Текст книги "Дама с единорогом (СИ)"

Автор книги: Ольга Романовская

Элджернон всхлипнул.

– Ну-ну, сеньор, что же это Вы! – пожурила его Харриет. – Вы бы со святой Варвары пример брали. И чего только с ней не делали: и в кипятке варили, и на колесе крутили – а ни одной слезинки с глаз не упало. Чтобы сказал Ваш отец, кабы увидел, что Вы хнычете оттого, что у Вас головка болит? Поболит и пройдет. Вместо того, чтобы плакать, молились бы святой Ирине – она женщина добрая, пожалеет Вас.

– Расскажи про розы святой Доротеи, – пробормотал мальчик.

И Харриет завела рассказ про то, как, получив корзину с розами и яблоками, был посрамлен и обращен в истинную веру писарь Теофил. Она и сама любила её; женское милосердие Доротеи нравилось ей больше, чем заступничество скитальца Алексия.

К полудню Жанна чувствовала себя уставшей – а ведь день только начинался.

Ели молча, глядя каждый в свою тарелку.

– Я еду в Бресдок, – коротко сообщила после окончания трапезы графиня.

– А мне-то что? – буркнул Дэсмонд.

– Просто я слышала, что муж велел Вам сопровождать меня. Но не хотите ехать, так не хотите, я прекрасно доберусь сама.

– Нет уж, – поднялся из-за стола молодой человек, – я поеду с Вами. Вдруг что случится?

Захватив мешочек с милостыней, Жанна сменила верхнюю одежду и вышла во двор. Дэсмонд уже прохаживался возле лошадей, с нетерпением дожидаясь появления хозяйки.

– Зачем Вам в Бресдок? – спросил он, помогая ей сесть в седло.

– По делам, – коротко ответила она, надевая перчатки.

В Бресдоке ей хотелось заказать службу за здравие Элджернона и, заодно, прибегнуть к услугам старой знахарки, по слухам знавшей в своё время Дьявола. Конечно, ей было боязно, страшно заходить к этой женщине, но потерять Элджернона было ещё страшнее. Хоть он и доставлял ей массу хлопот, он был её братом, единственной родной душой, и она его любила. Жанна надеялась, что знахарка в купе с усердными молитвами сумеет вылечить Элджернона.

Нищих и калек перед церковью было много. Они сидели на паперти и просили подаяния гнусавыми монотонными голосами. Останавливаясь перед каждым, графиня вынимала из кошелька по монетке и бросала в дрожащие от жадности и нетерпения руки. Обычно она не жаловала убогих, если те забредали в замок, нередко ограничивалась помоями с кухни, но неизменно по большим праздникам или просто по случаю воскресенья раздавала им милостыню. Сегодня она делала это, потому что был болен Элджернон, и, раздавая деньги от его имени, Жанна верила, что это ему зачтется Небесами.

Перекрестившись, Дэсмонд вслед за золовкой вошел в церковь и остановился неподалеку от входа, издали наблюдая за тем, как она разговаривает со священником. В голову, как и прошлой ночью, лезла всякая дрянь. Отвернувшись, он пристально уставился на полоску дневного света, проникавшую внутрь сквозь неплотно прикрытые двери.

– Мы ещё в одно место, и домой, – выходя, сообщила Жанна.

Он кивнул и молча последовал за ней.

Знахарка жила на отшибе в лачуге, не навевавшей мыслей о тепле и покое. Казалось, рано или поздно она погребет под собой хозяйку. Увидев её, графиня всерьёз задумалась, стоит ли туда заходить. Вдруг там летучие мыши, а по полу прыгают жабы?

Жанна спешилась и в нерешительности замерла перед входом в покосившееся жилище. Уехать было стыдно, а войти – страшно. Неожиданно на помощь пришёл Дэсмонд, предложивший сходить вместо неё.

– Уж не знаю, что Вам там нужно, но заходить туда Вам не следует, – решительно заявил он. – Туда пойду я, а Вы останетесь здесь.

– Боюсь, не получится, – улыбнулась графиня. – Вы же не знаете, зачем я здесь.

– А Вы скажите. – Он стоял рядом с ней, полный решимости и желания помочь ей.

– А Вы не испугаетесь?

– Вот ещё! – фыркнул Дэсмонд. – Я же мужчина. – Он с гордостью похлопал по перевязи меча.

