Текст книги "Дама с единорогом (СИ)"

Автор книги: Ольга Романовская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 42 страниц)

Глава XXI

По прибытии в лагерь баннерет подкрепился и отправился к графу Вулвергемптонскому. Метью, получивший взбучку за расковавшегося иноходца, наскоро позаботился о лошадях и, вспомнив о своём пустом желудке, отправился на поиски знакомых, не обделённых съестным. Удача улыбнулась ему: слуги, рассевшись кружком у костра, жарили гусей. Их аромат ещё больше раздразнил желудок голодного конюшего.

Не привыкнув ждать приглашения, Метью подсел к костру и потянулся за гусятиной. Вместо еды ему достался увесистый подзатыльник.

– Перед тем, как распускать руки, Джим, вспомнил бы о том кролике, что я принёс тебе, утаив от господина! – Конюший потёр ушибленное место и дал сдачи. – Ну, теперь мы с тобой квиты.

– А, это ты, Метью! – приветливо улыбнулся Джим. – Чёрт этакий, где тебя носило?

– Я птица подневольная: куда господин – туда и я.

– Вот какая жизнь-то! Мотаешься туда-сюда, мотаешься, ноги до крови сотрёшь – а хозяин и крошки хлеба не даст. Сам– то, наверное, поел?

– А как же! И не только сам: этого Эдвина-зазнайку и родственничка своего, мальчонку, тоже попотчевал. Цельную баранью ногу умёл, мне только кость оставил. А тут ещё эти лошади… В общем, прихожу я, а сукин сын Дейв и говорит мне (а сам лыбится!), ничего, мол, съестного не осталось, вечера жди. Ему с полным брюхом хорошо, а мне – беда. Жуть, как нутро от голода сводит!

– Ну, ешь, набивай пузо; мы не господа, не Дейвы – в куске не откажем. Да, не повезло тебе, брат, – вздохнул Джим, – не то, что Оливеру! Был он только что у нас, принёс парочку гусей и целый галлон эля. Добрый у него хозяин: тоже недавно вернулся, а слуги сыты, и кони, прям, лоснятся!

– А что, граф Норинстан, тоже уезжал? – удивился конюший.

– Было дело. Ты же знаешь, Оливер стал такой гордый, с нами о делах сеньора не разговаривает, за общим костерком не сидит. Ну и чёрт с ним! Ты у нас рассказывать мастер, не попотчуешь ли чем-нибудь?

– Налей эля – тогда посмотрим.

Джим плеснул ему в кружку из бочонка, и раздобревший от еды Метью принялся пересказывать одну из сальных деревенских историй.

А Гордон сидел в шатре дяди и сочинял стихи. Так как пергамент был дорог, сначала он в голове, словно бусинки, строчку за строчкой нанизывал слова в строфы, отшлифовывал их с той же любовью, с которой ювелир шлифует драгоценные камни, и лишь потом позволял им соскользнуть с кончика пера. Пергамент он тайком покупал на те деньги, что иногда давал ему дядя, и во время переходов прятал под одеждой. Свои стихи юноша под покровом темноты диктовал беглому монаху, в новой, мирской, жизни служившему одному из баронов. Звали его Мартином, и для бывшего человека Божьего он не отличался прилежным поведением.

Почувствовав, что очередная канцона доведена до совершенства, Гордон, не переставая повторять её в голове, поспешил к Мартину, прижимая к груди кусок пергамента. Он мечтал о том времени, когда ему не придётся доверять свои сокровенные мысли чужим людям, и он сам будет поверять их миру.

Мартин был не один: рядом с ним сидели две женщины, одна ещё девочка-подросток, другая примерно вдвое её старше. Судя по тому, как степенно, напустив на себя серьёзный вид, разговаривал с ними бывший монах, они не были девицами лёгкого поведения, во множестве вертевшимися вокруг лагеря. Присмотревшись, Гордон устыдился своим мыслям: перед ним были дворянки.

– Так я в который раз спрашиваю тебя, где я могу найти человека, который бы ответил за то, что учинили в моём доме? – с раздражением спрашивала старшая женщина. – Я, хоть мой покойный муж не нажил ни богатства, ни титула, не позволю, чтобы какие-то мерзавцы лишали меня последнего.

