Текст книги "Дама с единорогом (СИ)"

Автор книги: Ольга Романовская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 42 страниц)

Баронесса любила баннерета. А граф желал, чтобы она любила его. Он прискакал сюда ночью, словно четырнадцатилетний мальчишка, – а что в награду? Поцелуй, подаренный другому.

– Клянусь всеми чертями Ада, я убью тебя! – в тихой ярости прошептал Норинстан и крепко сжал рукоять меча, сжал так сильно, что побелели суставы пальцев. – Недолго тебе осталось болтать с моей невестой!

И он дал шпоры коню.

Жанна вскрикнула, увидев всадника с мечом в руках.

– Бегите! Спасайтесь, баннерет! – Она толкнула возлюбленного к лошадям и побежала к зарослям акации, где её поджидала до смерти перепуганная Джуди.

Баннерет не вернулся бы этой ночью в Леменор, если бы не одно счастливое обстоятельства: его и графа разделяла река.

Норинстан на полном скаку вогнал коня в воду; животное погрузилось в неё по шею и чуть не захлебнулось. Но граф не думал ни о коне, ни о самом себе, не думал о том, что может утонуть; он упрямо нахлёстывал лошадь, безуспешно пытаясь заставить её побороть течение. Убедившись в бесполезности своей затеи, Норинстан несколько раз чертыхнулся и повернул к берегу, вслух посылая самые страшные проклятия вслед ускакавшему Артуру.

– Ничего, сукин сын, я ещё до тебя доберусь! – немного придя в себя, пробормотал Роланд.

Вопреки своему первоначальному решению, граф не заночевал в Уорше и повернул к Леопадену. Он просто не мог снова увидеть её сегодня после всего этого, увидеть – и промолчать.

Но перед отъездом на север граф Норинстан всё-таки заехал в Уорш. Он был чрезвычайно холоден и немногословен. Проговорив около часа о чём-то с бароном, граф изъявил желание переговорить с Жанной.

Баронесса предпочла бы не говорить с женихом и вовсе его не видеть, но тон отца не оставлял ей выбора. Она со вздохом отложила в сторону вышивание и покорно последовала за бароном в комнату, располагавшуюся над западной частью парадного зала.

Это было тёмное полупустое помещение, отгороженное от прочих пыльным восточным ковром, который, пожалуй, был старше не только нынешнего барона Уоршела, но и его деда. Справа от входа висело большое деревянное распятие, выкрашенное чёрной краской; под ним стоял покрытый более-менее чистым куском полотна сундук, на котором теплились несколько зажжённых свечей. Везде пыль и запах сырости.

– Посиди там, – барон указал на сундук у стены и пригрозил: – И только попробуй сбежать!

Девушка покорно села и в задумчивости принялась теребить кончик своего пояса. Перебирая в памяти недавние события, она пришла к выводу, что разговор с Норинстаном будет не из приятных.

Через пару минут в комнату вошёл граф. Он остановился напротив невесты и пристально посмотрел на неё.

– Что случилось, граф? – Она осторожно подняла на него глаза, однако избегала встречаться с ним взглядом. – Со мной что-то не так?

– А как Вы думаете? – резко ответил граф.

– Я не понимаю Вас…

– Я всё видел, – глухо проговорил Роланд. – Там, у реки, я видел Вас и этого баннерета.

Ему было так же тяжело это сказать, как ей окончательно убедиться в том, что он всё знает.

Жанна вздрогнула и быстро перекрестилась на распятие.

– Что, просите защиты у Бога или пытаетесь доказать мне, что в ту ночь я был слеп?! – Граф еле сдерживал себя. – Конечно, долг невесты состоит в том, чтобы изменять жениху с первым встречным!

Лицо его побагровело, а брови сошлись в одну сплошную линию.

– Граф, граф, умоляю Вас! – Она закрыла лицо руками. – Я, я…

– Что Вы? Забыли обо мне, своей клятве, думали, что я умер? Признайтесь, Вам бы очень этого хотелось! – Он подошёл к ней вплотную и ухватил за подбородок, заставив посмотреть себе в глаза. Граф сжал его так сильно, что ей показалось, что он сломает ей челюсть.

– Нет, вовсе нет! – Она закрыла лицо руками, каждое мгновение ожидая удара. Почему он медлит, чего ещё он ждёт?