– Хорошо, – сдалась Жанна, – я скажу Вам. Здесь живет женщина, умеющая заговаривать травы. Мне нужно, чтобы она дала мне лекарство для брата. У него жар, боль в горле и ломота в теле.

– Никогда ещё не бывал у ведьмы! – усмехнулся молодой человек. – Что ж, пойду, взгляну на неё, а заодно принесу Вам какое-нибудь зелье.

– Вам распятие не нужно? – Она протянула ему захваченный из дома кипарисовый крест, опрыснутый Святой водой.

– Нет, три креста – это уже перебор. – Дэсмонд вытащил из-под воротника нательный крест и указал на свой меч.

– Тогда с Богом! – перекрестила его Жанна.

Вопреки её опасениям, Дэсмонд вскоре вернулся, неся небольшой холщовый мешочек. Описывать разговор со знахаркой он не захотел, ограничившись одной фразой:

– Ведьмы тоже любят золото.

– Сколько я Вам должна? – ухватилась за упоминание о деньгах графиня.

– Нисколько! – огрызнулся молодой человек и сунул ей мешочек. – Она велела сварить это на медленном огне и давать по ложке перед завтраком, обедом и ужином.

Вернувшись в замок, они разбрелись по разным углам: Жанна завертелась между комнатой брата и кухней, а Дэсмонд отправился осматривать Уорш. Протяжный звук, призывавший к обеду, застал его в конюшне. Дэсмонд стоял у всхода на сеновал и тупо смотрел на то, как хрустят овсом лошади. Услышав условный сигнал, он подумал, может, стоит отобедать позже, а сейчас съездить куда-нибудь, заняться делом, но быстро поймал себя на том, что, к сожалению, дела у него нет.

Обед был скромный, почти без мяса. Зато были рыба, овощи, домашний сыр и, на десерт, яблочный пирог. К обеду графиня распорядилась подать эль и сладкую настойку.

– Вы выглядите уставшей, – подметил Дэсмонд. Он ел мало, вяло пережевывая куски.

– А Вы почти ничего не едите. Может, еда Вам не нравится?

– Почему же, еда хорошая.

– Странно. Может, Вы тоже больны?

– Нет. Вашему брату лучше?

– Хвала Господу, не хуже! Сейчас он спит. А Вы вздремнете после обеда? Я прикажу взбить Вам постель.

– Нет, спасибо. Я бы, с Вашего разрешения, посмотрел на поля, проверил бы, целы ли посевы.

– Хорошо, поезжайте, но, прошу Вас, вернитесь до темноты, а то я начну волноваться.

– Не бойтесь, я не доставлю Вам беспокойства. – Он пододвинул блюдо с пирогом, отрезал большой кусок и начал мужественно жевать.

Как и обещал, Дэсмонд вернулся до темноты, в вечерних сумерках. Спешившись, он направился не к лестнице, а к садовой калитке. Щелкнув щеколдой, Дэсмонд вошёл. Две девочки-служанки, возившиеся в цветнике, вздрогнули и вскочили на ноги, чуть не опрокинули тачку с навозом.

– Что вы тут делаете?

– Землю удобряем. – Девочки снова опустились на колени, продолжая прерванную работу.

В цветнике, посредине гор навоза и обрезанных на зиму кустов, доцветали последние головки львиного зева и пестрые огоньки фиалок. Он смотрел на них и думал, нравятся ли графине фиалки. Наверное, нравятся, иначе бы их не посадили. Или их посадила ее мачеха? Или мать?

– Сеньор, сеньор, госпожа спрашивает, будете ли Вы ужинать? – Дэсмонд вздрогнул и перевел взгляд на озабоченное лицо служанки в перепачканном переднике.

– А графиня уже отужинала?

– Нет, Вас дожидается. Несколько раз посылала смотреть к воротам – а Вы здесь. Нехорошо, сеньор, она ведь волнуется, – с укором добавила она.

– Заткнись, дура! – прикрикнул на неё Дэсмонд. Этого ещё не хватало, всякая шваль будет читать ему нотации!

За ужином Жанна подробно расспросила его о состоянии полей. Дэсмонд заверил её, что посевы в полной целости и сохранности, а разбойничьи банды, по словам местных жителей, если и появляются, то не наносят большого урона.

