Текст книги "Дама с единорогом (СИ)"

Автор книги: Ольга Романовская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 42 страниц)

– Знаешь, – Оливер посмотрел на крышу конюшни – ненавистное место, где властвовал Грегор, – это несправедливо. Я ничем не хуже него, только вот не дал Бог…

– Что несправедливо? И чего тебе Бог не дал?

– Несправедливо, что Грегор станет рыцарем, а я нет. Что все вечно будут вытирать об меня ноги, называть недоноском и выродком.

– Ну, и что? – хмыкнул Робин. – Я ведь тоже не стану. Судьба, брат, такая! Или ты хочешь, чтобы тебе шпоры отбили на навозной куче?

– Тоже мне, сравнил меня и себя! Твоя мать в хлеву забрюхатела, а моя – на перине. Я ведь не виллан, мне бы шпоры не отбили, кабы я умудрился их получить. Моя мать – благородная дама.

– Ну да, ты у нас благородный, а мать твоя – шлюха! – расхохотался стражник.

– Я тебе дам шлюху! – набросился на него с кулаками оруженосец. – Она, между прочим, не девкой была, а племянницей настоятеля монастыря.

– Ну, не горюй! Может, граф тебе родословную выправит и в рыцари произведёт.

– Да он и пальцем не пошевелит! Мать ведь меня бог весть от кого родила… Вот и выходит, что я благородный только с одного боку! – грустно улыбнулся Оливер.

– А с кого: правого или левого? – подкольнул его Робин.

– Да ну тебя!

– С левого, значит, бабы, они всегда с левого.

– Может, и к лучшему… Ведь, если поглядеть, у благородных жизнь не слаще. Их ведь тоже в чужой дом посылают, с детства перед каким-нибудь бароном хвостом махать, забавлять его жену и детишек… Хоть убей, не могу представить, чтобы милорд чистил лошадей и прислуживал за столом!

– Вот ещё выдумал! Граф с самого рождения сеньор. Такие, как он, никому пятки не лижут! А что до конюшни, то можно и лошадей чистить, чтобы потом сапогом другим по рылу бить.

– Как ты думаешь, а я бы сумел овладеть семью искусствами? – не унимался оруженосец.

– Чем-чем?

– Ну, тем, что рыцарю знать положено. Я ведь, – похвастался он, – с грехом пополам целых три усвоил. А будь я пажом, все, наверное, знал…

– А на какой черт они тебе?

– Да просто… А после пажа стал бы оруженосцем, получил серебряные шпоры…

– Серебряные шпоры? – хмыкнул стражник. – Твои-то где? Пропил, что ли?

– Нет их у меня, – вздохнул Оливер. – Да и не все, наверное, получают. А таким, как я, и подавно не дают. Я ведь не так, как все, оруженосцем стал… Знаешь ведь, что у графа только третий год служу. До меня у него настоящий оруженосец был, с обоих боков благородный. Я его видел: смазливый такой, высокомерный. Томасом звали. Прослужил он годик пажом, потом стал оруженосцем. Но до чего ж у него был вздорный характер! Милорд его терпел-терпел, а потом не выдержал и выставил вон. Да как выставил! Среди бела дня, чуть ли не пинками!

– Ну а ты-то как оруженосцем стал?

– Да случайно! Когда я родился, мне после рассказывали, дед меня утопить хотел, а потом передумал, на воспитание слуге отдал. Потом этот слуга повздорил с дедом, уехал и меня с собой прихватил – всё равно я там хуже собаки жил. Долго мы с ним мыкались, а потом прижились в Орлейне. Мой воспитатель ладил с лошадьми, а конюху тогда как раз нужен был помощник – вот его и взяли. И меня тоже – думали ведь, что я его сын. А потом этот Яков показал печатку – её мать дала её перед отъездом. Ко мне стали присматриваться, в господские покои пустили, начали обучать всякой всячине… А потом как-то раз я возвращался из таверны и повстречал лихих людей. Я по молодости и не подумал драпать, да и хмель в голове гулял… В общем, прикончил я парочку, вроде, священника какого-то спас, протрезвел и дал дёру. Наутро сеньор об этом узнал, похвалил за храбрость (ему ведь не сказали, что я был под мухой) и сделал оруженосцем. Эх, не будь я бастардом, может, был бы теперь рыцарем…

– Был бы, если бы 30 фунтов в год имел. А так, будь ты хоть семи пядей во лбу, сидел бы в придорожной канаве и ножичком по глоткам чиркал. Кто тебе, дурак набитый, сказал, что раньше господа лошадей чистили? Они, если и были пажами, то не при сеньорах, а при их жёнах, – рассмеялся стражник. – А ты и уши развесил!