– Не лгите, я Вас слишком хорошо знаю! – Норинстан отпустил её подбородок и отошёл, со злости пнув ногой стену. – Если бы Бог внял Вашим мольбам, я бы не вернулся сюда. Узнав о моей смерти, Вы бы не плакали и на следующий же день тайком вышли бы баннерета. Ну же, признайтесь, что я прав! Или Вы настолько малодушны…

– Граф, умоляю, не думайте обо мне так плохо!

– А как же мне о Вас думать? – взвился он, побледнев, и метнулся к ней. – Вы встречались ночью с мужчиной – и после этого хотите, чтобы я считал Вас добропорядочной девушкой? И девушкой ли?

– Граф, я невинна, клянусь всеми святыми, я невинна! – в отчаянье прошептала Жанна.

– Почём мне знать? Я разорву помолвку, но Вы от этого не выгадаете. Вся округа, нет, всё графство узнает о том, что Вы шлюха! – Он рывком поднял её с сундука и отшвырнул к стене; она чудом устояла на ногах.

– Но между нами ничего не было, Вы же видели…

– И Вы ещё смеете отпираться?! – Не выдержав, Норинстан ударил её по лицу. – Трусливая тварь, имейте хотя бы смелость признаться в своём грехе!

Баронесса всхлипнула, утёрла рукавом разбитую губу и подползла к распятию. Она пыталась молиться, но не могла: губы отказывались ей подчиняться. Её мучило чувство вины. Её вымажут дёгтем, былые знакомые будут плевать ей в лицо… Странно, что он несильно её ударил. Ничего, ещё ударит и не раз, изобьёт до полусмерти и в глазах правосудия будет прав. А не он, так отец, и это будет еще хуже: отец убьёт её. Если граф обо всем рассказал ему, то этот вечер вполне может оказаться последним в её жизни.

Нет, она не хотела причинить ни ему, ни себе боль, она даже никогда не думала о том, что её нежная привязанность к баннерету Леменору может настолько ранить графа. А теперь он стоял перед ней, бледный, с перекошенным то ли от гнева, то ли от боли лицом, и не сводил с неё нервного воспалённого взгляда.

Она виновата перед ним, виновата. И виновата перед лицом Господа.

– Вы рассказали отцу? – тихо спросила Жанна.

Роланд видел, как нервно вздрагивают её плечи, как трясутся её руки, и гнев его немного остыл. Похоже, баронесса искренне раскаивалась в содеянном.

– Не всё. Я сказал только, что видел Вас возле замка. Одну. Он Вас не тронет. – Граф подошёл к ней и положил руку на плечо.

– Я Вас прощаю, – мягко сказал Норинстан.

– Прощаете? – Она боязливо подняла на него глаза.

– Будем считать, что виной всему слабая женская порода. Но это в последний раз. Я приехал попрощаться…

– Вы уезжаете?

– Да. Думаю, вернусь к следующему лету. Надеюсь, Вы сумеете сохранить верность данному при свидетелях слову до лета?

Жанна кивнула. Значит, следующим летом… И с этим ничего не поделаешь. Что ж, придётся смириться.

Он внимательно наблюдал за ней и заметил, как она, словно от холода, передёрнула плечами.

– Что с Вами, баронесса? – Граф взял её за руку и поднял на ноги. – Как же у Вас дрожат пальцы!

Роланд хотел обнять её – она не позволила, увернулась.

– Нет, не надо! Я не могу… – Девушка не договорила и выбежала вон.

В одной из комнат Жанна столкнулась с Каролиной. Мачеха испуганно вскинула на неё глаза из-под белого горжа. Горж был её единственной слабостью, других она себе не позволяла. Неестественно изогнувшись, баронесса Уоршел-старшая отшатнулась; глядя на неё, Жанне на миг показалось, что та переломится пополам.

– Что случилось? – Каролина застенчиво улыбнулась.

– Ничего, ничего. Просто приехал мой жених… Это так волнительно!

– Помню, я разрыдалась в три ручья, когда отец сообщил мне о своём намерении выдать меня замуж. А уж как я впервые увидела Вашего отца… Не знала, куда глаза деть, как сидеть, о чём говорить. Со всеми так бывает, – Каролина сочувственно вздохнула. – Барон говорил, скоро Ваша свадьба…

– Раз говорит, то скоро, – хмуро ответила девушка.

