Текст книги "Русь. Том II"
Автор книги: Пантелеймон Романов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 46 страниц)
Митенька мельком посмотрел на них и сейчас же отошёл, чтобы показать, что он не дурачок, которому можно втереть очки подобными вещами.
– А вот склад будьте добры показать…
Усатый военный заторопился, бросил недокуренную папиросу и таким же, как прежде, голосом крикнул:
– Заведующего складом!
Митенька подумал, что будет, если взять да потребовать к н и г и для просмотра, как говорил ему Лазарев. Но, во-первых, он ничего не понимал в них, а потом всё-таки было как-то неловко обидеть подозрительностью усатого военного, который был теперь так мил с ним.
Поэтому Митенька ограничился только внешним осмотром склада и со сдержанным удовлетворением говорил:
– Очень хорошо. Порядок, чистота. У меня определённое чувство удовлетворения.
Усатый военный, ходя следом с заложенными назад руками и выгнутой спиной, всеми силами сдерживал довольную, сияющую улыбку, пряча её под своими большими усами, к которым он изредка подносил руку в белой перчатке, как бы поглаживая их.
– Так что вы остались довольны нашей работой?
– Вполне, – сказал Митенька, сидя уже в машине.
– Может быть, вы пожелаете теперь отдохнуть, а завтра, повидавшись с генералом, проедете по нашим полномочиям, расположенным ближе к фронту?
– Очень хорошо, – сказал Митенька, – я сойду здесь, прогуляюсь.
– Слушаю-с! – сказал усатый военный и, выйдя из машины, выпустил Митеньку, держа открытую дверцу, пока тот выходил.
LХХХI
Митенька, не чуя над собой беды, пошёл пешком по улице губернского города, где кишел военный народ и кафе были полны офицеров и каких-то девиц.
Он наслаждался ощущением полной свободы и собственной значительности. Он – человек и з ц е н т р а, облечённый, по-видимому, нешуточными полномочиями, насколько можно было заключить из обращения с ним генерала и в особенности его подчинённых.
Поэтому у него было снисходительно-ироническое отношение столичного человека к провинциальным постройкам в стиле убогого модерна, к местным франтам. Ему странно было, что все эти провинциалы не замечают собственной дешёвки и, по-видимому, очень довольны собой.
Он только с удовольствием остановил взгляд на шедшем ему навстречу полковнике в хорошо сшитой шинели, с короткими, чуть приподнятыми усами и чуть седеющими на висках волосами. Видно было, что этот человек весел, приятен в хорошей компании и умеет хорошо и со вкусом жить.
Гораздо было бы приятнее ездить с таким человеком, чем с тем усатым.
Полковник неожиданно остановился перед Митенькой. Тот с радушной улыбкой приложил руку к козырьку. У него мелькнула мысль, что, может быть, это один из служащих организации, что он хочет поближе познакомиться с ним и расспросить, какое волшебство в нём, в Митеньке, и что его встречали и возили с таким почётом, хотя на погонах у него всего одна звёздочка. Но военный, хотя и в самом деле спросил о погонах, но совсем не в том смысле, в каком предполагал Митенька.
– Это что у вас за погоны?
Митенька невольно с некоторым испугом посмотрел сначала на одно своё плечо, потом на другое.
Погоны были, как погоны, – золотой рогожки, с красными каймами по краям и красной полоской в середине.
– Вы где служите?
У Митеньки мелькнула мысль, что не будет ли стыдно сказать ему, что он служит в п р а в и т е л ь с т в е н н о й организации. Но решил, что раз перед ним офицер, то есть человек, наверное, консервативно настроенный, то не стыдно, и назвал своё учреждение.
– Какой же у вас ч и н?
– У меня, собственно, чина ещё нет, – сказал Митенька, чувствуя, как он становится меньше ростом, а голос совершенно меняет своей тембр.
Полковник некоторое время смотрел на него своими пронзительными чёрными глазами, как смотрят на человека, у которого обнаружен фальшивый паспорт.
– Извольте идти за мной! – сказал полковник и пошёл вперёд, а Митенька, как арестант, чувствуя свой позор и страх перед тем неизвестным, что ожидает его, последовал за ним.
Проходившие два офицера из молодых, отдав честь полковнику, смеющимися глазами посмотрели на Митеньку, а один из них, пройдя несколько шагов, негромко проговорил:
– Пропал!
– Так их и следует, – отозвался другой.
Митенька почувствовал, что щёки его из красных, как у пойманного в неблаговидном поступке ученика, становятся бледными.
Полковник остановился перед магазином, в котором за окном висели всякие офицерские и воинские значки и погоны, и вошёл в магазин первым, даже не оглянувшись на Митеньку.