– Вот ты тут все о господах говоришь, жалеешь их, – продолжал он, – а о нас и не вспомнишь. Нам ведь в стократ тяжелее, мы же для сеньоров падаль… Сколько нас порезали, порубили – и не считал никто! Да и кто считать-то станет? Повезло тому, на ком в бою окажется капелина, так хоть можно попытаться душу Богу не отдать. А я? Случись что, быстро копыта отброшу…

– Так купи себе капелину и не причитай, как баба!

– Это я баба? Да я вот этими руками зверей давил – а ты баба… Купи… Легко тебе говорить, при деньгах то!

– Ладно, кончай! Все уши прожужжал своей капелиной! Рассказал бы что-нибудь занятное.

– О рыцарях и дамах, что ли? Знаю я, любишь ты слушать у камелька об их житье-бытье. Что, рыцарем стать мечтаешь, благородным себя мнишь? Очухайся! Ты есть и будешь слуга, хоть ты и кичишься своей матерью. Что, не так, что ли?

– Так, – печально протянул Оливер.

– Э, да ты совсем раскис! Эля хочешь? – неожиданно предложил он. – У меня тут немного припрятано.

– Нет, пожалуй. Я лучше пойду.

Оруженосец начал медленно спускаться вниз. Несмотря на незавидное происхождение и кучу тумаков, щедро раздаваемых судьбой, он вырос мечтателем. Когда Оливер был моложе, он любил ночью забираться на сеновал и раздумывать о том, что было бы, если бы… Но, как известно, «бы» не бывает, поэтому Оливер так и оставался Оливером, а не сэром Оливером. Тем не менее, он частенько тайком подслушивал разговоры сеньоров и нередко ставил себя на их место. Но, несмотря на восхищение рыцарством вообще, Оливер не скупился на презрительные шуточки в адрес сеньоров. Правда, был один человек, о котором он даже боялся подумать дурно; он одновременно боялся и искренне уважал его, испытывая необъятное чувство благодарности за то, что тот, не взирая на то, что Оливер был безродным бастардом, возвёл его в почётную должность оруженосца. Этот человек был графом Роландом Норинстаном. Неожиданное повышение до статуса оруженосца лишь укрепило это странное, но вполне понятное для слуг и тех, кто в силу обстоятельств, жил и мыслил, как они, чувство подобострастного уважения, основанного на привычке подчиняться, заниженной самооценке и страхе. Но именно из этого неестественного уважения проистекала бескорыстная преданность к сеньору.

Оливер и Робин часто встречались за кружечкой эля на кухне или вели жаркие споры на деревянной галерее во время дежурств Робина. В день возвращения графа Норинстана они снова разгорячено мерили шагами смотровую галерею и так увлеклись, что не сразу услышали звук рога. Первым опомнился стражник.

– Сеньор вернулся, – он посмотрел вниз. – Иди, встреть его.

Робин угрюмо проводил глазами перепрыгивавшего через ступеньки оруженосца и в полголоса выругался. Хоть бы он ногу себе сломал, чёртов сын! Стражник осёкся – всё же нехорошо желать людям зла. Но он всегда завидовал ему, пустоголовому парню, глупому мечтателю и завсегдатаю кабачков, по воле случая, обошедшего его по социальной лестнице. Ведь, если разобраться, на месте Оливера вполне мог оказаться он, Робин; к тому же, это было бы справедливо. Но его мать не была дворянкой, и граф не замечал ни его храбрости, ни его верности. Робин терпел, но втайне надеялся на то, что когда-нибудь сможет похвастаться звонкой монетой перед румяными девушками.

Он посмотрел вниз и с горькой усмешкой подметил:

– Сеньоры всегда слепы!

