Текст книги "Дама с единорогом (СИ)"

Автор книги: Ольга Романовская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 42 страниц)

Глава XX

Дорога узкой серой лентой вилась среди холмов, то взбираясь вверх, то спускаясь к подножьям. Весна подходила к концу, однако дни по-прежнему стояли пасмурные и прохладные.

Холмистая долина поросла колючим кустарником. Деревьев было мало, попадались они в основном в стороне от дороги и не вносили разнообразия в унылый пейзаж. На холмах шелестела прошлогодняя трава; между ними мелькала робкая новая зелень. Качались на ветру одинокие чахлые деревца.

Небо застилали молочно-серые облака, скрывая долгожданное весеннее солнце.

По дороге в полном вооружении (валлийцы могли устроить засаду в любом месте) вместе с небольшим отрядом (человек десять, не больше) ехал Артур Леменор. Он возвращался с важным донесением к графу Вулвергемптонскому, поэтому был особенно осторожен. Впрочем, в последнее время он всегда был осторожен.

Война начинала ему претить; будь его воля, баннерет предпочёл бы отсидеться где-нибудь вдалеке от неё, но деньги, деньги, деньги… Блеск «презренного металла» давно маячил в его глазах, отравляя сознание. К довершению всего Артур был молод, в нём ещё играла шальная мальчишеская кровь, а любимое занятие мальчишек – игра в войну. Она начинается в детстве с деревянных мечей, синяков и разбитых коленок, продолжается в виде замученных птичек и заканчивается тем, что подросший мальчик, не задумываясь, избивает до крови домашних и без жалости убивает загнанных для него диких зверей. Сначала зверей, а потом людей. Какая разница, кого убивать, если за этим не последует наказания, если другие одобрят тебя? А уж если убиваешь во имя веры Христовой, то убийство становится окончательно узаконенным.

Несмотря на богатый военный опыт, баннерет все ещё не растерял юношеского обаяния. Судьба была милостива к тем девушкам, которые провожали рыцаря печальными взглядами, и уберегла его от увечий и уродливых шрамов. Но с годами он всё же изменился: его лицо больше не напоминало лицо ангела, его черты всё чаще искажали высокомерие и презрения.

Он часто улыбался, шутил, тем самым со стороны производя впечатление приятного во всех отношениях человека. Но, к сожалению, впечатление было обманчивым. Баннерет был непостоянен и легко переходил от стоического спокойствия и приветливого благодушия к безрассудной ярости и жестокости.

Вечерело. Опасаясь валлийцев, Леменор в очередной раз послал своих людей на разведку. Взобравшись на один из холмов, Метью испуганно замахал руками:

– Валлийцы, валлийцы!

Наперерез им неожиданно выскочило человек двадцать, вооружённые боевыми топорами и ножами. Кимры?

– Кажись, это англичане удирают! – хохотнул один из них, высокий, мускулистый, в шерстяном алом пледе, лихо перекинутом через плечо. В сапогах – значит, не настоящий кимр, а житель приграничных земель. – Ба, да тут рыцарь! – присвистнул он. – Куда же Вы собрались, сэр? Невежливо уезжать, не поздоровавшись!

Валлийцы разразились дружным хохотом.

Артур молчал: ответить такому человеку было ниже его достоинства.

– Ишь, какой гордый! А мы вот сейчас подрежем Вашу гордость! В земле-то все будем равны, – лукаво подмигнул валлиец.

Раздался ещё один взрыв хохота.

Не вытерпев оскорблений, не думая о последствиях, Леменор выхватил из рук испуганного оруженосца копьё и метнул в обидчика. Оно пронзило его насквозь.