– Дайте п о д п р а п о р щ и ц к и е погоны, – сказал он приказчику и, повернувшись к Митеньке, проговорил:– Снимайте! Извольте надеть эти и смотрите, если я ещё раз увижу вас в не присвоенной вам форме! Можете идти.
У Митеньки чувство позора, потом страха сменилось вдруг внезапной радостью от сознания, что он так легко отделался и что полковник был так, в сущности, милостив к нему.
Своей торопливостью в движениях, когда он снимал старые и надевал новые (позорные) погоны, он как бы хотел показать, что готов снять и надеть все, что от него потребуют.
Но как только опасность миновала и он уже один вышел из магазина и потерял из вида полковника, так с новой силой почувствовал свой позор. Ему казалось, что все смотрят на его серебряные галуны, как у того рассыльного, который дежурил перед дверью генерала. Как теперь показаться в управление?
Впереди него шла по тротуару сестра милосердия в дорожной поддёвочке из серого солдатского сукна, с чёрной косынкой на голове, очевидно, приезжая, так как иногда останавливалась и осматривала вывески, видимо, отыскивая какой-то магазин.
Митенька замедлил шаг, чтобы она не обратилась к нему с вопросом, когда он щеголяет в таких погонах.
И вдруг земля под ним провалилась… Вся кровь отхлынула от сердца, и ноги сами сделали движение круто в сторону и за угол. Сестра вполоборота повернулась к нему, и он узнал в ней Ирину…
Может быть, ему это показалось, но он уже боялся проверить себя и взглянуть второй раз на неё. Он бросился по улице, шепча про себя нелепые, бессвязные слова, весь красный, стараясь замять в себе и заглушить то непередаваемое чувство позора, какое было у него при мысли: а что если бы он с этими погонами рассыльного встретился с ней, с Ириной?!
Но сейчас же он стал себя разубеждать, что ему так попритчилось: откуда она могла здесь взяться?
Когда наутро он пришёл в управление и в дверях лицом к лицу встретился с тем рассыльным, он почувствовал, что несчастнее его нет человека на земле.
В рассеянности он вошёл с другого входа и очутился в приёмной, полной военных чиновников с капитанскими и полковничьими погонами. Они с открытым оскорбительным недоумением оглядывались на него, останавливаясь глазами на погонах, когда он сел на стул у стены под фотографией какой-то группы в чёрной раме.
Митенька даже на минуту усомнился, имеет ли он право с и д е т ь в обществе этих важных лиц. Может быть, по правилам воинской дисциплины он, к а к н и ж н и й ч и н, должен стоять? Может быть, к нему сейчас подойдёт кто-нибудь и его начнут мытарить, а потом отведут к генералу, и тот посмотрит на него, как на жулика, обманным образом присвоившего себе высшее звание?
Какой-то полковник с седыми волосами и красным лицом, которого он не заметил, неожиданно кашлянул около него, и Митенька испуганно вскочил, потом, увидев, что полковник никакого зла ему не желает, сделал вид, что с интересом рассматривает фотографию. А сам в это время думал, как же ему доложить о себе генералу. И не лучше ли прямо сбежать отсюда и уехать в Петербург?
Он всеми силами старался подняться на высоту своих прежних воззрений, с точки зрения которых все подразделения людей на чины и ранги только смешны. Вспомнил даже о бессмертии души. И как он презирал сейчас всех этих людей, которые при своём вероятном внутреннем ничтожестве смотрят на него с презрением только потому, что у него на погонах галуны, а у них какие-то звёздочки. Чем только живут эти люди, подумать страшно!
Но в это время дверь кабинета распахнулась и на пороге показалась представительная, невысокая фигура генерала с орденом на шее. Не выпуская ручки двери, он провожал какого-то строевого генерала со многими орденами на груди и с улыбкой наклонил свою красивую с пробором голову, когда тот проходил мимо него в дверь, в то время как все в приемной вытянулись и как-то подались к нему.
Он уже хотел было закрыть дверь, как будто не замечая жадно устремленных на него взглядов, но, увидев Митеньку, остановился.
Минуя всех находившихся в приёмной, он прямо направился к нему и с ласковой улыбкой повел его за руку в свой кабинет, к полному недоумению всех находившихся в приёмной важных господ.
– Почему же вы не вошли прямо ко мне? – говорил генерал, с лёгким полупоклоном пропуская Митеньку в дверь впереди себя.
– А со мной у вас получилась забавная неприятность, – сказал Митенька, с весёлым смехом входя в кабинет генерала, как в свою привычную обстановку.