Робин с рождения служил Норинстанам, но, несмотря на все свои старания, так и не смог заслужить похвалы. Наблюдая за тем, как вертопрах Оливер крутится вокруг графа, он лишь хмурился, стараясь убедить себя в том, что его время ещё придёт. Но обида на сеньора постепенно росла, словно снежный ком; в его сердце закрадывался червь сомнения в том, что от Норинстана вообще можно ожидать справедливой награды по заслугам. Былая безоговорочная преданность постепенно исчезала, и с каждым днём Робин всё чаще задумывался над тем, стоит ли ему рисковать своей жизнью ради лишней кружки эля, ради человека, который не замечает и, более того, скорее всего, глубоко презирает его.

* * *

Робин выпил уже не первую кружку эля и пребывал в таком состоянии, когда человек уже не способен адекватно оценивать свои действия и близок к тому, чтобы захрапеть под каким-нибудь столом.

Обведя комнату мутным пьяным взором, стражник заметил Оливера, только что вошедшего в кухню с улицы.

– Хочешь чего-нибудь, Оливер? – подскочила к нему румяная кухарка. Она уже давно безуспешно строила оруженосцу глазки и вилась возле него, словно муха возле варенья. Все знали об этом, Робин тоже знал и даже временами посмеивался над слишком услужливой кухаркой.

Стражник проследил глазами за Оливером. Тот сел за стол почти напротив него и, снисходительно похлопав кухарку по заднему месту, потянулся за куском холодной баранины.

Робин впал в состояние полудрёмы, склонив голову над недопитой кружкой эля. Внезапно он вздрогнул и пристально уставился на оруженосца.

– И, знаешь, милая моя Кити, – долетел до него обрывок фразы Оливера, – я не испугался. Схватил я рогатину и, изловчившись, воткнул её прямо ему между глаз. А кабан-то был здоровенный!

– Брешешь – глухо пробормотал Робин.

– Что? – вздрогнул оруженосец и убрал руку с округлого бедра кухарки.

– Не мог ты убить кабана. Ты трус.

– Я трус? – улыбка медленно исчезла с его лица.

Стражник кивнул и, указав пальцем на Оливера, громко сказал, обращаясь ко всем присутствующим:

– На той неделе я сам видел, как мельник ни за что ни про что избил его, а он даже слова ему не сказал. Не сойти мне с этого места, коли я вру! Трус он, своей тени боится.

– Не бил меня мельник, вот ещё выдумал! – Оруженосец насупился и огляделся, желая найти в ком-нибудь поддержку. Но слуги, похоже, были склонны верить Робину, а не ему.

– Смотрите, он и хвост поджал! – присовокупив крепкое словцо, крикнул Робин и, шатаясь, встал из-за стола. – У меня давно руки чешутся проучить тебя. И деньги ему, и девочки ему! А мне что? Я ведь ради графа жизни не жалел, а он убил по пьяни человека – и оруженосец! А вот мы сейчас проверим, какой он у нас храбрец!

Он расхохотался прямо ему в лицо. Оливер побледнел, схватил со стола глиняную кружку и запустил ею в обидчика…

Граф спустился в большой зал и недовольно посмотрел на двух провинившихся слуг, понуро склонив головы, стоявших на коленях перед его креслом. Выглядели они неважно – лицо каждого хранило следы вчерашней драки – и, похоже, раскаивались в содеянном.

Норинстан откинулся на спинку кресла и с подчёркнутым безразличием в голосе спросил:

– Ну, и кто из вас это начал?

Оливер и Робин молчали. Роланд нахмурился и смерил их гневным взглядом:

– Говорите, не то хуже будет.

– Это Робин, милорд! – испуганно пробормотал оруженосец и, внезапно набравшись храбрости, поднял голову. – Он посмел худо отозваться обо мне, Вашем оруженосце и верном слуге, назвав меня трусом. Но ведь он, милорд, таким образом, задел и Вашу честь, посмев подвергнуть сомнению справедливость Вашего выбора. А, как всем известно, мудрость Ваша неоспорима, и сомнения в ней – тяжкий грех…

– Хватит! – резко оборвал поток его красноречия Норинстан. – Приговариваю твоего дружка к двадцати пяти ударам плетью. После пусть его подержат на солнышке до вечерни, чтобы хмель выветрился. А тебя, Оливер, присуждаю к семи крученым ударам плетьми.