– Так чего Вы от меня хотите, сеньора? – в который раз устало спрашивал Мартин. – Я рад бы Вам услужить, но не знаю, чем.

Заметив Гордона, он махнул рукой – мол, не до тебя.

– Сеньора, может, я смогу помочь Вам? – пришёл на помощь юноша. – Кого Вы желаете видеть?

– Того, юноша, который посылал своих людей грабить бедную вдову.

– Здесь какая-то ошибка, сеньора, ни один из наших доблестных рыцарей не допустил бы этого. Они чтят дам.

– Вы ещё плохо знаете мир! – усмехнулась женщина. Тут её взгляд наткнулся на проезжавшего мимо рыцаря. Нахмурившись, она впилась в него глазами, а потом с громким криком вскочила на ноги: – Так это ты, мерзавец! Стой, пожиратель крыс, ты мне за всё ответишь!

– Матушка, матушка, не надо! – ухватило её за руку дочь, но почтенную сеньору было уже не остановить. Подхватив юбки, она, забыв о степенности, побежала вслед за обидчиком, выкрикивая такие слова, какие женщина не должна произносить. Всадник остановился; между ними завязался эмоциональный разговор, периодически прерываемый громкими возгласами обвинительницы: «Я на Вас найду управу, я к королю пойду!».

Между тем, боясь позабыть хоть слово, Гордон лихорадочно диктовал Мартину канцону. Внезапно он умолк, почувствовав на себе пристальный взгляд. Обернувшись, юноша понял, что на него смотрит дочь той самой женщины, которая грозилась в поисках правосудия дойти до короля. Она была примерно одного с ним возраста, может, на год постарше. Скромно сложив руки на коленях, девушка с лукавой улыбкой смотрела на юного поэта. Чувствуя, как краска заливает его лицо, Гордон спросил:

– Как Вас зовут, прекраснейшая?

Девушка широко улыбнулась и приложила палец к губам. Она казалась ему такой прекрасной, такой божественной в этом скромном синем шерстяном платье; даже веснушки на её щеках казались юному Форрестеру поцелуями солнца.

– Что, понравилась она Вам? – усмехнулся в кулак Мартин. – И верно, девчонка ничего. Ну, так мне дальше писать?

– Нет, – сдавленным голосом пробормотал Гордон. В горле у него пересохло; хорошо затверженные слова канцоны вылетели из головы. Он просто стоял и смотрел на девушку с веснушками, которую его воображение возвело на недосягаемый пьедестал. Ему казалось, что он наконец-то нашёл свою Прекрасную даму.

Вернулась раскрасневшаяся от гнева мать девушки, молча взяла её за руку и потащила прочь.

– Меня зовут Маргарита, – проходя мимо, успела шепнуть Гордону незнакомка и шаловливо послала ему воздушный поцелуй.

– Да, хороша! – протянул Мартин, проводив девушку нескромным взглядом. – А фигурка-то, прости Господи, сам апостол Павел не отказался бы!

– Да как ты смеешь так… о даме! – взорвался Гордон и полез на него с кулаками. – Вот я тебя сейчас научу, как разговаривать с порядочными людьми, богохульник!

– Эй, сеньор, полегче! – Мартин ловко увернулся от удара. – Кто же Ваши стишки записывать станет, а? Хотите, я научу Вас, как добиться её благосклонности?

– Как, ты что-то смыслишь в этом? – От удивления юноша разжал кулаки.

– Конечно! И готов поведать все секреты. В первую очередь у Вас должны быть деньги.

– Деньги? Но зачем любви деньги?

– Чтобы дарить милой серёжки. Эти красотки обожают побрякушки. Но это длинный путь: девушки любят юлить и ничего не платят взамен тех камешков, что им дарят. Есть другая дорожка, короткая и верная, ведущая к усладам любви. Прибегните к ней и насладитесь всеми прелестями юного создания.

– И каков же этот короткий путь?

– Узнайте, где она живёт, и как-то ночью заберитесь к ней в окошко. А дальше, милостивый сеньор, всё зависит только от Вас! Ночь, постель хорошенькой девушки… Девушка будет без рубашки, вся Ваша; ложитесь рядом и согревайте до утра. Не райское ли это блаженство, сеньор? Вы уж не церемонитесь с девицами, смело прижимайте к стенам, валите на землю, тащите на сеновал, если представится случай, – и познаете все прелести любви!

