он решил не отвозить чемодан, в котором лежали почти все его вещи. Рэй прошел весь остров и сел у «Академии» на вапоретто, испытывая щемящее чувство, будто покидает что-то навсегда.

Сегодня утром Инес прислала ему записку, которая застала его перед самым уходом. Она просила связаться с ней по телефону и сообщила, что сегодня рано утром Коулмэн явился в «Гритти» после вчерашней операции на локте, чтобы забрать свои вещи. Рэй догадался, хотя Инес и не сказала об этом, что Коулмэн больше не хочет ее видеть. Инес уезжала из Венеции сегодня во второй половине дня и перед этим хотела повидаться.

Рэй сошел у Сан-Марко и направился в сторону площади, то и дело останавливаясь у витрин, чтобы скоротать свободное время. Неподалеку отсюда находился бар «Дино», он мог заглянуть туда и выпить чашку кофе, но ему не очень хотелось. К тому же Элизабетта может не работать по субботам. Ему было приятно представить ее за стойкой улыбающуюся посетителям и оживленно болтающую с завсегдатаями. Ему приятно было представить ее дома – как она моет волосы или делает педикюр, стирает свитер или жалуется родителям на скучную жизнь в Венеции. А еще ему было приятно думать, что когда-нибудь, через год-другой, она выйдет замуж.

Ступив на площадь Сан-Марко, он словно услышал гулкое эхо и почувствовал себя совсем крошечным и беззащитным. Рэй оглянулся и поискал глазами Инес, которую ждал с той же стороны, откуда пришел сам. Но ее пока не было видно. Одноногий забияка голубь, раздававший направо и налево тумаки своим сородичам, забавно переваливался на своем хромом обрубке, словно старый моряк. Рэй не мог сдержать улыбки. «Обязательно поищу его, когда в следующий раз приеду в Венецию», – подумал Рэй.

Оказалось, что он в общем-то не так уж рано пришел – на часах было без десяти двенадцать. Подойдя к кафе «Флориан» и оглянувшись, он увидел Инес. Она шла очень медленно, но голову по-прежнему держала высоко. Рэй пошел ей навстречу.

– Привет, Рэй! Привет! – сказала она, пожимая ему руку. – Бог ты мой, ну что сегодня за утро!

– Плохое? Тогда давайте выпьем чего-нибудь легенького и приятного. Чинзано? Шампанского?

– Лучше горячего шоколада.

Они заняли столик.

– Вы тоже уезжаете? – спросила она.

– Я только что забрал свой чемодан в «Сегузо». Поздновато, правда. – Он сделал заказ официанту.

– Что произошло вчера? По-моему, Эдвард говорит мне неправду.

«Да, скорее всего», – подумал Рэй.

– Он шел за мной с обломком трубы.

– С обломком чего?

– Трубы. С обломком водопроводной трубы. – Он показал руками. – Но ударить не успел. Луиджи, мой спутник-итальянец, толкнул его, он упал и повредил себе локоть.

– Это было в Кьоджи?

– Да. Судя по всему, он провел там пару ночей.

– Он говорит, вы искали его. Зачем? Что вы хотели ему сделать?

Рэй вздохнул:

– Все очень просто. Я искал его, чтобы доказать, что он жив.

– Он сумасшедший, – с жаром проговорила Инес. – Совершенно потерял рассудок. Из-за вас и своей дочери.

Рэй вспомнил, что Инес уже говорила это во время их первой встречи.

– А что случилось у вас сегодня утром? – спросил он.

Инес медленно, но выразительно пожала плечами:

– Он приехал без звонка. Но я знала, что он провел ночь в больнице. Я пыталась звонить ему туда, но там был настоящий сумасшедший дом, и мне так и не удалось поговорить с ним. А сегодня утром он просто сказал: «Я пришел за вещами». И забрал их. И потом только: «До свидания».

В ее глазах стояли слезы, но, как заметил Рэй, разрыдаться она была еще не готова.

– Надеюсь, полиция его не задержит?

– Не знаю. Он сказал мне, что уезжает в Рим. Только мне кажется, он бы сказал это в любом случае, куда бы ни уезжал на самом деле.

– А от Зордая что-нибудь слышно?

– Да, он позвонил мне после ухода Эдварда. Сказал, что… вина за все лежит на Эдварде. Сначала камень, потом этот обломок трубы. – Инес пустым взглядом смотрела прямо перед собой. – Он не верит, что Эдвард ничего не сделал вам той ночью на Лидо.