– Меня плетьми? За что, милорд? – обиженно взвился оруженосец. – Я ведь дворянин, хоть и ненаследственный, и не позволю…

– Запомни, Оливер, – Роланд говорил медленно, всем своим видом выражая угрозу, – носить ли тебе меч, быть ли тебе дворянином, решать только мне. Ты, не помнящий имени своей матери, смеешь дерзить мне и ровнять себя со мной, чьи предки прославились в боях, когда твои и не думали рождаться?

– Вовсе нет, милорд, я не дерзаю сравнивать Вас со мной, но, происходя из рода Солсбери, я вправе требовать от Вас справедливости.

– Советую тебе забыть род твоей матери, он не принесёт тебе рыцарских шпор. И знаешь, почему? Потому что твой отец – конюх. Ты разозлил меня и за свой длинный язык отправишься в гости к крысам. Надеюсь это не ущемит твоего достоинства, – усмехнулся Норинстан. – А теперь пошли прочь. Оба!

Покончив с утомительной процедурой суда, граф ушел к себе. Размышляя над тем, как вернуть хорошее расположение духа, он послал Идваля за ловчим: Норинстан давно понял, что лучшее средство от хандры – единоборство с диким зверем, и он решил побаловать себя охотой на «чёрного зверя». Конечно, можно было взять любимого сокола и потравить с ним уток, но у него было не то настроение.

– На кого хочет охотиться сеньор граф? – Ловчий расплылся в подобострастной улыбке. – На оленя, зайца, кабана?

– На зайца охоться сам вместе со своими дружками! – нахмурился Роланд. – На кабана, конечно. И потрудись устроить всё честь по чести.

Слуга поклонился и поспешил заняться делом: он слишком хорошо знал нрав господина и то, что сейчас промедление смерти подобно. Так как своё дело ловчий знал великолепно, уже назавтра граф сел в седло и в сопровождении двух оруженосцев (Оливер по-прежнему был в опале), поскакал во главе кавалькады охотников.

Загоняли кабана. Собаки чуяли зверя и с хриплым лаем рвались вперёд. Один из следопытов радостно сообщил, что обнаружил следы кабана.

– Прекрасно! Похоже, Берта, для тебя сегодня будет работа, – граф похлопал по бокам свою любимую ищейку и, что-то прошептав ей на ухо, спустил. Оправдав его ожидания, она быстро взяла след и привела охотников к развороченной куче листьев. Сверкнули маленькие глазки; кабан с визгом выскочил из укрытия и чуть не вспорол брюхо ищейке. Зверь оказался на редкость крупным и сильным; без труда скинув с себя собак, он ринулся прочь, к полям.

Охотники рассыпались по лесу, стараясь не потерять удаляющийся лай собак; то здесь, то там раздавался гулкий голос охотничьего рога.

Проклиная кустарник и всех собак на свете, Роланд поскакал наперерез, полагая, что зверь побежит к тому месту, где был вскормлен. Граф не ошибся: кабан выскочил ему навстречу, такой огромный и ужасный, что даже приученный к охоте конь испугался. Дико захрапев, он вздыбился, чуть не сбросив седока, и понёс. Разъярённый укусами собак зверь бросился за ним. Но Норинстан был слишком умелым всадником, чтобы не суметь укротить коня. Развернув лошадь, граф подпустил кабана ближе, на предельно близкое расстояние, и вонзил ему в сердце рогатину. Из раны хлынула кровь; животное пошатнулось, упало, несколько раз содрогнулось и затихло. Соскочив с коня, граф отогнал от зверя собак и на всякий случай надрезал ему горло – теперь-то он точно был мёртв.

Протрубив в рог, Норинстан подозвал к себе остальных охотников. Оставив тушу кабана слугам, Роланд повернул к замку: охота была для него лишь способом избавиться от мрачных мыслей. Оруженосцы проводили его восхищёнными взглядами, дав себе слово стать такими же храбрецами.

Глава IX

Джуди возвращалась в Уорш; в руках у неё был кувшин с водой. Дорога была привычной: вот уже который месяц она ходила в один из оврагов по узкой тропинке, вившейся между полей, и возвращалась в замок по дороге. Собственно, будь её воля, служанка подремала бы ещё часок, но баронессе нужна была вода для умывания, и, ещё в предрассветных сумерках, Джуди нехотя сползала с постели, брала кувшин и шла к ключу.