– Это не любовь, а противное Богу распутство! – в гневе крикнул Гордон и, позабыв о своей канцоне, зашагал прочь. С тех пор его стихи часто посвящались некой даме под литерой «М».

Баннерета Леменора ожидала неприятная встреча: недалеко от шатра Оснея он столкнулся с Роландом Норинстаном.

– Доброго Вам здоровья и многих лет жизни, баннерет! – Граф расплылся в двусмысленной улыбке. – Надеюсь, до Ваших земель ещё не добрались кимры?

Несмотря на всю нелюбовь к баннерету Леменору, Роланд старался быть вежливым, холодно-вежливым, однако в его голосе всё равно звучала издёвка.

– Доброго здравия и Вам, граф. Благодарение Господу, мои земли не пострадали! – Леменор ответил ему в том же тоне.

– А где, осмелюсь спросить, Вы пропадали всё это время? – Улыбка исчезла с его лица. – Я слышал, Ваш сеньор – он специально выделил голосом это слово, – уже несколько раз посылал за Вами.

Баннерет проглотил завуалированное оскорбление (граф намекал на то, что Артур служил на побегушках у Сомерсета Оснея), но ответил грубо:

– Вас это не касается.

– Может быть. А, может, и нет. Вдруг Вы ненароком забрели туда, куда Вам не следовало совать свой нос?

– Куда же это? – с задором спросил Леменор.

– Например, провели пару часов в объятиях баронессы Уоршел. Между прочим, она моя невеста и должна блюсти свою честь. А оскорбление её чести – это личное оскорбление мне. Или Вы с ней об этом забыли? Ну, так за мной дело не встанет, я Вам обоим напомню!

– Потрудитесь объясниться! – Артур побагровел.

– Вот уж никогда не подумал бы, что Осней взял на службу тугодума! Коротка же у Вас память, сеньор. Зато я помню, что как-то вечером видел Вас вместе с моей невестой, Жанной Уоршел из Уорша. Так почему бы не предположить, что Вы опять решили наведаться в гости к чужой невесте? Вы ведь, как известно, питаете к ней некоторые чувства.

Роланд по-прежнему говорил с баннеретом нарочито спокойно, и по-прежнему в каждом слове звучала злая насмешка.

– Оставьте её в покое и не смейте дурно отзываться о ней! Я не был в Уорше.

– Помолчали бы, юноша! – нахмурился граф. – Зарубите у себя на носу, что у Вас нет и никогда не будет никаких прав на Жанну Уоршел. В прошлый раз, у реки, Вам повезло, не испытывайте судьбу дважды. Кто знает, может, в этот раз она не будет к Вам так благосклонна.

Артуру пришлось это проглотить: возлюбленный бесправен, тогда как жених обладает всей полнотой власти.

– Так где же Вы были? Вы так и не соизволили ответить, и я теряюсь в догадках.

– Выполнял поручение графа Вулвергемптонского. А Вы, граф, ведь тоже отлучались из лагеря. – Баннерет как-то странно посмотрел на него; Роланд не мог этого не заметить.

– С чего Вы взяли?

– Слышал от слуг. Многие видели, как Вы с небольшим отрядом покидали лагерь.

– И что же? С каких это пор я должен отчитываться перед Вами?

– Вы неправильно поняли меня, граф, это всего лишь безобидное любопытство.

– Любопытство многих свело в могилу. Но если уж Вы настаиваете, я производил осмотр окрестностей. Удовлетворены?

– Вполне. А не заезжали ли Вы по дороге в деревушку между холмов?

– Может, и заезжал. Всех деревушек не упомнишь, – усмехнулся Норинстан.

– А Вы припомните! – Глаза Артура горели.

– Прекратите Ваши глупые расспросы, баннерет, иначе…

Роланд был мрачнее тучи; рука инстинктивно легла на рукоять меча и даже на полпальца вытащила его из ножен, но Леменор не замечал этих предвестников бури.

– Что иначе? – дерзко спросил он.

– Прекратите, я не хочу с Вами ссориться.

– Предатель! – взорвался Леменор, не в силах больше таиться.

Граф замер и впился в него глазами, пытаясь понять, что стоит за этим обвинением. Он не ожидал этого выпада, хотя и догадывался, что баннерету что-то известно.

– Если это шутка, то неудачная. – Брови Роланда сошлись; глаза слегка прищурились.