– Прочь с дороги, собаки! – Баннерет пустил коня галопом. Несколькими ударами меча он снес головы чересчур расхрабрившимся валлийцам и вырвался из окружения. Оглянувшись, Артур увидел, что валлийцы настроены решительно и, что внушало серьёзные опасения, теперь по численности они значительно превосходят его отряд: с холмов на дорогу быстро стекал тёмный людской ручеёк. Вступать с ними в бой было бесполезно, оставалось лишь одно – спасаться бегством. Несмотря на громкий девиз и юношескую гордость, баннерет так и поступил.

Началась стремительная изнурительная скачка по пересечённой местности под аккомпанемент бог знает где притаившихся лучников. К счастью, смертоносный дождь быстро иссяк, но стоил Артуру жизни пары солдат.

Валлийцы преследовали их с настойчивостью гончих, но потеряли отряд Леменора за очередным холмом, потонувшем в лёгком ночном тумане и густых зарослях дикой акации. Можно было немного передохнуть и осмотреться. Казалось, эти бесконечные, поросшими редким лесом холмы были необитаемы, но едва заметная струйка дыма на горизонте говорила, что это не так – там действительно оказалась деревня. Нигде не было слышно ни мычания коров, ни говора людей, хотя то здесь, то там мелькал серый дымок или скрипела дверь; изредка лениво лаяла собака.

Артур въехал в деревню и ещё раз оглянулся – преследователи действительно потеряли след. Немного успокоившись, он задумался о ночлеге.

Постоялого двора в деревне не оказалось, так что приходилось рассчитывать на гостеприимство местных жителей. Леменор выбрал для ночлега приземистую постройку, выгодно отличавшуюся от всех прочих. Во-первых, она была больше других, а, во-вторых, было в ней что-то солидное, некрестьянское. Заботливый хозяин тщательно выровнял стены и не поскупился пробить в фасадной стене два окошка. Крыша дома была в полной исправности; двор обнесён добротной оградой.

Перед окнами был разбит небольшой сад, защищённый зелёной изгородью.

Заглянув за забор, Гордон сообщил:

– Там лошади и какие-то люди. Лошади под седлом.

– Можешь описать этих людей?

– Люди, как люди. Их пятеро. Трое слуг, а кто двое других, трудно сказать.

– Что они делают?

– Разговаривают. Один держит под уздцы коня под тёмной попоной. Кажется, конь тоже темной масти, но точно из дорогих. Мне слезать?

Баннерет кивнул и задумался. Чей же конь стоял во дворе? Кто его хозяин? Свой или чужой? Жаль, что в темноте не видно гербовых знаков. Придётся на свой страх и риск послать туда кого-нибудь.

И тут из дома донеслись голоса. Сложно было понять, говорили ли на валлийском или на родном французском.

Леменор спешился, кинул поводья племяннику. Он хотел сам взглянуть, что за люди живут в этом доме, но передумал, услышав доносившуюся со двора валлийскую брань. Разумнее было бы уехать, но в Артуре заговорила авантюрная жилка: ему захотелось подслушать разговор и, по возможности, использовать его во вред врагу.

Внимательно осмотрев ограду, Леменор обнаружил лазейку: наверное, соседские мальчишки бегали в сад воровать яблоки. Велев ждать себя на окраине деревни, баннерет, оставив настороже Эдвина, залез в сад. Осторожно переходя от дерева к дереву, он дошёл до окна.

Разговор в доме возобновился. На его родном языке. Это озадачило Леменора, и он весь обратился в слух.

– Мне бы не деньги вам давать, а вешать надо, ублюдки! – При звуке этого голоса Артур вздрогнул и ухватился за меч. Голос был знакомый, но чей, он никак не мог понять. – Это в последний раз, слышишь! Держи своё подаяние и катись отсюда! – Что-то тяжёлое упало на пол; послышался звон монет.

– Мог бы и поосторожнее, Роу! – обиженно буркнул его собеседник.

– Ничего, соберёшь! Напился, как свинья… Это ты привёл в Лайдхем голоногих тварей?

– Нет, клянусь святым Давидом!

– Да хоть самим Господом Богом! Чтобы я хоть раз поверил одному из ваших ублюдков…

– Полегче, Роу!