Несмотря на раннее утро, солнце успело немного прогреть воздух, и девушка искренне радовалось тому, что наконец-то может снять тёплый колючий платок. Джуди кокетливо повязала его на плечи и, тщательно расправив мохнатые концы, бросила довольный взгляд на своё отражение в кувшине. Сон прошёл, и она бодро шагала вдоль просёлочной дороги. С одной стороны тянулся перелесок, с другой – поля.

Джуди остановилась, чтобы немного передохнуть, и поставила кувшин на землю. Сняв поношенный башмак, она вытряхнула из него камушек и с грустной улыбкой подметила, что долго её обувка не протянет. Впрочем, этого и следовало ожидать: ходила она много, а башмаки – дрянь. Подарил бы кто новые прочные ботинки к Рождеству!

Размышления о состоянии обуви напомнили ей о том, что в тайничке у соломенного матраса спрятана мечта многих крестьянских девушек (неразумная и совершенно бесполезная) – полусапожки мягкой козьей кожи, немного поношенные, но всё ещё способные вызвать зависть. Делались они, конечно, не для ног служанки: некогда их носила сама Беатрис Уоршел. Боже, какие у неё были ножки! Джуди как-то довелось присутствовать при туалете покойной сеньоры (а уж одевалась она всегда тщательно, как и подобает дочери близкого родственника нынешнего графа Корнуолла) и видеть…

Полусапожки, бережно хранимые Джуди, когда-то были подарены госпожой её матери. Сама она, как в своё время её родительница, хотела как-то выделиться из толпы безликих слуг. Желание это появилось у неё с раннего детства, с того самого дня, когда она впервые столкнулась с миром господ. Он манил её своим блеском, мнимым спокойствием и безмятежностью.

Джуди родилась в Уорше, в одном из тех душных сырых углов, где всё затянуты паутиной, с потолка падают клопы, а пол всегда завален тряпьём. Кто её отец, девушка не знала, да, пожалуй, и её мать не смогла бы с уверенностью ответить на этот вопрос, хотя Перрин (так звали её мать) не была гулящей девушкой, скорее, наоборот – она каждую неделю ходила в церковь, усердно молилась и, как могла, помогала родителям в деревне; тут всё произошло против её воли. Возвращаясь как-то из приходской церкви, Беатрис Уоршел заметила хорошенькую Перрин и взяла её к себе служанкой. До неопытной наивной девушки с длинными тяжёлыми косами нашлось много охотников – оруженосцам, пажам, солдатам и прочей челяди скучно вечерами, а старые служанки давно надоели. Перрин на судьбу не жаловалась, а свою жизнь называла счастливой.

В прочем, если счастье было в этом, дочь давно перещеголяла мать: на неё засматривался барон, только Джуди не спешила порхнуть под его крылышко. «От такой любви прибытка мало, зато приплода много», – шутила она. Нет, не об этом она мечтала. Ей хотелось заправлять всеми делами в замке и, делая вид, что угождает госпоже, жить в своё удовольствие. Но для этого нужна была кроткая, податливая сеньора, а у баронессы Уоршел был совсем не тот характер.

Утреннюю тишину нарушил стук копыт. Служанка обернулась и увидела всадника, судя по всему, направлявшегося к Уоршу.

– И кого это чёрт принёс в такую рань! – недовольно пробормотала Джуди и благоразумно отошла к придорожной канаве.

Когда всадник подъехал ближе, девушка с удивлением признала в нём Метью. Оруженосец Леменора забавно поклонился своей подружке, словно знатной даме, да так низко, что чуть не разбил лоб о луку седла. Джуди рассмеялась; он улыбнулся.

– Прекрасный денёк для прогулки, – сказал Метью, поравнявшись с ней. – Только вот рановато.

– Рановато, – поддакнула служанка и наигранно вздохнула.

– Знаешь, я рад, что повстречал тебя здесь.

– Я, в общем-то, тоже. А что ты тут делаешь, да ещё верхами?

– Я-то? Еду в Леменор. Вот, решил тебя повидать и свернул с дороги. Сеньор дал мне поручение к Его милости графу Вулвергемптонскому, и я с честью его выполнил: отвёз письмецо, получил другое с парой тумаков в придачу.

– Здоров ли твой сеньор? – Она спросила это скорее из приличия, нежели из интереса.

– Здоров, хвала Господу! А почему мы так давно ничего не слышали о твоей госпоже? Сеньор очень беспокоится.