– Это не шутка, граф.

– Вы в своём уме, баннерет?! – Граф побледнел от гнева. – Хватит ли у Вас наглости повторить?

– Предатель.

– Это серьезное обвинение, за него придётся ответить.

– И отвечу. За правду и умереть не жалко!

Провоцируя Норинстана, баннерет и не предполагал, чем всё это обернётся. Он рассчитывал на то, что тот вызовет его на поединок или, может быть, начнёт оправдываться, но просчитался.

Не говоря ни слова, Роланд обнажил меч. Огорошенный таким поворотом событий, Артур вынужден был сделать то же самое. Сделав неудачный выпад, он чуть не упал. Граф усмехнулся и подождал, пока противник выпрямится.

Баннерет предпринял ещё несколько попыток ранить Норинстана, но безуспешно. Ему казалось, что граф смеётся над ним, как будто специально избегая наносить серьёзные удары. Взбешённый оскорбительным пренебрежением к своей особе, Леменор совершил необдуманный поступок, за что тут же поплатился. Граф выбил у него меч; баннерет оказался на земле. Холодная сталь скользнула по горлу; он навсегда запомнил это страшное ощущение.

Баннерет ждал приказа молить о пощаде и приготовил достойный ответ, но Норинстан молчал. Молодой человек удивленно посмотрел на него и по его холодному взгляду понял, что тот не намерен оставлять его в живых. По спине Артура пробежали мурашки; он почувствовал, что только что посмотрел в глаза своей смерти.

Роланд наслаждался смятением и страхом своего противника. Пусть, пусть он помучается, ничтожный червяк!

Не сводя взгляда со своей жертвы, он нанёс болезненный укол в плечо, а потом, решив, что время уже пришло, замахнулся для решающего удара. Но довести задуманное до конца ему помешало неожиданное появление графа Вулвергемптонского.

– Остановитесь, граф! – Он смело схватил Роланда за руку и отвёл острие меча от горла Леменора. – Остыньте, сеньоры! У нас и так много мёртвых, не хватало ещё того, чтобы мы сами поубивали друг друга.

– Баннерет оскорбил меня и ответит за это, – сквозь зубы процедил Норинстан, нехотя убрав меч в ножны. – Оскорбление должно быть и будет смыто кровью.

– Артур, ступайте за мной, – сурово приказал Осней и увлёк упирающегося рыцаря в свою палатку. – А с Вами, граф, – обернулся он, – я поговорю после. Признаться, я был о Вас лучшего мнения. Баннерет – мальчишка, но Вы-то!

По требованию графа Вулвергемптонского, Леменор рассказал о предшествовавших поединку с Роландом событиях: о том, кем и за что был убит граф Роданн, о подслушанном ночном разговоре и о письме, – высказав ему все свои догадки.

Дослушав до конца, граф некоторое время молчал, обдумывая услышанное.

– Я не верю, – наконец тихо сказал он, – не верю, что граф Норинстан убил Вальтера.

– Но это он, кровь Христова! – настаивал Артур. – Теперь, взвесив всё, я уверен, что это он!

– Хорошо, пусть так, – вздохнул Сомерсет. – Пусть он убил его, хотя, видит Бог, у него не было причин его ненавидеть, но зачем графу было предавать нас?

– Не имеет значения!

– Нет, имеет, – покачал головой Осней.

– Один Бог ведает о том, что творится в людских душах.

– Нет, я не верю! Предательство… и граф?

– В нем течёт валлийская кровь – неудивительно, что он переметнулся на сторону предков. И как только король может верить таким, как он! У валлийцев предательство в крови!

– Я знаю, что Вы давно враждуете с ним. – Граф Вулвергемптонский с укором посмотрел на своего помощника. – Прошу, не смешивайте личные дела с делами чести!

Баннерет промолчал. Не дождавшись ответа, Сомерсет продолжал:

– Да, Норинстан англичанин лишь по матери, но из этого вовсе не следует, что он предрасположен к предательству. Граф много лет верой и правдой служил короне и сумел снискать не одну королевскую милость. К тому же, мне хорошо известно, что он весьма щепетилен в вопросах чести; его сегодняшнее поведение – лучшее тому доказательство.

– Скорее, это доказательство его вины, – возразил Леменор, поморщившись от боли в плече.