– Что полегче? Может, ты мне воскресишь Монтегю? Да не будь ты моим родственником, давно бы гнил в земле!

На несколько минут воцарилось молчание, потом хлопнула дверь.

– А, это ты, Питер… Запомнил всё, что я тебе говорил?

– Да, Ваша милость. – Второй собеседник немного подкашливал. – Я исполню всё в точности, как Вы говорили.

– Хорошо, очень хорошо… Дэвид напишет для тебя письмецо, заберёшь его и отдашь, кому следует.

– Как будет угодно Вашей милости.

– Здесь был кто-нибудь из вустерского ополчения?

– Нет, Богом клянусь! А если и появится, то, будьте уверены, я ничего не скажу!

– Прекрасно. Я не забуду твою верность.

– Я Вам ещё нужен?

– Нет, ступай. И предупреди Дэвида, что он мне скоро понадобится.

Снова раздались шаркающие шаги и скрип затворяемой двери.

– А ведь он порядочная дрянь, а, Роу? – Из комнаты донеслись хриплый хохот и звук наливаемого в кружку эля (или иного крепкого напитка). – Выпьем за здоровье старины Ллевелина!

– Да пошёл ты к чёрту, Ид! И ты, и твой Ллевелин! Чтоб Вы оба подавились своей выпивкой, пожиратели сыра! Вместо того, чтобы напиваться до поросячьего визга, передал бы своим головорезам, чтобы они меня проводили.

– Что, боишься? – расхохотался валлиец. – Неужели ты так быстро превратился в трусливого сайса?

– Заткнись, Ид, а то я не посмотрю, что ты мне родственник…

– Кузен, между прочим.

– Двоюродный. А теперь, кузен, шли бы Вы отсюда. И позовите Дэвида.

Судя по всему, валлиец хотел остаться, но его неумолимый родственник выставил его за дверь. После этого в комнате на время воцарилась тишина. Наконец заговорил тот, кого Ид называл Роу:

– Ну, сделал, что я велел?

– Разумеется, Ваша милость, – ответил звонкий юношеский голос.

– Дай мне, я поставлю печать.

Тихо зашуршал пергамент.

– Вот что… Скажи Айдрису, что больше он не дождётся от меня даже кости. Передай ему…

– Роу, ты там наустикиваешь своего парня на славного Айдроса? – На сцене вновь возник «кузен Ид».

– Славного Айдроса? Ты, наверное, хотел сказать, на мерзавца Айдроса, чьи кости не расплавит даже адская смола? Клянусь святым Давидом, я не ожидал от него такой подлости и больше не намерен платить за его сомнительные услуги! Будь моя воля, я своими руками вздёрнул бы его во имя светлой памяти души Монтегю!

– Но, Роу, он же твой…

– А он вспомнил о том, что я его родственник, когда чуть не угробил меня у Лангхейма? Отныне никакой помощи с моей стороны! Хотя нет, одну услугу я ему всё же окажу. Де Борн, обесчестивший его сестру, сейчас в И***. Ради поруганной чести Райнон я сделаю так, чтобы он задержался там надолго. Но это всё. И, учти, я делаю это ради Райнон, а не ради ее паскудного братца. А теперь, Питер, собачьи потроха, потрудись проводить меня, я уезжаю!

В доме поднялась кутерьма; несколько раз хлопнула дверь. Громогласный голос подвыпившего Ида, икая, пожелал кузену доброго пути и был в цветастых выражениях послан к чёрту. Притаившись в тени дома, Артур видел, как со двора выехала группа всадников и быстро скрылась в ночи. Он не успел их разглядеть, но, судя по затеянной ими перебранке, не меньше половины из них были валлийцами.

Подождав немного, баннерет осторожно заглянул в окно, надеясь разглядеть хоть что-то сквозь мутный бычий пузырь. Ему повезло: окно было выставлено, и Артур беспрепятственно смог заглянуть внутрь.