После еды графиня предложила ему партию в шахматы. Дэсмонд играл плохо и боялся проиграть женщине, поэтому отказался. Чтобы хорошо играть в шахматы, нужна практика, а он предпочитал тренировать не ум, а руки. Да и способностей к игре у него не было.

Графиня легла, а Дэсмонд посидел еще немного внизу, прислушиваясь к голосам меняющейся стражи.

Ночью он никак не мог заснуть, долго ворочался с бока на бок. Постель казалась ему жесткой, а простыни – горячими. Не выдержав, Дэсмонд сел и уставился на лившуюся сквозь окно сентябрьскую ночь. Может, всё дело в лунном свете? Он встал, зашлепал босыми ногами по полу и вступил в серебристую полосу света. Упершись руками в каменный подоконник, Дэсмонд смотрел на движущиеся огни на зубчатых стенах, старался различить внизу знакомые очертания дворовых построек. Почему-то вспомнился один из вечеров, проведенных в кругу семьи. Это был тот вечер, когда бродячий менестрель, уже осипшим голосом, выводил мелодию «Когда впервые Вас я увидал…».

– Стихи, стихи, опять стихи! – пробормотал Дэсмонд. Задернув занавеску, он вернулся в постель. Мелькнула мысль – не выпить ли, эль иногда способствует здоровому сну, но беспокоить слуг он не стал. А где в этом замке эль, он не знал. Что ж, придётся обойтись без него.

Дэсмонд то сидел, то лежал, не в силах сомкнуть глаз. Он гнал от себя обрывки песни менестреля, но она упорно снова и снова вертелась в его мозгу.

Интересно, подумал Дэсмонд, а сложно сочинять такие песни? Нужно ли этому учиться или это от Бога? Смог бы он, к примеру, придумать что-нибудь подобное, конечно, не такое красивое, но чтобы понравилось другим.

Уперев подбородок в сложенные «замком» ладони, Дэсмонд задумался. Скоро ли вернётся брат и заберет его с собой? Ему опостылело это безделье, это хождение из угла в угол.

Заснул он только под утро, постаравшись запечатлеть в своей памяти плоды ночной бессонницы – первое четверостишье своего подражания бродячим певцам. Остальные три появились на свет в последующие ночи, бывшими для него такими же неспокойными, как и эта.

 
Украден мой сон, пропал мой покой —
Её вижу повсюду.
И опостылел горячий мне конь,
Забыл седло и сбрую.
 
 
Участья не жду от прекрасных я глаз —
Велико преступленье,
Но все ж к небесам обращаю свой глас:
– Даруйте прощенье!
 
 
И где бы я ни был, куда ни бежал —
Одно мне виденье…
Погибнув, в молитвах вечерних шептал:
– Даруйте прощенье!
 
 
А Донна не слышит, и сладок сон
Её до рассвета.
И путь мне навеки к ней прегражден
Стенами запрета.
 

Дэсмонд считал эти строки плодом расстроенного бессонницей воображения и предпочёл похоронить их в глубинах памяти.

Деверь и золовка проводили дни порознь: он на её полях, она в домашних хлопотах и у постели больного брата. Патрик Уилмор помог Дэсмонду решить проблему безделья, получив разрешение тети бить зверя в её лесах. В свое время у барона Уоршела была неплохая свора, так что она послужила серьезным подспорьем в их приятном времяпрепровождении.

К сожалению, зверь попадался мелкий, в основном зайцы, изредка лисицы, но охотников это не огорчило. Целыми днями пропадая в окрестных лесах, возвращаясь в замок грязными, усталыми и голодными, они оставляли на столе гору битого зверя. Нередко Элсбет тем же вечером подавала им сытное заячье рагу.

– Хороша у меня тётка! – Сделав привал, Патрик с удовольствием поглощал припасенный с утра черный хлеб с вяленым мясом. – Другая бы побоялась меня отпустить, а она возражать не стала.

– Графиня умная женщина, а не клуша. Она и над братом не трясется, а воспитывает из него достойного мужчину.

– Графиня? Так это правда? – уцепился за неосторожно оброненное слово. – Слуги по углам шептались, что они вместе в церковь ходили.

– Слуги врут. – Он вспомнил, что брак, совершенный в Уорше, пока тайна для всех.

– Что-то Ваш брат не слишком торопится, – усмехнулся Патрик. – Как бы ни хороша была моя тетка, нет ли в ней какого изъяна?