Значит, Коулмэн не сломался. Сам не зная почему, Рэй почувствовал облегчение. Потом до него дошло: он больше не злится на Коулмэна и не чувствует себя обороняющейся стороной. Теперь он скорее мог бы почувствовать к Коулмэну жалость и даже симпатию. Рэй также понял, что Коулмэн больше никогда не будет покушаться на его жизнь, так как выложился по полной программе в этот последний раз. Рэй представил себе твердого, неприступного как скала Коулмэна, упорствующего перед расспросами Зордая, и понял, что не может не восхищаться им. Коулмэн отстаивал свои убеждения, даже если эти убеждения граничили с безумием. Рэй надеялся, что самому ему больше не придется отвечать на вопросы Зордая или итальянской полиции.

– Зордай сказал, что уезжает?

– Да. Думаю, сегодня. Он сказал, что на Эдварда, скорее всего, наложат штраф. Насколько я понимаю, о тюрьме речь не идет.

По ее глазам Рэй видел, что она действительно искренне на это надеется.

– Я тоже так думаю. Вы же знаете, я не выдвигал против Эдварда никаких обвинений.

– Вы очень добры, Рэй.

Рэю показалось, что она пытается вложить в эти слова больше чувств, нежели испытывает на самом деле.

– А Смит-Питерсы? Они все еще здесь?

– Да. Но сегодня тоже уезжают. Мне кажется, они даже не хотели увидеться с Коулмэном. Это так скверно. По-моему, они теперь боятся его.

Рэя это позабавило, но он сдержал улыбку.

– А что они сказали?

– После того, как я рассказала им об этом обломке трубы… Правда, пока вы мне не объяснили, я не совсем понимала, что это такое… Они сказали вот что: «Это ужасно! А не сделал ли он чего-нибудь Рэю той ночью на Лидо?» Я ответила: «Нет. Потому что так сказал сам Рэй». Они думают, что это было что-то вроде нервного срыва.

– В самом деле? – Рэй откинулся на спинку стула и рассмеялся. – А вы? Вы еще увидите Эдварда?

– Думаю, нет. Он все-таки поистине человек-одиночка.

– И очень интересный художник, – вежливо заметил Рэй, чувствуя, что их беседа подходит к концу. Он разглядывал интерьер «Флориана», как недавно разглядывал «Квадри'с», когда напротив него сидела Элизабетта. Да, и этот образ – образ Инес – он тоже запомнит. Ее чувства к Коулмэну, судя по всему, не были такими уж сильными, во всяком случае настолько сильными, чтобы изменить ее жизнь. Наверное, с Коулмэном ей пришлось трудно. А настоящую страсть, похоже, испытывал как раз сам Коулмэн. Рэй вдруг остро ощутил всю бессмысленность и ненужность этих разговоров, и ему захотелось уйти, предоставив Инес ее собственной судьбе – которая уж наверняка будет безбедной – и заняться своей собственной.

На площади она сказала:

– Вам, Рэй, надо бы побольше веры в себя. Найдите себе девушку и женитесь.

На это Рэй не нашел что ответить.

Они попрощались, пожав друг другу руки, и она направилась в сторону Святого Моисея. Рэй смотрел ей вслед. Выждав несколько мгновений, он поднял с земли чемодан и тоже пошел, только медленнее, чем Инес.

Когда он вернулся на Джудекку, у синьора Кьярди была для него телеграмма. Рэй прочел ее на кухне:

«УЛЕТАЮ НЬЮ-ЙОРК 6 ВЕЧЕРА. КОУЛМЭН НА СВОБОДЕ. НЕ МОГУ ПОНЯТЬ ИТАЛЬЯНСКИХ ЗАКОНОВ ИЛИ БЫТЬ МОЖЕТ ВАС. НАИЛУЧШИЕ ПОЖЕЛАНИЯ. ЗОРДАЙ».

Рэй улыбнулся, убрав телеграмму в карман.

– Ничего плохого? Вот и отлично, – сказал синьор Кьярди.