В комнате никого не было. На столе, в нескольких футах от окна, лежал свёрнутый в трубочку пергамент. Изловчившись, баннерет достал его и рассмотрел: он был запечатан серо-красной печатью с леопардом – печатью графа Роланда Норинстана.

Ну, конечно, как он сразу не догадался! Ведь другое произношение имени Роланд – Роуланд! Отсюда и пресловутый кузен Роу! Да и голос, он десятки раз слышал этот голос, странно, что он сразу не догадался.

Услышав шаги, он быстро положил бумагу на место и поспешил ретироваться. Обругав себя за то, что отослал слуг так далеко, Леменор отыскал Эдвина и послал его за Метью.

Итак, Норинстан, служа короне, сочувствовал валлийцам и собирался отправить на тот свет одного из своих товарищей. Несколько путали карты безупречная репутация графа и общий тон разговора, но печать на пергаменте расставляла всё по своим местам. Кому был адресован тот документ, что было в нем? Но он был оставлен валлийцам, а, человек, поставивший на нём свою печать, не раз открыто признавался, что пользуется связями по ту сторону рва Оффы. И связи эти, несомненно, покоились на родственных узах.

В дальнейшем Артур пожалел о том, что не взял пергамент с собой, пока же он гадал, какую выгоду сможет из него извлечь.

Бывший оруженосец, ныне низведённый до статуса старшего слуги и конюшего, бойко поинтересовался:

– Ну, я пойду, переговорю с хозяином на счёт ночлега?

– Я не буду ночевать в этом доме, – процедил Леменор. Разумеется, ему хотелось вывести на чистую воду хозяина, мелкого валлийского пособника, но баннерет знал, что там засели валлийцы во главе с «кузеном Идом». Он, конечно, пьян, его люди, наверное, тоже, но их много, и деревню они знают, как свои пять пальцев.

– Ну, так я другой дом найду. Я, когда Вас ждал, присмотрел один домик; думаю, он Вам понравится, сеньор.

– Мы уезжаем.

– Как, на ночь глядя? Домик-то славный, а хозяйка вдова…

Метью никак не мог отказаться от мечты провести ночь в тепле, под крылышком какой-нибудь румяной крестьянки, поэтому отчаянно сопротивлялся странному желанию господина.

– У тебя одни бабы на уме! – усмехнулся Леменор.

– Ну, зачем Вам уезжать? – зевая, продолжал настаивать конюший. – Ночью ведь и ехать-то страшно!

– Сказано тебе, что мы здесь не останемся – значит, не останемся! – раздражённо бросил баннерет. – Иди, собери остальных, а то они, собаки, опять напьются!

– Как Вам угодно, сеньор, – тяжело вздохнул Метью и тихо спросил: – Может, всё-таки останемся, сеньор?

– Ступай, шельма! – шикнул на него баннерет и с опаской покосился на темный ряд домов. Интересно, сколько там ещё валлийцев?

На свой страх и риск путники уехали из деревни во враждебную ночную мглу.

Баннерет не переставал думать о том, что видел и слышал, но он всё ещё сомневался в том, как ему поступить.

Небо очистилось; тёмный бархат усыпали жемчужины звёзд. Мягкий свет луны серебрил вершины холмов. Крики неизвестной ночной птицы посреди тишины будил в душе непонятную тоску. Пахло прелым листом и дымом.

Но, несмотря на мнимое спокойствие ночи, на душе было неспокойно: за каждым кустом мерещились валлийцы.

– Как же это могло случиться? – размышлял Леменор. – Как же Роланд Норинстан мог опуститься до этого? Он, так ревностно служащий короне. Но я видел его печать, слышал его голос, его и его ублюдка-кузена. Интересно, кому адресовано письмо? Все эти намёки на родственные отношения, заботы чьей-то чести… И всё же, какой шанс! Если барон Уоршел узнает о сомнительных делах будущего зятя, ему это очень не понравится. Да и Осней не будет в восторге от того, что под его носом валлийцы беспрепятственно убивают его людей. Тогда-то, граф Норинстан, мы и посмотрим, кто из нас будет купаться в лучах славы!