– Нет в ней изъяна, – сквозь зубы пробормотал Дэсмонд. Его начинали раздражать вопросы юнца, возомнившего себя взрослым.

– Может, в приданом не сошлись? Или у Вашего брата есть причины считать, что она неверна ему? – продолжал свои «взрослые вопросы» Патрик. – Или ему и так хорошо? Я ведь видел, как он её в щёку целовал и вслед за ней в комнаты поднимался.

– Я тебе уши надеру, гадёныш! – Не выдержав, Дэсмонд влепил ему оплеуху.

– Я же просто так, для разговору! – Потирая скулу, Патрик спрятался от него за лошадьми.

– Для разговору порочить честь моего брата и его невесты? – Ему хотелось поколотить мальчишку, но он сдержался. Что скажет Жанна Норинстан, когда увидит «разукрашенного» кузена, как он объяснит причины синяков? Своей горячностью? Молодому человеку не хотелось никому ничего объяснять, охотиться тоже расхотелось, поэтому он решил съездить в Мерроу.

– Вот что, берите собак и езжайте куда хотите, – сказал Дэсмонд, поставив ногу в стремя.

– Да я же шутил, помиримся! Без Вас скучно. – Патрик попытался удержать его. Как бы он ни храбрился, ему было страшно остаться одному в неприветливом лесу. Тут водились волки, а Патрик знал, что с волком ему не справиться.

– Скучно или страшно? – Дэсмонд многое узнал по выражению его лица. – Не Вы ли недавно разглагольствовали о важности воспитания храбрости в юношах? Так проявите её!

Вздохнув, Патрик проводил глазами фигуру удаляющегося спутника. Немного подумав, он решил поискать зайцев под открытым небом и, кликнув оставшегося с ним псаря, повернул к полям.

Глава XXVIII

Служанка Бертрана, Люси, принесла кадку с горячей водой. Эмма поблагодарила её и с удовольствием опустила ноги в кадку. Она попала под ужасный ливень, промочила ноги и боялась простудиться. Слава Богу, существовал дом священника, где ей всегда были рады.

– Я Вам, наверное, ужасно надоела, святой отец, – улыбнулась Эмма, отжимая подол юбки перед очагом. – Всё хожу к Вам, хожу, отвлекаю от насущных дел…

– Почаще бы меня так отвлекали! – улыбнулся в ответ Бертран. – Вы единственная, кто не приходит, чтобы взвалить на меня груз своих забот.

– Ну, я бы так не сказала… Чего только стоил Вам мой Уитни? Или Джоан? Это ведь благодаря Вам у девочки появился жених, да ещё какой жених! Я и не чаяла, что смогу отдать её за сына рыцаря.

– Благодарите не меня, а Бога. Это ему было угодно моими руками устроить судьбу малышки Джоан.

– Да, в последнее время Бог так добр к нам…

– Вы заслужили это покаянием, своими страданиями, добротой и иными добродетелями.

– Перестаньте, святой отец, не хвалите меня напрасно, а то я впаду в грех гордыни.

Повернувшись к нему спиной, Эмма поправила юбки и принялась вытирать стопы. Священник краем глаза наблюдал за ней и в который раз думал: «Если мир не был слеп, он бы видел, насколько Вы безупречны!». Несколько раз он порывался встать, чтобы, как некогда грешница Христу, омыть ей ноги, но благоразумие сдерживало его.

– Что она подумает? Не ужаснётся ли? Мир так испорчен, извращён грехом, что самые чистые порывы толкуются превратно даже праведными людьми.

Подойдя к очагу, Бертран помешал угли. Эмма всё ещё стыдливо занималась собой: теперь она приводила в порядок слипшиеся волосы. Сев на прежнее место, священник совершил святотатство: на полях священной книги набросал её склонённый профиль. Он не мог думать о завтрашней проповеди, он думал только о ней, поэтому счёл благоразумным убрать книгу и завязать с гостьей разговор, в то же время преследуя преступную цель задержать её до обеда.

Говорили о крестьянах, о том, как безнравственно ведут себя некоторые девушки, уединяющиеся на полях и сеновалах с парнями, о том, что всё нынче дорожает, о Мэрилин Форрестер, которой предстояло в будущем году выйти замуж.