– Вам помочь с приданым? Я хорошо шью, умею плести кружево, и если нужно…

Она испуганно замолчала, поймав негодующий взгляд падчерицы. Но почему она всё делает не так? Почему она никак не может стать частью налаженного мира Уоршелов?

– Каролина! – рявкнул откуда-то снизу барон Уоршел. – Иди сюда, чёртова кукла, и распорядись на счёт комнат для графа!

Женщина вздрогнула и метнулась к лестнице.

– Осторожнее, – крикнула ей вслед Жанна, – не оступитесь!

Но вопреки всем стараниям барона и его услужливой супруги, граф Норинстан в Уорше не остался. Зато остались две испуганные женщины, на которых Уоршел выместил своё недовольство.

– Никогда бы не подумал, что в нашем роду будет потаскуха! – Джеральд дал такую сильную пощёчину дочери, что та больно ударилась головой о стену. – Как ты могла, дрянь?! Граф мне всё рассказал.

– Что бы он Вам ни сказал, – это ложь, – твёрдо ответила Жанна, потирая щёку и ушибленный затылок.

– Да неужели? Что ты делала ночью за пределами замка? Ждала баннерета?

– Нет, ему это привиделось.

– А я склонен доверять словам графа. Не заступись он за тебя, разукрасил бы я тебе лицо! Но ты не думай, что так легко отделаешься, я тебя розгами поучу уму – разуму.

– За что, отец? Я не сделала ничего, что могло бы опорочить честь нашего рода. Я отлично знаю, что такое честь, этому Вам меня учить не нужно.

– Сжальтесь над бедной девочкой! – подала голос Каролина. – Позвольте ей перед свадьбой глотнуть немного свободы.

– Молчать! – рявкнул барон, схватив суковатую палку, которой служанка незадолго до этого выбивала ковры. – Я вам сейчас обеим покажу свободу!

Баронесса завизжала и бросилась вон. Забившись за сундук, она закрыла уши руками, чтобы не слышать ругани, которой отец осыпал её бедную мачеху. Каролина, будучи от природы не так проворна, как её падчерица, убежать не успела и приняла на себя двойную порцию ударов.

После, когда всё стихло, Жанна решилась выбраться из своего укрытия. Она нашла мачеху там же, где и оставила. Каролина лежала на полу, сжавшись в комочек, прижав к себе руки и ноги. Услышав шаги, она подняла голову. Под её левым глазом пунцовел синяк, губа была разбита и сильно кровоточила. Преодолев боль, Каролина села и, робко улыбаясь, начала приводить себя в порядок.

* * *

– Ничего, ничего, сынок, всё будет хорошо, – ласковым голосом повторяла высокая женщина в белоснежном, расшитом по краям золотой нитью гебенде, надетом на шапочку с жёстким околышем; поверх головного убора поблёскивал серебряный венец. Розмари только что вернулась из дома будущего зятя, перед семьёй которого расписывала достоинства Гвендолин. – Она обязательно полюбит тебя, ведь не любить тебя невозможно.

Вдовствующая графиня Норинстан опустилась на колени перед неподвижно сидевшим в кресле сыном; её тяжёлый пояс звонко ударился о каменный пол. Кончики каштановых, с густой паутинкой серебра волос выбились из-под шапочки, защекотали её за ухом. Розмари тут же исправила эту погрешность. Она вопросительно посмотрела на Роланда и робко спросила, указав глазами на его запылённые сапоги:

– Можно?

– Вам не нужно наклоняться, мама! Это вполне могла бы сделать Гвен или Фло, – недовольно пробормотал граф, всё же вытянув вперед ногу.

– Они заняты, я сама дала им работу, – виновато ответила графиня и осторожно стянула сапог с его ноги. – Ты же знаешь, что мне это не в тягость, а даже приятно.

Сняв второй сапог, она встала и заботливо посоветовала:

– Ты бы придвинул кресло поближе к огню: здесь давно не топлено. Ах, если бы я знала, что ты приедешь! – вздохнула Розмари.

– Матушка, Вы единственная женщина, которая меня любит! – Граф привстал и поцеловал мать.

Эта знатная женщина, с пренебрежением смотревшая на добрую половину населения Англии, суровая и деспотичная, как со слугами, так и с детьми, расплылась в улыбке и даже прослезилась. Сын был её господином, она – его служанкой; для неё не было похвалы выше, чем поцелуй сына. Его воля – высший закон, исполнения его желаний – смысл её жизни. Если бы ей пришлось выбирать между Роландом и кем-либо ещё, даже Богом, она бы, не задумываясь, выбрала сына.