Конечно, ей было обидно оттого, что Метью заговорил о баронессе Уоршел, а не о ней, но она решила пока ничем не показывать своего недовольства.

– Хозяйка сидит под замком после того, как отказала графу Норинстану. Бедная моя госпожа! – Вздохнула девушка. Сложно сказать, был ли этот возглас искренним или притворным.

– Да уж, ей не позавидуешь! А ты-то как, Джуди?

– Сижу при госпоже, судачу на кухне, слежу за тем, чтоб всякие благородные старые козлы не щипали меня по углам. – Девушка улыбнулась и лукаво посмотрела на него: – А ты чем занимался, дружок?

– Да так… Всё больше по хозяйству. А этот старый козёл тебя не слишком задирает? – нахмурившись, спросил Метью.

– Кто? Барон-то? Да ему без лестницы и на лошадь не влезть, не то, что на девушку!

Оруженосец успокоился. По крайней мере, один из этих благородных не попортит кровь его деткам. Знаем мы, какие после их забав дети рождаются!

– Я тут недавно повстречала одного торговца, – вспомнил Метью, – так он много чего порассказал о графе Норинстане. Важная птица!

– А зачем же этот граф сюда приехал? – Служанка навострила ушки, чтобы во всех подробностях пересказать всё госпоже.

– Не знаю. А ещё мне рассказывали, что он знатный охотник и каждую неделю загоняет по кабану.

– То, что он охотник, мы уже смекнули. – Она была раздосадована ответом.

Мул Метью переминался с ноги на ногу. Оруженосец больно лягнул его. Мул взбрыкнул и дёрнулся в сторону. Обругав его, Метью некоторое время молча смотрел на небо; девушке это не понравилось. Такого пренебрежительного отношения к себе она не могла простить.

– Эй, Метью, что ты нашёл хорошего на небе? – недовольно спросила служанка и тут же сделала вывод: – Э, да ты от меня отделаться хочешь! Молчишь, как истукан… Думаешь, что я уйду? Не дождёшься!

Она не на шутку разошлась и почти кричала:

– Я, что, ни одного доброго словечка не заслужила, считаешь меня деревенской дурой, новую себе завёл? Так знай, что если ты сейчас же на меня не глянешь, то можешь сюда больше не возвращаться!

– Да ну вас, женщин, к черту! – возмутился оруженосец, вскользь посмотрев на сердитую подружку. – Кудахтаете много. Не посмотришь на вас – так, значит, не любишь? И что я в тебе нашёл? Наша Дебора, умница да лапушка: слова поперёк не скажет и смотрит всегда ласково. А уж коли к ней прижмешься, так взыграет, что обо всем на свете забудешь!

Он даже причмокнул языком, чтобы показать, какая сладкая эта Дебора.

– Ах ты, плут, обманщик, свинья! – Гневу Джуди не было предела. – Чтоб тебе, чёртову отродью, житья ни на земле, ни на небе не было! Так ты, хвост поросячий, обманывал меня!

– Только вот что я тебе скажу: если говорить всю правду, как на исповеди, то мне больше по душе наш Безил, – на едином дыхании выпалила она.

– Не верю!

– Почему это-то? – Гнев её немного поостыл.

– Любишь ты меня, а всё это сгоряча сказала.

– Больно ты самоуверен, как петух, только из петуха рано или поздно суп сварят. Уж не думаешь ли ты, что я супружницей твоей стану? Ты там без меня девок тискаешь, а я, как проклятая, верчусь, света божьего не вижу…

Она подбоченилась и исподлобья с вызовом, посмотрела на него.

– А как же, станешь. – Метью не обратил внимания на эту выходку: он догадывался, что её недовольство притворно.

– Нет у тебя ничего с этой Деборой. Может, раз с ней спьяну повалялся – и все. Да и этого не было, ты просто так похвалялся. Так или нет? – с надеждой спросила Джуди; её беспричинный гнев остыл.

– Больно нужна она мне! Больше всего на свете мне нравиться курочка по имени Джуди.

Он подъехал к ней, наклонился и попытался чмокнуть в губы, но девушка выскользнула из его рук, словно угорь, и притворно сердито погрозила ему пальчиком.

– Надеюсь, что ты мне не врёшь. А то с вас, мужчин, станется, – забавно надув губки, сказала она и поинтересовалась: – А что это у тебя за пазухой? Вроде что-то блестящее.