– Помолчите, Вы и так сказали достаточно! Нужно допросить графа Норинстана, чтобы выяснить, кто из вас прав. Надеюсь, баннерет не стоит напоминать Вам, чем караются наветы? – Граф выдержал паузу. – Что ж, отлично! Я пошлю кого-нибудь к графу с приглашением зайти ко мне, чтобы обсудить некоторые военные вопросы, и лично переговорю с ним. А потом выйдете Вы и повторите ему в лицо всё то, что говорили мне, положа руку на Библию.

Артур кивнул. Вопреки его ожиданиям, граф Норинстан всё же появился в шатре Оснея. Пришёл он не один, а в сопровождении своих людей.

– Что это значит? – Граф Вулвергемптонский указал на вооружённых людей, взявших сеньора в плотное кольцо.

– Лишь то, что я больше не чувствую себя в безопасности. Меня прилюдно оскорбили, а Вы, достопочтенный граф, встали на сторону моего обидчика, тем самым, став его соответчиком. Лишь из уважения к Вам я тотчас же не послал Вам вызов.

– Мне Вы тоже не посылали вызова, – бросил из своего угла Леменор.

– Ну, за этим дело не станет. Ну, докажите, что Вы не шелудивый пёс! – Роланд швырнул в лицо баннерету перчатку. Баннерет её не поднял.

Среди собравшихся пробежал удивлённый шёпот, переросший в недовольный гул.

– Вот видите, он трус и лгун, – усмехнулся Норинстан, обращаясь к Оснею. – Он отказался от «суда чести». Грязный, вонючий трус!

– Я просто хочу, чтобы Вас судили за предательство, – сквозь зубы процедил Леменор. Он был близок к тому, чтобы вскочить и поднять перчатку, но разум подсказывал, что поединок превратиться в убийство. Ему нечего было и думать о победе с раненным правым плечом.

– Доказательства. – Роланд в упор смотрел на него. – Или два свидетеля. Ну же, баннерет!

– Свидетели есть, милорд, – Артур нарочито обращался не к Норинстану, а к Оснею. – Это мой племянник и мой оруженосец.

– Мальчишка и разорившийся дворянин? – расхохотался Роланд. – Ах, вот как, сеньоры, вы, оказывается, цените меня, если для вынесения приговора вам достаточно слов сопляка, безусого юнца без роду и племени и мрази, называющей себя рыцарем! Тогда мне больше нечего здесь делать. Прощайте, Осней!

– Как, ты назвал меня мразью! – Взбешённый баннерет бросился к Норинстану. В руке его блеснул нож. Его стремительный полёт был прерван людьми графа: один из них выбил нож, а второй нанёс Леменору звучный удар в челюсть.

– Я убью его, Роланд, если прикажешь. – Дэсмонд вышел вперед и наполовину обнажил новый, полученный при посвящении в рыцари меч. Норинстан молчал. Он выжидал.

– Уж тебя я достану, щенок, хотя бы тебя! – отплевываясь от крови, крикнул Леменор и здоровой рукой потянулся за ножом. Дэсмонд предупредил его движение и, нанеся баннерету несколько ударов в живот, приготовился отрубить ему голову.

– Заткни свою пасть, собака! Ты достаточно полаял сегодня, – усмехнулся Роланд и пнул ногой нож баннерета. Тот неподвижно лежал на земле, прижатый тремя крепкими рыцарями из свиты Норинстана. – А ты, Дэсмонд, остынь. Выйди и подведи мне коня.

– Граф, я вынужден задержать Вас до выяснения обстоятельств. – Осней решительно шагнул к выходу. – Нужно привести свидетелей к присяге…

– Прочь с дороги! – Роланд выхватил меч и замахнулся на двух солдат, преградивших ему дорогу. – Тот, кто посмеет меня задержать, жестоко за это поплатиться.

В подтверждение его слов сопровождавшие графа люди забряцали оружием. Они готовы были тут же ринуться в бой, но Норинстан остановил их и выжидающе посмотрел на графа Вулвергемптонского.

– Меня жестоко оскорбили, и я уезжаю. Думаю, граф, Вам не нужно напрасного кровопролития? На моей стороне гораздо больше людей, чем у Вас.