Убедившись, что ему больше ничего не нужно, графиня присела на маленькую скамеечку и протянула озябшие руки к огню.

– Она из тебя всю душу вынула, эта баронесса, – ревниво пробормотала она. – Бывало, с коня месяцами не слезал – а возвращался здоровым и румяным, а тут заглянул к ней на денёк – и осунулся. Да мало ли в Англии невест? Брось ты её, не то погубит она тебя. Хоть один раз послушай мать!

– Замолчите! – резко оборвал её сын. – Не смейте говорить о ней дурно. Никогда, слышите!

– Как прикажешь, сынок.

Роланд откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. Внезапно лицо его передёрнулось, словно от боли. Он резко выпрямился и с тупой сосредоточенностью уставился на огонь. Обеспокоенная мать молча наблюдала за ним со своего места, не решаясь ни встать, ни заговорить с ним.

– Завтра я уезжаю, – наконец глухо сказал граф, приложив к напряжённому лбу ладонь. – Распорядитесь.

Графиня кивнула и подняла с пола корзинку с рукоделием. Конечно, она хотела, чтобы он задержался дома, ведь она так давно его не видела, но, раз он решил, не ей ему возражать.

– Это всё из-за той никчёмной девчонки! – подумала она и с грустью посмотрела на сына. – Бедный мальчик, почему он не женится на другой?

Гвендолин и Флоренс сидели на подушках в одной из темных комнат рядом с главным залом и обсуждали последний рыцарский роман, привезенный из-за моря поэтами-скитальцами. Обе жаловались на то, что так и не смогли дослушать его до конца. Потом Флоренс, более искусная в науке врачевания, чем её старшая сестра, поделилась с ней рецептом приготовления мази, которая, по её словам, избавляла от внутреннего жара.

Потом они вспомнили о том, как ловили с утра разбежавшихся поросят. В глазах у них заблестели озорные искорки; сестры смеялись, перебивая друг друга, перебирая в памяти события минувшего утра, когда маленький верещавший поросенок, чуть не перевернул вверх дном всё дворовое хозяйство и, забежав на кухню, до смерти перепугал кухарку.

– Так вот какую работу вам мать дала! – Занавеска резко отдернулась, и перед ними появился Роланд, заслонив единственный источник света. – Сидят и лясы точат, бездельницы! А ну вставайте, отдерите свои задницы от пола и ступайте на кухню: там работа всегда найдется. Ну, чего расселись?

Флоренс беспрекословно вышла вон. Вслед за ней выскользнула Гвендолин.

Но мир и тишина воцарились в доме ненадолго.

– Ах ты безмозглая безрукая тварь! – Норинстан разошелся не на шутку – и все из-за того, что Гвендолин споткнулась и нечаянно облила его элем. Она стояла, потупившись, не выпуская из рук злополучного кувшина. – Ты хоть видишь, что ты натворила, неуклюжая скотина?

– Я нечаянно, – прошептала Гвендолин. – Я всё подотру.

– В чем я завтра поеду? Ты, что, думаешь, что за ночь одежда высохнет?

– Высохнет, брат. Я её у камина развешу…

– И спалишь её? Дал же Господь такую сестру! – Он засунул руку под мокрую рубашку и извлек из-под неё мокрый кусок пергамента. Текст на нем расплылся, прочитать не было ни малейшей возможности.

– Ах ты дрянь! – Роланд в ярости швырнул пергамент на пол и ударил сестру. Кувшин упал и разбился. – Это денег стоит, больших денег, гораздо больших, чем ты, пигалица!

Гвендолин наклонилась, чтобы подобрать осколки, Роланд толкнул её, и она упала лицом в испорченный пергамент.

– Безмозглая дрянь, что я теперь буду делать? Ты только и можешь, что хихикать по углам. Учить, учить тебя надо, палкой тебе ум в голову вколачивать!

Гвендолин всхлипнула, ощущая свою никчемность.

Он ударил её ещё пару раз и, когда злоба в его душе улеглась, пнул ногой пергамент:

– Вставай, лентяйка, и перестань хныкать! Твоя кислая рожа не может вызвать ничего, кроме омерзения. Уж разжалобить этим ты точно никого не сможешь.

Сняв рубашку, Роланд бросил её сестре; она хлестнула её по лицу:

– Выстирай это и все остальное. Если к завтрашнему не высохнет, пеняй на себя!