Она подошла поближе и хотела посмотреть – Метью не дал.

– Метью, что там?

– Да нет там ничего, кроме письма сеньору. – Он занервничал и помедлил с ответом. – Я же тебе о нём говорил.

– Говорил. Только я не слепая и ясно вижу какую-то тряпицу.

– Тряпицу? Что-то не пойму, о чём ты говоришь.

– А вот о чём, – служанка ловко вытащила у него небольшой свёрток. – Ну, теперь-то видишь?

– Да, действительно, тряпица какая-то, – изобразил удивление Метью.

– И что же в ней?

– Понятия не имею.

– Метью!

– Ох, позабыл я что-то!

Девушка проворно развернула тряпку и вытащила из неё серебряный крестик; лицо её тут же потемнело.

– Такие только у господ бывают, – процедила она. – А ну-ка признавайся, у кого украл!

– Ты в своём уме, Джуди?! Что бы я – и украл?

– С тебя станется! Иначе как он у тебя оказался?

Она могла простить ему всё, почти всё, кроме измены и грубого, ничем не оправданного воровства. Одно дело – украсть остатки материи от нового платья госпожи, а совсем другое – обчистить её шкатулку.

– Ну, графский слуга попросил передать его одной девчонке. Ой, нет! Это крошка Мэгги дала мне его для одного малого.

Он мысленно упрекал себя за то, что так плохо спрятал крестик. Все его беды от собственной беспечности!

– Совсем запутался ты, Метью, с головой себя выдал! – Сама не зная, почему, Джуди торжествовала. – Так где же ты его взял? Скажи уж, я не выдам.

– Да я ведь уже сказал тебе, что у Мэгги! Очень уж она меня просила передать его одному грамотею – бедняжке хотелось подарить ему что-нибудь на память.

У Джуди было каменное лицо; в её глазах ясно читалось, что она не верит ни одному его слову. Она отошла на шаг и с чувством лёгкого презрения сказала:

– Ни стыда у тебя, ни совести! Чужое взять – и изображать из себя святошу!

– Но я ничего не крал! – возмутился Метью, но служанка его не слушала. Она продолжала обвинять его в воровстве; упрёки нескончаемым потоком лились из её рта.

– Ладно, если б ты только вором был, а ты… Мало тебе одной зазнобы, так ты ещё одну завёл и вещи для неё таскаешь! Не отпирайся, эта Мэгги – твоя подружка. Подлец ты, Метью, каких ещё свет не видывал! И как я могла связаться с таким?

– Видит Бог, не крал я этот крест!

– Не ври мне! Ты его стянул.

– Хочешь, докажу, что я не вор?

– Докажи!

– Дай-ка мне крестик.

Джуди протянула оруженосцу свёрток и ещё раз с укором взглянула ему в глаза.

– Вот те крест, я эту девку знать не знал до новой луны, и не стал бы я для неё вещи красть!

– Ох, не верю я тебе!

– Всеми святыми клянусь! Я чужого отродясь не брал, у нас это каждый знает.

– Я не спрашивала.

– Чтоб мне провалиться на этом месте, не видать моей душе спасения, если я вру!

– Ладно, убедил, плут, – нехотя согласилась с его сомнительными доводами служанка.

Оруженосец нагнулся и поцеловал подругу в губы.

– Сладкие они у тебя, и ты, наверное, сладкая! – прошептал он.

Метью вздохнул, спешился и тихо спросил:

– Как думаешь, трава просохла?

Девушка зарделась, как мак, и отошла к обочине.

– Да ладно тебе, я парень что надо, не то, что барон! – Оруженосец смело шагнул к ней, стащил платок с плеч, начал возиться с одеждой. – Наилучшим образом всё сделаю!

– Да не хочу я, отстань! – Она оттолкнула его. – Больно вы, парни, прыткие!

– Что, не нравлюсь я тебе?

– Нравишься.

– Тогда чего?

– Нельзя ведь, грех это.

– Да мы с тобой немного погрешим, Бог и не заметит. – Он крепко прижал её к себе.

– Перестань, Метью, пора мне! – слабо сопротивлялась служанка.

Вместо ответа оруженосец ловко повалил её на траву.

– Эй, с кувшином поосторожнее – прольёшь! – прикрикнула Джуди и ударила его кулачками. – Небось, я эту рубашку не для того берегла, чтоб ты её порвал! Умерь свой пыл, петушок!