Но подавать историю в таком виде Оснею было нельзя. Он снова стал думать, перебирая факты. Если потребуется, их нужно было исказить, преобразовать, не изменяя сути.

Итак, что ему известно? Норинстан обещал убить человека ради чести сестры своего осведомителя. Валлийского родственника. Роланд Норинстан встречался с валлийцами, вёл с ними дружеские беседы, оставил им какой-то документ, скрепленный своей печатью, и уехал под их охраной.

Таинственный осведомитель, возможно, тот самый человек, которому предназначался пергамент, Айдрис, заманил их в ловушку при Лайдхеме. А, может, они вместе с графом устроили эту ловушку, а валлийский знакомый Норинстана потом без его ведома изменил условия, решив избавиться от компаньона. Зачем? Из-за денег, конечно же! Денег Давида ап Граффуда.

Леменор со злорадством подумал, что теперь Сомерсет Осней не будет так слепо доверять графу Норинстану. Граф Вулвергемптонский во всем советовался с ним, будто Роланд Норинстан был чем-то лучше и умнее других. Советов же Артура Леменора Осней не слушал; для него баннерет был мальчиком на побегушках.

Но теперь все изменится, он станет правой рукой Оснея. Граф вспомнит о его былых заслугах и наконец оценит их по достоинству. А если представить дело, как измену, и довести его до ушей помазанника Божьего, баннерет будет вправе рассчитывать на награду гораздо большую, чем уважение Сомерсета Оснея.

Перебирая в памяти всё, связанное с графом Норинстаном, Леменор находил много странностей в его поведении, странностей, объяснявшихся его двуличием. Например, когда они пили за здоровье жертв «черного рыцаря», Роланд заторопился уйти и пить отказался. И тут его поразило странное стечение фактов: Вальтер Роданн был убит там, где сражались люди Норинстана, но Норинстан «черного рыцаря» не видел. Его брат видел, а он нет, более того, граф утверждал, что «черного рыцаря» не существует, опровергая показания многочисленных свидетелей.

– Какой подонок убил бедолагу Роданна? – Артур нахмурился. – Кому он встал поперек дороги? Кто бы он ни был, он тоже был предателем. Уж не граф ли это? А почему бы и нет, рога дьявола! Ну да, кровь Христова, это он, кто же ещё! Если не он, то кто?! Юный Вальтер был дружен с дядей, но никогда не испытывал особого почтения к графу Норинстану. Он, по своей горячности, часто спорил с ним, порой, не желая того, рушил его планы, мешал безгранично овладеть доверием Оснея, которого граф добился сейчас – словом, был костью в его горле. И Роланд его убил, попытавшись отвести от себя подозрения.

И баннерет заново начал сопоставлять известные ему факты; постепенно они выстраивались в строгую цепочку. Правда, для того, чтобы всё встало на «свои» места, Артуру додумывал те или иные факты или трактовал спорные моменты этого запутанного дела в пользу своей теории.

– Возле тела Роданна нашли обломок копья, вероятно, принадлежавшего убийце; на нём сохранился обрывок ткани с цветом герба. Но вот что это были за цвета? Возможно, золотой и чёрный? Это цвета Норинстана.

– И ко всему прочему, – продолжал цепочку размышлений баннерет, – я видел графа только в конце и в начале сражения. Этому может быть одно объяснение: он бросил своих людей на произвол судьбы ради своих богопротивных дел. Чёрт возьми, всё сходится! Но ладно, к дьяволу этого графа, – махнул рукой Леменор, – пора и о себе подумать. Нет ли поблизости какой-нибудь деревушки? Кажется, слева что-то чернеет.

Всадники свернули к небольшому селению. Там и решили переночевать.