– А Вы сами не подумываете о втором замужестве? – осторожно осведомился Бертран. Если бы она ответила положительно или начала сомневаться, он бы, пожалуй, испросил согласия на брак с этой женщиной, любовь к которой не только не ослабевала, но, казалось, с каждым годом становилась сильнее. Да, он не богат, но ведь и она не привыкла к роскоши; при мизерной помощи брата они смогли бы вести пристойное хозяйство.

– Я уже стара для этого! – улыбнулась Эмма. – Хорошо думать об этом, когда вся жизнь впереди, а мир кажется светлым и прекрасным. А мне пристало думать о душе и благе своих детей.

– Значит, Вы твёрдо решили посвятить себя миру? – упавшим голосом спросил священник; хорошо, что она этого не заметила!

– Миру? – удивилась вдова. – Я даже не помышляла об этом…

– Красота и добродетель принадлежит миру, – пояснил Бертран. Ему вдруг захотелось пить, и он залпом осушил кружку воды – он взял себе за правило, будучи дома, не вкушать ничего спиртного до обеда.

– Ах красота! Где она, моя красота? Вся осыпалась, святой отец, как те листья за окном. – Эмма провела рукой по лбу. – Да и к лучшему это, святой отец, – меньше соблазнов!

– Соблазн не в лице, а в душе, – заметил Бертран. – Чистая душа же украшается красотой.

Вдова пожала плечами. Ей нравились разговоры со священником, резонность его речей, то тепло, которое исходило от него и его дома. И она рвалась сюда из темноты и холода, царивших в Форрестере, чтобы получить глоток молчаливого дружеского участия.

Эмма никогда ни на что не жаловалась, в этом Бертран был прав, но ей это было не нужно – священник знал обо всех её бедах и утешал по мере своих сил и возможностей. И каждый раз, когда он говорил о справедливости Божьей, о том, что всем праведникам воздастся на небесах, по телу её разливалось спокойствие. Да, Бертран говорил то же, что и его предшественник, почти теми же словами, но только он мог заставить поверить в то, что обещанное блаженство существует, позволял почувствовать частичку божественной благодати.

Порой, замечая его печаль, ей хотелось, чтобы его полюбила хорошая достойная женщина, окружила бы теплом и заботой, мягко, ненавязчиво, но так надёжно. И, сидя сейчас в его доме, Эмма желала священнику счастья. Счастья быть любимым, ибо она знала, что это величайшее счастье на земле, и что самая величайшая трагедия – отсутствие любви. Это знала она, лишённая родительской опеки и заботы, потерявшая мужа и видевшая, как льнут к ней, любящей матери, даже чужие дети. Знала её сестра Элизабет, пошедшая на мученическую смерть ради чистого сердца человека, подарившего ей на несколько месяцев покой и блаженство. Так пусть же Господь не обделит и его, дарившего счастье другим, не обделит простым земным светом, освещающим душам путь после смерти!

– Верно ли, святой отец, что некоторые священники связывают себя узами брака? – осторожно спросила Эмма, пытаясь навести его на мысль о возможности женитьбы, чтобы он, при случае, не лишился посланной Богом благодати.

– Да, есть такие, – сдержанно ответил священник. – Но они нарушают обет.

– А их жёны из мирян?

Бертран кивнул. Он боялся произнести хоть слово, чтобы с языка не сорвалось вдруг признание или предложение руки и сердца. Как внезапно она об этом заговорила! Неужели почувствовала? Но он был осторожен, предельно осторожен… Нет, она ничего не знает, иначе бы не сидела напротив него с открытым взором, с лёгкостью не перевела бы разговор на Уитни. Она смотрит ему в глаза, ничего не скрывает, но зачем же она спросила?

А ей всего-то нужно было узнать, возможно ли для него её счастье.

Люси накрыла на стол.

– Дождь кончился, – сообщила она.

– Я пойду, – заторопилась Эмма. – Джоан заждалась меня…

– Подождите, поешьте, – удержал её хозяин. – Я провожу Вас.

– Не нужно, лишнее беспокойство…

Беспокойство… Да ведь это единственная возможность побыть с ней наедине, чтобы, запечатлев в сердце очередной её образ, заснуть и проснуться вместе с ним, вдохновлённым им, на одном дыхании сочинить и прочесть проповедь.

В доме священника она задержалась надолго, до темноты.

– Ой, сколько звёзд! – воскликнула Эмма, когда они вышли во двор. – И какие они красивые! И переливаются, словно драгоценные камни…

– Говорят, у них есть названия. – Бертран кивнул служанке, и та вышла им посветить.