Генерал, остановившись, испуганно поднял брови.
– Меня вчера, как жулика, изобличили и сняли не присвоенные мне по чину погоны.
Лицо генерала стало опять спокойно, и он, поморщившись, досадливо махнул рукой.
– А… это дурак Степанов у нас тут всё старается. Это уж не первый случай. Он судит только по чинам, а того не может понять, что человек, совсем не имеющий чина, в то же время может быть снабжён важными полномочиями. Ну, как вы вчера нашли тут всё у нас?
Он сел в кресло перед столом и, несколько отвалившись на спинку, вертел в одной руке крышечку от чернильницы.
– Мне всё очень понравилось, – сказал Митенька, – прекрасная дисциплина, служащие все на месте.
Генерал с немного усталой улыбкой покивал головой, как бы говоря этим, что гость нашёл то, что есть на самом деле, и отложил крышечку.
– Вы, конечно, пожелаете проехать по фронту? – спросил он, в то же время протянув свою маленькую белую руку к кнопке звонка, готовясь её нажать с случае положительного ответа своего собеседника.
– Я очень бы хотел, если это вас не…
Палец генерала опустился на кнопку.
– Я хочу дать вам чиновника для сопровождения, – пояснил генерал. – У нас там много учреждений – питательные станы, больницы, лазареты, санитарные отряды. Вы можете проехать, куда найдёте нужным, и чиновник вам всё покажет.
Митенька почувствовал, что у него опять при объезде фронтовых учреждений будет целая свита. Ему самому не нужно будет объяснять смысл своего появления. Это будет делать чиновник.
– Да, пожалуйста, – сказал Митенька вслух, – так будет удобнее.
– Очень хорошо, – проговорил генерал и, повернувшись к двери, где уже стоял человек с такими же, как у Митеньки, погонами, крикнул: – Позвать сюда Феоктиста Ивановича.
Через минуту появился военный в сюртуке сине-зелёного цвета с полицейскими погонами, похожий на станового пристава. Он был вежлив, угодлив и с первого же слова генерала понял свою роль.
Он действительно оказался становым, эвакуировавшимся из западной Польши после её занятия германскими войсками.
Митеньку на машине доставили на вокзал. Его провожали усатый военный и болезненный уполномоченный, а становой, соскочив на ходу из автомобиля перед вокзалом, вскоре явился с билетами первого класса. Митенька стоял на площадке со своим адъютантом, с тайным удовольствием чувствуя недоуменные взгляды проходившей по платформе публики, очевидно, не понимавшей, почему эти люди в полковничьей, чуть не генеральской форме так почтительно провожают человека с подпрапорщицкими погонами.
Митенька понял, что эти погоны, при наличии адъютанта, будут производить ещё больший эффект.
Он оценил в дороге своего спутника. Обычно, подъехав к учреждению, становой просил Митеньку подождать в машине, соскакивал, придерживая шашку, и Митенька слышал, как тот, вбежав в учреждение, испуганным шёпотом произносил:
– Из центра!..
И люди торжественно встречали Митеньку и были готовы предупредить каждое его желание или доставить какое-нибудь развлечение, чтобы дать возможность ему отдохнуть от утомительной службы.
Митенька немного боялся, что при объезде учреждений на фронте он попадёт под обстрел, будет видеть раненых, кровь… Но ничего этого не случилось. Он видел изредка только ряды колючей заржавевшей проволоки, какие-то занесённые снегом канавы, оказавшиеся, по словам станового, старыми окопами.
Его поражало обилие учреждений. Заведующими этих учреждений были большею частью, как выяснилось, раненые офицеры, очевидно, прошедшие успешное лечение; на их упитанных лицах не осталось никаких следов пережитых страданий. Кроме офицеров, местные помещики – поляки призывного возраста. Заведующие имели большей частью здоровый, холёный вид, ходили в коротких, офицерского покроя, венгерках с выпушками на груди и с разрезом сзади и с неизбежным стеком в руке.
И куда бы Митенька ни приезжал, его встречали с ещё большим почтением, чем у особоуполномоченного. Очевидно, молва уже разнесла о нём весть по всем этим учреждениям.
Митеньку везде угощали зернистой икрой, превосходным сыром, вином, в особенности в учреждениях, специальной целью которых было питание жертв войны. Самих жертв войны Митеньке всё не удавалось видеть. То он приезжал слишком поздно, когда пайки или обеды были уже выданы, то слишком рано, так что долго нужно было дожидаться.
Только один раз он видел каких-то полунищего вида людей, которые с котелками и жестяными кружками уныло стояли перед дощатым ларьком, из раскрытого прилавка которого высовывалась длинная деревянная ложка, похожая на черпак, и выливала в подставленный котелок жертвы светло-серого вида жидкость.