– Пропустите их, – выдавил из себя Сомерсет и отвернулся. Ему хотелось плюнуть в лицо баннерета, лишившего его одной из лучших частей сборного войска. Он знал, что граф не простит нанесённой ему обиды.

* * *

Рассвело пару часов назад, но туман все не рассеивался. Мягкой растрепанной ватой он стелился над землей, прятал в своих объятиях деревья, сгущался в ложбинах, лелеял в объятиях колокольню, боролся с дымом очагов крестьянских хижин. И, натыкаясь на крепкие каменные стены, обходил преграду, которую не мог преодолеть.

Замок будто вырастал из тумана, такой материальный и одновременно призрачный. Иллюзию затерянности во времени и пространстве нарушали перекрикивающие фигуры часовых.

На галерее одной из стен стояли две девушки. Одна, чуть наклонившись вперёд, вглядывалась в туман, другая весело болтала со стражником.

– Опять туман! – вздохнула Жанна. – Поскорей бы он рассеялся!

Она устала от этой безысходности, устала ждать возвращения отца, молиться по вечерам за здоровье Артура. Больше всего девушка боялась, что всё это войдёт у неё в привычку.

– А что Вы хотите увидеть там, внизу? – спросила Джуди. – Никто ведь не приедет.

– Как знать. Может, судьба приведёт к нам путника. – Она провела пальцем по холодному камню.

– Или целый отряд голодных злобных солдат, – поддакнула служанка.

– Может, и так. Но я верю в милость Божью и в защиту родного очага. Стены Уорша прочны.

– Может, и так, но людей у нас мало, а еды никогда вдоволь не бывает. Как встанут они вокруг замка – так и конец нам.

– На всё воля Божья! Если он ниспошлёт нам страдания, мы примем их с поднятой головой.

Обычно Джуди оказывалась права, и дни тянулись однообразно, не принося вестей ни от барона, ни от баннерета, но сегодня было иначе.

Утро, тем не менее, выдалось обычное: как всегда, рано встав, Жанна помолилась, умылась, оделась и пошла будить заспавшихся слуг. Громкими недовольными криками, а иногда пинками она выгоняла их во двор, сетуя на их врождённую лень. Отстояв утреннюю службу, жалея слабую здоровьем Каролину, баронесса отправилась на кухню, попутно раздавая дневные поручения. «Работа должна быть сделана, даже если небо упадёт на землю», – не уставала повторять она. На кухне, в облаках шалфея, мяты, фенхеля и пижмы, уже властвовала мачеха, наставлявшая Элсбет в приготовлении пшеничной каши с корицей, которой хотела побаловать домашних вместо традиционной скромной трапезы.

Успокоенная, Жанна вышла во двор, чтобы проверить, много ли у них запасено дров. Тут её поймал управляющий и завёл разговор о том, чтобы закупить рыбы.

После завтрака у баронессы выдалась свободная минутка, и она вместе с Джуди поднялась на галерею. Немного отдохнув за шитьем и снова помолившись за здравие отца, она переговорила с мачехой о домашних делах и хотела было съездить в деревню, чтобы проверить, как там идут дела, когда её, как и других обитателей замка, переполошил знакомый звук рога.

Возвращение Джеральда Уоршела было встречено с восторгом, как его близкими, так и слугами. Все, как один, благодарили небеса за то, что он жив.

Барон спешился у схода лестницы и медленно поднялся навстречу жене и дочери. Он сильно изменился за последние месяцы: волосы поседели, сам он словно стал меньше ростом, будто тяжёлое бремя новых забот придавило его к земле. В первую минуту он показался обеим женщинам совсем другим человеком. Но взор его был по-прежнему ясен; да, только глаза в нём и не изменились.

Перебросившись с супругой несколькими словами, Джеральд повернулся к дочери.

– Как ты, дочка? – Барон внимательно осмотрел её с головы до ног. – Всё в порядке?

– Божьими заботами, отец. – Она не сводила с него блестящих от радости глаз. – И с замком тоже; слуги меня слушаются.

– Конечно, ты же их законная хозяйка!

– Но кто же станет подчиняться глупой женщине? – лукаво улыбнулась Жанна, ожидая услышать похвалу.

– Ты у меня умница и отлично со всем справишься.

– Вы напрасно хвалите меня, отец, – она притворно смутилась. – Но я старалась, и завтра же Вы убедитесь, что мои старания не прошли даром.