– У каждой? – Она удивлённо посмотрела на него.

– Так утверждали латиняне. – Так как она пришла пешком, он усадил её на своего мула, закутал в свой самый тёплый плащ.

– А Вы знаете какую-нибудь звезду?

– Нет. Для меня они просто светила. Тёмные люди утверждают, будто бы по ним можно прочитать судьбу.

– Неужели? – Эмма по-новому взглянула на яркие точки на небосклоне, но священник поспешил умереть её пыл, предостеречь от ошибки.

– Это суть ересь. Если встретите предсказателя, знайте, что он заключил разговор с Дьяволом.

Священник осторожно сел позади Эммы и, сказав Люси, что вернётся к утренней проповеди, тронул поводья. Служанка отворила ворота и некоторое время провожала их, освящая масляной лампой разбитую дорогу, а потом вернулась в дом.

Вокруг была ночь, наполненная свежестью прошедшего дождя, запахом мокрой земли и прелых листьев. Бертран напряжённо всматривался в темноту, стараясь ещё издали заметить признаки возможной опасности, а Эмма, сидевшая боком к нему, думала о том, что такими праведниками, как отец Бертран, будет спасён мир. Она не замечала его кратких прикосновений, не замечала, как он время от времени сжимал её руку, не замечала его особой заботы и предупредительности, а он мечтал о той минуте, когда вместе с благословением, ему дозволено будет поцеловать её в лоб. А пока ему оставалось только отогревать своими ладонями её замёрзшие пальцы и жалеть, что эта прекрасная луна, выглянувшая из-за облаков, светит не для него.

* * *

Деревья оделись в бардовые уборы; пёстрый ковёр из листьев шуршал под ногами. Природа медленно увядала, но увядала торжественно, словно старая кокетка, красуясь богатыми яркими уборами. Пошли дожди; в глубоких рытвинах стояла жёлтая вода, на которой, словно кораблики, покачивались листья.

Дэсмонд и Жанна Норинстан по-прежнему жили каждый своей собственной жизнью: она в замке, он в его окрестностях. Несмотря на то, что брат просил везде и повсюду сопровождать его супругу, Дэсмонд целыми днями пропадал вне стен Уорша, так что графиня вынуждена была выезжать в сопровождении кузена. В прочем, это её ничуть не огорчало.

– Может, не нужно, кузина? – осторожно спросил Патрик, хлюпая ногами по навозно-соломенной жиже во дворе. – Погода – дрянь, Вам бы дома посидеть…

– Ты бы меня ещё в башне запер! – усмехнулась Жанна, выйдя на крыльцо. – Будь любезен, подведи сюда лошадь.

– Но дороги развезло, на них опасно, – продолжал настаивать племянник.

– Я не маленькая, сама знаю. Учти, я теряю терпение. – На ней было простое шерстяное дорожное платье и длинный плащ с капюшоном; на голове – белый, полностью скрывающий волосы платок под шапелем.

Патрик сдался. Ему не нравились тётины поездки, но в этом доме он не имел права голоса, да и её жених (юноша не был посвящён в тайну тётки), похоже, одобрял их. Разгребая ногами грязь, он подвёл к крыльцу иноходца.

– Ещё ближе. Вот так. А теперь дай мне руку. – При помощи двоюродного брата Жанна осторожно взобралась на спину лошади. – Ну, не стой столбом! Ты собираешься со мной ехать или нет?

Честно говоря, все эти поездки ей тоже не нравились, но они были необходимы для поддержания порядка. Правда, в последнее время выезжала она всё реже и уже не отваживалась уезжать далеко от Уорша. Сегодня Жанна хотела проверить, как засеяны на зиму ближайшие поля и, заодно, заехать в деревню, проведать детей Джуди. Собственно, она бы ими не заинтересовалась, если бы не болезнь, внезапно подкосившая малюток и заставившая служанку при первом известии о ней стремглав броситься к тётке на ночь глядя. С собой она везла травы, способные сделать лечение эффективнее.

Состояние полей её удовлетворило, и Жанна с чистой совестью отправилась в деревню.

Ей не приходилось бывать в крестьянских домах, если она куда-то заезжала, то к арендаторам, жившим отдельно от общины, и обстановка жилища неприятно поразила её.