Уход за больными в больницах, по-видимому, был хороший, о чём можно было судить по количеству больных и обслуживающего персонала. В одной больнице было семь человек больных, а персонала девятнадцать человек.
Однажды в сумерках, когда они ехали, обгоняя по дороге обозы, сопровождаемые солдатами в башлыках, спутник Митеньки сказал:
– Сейчас мы приедем в наш большой лазарет, там можно будет хорошо закусить и повеселиться.
Проголодавшийся Митенька обрадовался этому сообщению, и особенно потому, что там можно будет повеселиться. Он все время ждал возможности какого-нибудь романтического приключения, какой-нибудь встречи. Но ему, конечно, и в голову не могла прийти мысль о том, какая встреча его ожидает.
Уже вечером подъехали к какой-то деревне, половина которой представляла собой давнее пожарище с торчащими из снега обгорелыми трубами. Потом проехали по длинной, почти пустой улице. Вдали показались деревья парка и какие-то строения. Оказалось, что в оставленной польской усадьбе стоял лазарет организации.
После обычного таинственного восклицания станового: «Из центра!..» – последовал обычный осмотр, причём Митенька, настроившись на романтический лад, больше смотрел на сестёр, чем на раненых, лежавших в большом зале помещичьего дома.
Сёстры были двух родов: одни – с постными, сухими лицами, озабоченные состоянием своего лазарета и тем впечатлением, какое он произведёт на приезжее начальство. Они в своих белых косынках следовали в хвосте обхода или останавливались у постели раненого, чтобы наскоро поправить одеяло, убрать не на месте валявшееся полотенце. Потом так же озабоченно бежали догонять обход.
Эти сёстры были большею частью некрасивы, по-домашнему одеты.
Другие были совсем иного вида – полногрудые, с быстрыми глазами, они не следили тревожно за направлением взгляда приезжих, производивших осмотр, а искали случая встретиться глазами с самими приезжими.
У этих фартучки были свежевыглаженные, со складочками. Кресты на груди из пунцового атласа, и на висках выпущены из-под косынки подвитые локоны. А губы были заметно накрашены, и щёки хранили следы пудры.
Митенька иногда останавливался перед раненым, чувствуя, что неловко обходить молча, и пробовал заговорить, и обычно ограничивался вопросами, давно установленными всякими высокими лицами, обходящими лазареты: «откуда раненый родом, где был ранен и сколько времени находится на излечении».
Причём его окружал во время такой беседы персонал учреждения и с каким-то напряжением смотрел на раненого, точно боясь, что он по своей неопытности или невежеству скажет что-нибудь не так.
Становой узнал, что в честь приезжего гостя будет устроен большой ужин, и сообщил Митеньке.
Ужин был приготовлен во флигеле, где жили сёстры.
Митенька уже наметил себе одну – пышную блондинку в белой косынке с очень бледным лицом, но с ярко подведёнными губами. Она как раз попалась навстречу в коридоре и, потупившись, несколько прижалась спиной к стене, чтобы дать дорогу начальству. Но при этом успела остановить на Митеньке продолжительный и многоговорящий взгляд, благодаря чему он прошёл мимо неё гораздо ближе, чем это нужно было при значительной ширине коридора. Она заметила это и ещё раз подняла на него глаза.
Санитары и сиделки уже таскали корзинки, кульки, свертки во флигель и накрывали на стол в зальце.
Митенька на минуту мысленно остановился на своей теперешней роли, на своей близости к с т а н о в о м у п р и с т а в у. Его коробило и смущало это общение. Но почему так получается? Ведь принципиально он не мог бы себе представить такого совмещения: он и становой пристав! А в действительности это совместилось великолепно. Мало того, он даже не чувствовал к становому никакого презрения, какое он, как либеральный, п о ч т и революционный (но без принципа насилия) интеллигент, должен был чувствовать ко всяким чинам полиции.
За стол село человек двадцать. Тут были и врачи лазарета, и сёстры, и офицеры из близстоявшего полка.
Только было Митенька собрался сказать становому, чтобы он посадил его с бледной блондинкой, продолжавшей на него взглядывать, как вдруг он остолбенел: он увидел в костюме сестры милосердия Кэт… ту самую Кэт, с которой он летом играл в горелки в Отраде.
Это была она. У неё был атласный крест на полной груди, накрашенные губы и из-под косынки на висках спускались завитые локоны волос.
Кэт хотела сесть с высоким офицером, который, заложив палец за борт френча, а другой рукой держась за спинку стула, улыбаясь говорил с ней пониженным голосом. Но она, увидев Митеньку, с радостным удивлением подняла брови и подошла к нему, с предательской лёгкостью бросив своего кавалера.