Это была убогая деревушка с покосившимися соломенными крышами и кривыми домишками, но выбора не было.

Найдя дом почище, Метью переговорил с заспанным хозяином. Конечно, он тут же поспешил приготовить место для ночлега незваным гостям. Вскоре лошади были расседланы и привязаны под навесом, баннерет спал в доме, а слуги с хозяевами – на сеновале.

В отличие от баннерета Леменора граф Норинстан не побоялся ехать ночью, правда, на это у него были свои причины: во-первых, ему во что бы то ни стало надо было скорее вернуться в лагерь, во-вторых, его провожали люди кузена, а, в-третьих, неподалеку от деревни его поджидал собственный внушительный вооружённый отряд.

Мелькали придорожные кусты; в небе неторопливо плыла луна…

– Интересно, что подумает этот идиот, когда Питер шепнёт ему на ушко пару моих волшебных слов? – думал граф, сонно поглядывая на дорогу. – Небось, бросится собирать своих людей и с громкими криками «За свободный Кимру!» отправиться на поиски собственной смерти. Лживый пожиратель сыра, он решил, что я нарушу оммаж и с радостью пойду умирать за его проходимца Ллевелина. Видите ли, мой отец валлиец! Да будь я хоть трижды валлиец – никогда бы не пошёл против своего сюзерена! Если на то пошло, моя честь мне дороже всех родственников отца.

– Никогда бы не подумал, что дух предательства зарождается так быстро! – усмехнулся граф, стегнув перешедшую на шаг лошадь. – Оказывается, монфорский дух куда живучее, чем нам казалось. Хорошо, что хватило ума остаться под знамёнами короля. Но вот зачем его понесло в эти горы? Его не звали, мог бы спокойно греться у камелька и думать о душе, а не вспоминать свою бурную молодость. Что ж, если он сломает себе шею, на то воля Божья! А если вернется, то пусть благодарит меня, что я не донёс на него, хотя должен был бы. На его месте я был бы осторожнее в разговорах.

– А Уоршел-то в последнее время совсем распоясался, – Роланд нахмурился. – Мало того, что смеет сомневаться в королевской власти, так ещё грозит мне свадьбой Жанны со своим соседом. Ничего, я его образумлю! Пару недель на хлебе и воде в моём подземелье – и король получит назад свою заблудшую овечку. А если захочет пойти по стопам Монфора, я немедленно разорву помолвку и позабочусь о том, чтобы о его воззрениях узнал шериф. Но сначала нужно уладить дела с Идом и его семейкой. Как бы эти полоумные не подпалили мой замок, позабыв о родстве. Не мало ли я им дал? Они ведь за золото родную мать продадут!

Графу Норинстану действительно было за что упрекать барона Уоршела, и дело было вовсе не в его политических воззрениях. Опьянённый мыслью о почти состоявшемся родстве с влиятельным графом, Джеральд вёл себя с будущим зятем чересчур смело, даже фамильярно, чего Роланд не мог стерпеть. В отличие от Уоршела, он не забывал о своём титуле, королевских кровях своей матери и княжеских корнях своего отца и просто не мог допустить, чтобы какой-то провинциальный барон, которому посчастливилось породниться с известной графской семьёй, посмел говорить с ним неравных. Не забывал и намеревался положить этому конец.

* * *

Марта с растрёпанными волосами сидела на краю дороги, свесив ноги в канаву. Её некогда белый барбет самым безобразным образом сполз на плечи; подол котты из добротной шерстяной материи был запачкан грязью. А ведь некогда она так гордилась тем, что одета, как зажиточная горожанка, и кокетливо повязывала на шею косынку или хвост того же барбета.

Марта безо всякого аппетита жевала кусок хлеба и периодически поглядывала на дорогу покрасневшими от бессонницы глазами.