– Жуткая дыра! – подумала графиня, пригнувшись, переступив порог. – И воняет, как в свинарнике! Как Джуди могла оставить здесь детей? Их нужно немедленно перевезти в замок; ничего удивительного, что бедняжки заболели в таком смраде!

– Сеньора, сеньора, радость-то какая! – Навстречу ей выбежала тётка Джуди и принялась наскоро подметать пол, расшвыривая по углам тряпки. Её лупоглазые дети сгрудились у стола, с ужасом взирая на таинственную госпожу, одного слова которой хватило бы, чтобы они остались без крова и средств к существованию.

– Что-то я не вижу в доме счастья! – усмехнулась Жанна. – Патрик, посмотри, есть здесь что-то чистое, на что бы я могла сесть.

Хозяйка цыкнула на детей, и те стремглав бросились обтирать рукавом чурбан перед очагом. Презрительно оглядев убогое сидение, графиня села.

– Сколько лет? – Она наугад указала на одного из мальчишек.

– Много, сеньора! Он за зиму до того, как матушка Ваша умерла, родился, – с готовностью ответить мать и, дав сыну затрещину, прошипела: – Поклонись сеньоре, увалень!

Мальчик неуклюже поклонился и тупо уставился на родительницу. Та толкнула его в сторону дверь: ступай, мол, работать, не мозоль глаза!

– А старшей девочке, той, что возится у очага?

– Она на годок постарше.

– Патрик, а не женить ли её на сыне плотника, чья жена прихватила чужую землю? Я слышала, у него семеро сыновей и ни одной дочки – пусть порадуется! – Заметив испуг на лице девочки, она добавила: – Но это мы после решим, а теперь я хотела бы знать, как поживают больные дети. Хорошо ли они содержатся?

– Отвратительно, – ответила из-за полотняной перегородки Джуди. – Она им молоко водой разбавляет. А уж на каком тряпье они спят, госпожа, Вы бы видели! И грязные, как черти!

– А зачем ты их тётке отдала? – парировала Жанна.

– Мне-то самой несподручно, а тут тётушка, родная кровь всё-таки. Я ведь, госпожа, ей и денег дала, чтоб за детишками следила…

– А я, что, не следила? – взвилась хозяйка. – Да я своему Джейми молока не додавала, всё твоя Рут высосала! И где теперь мой малыш? Схоронила его, госпожа, не первая зима могилке! А что до тряпья, то мои родные детки на таких перинах не спят!

– Посмотрим, что это за перины! – Графиня встала и резким движением отдернула залатанное грязное полотнище. Зрелище, открывшееся её глазам, превзошло все ожидания и только укрепило мысль о том, что детям здесь не место.

Возле покрытой козлиной шкурой скамьи на корточках сидела Джуди и поила молоком с мёдом Рут. Девочка – в каких-то обносках с чужого плеча, полинявших, давно потерявших цвет – кашляла и просила пить. Свободной рукой мать качала корзину с младенцем, свисавшую с потолка. Пахло сыростью и кошачьими испражнениями.

– Маленькому совсем плохо. – Джуди поставила миску на пол и приняла из рук госпожи мешочек с травами. – Вы уж извините, сеньора, я с ними останусь.

– Ни ты, ни твои дети здесь не останутся, – решительно заявила Жанна. – Я забираю вас с собой. Патрик, подожди, когда Джуди и её ребятишки будут готовы, и возвращайся с ними в Уорш. Я уеду сейчас и позабочусь, чтобы к их приезду Элсбет нагрела воды: обоих бы не помешало вымыть.

– Но не сейчас же, госпожа! – взмолилась служанка. – Их и так лихорадит, а тут Вы ещё в воду хотите их опустить…

– Для их же блага. Не хочешь мыть – не мой, но чтобы в таком виде твоя Рут не разгуливала по моему дому.

– Они, как мышки, будут сидеть, госпожа, – пообещала обрадованная Джуди и принялась сваливать в кучу нехитрые пожитки Рут (у маленького Адриана их вообще не было). Сеньора давно обещала взять к себе её девочку, теперь, наконец-то, она сдержит слово!

Выйдя на свежий воздух, Жанна долго не могла продышаться. Её тошнило от смрада, от кишащей вшами хозяйки и её годами не мытых детей с рыбьими глазами.