– Я верю тебе на слово. Завтра я уезжаю.

– Так скоро? – Глаза её потухли.

– Я должен. А теперь ступай, накорми нас чем-нибудь.

По случаю приезда хозяина Элсбет приготовила самые лучшие кушанья, а Жанна приказала выкатить из подвала несколько бочонок вина. Каролина, несмотря на свой огромный живот (она была на последнем месяце беременности), весь вечер вертелась на кухне. Наконец падчерице удалось уговорить её уйти: Жанне не нравилось, что в последнее время мачеха слишком много общается с простонародьем.

– Вам и Вашему ребёнку с ними не место, – говорила она.

Впервые за несколько месяцев в замке зазвучал смех.

Каролина к гостям не вышла и, как всегда по вечерам, вышивала рубашки для будущего малыша.

С утра Каролина плохо себя чувствовала, поэтому Джеральда провожала одна Жанна. Барон попрощался с ней на лестничной площадке, поцеловал и взял с неё слово беречь себя и заботиться о мачехе. Она судорожно кивнула и вместе с ним спустилась во двор. Баронесса встала возле лестницы и, чтобы не расплакаться, нарочито скрупулезно рассматривала сбрую Вернета.

Барон сел в седло, бросил взгляд на готовую разрыдаться дочь и уехал.

Жанна, как ей казалось, ещё долго слышала стук копыт по подъёмному мосту, болью отдававшийся в сердце.

* * *

Здесь было тепло и темно; так приятно было прислонить уставшее тело к стене, прикрыть глаза и чувствовать, как приятная волна тепла обволакивает тебя.

Служба кончилась, но прихожане ещё не разошлись.

Джуди стояла неподалёку от выхода, но, тем не менее, усердно читала молитвы. В то, что они помогут, девушка искренне верила.

Полноватый отец Тальбот с лоснящейся лысиной на темени с умиротворяющей улыбкой обходил прихожан. Он напоминал кота, которого только что накормили сливками. Мимо мужчин священник проходил быстро, иногда хлопал их по плечу и бросал пару утешающих слов, если они были нужны, зато гораздо дольше задерживался возле женской половины своей паствы. Украдкой останавливая взгляд на очередной девушке с пухлыми губками, так очаровательно шепчущими молитву, он чуть слышно вздыхал.

Джуди уже собралась уходить, когда отец Тальбот коснулся её руки.

– Мне нужно поговорить с тобой, дочь моя, – сказал он.

Служанка пожала плечами и покорно осталась.

Когда вышел последний прихожанин, священник подошёл к девушке, в волнении ломая пальцы.

– Ты очень красива, дочь моя, – начал он, – а знаешь ли ты, что красота – это наистрашнейшее искушение дьявола?

– Нет, отец мой, – простодушно ответила Джуди.

– Именно так, дочь моя! Я давно стал замечать, что Нечистый оплетает тебя своими сетями.

Служанка испуганно перекрестилась.

– Я хочу спасти тебя, дочь моя, – священник взял её за руку и накрыл её ладошку своими ладонями. – Какие хрупкие у тебя пальчики…

Девушка испуганно высвободила руку.

– Я лучше после зайду, отец мой, – сказала она.

– Почему же, дочь моя? – удивлённо спросил отец Тальбот. – Неужели ты не хочешь спасти свою душу?

– Хочу, но не с Вами, – подумала девушка и вслух добавила: – Сегодня у меня ещё слишком много дел, отец мой. Я зайду завтра.

– Мне надобно исповедовать тебя сегодня, дочь моя, – покачал головой священник и плотно затворил двери. – В тебе сидит дьявол, я должен изгнать его.

Джуди передернуло от одной мысли о том, что эти руки будут ласкать её. Целоваться с ним все равно, что целоваться с боровом. Был бы священник моложе и красивее лицом, она бы, так и быть, позволила себя исповедать.

– Не могу я сейчас, святой отец, я лучше вечерком зайду.

– Хорошо, дочь моя, – вздохнул священник, проводив её взглядом, и прошептал: – Красота – сильнейшее искушение дьявола, а люди слабы…

Служанка не обманула священника, сказав, что у неё много дел. Она весь день вертелась, как белка в колесе, и лишь вечером смогла немного отдохнуть.