– Какая неожиданность! Глазам своим не верю. Я слышала, что к нам приехал какой-то ревизор… а он вот какой ревизор, оказывается! – говорила Кэт, постоянно облизывая кончиком языка губы, от чего они всё время были у неё влажные.
Она подала Митеньке свою горячую руку и не торопилась взять её обратно.
– Я хочу сидеть с вами, – сказала она, встряхнув головой и не взглянув в сторону офицера, который прикрыл рукой стоявший около него свободный стул, предназначенный для Кэт, и смотрел на неё, не спуская глаз.
Все сели за стол. Доктора и офицеры вперемежку с сёстрами. Высокий офицер, принуждённый пустить к себе пожилую сестру в коленкоровой юбке, закусил губы и каждую минуту взглядывал на Кэт из-за бутылок раздражённым, бешено-ревнивым взглядом. А она со своенравием красивой женщины как будто уже забыла о его существовании, и интимно-пониженным голосом разговаривала с Митенькой, очень близко наклоняясь к нему, отчего каждый раз с её круглого плеча спадала бретелька фартучка.
– Помните Отраду? – говорила Кэт.
– Ну, ещё бы!
– А помните, как мы в лунную ночь стояли на балконе, а около конюшен молодёжь возилась с лошадьми, потом они поехали, и долго виднелись в месячном свете их белые кителя?
– Помню, помню…
Кэт прижалась к нему своим тёплым плечом.
– Какие мы были глупые!
При этом продолжительно посмотрела на Митеньку, потом, не ожидая его ответа, прибавила:
– Сегодня я хочу пить…
– Я тоже, – сказал Митенька и, поискав глазами по столу, взял бутылку портвейна. Но Кэт с презрительным разочарованием оттопырила нижнюю губу.
– Водки?…
Кэт молча кивнула головой.
За столом было уже шумно. Пили за здоровье Митеньки; кто-то ораторствовал на весь стол, стуча вилкой по тарелке и требуя внимания; другой интимно говорил со своей случайной соседкой, не обращая ни на кого внимания. То и дело проливали красное вино на скатерть и посыпали эти места солью. Все были пьяны.
Кэт вдруг встала, посмотрела на Митеньку и вышла в соседнюю комнату, где помещалась спальня сестёр.
Митенька пошёл за ней туда.
Кэт стояла у зеркала и красила губы палочкой помады.
При входе Митеньки она оглянулась на него с загадочной улыбкой и продолжала нетвёрдой рукой водить помадой по губам и в то же время встречалась в зеркале с ним глазами.
Она стояла так довольно долго, точно она ожидала от него чего-то.
Митенька не знал, что он должен делать, и был в нерешительности.
Кэт отбросила губную помаду на столик, неожиданно повернулась лицом к Митеньке и, закинув сцепленные в пальцах руки на голову, стояла перед ним, почти касаясь его грудью.
Она стояла перед ним уже без улыбки и всё с тем же чего-то ожидающим взглядом.
Потом вдруг раздражённо сбросила с головы руки и, обойдя стоявшего на дороге Митеньку, вышла в столовую.
Когда Митенька тоже пришёл туда, Кэт, уже не глядя на него, сидела около высокого офицера и, развалившись на стуле, как делают актрисы, когда изображают пьющих женщин, чокалась с офицером и пила рюмку за рюмкой.
Все сделали вид, что не заметили, как Митенька выходил в соседнюю комнату, и опять стали чествовать его, как представителя центра. Потом благодарили пожилую сестру-хозяйку в чёрной косынке и очках за прекрасное угощение. А она, стоя в конце стола и держа в руках рюмку какого-то сиропа, с растроганной улыбкой кланялась то в одну, то в другую сторону. Митенька тоже подошёл поблагодарить её, но он чувствовал ревнивое оскорбление оттого, что в противовес всеобщему вниманию к нему, как к представителю ц е н т р а, Кэт так грубо бросила его и сидела теперь с высоким офицером, не обращая на него никакого внимания.
Он решил даже не смотреть в её сторону. Но потом не утерпел и оглянулся. Кэт в комнате не было. Митенька с чувством ноющей тоски пошёл её искать.
Он вошёл в ту комнату, где недавно был с ней. При его появлении с грохотом упал ночной столик у постели, Кэт и высокий офицер отскочили друг от друга. Она, повернувшись спиной к Митеньке, стала перед зеркалом пудриться, причем всё не попадала ваткой в пудреницу, а офицер смущённо закуривал папиросу.