– Он должен здесь проехать, обязательно должен, – словно пытаясь убедить себя в правдивости своих слов, шептала молодая женщина. – Он увидит меня и поймёт, как плохо обошёлся со мной. Это родные велели ему так поступить со мной. Барон меня любит, очень любит и обязательно вернётся ко мне. Он не может бросить детей, ведь Мартин… Он, он такой славный, весь в отца! – Марта не выдержала и всхлипнула.

– Пусть, пусть он женится, – она в любовном исступлении целовала подаренное Фарденом простенькое колечко, – я ведь всегда знала, что никогда не буду его женой, но лишь бы он не прогонял меня! Да, он проедет мимо, увидит меня и заберёт с собой.

У неё в голове не укладывалось, что боготворимый ею Клиффорд Фарден может бросить её, как надоевшую игрушку; она была убеждена, что, несмотря ни на что, он будет любить её до конца жизни так же сильно, как и она его.

– Мы заедем за нашими детками и уедем далеко-далеко, – мечтала Марта. – Моё сердечко больше не будет трепетать за него, как тогда. Бог мой, как я боялась найти его среди убитых! Моего красивого, хорошего… Но его не убьют никогда, потому что его Марта будет днём и ночью молиться за его душеньку святому Адриану и святой Ирине.

Её всепоглощающая любовь готова была простить ему всё, даже их последнюю встречу.

Марта видела барона неделю назад. Он был не один, но это не остановило её. Она напоминала ему о былой любви, просила позволить ей стать его служанкой, а он… Он ударил её по лицу. Марта и не думала укорять его; она встала перед ним на колени, целовала его одежду… Барон рассердился, пнул её ногой в живот и послал ко всем чертям. Марта в молчаливой мольбе вытянулась перед ним на земле. Фарден за волосы поднял её на ноги и потащил к товарищам.

Они глумились над ней, смеялись над несчастной, с растрёпанными волосами распростершейся в кругу мучителей. Стоило Марте заикнуться о любви к Клиффорду, как тот бил её. А потом под громкое улюлюканье приятелей барон её выгнал.

Тогда она долго плакала, кляла свою горькую судьбу, но ни в чём, ни в чём его не обвиняла. Во всём виновата она, она сделала что-то не так, раз он прогнал её.

Марта не желала вспоминать об этом. Она завернула остатки хлеба в кусок грубой холщовой материи и привязала его к суковатой палке. Подняв с земли шерстяной платок, она перекинула ноги на дорогу, согнула их в коленях и обхватила руками. Борясь с дремотой, Марта напряжённо вглядывалась в сумерки, искренне веря в то, что Бог смилуется над ней.

Так она просидела всю ночь, но барон де Фарден по этой дороге не проехал.

* * *

– И чем эта скромная корова лучше меня? Серая мышь, ворона! – Мэрилин в сердцах пнула попавшийся под ногу горшок. Она никак не могла понять, почему Бертран предпочёл ей её тётку. Всё внутри неё клокотало от злости, бессильной злости, ведь высказать всё в лицо Эмме Форрестер она не могла: любовь к священнику была преступной. И девушка выжидала, ждала удобного случая, чтобы вновь попробовать завоевать сердце отца Бертрана.

Изнывая от тоски, Мэрилин бродила по комнатам, не зная, чем заняться. Шитьё и сбор трав опротивели ей, ведь то же самое делала Эмма. На кухне тоже была она, и Мэрилин ни за чтобы ни переступила её порог. Оставалось вышивание, но для этого нужны были дорогие нити, которых теперь было недостать.

Она бесцельно слонялась по замку и в тот день, когда услышала громкий голос матери, доносившийся из круглой комнаты в башне. Заинтересовавшись, Мэрилин поспешила туда и, притаившись за загородкой, слово в слово слышала весь разговор.

– Я сказала, что этой девчонке здесь не место, – сухо повторила баронесса Форрестер. – Я терпела её до тех пор, пока не началась война. Теперь наши расходы возросли, и мне придётся…

– Она Ваша внучка, сеньора, не забывайте об этом, – твёрдо возразила Эмма, обняв перепуганную Джоан за плечи. – Она не приживалка, она тоже Форрестер.