– Говорливая ты у меня! – Метью наконец-то стянул с её груди нехитрые покровы и с наслаждением опробовал рукой свою добычу.

– Ничего грудки, крепкие, – вынес он свой вердикт. – Прямо румяные яблочки! Так бы и съел!

– Я тебе не срамница какая, чтобы по канавам с мужиками валяться! – Джуди влепила ему пощёчину и села, прикрыв грудь рукой. – Сначала женись.

– Ну тебя, чуть что – сразу дерешься! Если не хочешь, так и скажи. – Он сел спиной к ней.

– Да хотеть-то я хочу, только грех! На мне уж и так их столько, что скоро голову к земле пригнут, век не замолить!

– А ты этот грех мне отдай? – подмигнул ей оруженосец. – Скажи, мол, силой взял.

– Так ведь и солгать – грех.

– Но ведь меньший же? Ну, так дашь?

Служанка колебалась. Воспользовашись её сомнениями, он снова повалил её не траву и проворно задрал ей юбки.

– Да постой ты, Метью! Я ведь «да» не сказала.

– А я и не спрашивал!

– Да подожди ты! – Служанка бросила боязливый взгляд на кувшин, – цел ли? – Дай, я хоть кувшин в сторону отставлю – не ровен час, разобьётся! Встань-ка на минутку!

Метью неохотно присел на траву. Отставив кувшин, Джуди улыбнулась:

– Теперь не разобьётся.

Она легла на прежнее место. Метью крепко сжал обеими руками её груди, помял их пальцами, причмокнул от предвкушаемого удовольствия.

– Метью, мне холодно! – подала голос Джуди. – Ну, начинай, что ли!

Быстро скинув с себя штаны, оруженосец нырнул под её юбку, но сполна похвастаться своим умением не успел: на дороге показался местный священник в сопровождении тучного монаха.

– Извини, детка, как-нибудь в другой раз! – Он встал, отряхнулся, натянул штаны. Джуди разочарованно вздохнула и быстро привела себя в порядок.

С громкой руганью поймав забравшегося в поле мула, Метью взобрался в седло и, раскланявшись со священником, поехал прочь. Джуди помахала ему рукой, подняла кувшин и зашагала к Уоршу. Вечно эти священники некстати!

* * *

Бертран Фарден подобрал полы рясы и присел за стол, погрузившись в разрозненные, порой налагавшиеся друг на друга, выписки из толстого монастырского тома. Ради них ему пришлось несколько недель трястись в седле, просыпаться по ночам от страха за свою жизнь, выдержать длительную перепалку с настоятелем монастыря и заплатить немалую сумму, но книга, из которой были сделаны эти выписки, того стоила. Это было великолепное издание Апокалипсиса с цветными заставками и затейливыми миниатюрами.

Стол стоял возле окна, так, чтобы его хозяин мог время от времени отвлечься от тяжкого пути познания и бросить взгляд на вересковую пустошь, ограниченную с трёх сторон холмами.

Но сегодня Бертрану не пришлось насладиться откровениями святого Иоанна: в дверь робко постучали. Священник, недавно принявший сан, чутко отзывается на любые просьбы прихожан, проводя дни и ночи со своей паствой; более опытные ограничивают свою деятельность минимум необходимых обрядов и ежегодной раздачей милостыни. Так как Бертран был молодым священником и принял приход всего полтора месяца назад (не без протекции старшего брата), то тут же отложил свои бумаги в сторону. Собственно, он мог бы не спешить: на пороге стоял босоногий парнишка.

– Чего тебе, малыш? – ласково спросил священник.

– Матушка смиренно просила Вас придти, святой отец, – заикаясь, пробормотал мальчик. – Сестре совсем плохо, и она боится…

Бертран кивнул и, попросив своего провожатого немного подождать, взял плащ.

Забота о страждущих душах привела священника в дом одного из мелких арендаторов, бывшего виллана, сумевшего благодаря овцам подняться на полступеньки выше по социальной лестнице. Бертран почти ничего не знал о нём, так как не успел ещё побывать на том конце долины, зато часто видел его, его супругу и розовощёких дочерей в церкви. Мысль о том, что одна из этих девочек серьёзно больна, больно кольнула священника, по причине молодости не успевшего избавиться от обыденных мирских чувств.