На берегу Северна, перед подъёмным мостом, ей встретилась группка из четырёх всадников во главе с юношей в шапероне. Сгрудившиеся вокруг него слуги горячо перепирались со стражниками.

– Что здесь происходит? – Жанна бесстрашно выехала вперёд. Она слышала, как позади неё звякнули вынимаемые боевые топоры, щёлкнули натянутые арбалеты. Ей нечего было бояться.

Юноша в шапероне обернулся; плащ распахнулся, обнажив длинное, доходившее почти до лодыжек сюрко. За поясом поблескивала рукоять охотничьего ножа.

– Баронесса Уоршел, это Вы? – радостно окликнул её высокий голос; в памяти графини он ассоциировался с голосом Мелисандры Гвуиллит. Но кто этот юноша? Её родственник? По голосу ему лет четырнадцать.

– Да это я, Мелисса, Мелисса Гвуиллит! Вы не узнаёте меня? – Одним движением юноша сорвал с головы шаперон, открыв взору длинные волосы, тщательно уложенные под сетку.

– Ничего не понимаю, – пробормотала Жанна. – Но зачем…

– Всё потом, у жарко натопленного камина, – улыбнулась Мелисса. – Признаюсь, я ужасно продрогла.

По знаку госпожи привратник опустил подъёмный мост.

– Ну и вонь! – Баронесса Гвуиллит (в замужестве, княгиня Гратхалдт) поморщилась от запаха палёной шерсти.

– Ничего особенного, просто я на время приютила нескольких ремесленников. – Жанна с помощью слуги сошла на крыльцо. – Думаю, мы без помех сможем поговорить наверху.

– Ничего не имею против. Надеюсь, там тепло?

– Позавчера топили.

Войдя внутрь, Мелисса сняла плащ и отдала служанке.

Жанна убедилась, что на её подруге мужская одежда, но пока не подала виду, что чем-то удивлена или огорчена: не следует давать слугам лишний повод для сплетен.

Когда хозяйка и гостья со всеми удобствами устроились наверху и все слуги были отосланы, хозяйка задала первый интересовавший её вопрос:

– Как Ваш отец мог отпустить Вас в такое неспокойное время?

– А он и не отпускал, – пожала плечами Мелисса. – Он ничего не знает, и дома меня ждёт отменная ругань, возможно, даже порка. Видите ли, нас с матерью отправили в замок к дядюшке.

– Но как Вы сюда попали?

– Сбежала. Сказалась больной, дождалась, пока все уйдут на службу, – и… Милая Жанна, я умирала со скуки, я не могла больше слушать бесконечные нравоучения тётки!

– Но Вам не следовало… Это неразумно, опасно; в конце концов, Вас накажут!

– Накажут, – спокойно согласилась гостья. – Уверена, дядя уже отправил гонца в Гвуиллит. Может, отец даже высечет меня, но это нестрашно. Он отходчив, к тому же, я быстро сумею загладить свою вину.

– А почему на Вас мужская одежда? – нахмурилась Жанна. – Уверена, Вашему отцу это тоже не понравится.

– Много шума из ничего! – рассмеялась Мелисса. – Я надела её, чтобы сойти за одного из дядюшкиных пажей. Будь я в женском наряде, меня бы не выпустили.

– Но это неприлично! Ношение мужской одежды – грешно. Господь создал женщину женщиной, а мужчину – мужчиной и велел каждому носить одежды своего пола. А Вы, поправ его законы, осмелились…

– Да знаю я! – недовольно прервала её гостья. – У меня есть платье. Я переоденусь и предстану перед отцом в подобающем виде. – Княгиня смиренно потупила глаза.

– Ваш поступок порочен. Во время поста Вам следует думать о покоянии, Вы же берете на душу еще один грех.

– У меня не было выхода, – пожала плечами Мелисса.

– Я не ожидала от Вас такого, – осуждающе покачала головой графиня. – Вы девушка из хорошей семьи, где чтят законы Божии…

– Женщина, – с улыбкой поправила её подруга. – И по-прежнему чту все заповеди. Я сознаю всю свою вину, весь свой грех и покаюсь в нём. Знаете, с тех пор, как я вернулась в родительский дом, жизнь стала невыносимой! Раньше, когда был жив мой князь, мне жилось гораздо лучше. Если бы я была мужчиной, меня не обручили бы с этим ничтожеством! Брат, наверняка, сам выберет себе невесту, а я вынуждена смириться с выбором отца.