– Пусть так, но я не могу дать достойного приданого обеим девочкам, – продолжала настаивать баронесса. Плотно сжав тонкие губы, она с вызовом смотрела на невестку. – Надеюсь, Вы помните, что моя Мэрилин всё ещё ходит в девушках. Барон Дэллоуэй не возьмёт её без приданого.

– Но моя Джоан не претендует на приданое Мэрилин. Выделите ей долю из наследства моего мужа.

– Наследства Вашего мужа? Да будет Вам известно, дорогая моя, Ваш муж не оставил Вам ничего, кроме разграбленного пепелища. Впрочем, кажется, у него есть клочок земли на границе. Если хотите, попробуйте после стольких лет вступить во владение, – усмехнулась баронесса.

– Как же Вы жестокосердны, баронесса!

– Жестокосердна? Да Вам молиться на меня нужно! Я дала Вам кров, не позволила Вашим детям умереть с голоду; барон определил Вашего Гордона на военную службу, платит за обучение Вашего второго сына – и Вы ещё недовольны? Отец Бертран, разве это не чёрная неблагодарность?

– Боюсь, что нет, – спокойным, умиротворяющим голосом ответил священник. – Речь идёт о Ваших внуках, и всё, что Вы сделали, не милость, а Ваш долг. Думаю, Ваша невестка просит о такой малости, что грех отказать ей. Неужели Вы хотите выгнать бедную девочку в мир греха и соблазна?

– Вовсе нет, святой отец, – смутилась баронесса. – Я думала…

– Мир без доброго пастыря – вертеп разврата, – безапелляционно возразил Бертран. – Я настаиваю на том, чтобы Джоан Форрестер осталась здесь.

– Тогда в монастырь? – робко предложила баронесса. Священник, как и все прочие духовные лица, имел на неё определенное влияние, и идея отправить Джоан к кому-нибудь в обучение уже не казалась ей такой хорошей, как прежде. – Я позабочусь, чтобы её доля была внесена в срок.

– Джоан, хочешь ли ты стать Христовой невестой? – наклонившись к девочке, ласково спросил священник.

– Нет, – твёрдо ответила Джоан и прижалась к матери.

– А хочешь ли ты выйти замуж, Джоан?

– Хочу, сеньор, – по-детски простодушно ответила девочка.

– Не «сеньор», а «святой отец», – с улыбкой поправила её мать и с благодарностью посмотрела на Бертрана.

– Вот дело и решилось само собой, баронесса, – в свою очередь улыбнулся священник. – Иногда устами ребенка глаголет истина. Я позабочусь о том, чтобы Джоан взял в жёны добродетельный человек, и, в качестве свадебного подарка, дам за ней отрез шёлка.

Отрез шёлка – невиданное богатство и невиданная щедрость! Баронесса Форрестер даже потеряла дар речи, а, когда обрела его вновь, смогла лишь выдавить:

– Благодарю!

Мэрилин позеленела от зависти: в её приданом не было шёлка, а у этой Джоан будет целый отрез. И ещё она почти физически чувствовала те взгляды, которыми обменивались те двое, пока её мать осмысливала предложение священника.

Эмма вызвалась проводить отца Бертрана.

– Я в неоплатном долгу перед Вами! – прошептала она, когда они вместе вышли из комнаты. – Если бы не Вы, моя Джоан погибла бы!

– Но я ничего не сделал, сеньора, во всяком случае, того, за что меня следовало бы благодарить, – покачал головой священник. – Просто мне больно видеть, как в мире торжествует несправедливость.

Поймав его руку, Эмма благоговейно приложилась к ней. Бертран вздрогнул и отдёрнул руку, будто обжёгшись. Не удержавшись, он погладил Эмму по запястью и прошептал:

– Бог милостив!