– Уф, совсем я умаялась! – Джуди наконец-то блаженно вытянула ноги перед очагом на кухне. – Плесни мне чего-нибудь погорячее, Элсбет.

– Чего погорячее? – кухарка с опаской посмотрела на неё. – Уж не больна ли ты?

– Тут и заболеть недолго! С утра до вечера на ногах. Туда-сюда, туда-сюда… – Она устало начертила рукой в воздухе несколько кругов.

– Так чего погорячее? – буркнула Элсбет.

– Молока, Элсбет, – рассмеялась Джуди. – А ты что подумала?

Кухарка расплылась в улыбке и плеснула в пустой котелок немного молока из крынки.

– А побольше нельзя? – плаксиво спросила служанка.

– И рада бы – да не откуда взять!

Молоко согрелось. Элсбет осторожно сняла котелок с углей, подула на молоко и вылила его в глиняную кружку.

– Подожди пить: горячее, – заботливо предупредила она.

Молоко с привкусом металла и свиного жира (кухарка не успела вымыть котелок после ужина) показалось Джуди слаще мёда.

– Что-то я давно тебя в церкви не видела, – укоризненно заметила Элсбет.

– Не могу я, Элсбет, туда ходить, – краснея, зашептала Джуди.

– Почему? – удивилась кухарка.

– Ну… Словом, бес в отца Тальбота вселился. Боюсь я!

– Чего боишься? – шёпотом спросила Элсбет.

– Я ведь замуж выйти хочу. А Метью на меня и не взглянет, если узнает, что меня по вечерам священник исповедует.

– Господь с тобой! – всплеснула руками Элсбет. – Неужели так далеко зашло?

– Бес силён! – вздохнула служанка.

– И молчишь?

– А кому сказать-то?

– Госпоже. Нечего пастырю своё стадо портить!

– Боюсь я, – девушка комкала подол платья. – Не поверит!

– Тогда я сама скажу.

Благодаря напористости Элсбет и острому язычку Джуди отец Тальбот со скандалом был изгнан, несмотря на то, что, по его словам, в своём общении с прихожанками не заходил дальше щипков и не совсем приличных разговоров. Гневное письмо епископу, написанное от лица Элджернона Уоршела, изобличало все его грехи.

– Кто не без греха? – вздохнул отец Тальбот, покидая стены Уорша.

В то время, как неудачливый прелюбодей трясся по кишевшим разбойниками дорогам, рискуя жизнью и нехитрыми пожитками, его обвинительница пребывала в состоянии сладкого томления, вызванном появлением нового управляющего. Звали его Стивен, и было в нём что-то, от чего девушки не могли спать по ночам.

Раньше в Уорше Стивена никто не видел, да и в деревне его не помнили. Он появился сразу же по приезду барона и тут же был назначен на место, считавшееся недосягаемой вершиной в негласной замковой служебной иерархии: управляющих никогда не отправляли на войну. Почти никогда.

Так получилось, что Стивен сразу обратил внимание на молодую женщину, носившую еду в его каморку, и начал оказывать ей всяческие знаки внимания. Смекнув, что к чему, Джуди, а это была именно она, решила скрыть от него свои отношения с Метью, а, заодно, и наличие Рут. Для этого пришлось провести долгую воспитательную работу среди служанок, используя метод кнута и пряника, плодами которой явилось признание «доброй души» Берты, как на духу выложившей всё Стивену. Правда, ожидаемого эффекта это не произвело, да и не могло произвести при наличии скорого на выдумки язычка Джуди. Твёрдо заявив, что всё это наветы, никакой дочери у неё нет, а Метью был всего лишь мимолётным увлечением, она тем же вечером подкараулила Берту и разукрасила её так, что на неё не польстился бы и опальный отец Тальбот.

После этого роман с управляющим стремительно закрутился, достигнув своего апогея в комнате Стивена.

В тот день она была не в духе и с особым остервенением намывала полы. Её бесила сама мысль о том, что её, служанку молодой госпожи, заставляли заниматься грязной работой. Справедливости ради, мытьё полов в Уорше было событием исключительным и в данном случае было приурочено к предстоящим родам баронессы Уоршел.

Она дошла только до площадки второго этажа, а руки уже ломило от усталости. Не выдержав, Джуди присела на ступеньки, подавив в себе желание пнуть ведро – придётся спускаться вниз, набирать новое и тащить сюда.