Рэй сообщил синьору Кьярди, что сегодня, возможно, уедет и уже узнал насчет билета на самолет. Синьор Кьярди заставил его выпить стакан вина и предложил пообедать – Жюстина приготовила лапшу, – но от обеда Рэй отказался. Он механически отвечал на вопросы синьора Кьярди, не видя, в сущности, ни его самого, ни Жюстины, ни кухни, и все же у него оставалось чувство, что он видит насквозь этих людей, их доброту – он даже попробовал как-то более точно определить и сформулировать это как их способность понимать и прощать. Они впустили его в свой дом, приняли его, он доставил им множество хлопот, и все же они хотели быть его друзьями. Рэй ушел с кухни, смущенный собственными чувствами. Он поднялся к себе и с удовольствием переоделся в другой костюм, хотя тот и помялся, пролежав в чемодане. Оставив чемоданы на кухне, он сказал синьору Кьярди, что идет позвонить и вернется через несколько минут.

– Да, и еще швы, – бросил он на ходу, вдруг вспомнив про голову.

– Ах, ну да, конечно! – всплеснул руками синьор Кьярди. – Я сейчас же пошлю за доктором Рисполи.

Рэй поблагодарил его, зная, что доктор придет, быть может, и не так скоро, снимет швы и что на самолет он в любом случае успеет. В баре Рэй первым делом позвонил в «Алиталию» и заказал билет на рейс 22.45 до Парижа. Потом, договорившись с хозяином об оплате, дал телеграмму в отель «Поп Руайяль» с просьбой забронировать для него номер. Потом позвонил в полицию.

Его соединили с Дель Изолой, который сказал:

– Нам нет необходимости встречаться с вами, если только вы не намерены… – последовала длиннющая итальянская фраза, которая, как понял Рэй, означала «выдвигать обвинения», – против синьора Коулмэна.

Рэй, как и вчера, сказал, что не собирается этого делать.

– Тогда мы только оштрафуем его за нарушение общественного спокойствия, – заключил Дель Изола.

«Нарушение общественного спокойствия. Да, синьор капитан, это солидная фраза», – подумал Рэй.

Вернувшись в дом синьора Кьярди, Рэй все-таки отведал лапши. Новые электронные часы поблескивали на стене. Жюстина смотрела на них каждые пять минут. Рэй сообщил синьору Кьярди, что улетает поздним рейсом, но поедет в аэропорт пораньше, чтобы выкупить билет.

– Луиджи сегодня работает днем, – сказал синьор Кьярди. – А ведь он наверняка захотел бы вас проводить. Возможно, он появится дома к шести. Хотите, я разузнаю? – Синьор Кьярди и впрямь был готов послать соседского мальчишку.

«Это будет продолжаться до бесконечности», – подумал Рэй, но ему было ужасно приятно, что Луиджи хочет с ним попрощаться. Луиджи наверняка рассказал историю его спасения другим гондольерам. Со временем, подумал Рэй, она обрастет еще более захватывающими и леденящими душу подробностями и в конце концов наверняка превзойдет все кошмары столь любимых Луиджи историй про морских чудовищ.

– Спасибо, синьор Кьярди. Не стоит беспокоиться. Я лучше напишу ему, обещаю вам. То есть если, конечно, вы дадите мне его адрес…

Почтового адреса Луиджи синьор Кьярди и сам не знал, но они договорились, что Рэй напишет обоим на адрес самого синьора Кьярди, а уж он позаботится о том, чтобы доставить письмо Луиджи.

– Мне будет приятно узнать, когда у его дочери родится малютка, – сказал Рэй, и синьор Кьярди рассмеялся.

Около четырех пришел доктор и снял швы. По его мнению, было немного рановато, однако рана не кровоточила. На голове у Рэя осталась несимпатичная проплешина на том месте, где ему сбрили волосы, чтобы наложить швы. Рэй кое-как замаскировал ее, зачесав на нее несколько прядей.

В шесть часов они с синьором Кьярди и соседским подростком, который подхватил один из его чемоданов, вышли на набережную Сан-Бьяджио, где Рэй остановил катер, идущий на материковую часть. Синьор Кьярди хотел проводить Рэя, но тот уговорил его не делать этого.

– Arrivederci! – сказал Рэй, и они троекратно обнялись. – Addio, синьор Кьярди!

– Паоло! – поправил его тот. – Addio, addio, Рэйбурн!

Катер набирал скорость. За окном мерцала россыпью вечерних огней Венеции. И среди этих огней, вглядываясь в вечернюю мглу, стояли на набережной Сан-Бьяджио синьор Кьярди и мальчик. Они посылали вслед Рэю последний прощальный привет и свою любовь.