Гвендолин кивнула. Она знала, что испортила любимую, «счастливую», рубашку брата.

Конец 1281 – июль 1283 года.

Глава XVII

Разбирая записи старой приходской книги, исписанной в прошлом веке, старый священник никак не мог понять, кому же понадобилось изъять из неё листы с записями за конец десятого года правления короля Эдуарда. Тогдашний капеллан вообще грешил неточностями, делал записи небрежно, усложняя составление родословной. Но что же всё-таки произошло в начале 80-х годов, за что же пострадала приходская книга?

Если пять лет назад барон Уоршел радовался тому, что он так удачно нашёл жениха для дочери, то теперь давняя помолвка Жанны с Норинстаном скорее огорчала его, чем радовала.

Жанне исполнилось шестнадцать. В ней ещё больше проявилась красота матери, обращавшая на себя внимание всех, кто ее видел, но, несмотря на это, она всё ещё ходила в невестах. Большинство её сверстниц были замужем и успели родить одного, а то и двух детей, не говоря уже о девушках постарше. За исключением, Мелиссы Гвуиллит, в прочем, в этом не было её вины. Первый её муж (какой-то мелкий валлийский князь, состоявший на королевской службе) оказался бездетным и не слишком докучал молодой жене своим присутствием. Он был убит в пьяной драке на второй год супружеской жизни. Со второй помолвкой барон Гвуиллит не спешил, подыскивая зятя среди англичан. В начале года Мелисса снова стала невестой и, если верить слухам, уже к лету должна была вторично выйти замуж. Таким образом, странное положение юной баронессы Уоршел вызывало много кривотолков.

Предположения Роланда Норинстана о том, что он скоро вернётся в Шропшир, не оправдались: граф вынужден был полтора года проторчать во Франции и Шотландии. Потом скончался один из его близких родственников по материнской линии, и свадьбу пришлось отложить еще на год. Таким образом, Норинстан вернулся в Леопаден только к зиме 1281 года.

Где-то через месяц к нему заехал барон Уоршел, решивший напомнить о необходимости поторопиться со свадьбой.

– Я понимаю, граф, Вы не могли вернуться раньше, но время идёт, а моя дочь уже который год ходит в невестах, – сказал он, пригубив кубок с вином. – Она уже не девочка, и я не хочу, чтобы она осталась старой девой. Если Вы не намерены жениться на ней, то разорвите помолвку. Правда, в этом случае Вы бросите тень на честь моей дочери, и, боюсь, мне будет трудно будет найти ей нового жениха.

– Никогда не поверю, что не найдётся человек, который согласиться взять Жанну Уоршел в жёны! – усмехнулся Роланд.

– С возрастом женщины дурнеют, и с каждым годом им всё труднее найти себе мужа. А я не желаю, чтобы моя дочь пополнила ряды бенедектинок.

– Вашей дочери нечего этого опасаться. Я никогда не поверю, что за эти три года она успела подурнеть настолько, чтобы лишиться всех своих поклонников. – Роланд прищурившись посмотрел на собеседника и многозначительно усмехнулся.

– К чёрту лысому этих поклонников! Кому нужна стареющая девушка, от которой отказался жених?

– Не беспокойтесь, барон, Вам не придётся искать нового жениха для Вашей несравненной дочери. Я не намерен нарушать данное когда-то перед лицом Господа и людьми слово. Мои дела улажены, долг перед Его величеством исполнен – и я могу со спокойной душой жениться.

– Вот и хорошо! – обрадовался Уоршел и добавил: – Нам нужно поспешить со свадьбой. Знайте, граф, хоть я и говорил Вам, что теперь Жанну трудно будет выдать замуж, но, в случае чего, я смогу её пристроить. В этом году она должна выйти замуж и выйдет!

– И кто же, по-Вашему, может польститься на брошенную невесту? – смеясь, спросил Норинстан. По его тону нельзя было догадаться, что этот вопрос задан вовсе не из праздного любопытства: Роланд взял себе за правило заранее узнавать имена потенциальных соперников.

– Хотя бы мой сосед.

– Вы хотите выдать дочь за соседа? – В его голосе слышались нотки задетой гордости. – Не за баннерета Леменора ли?

– Нет, за другого. Но, надеюсь, моя дочка станет Вашей женой.

– И я надеюсь. Свадьба будет пышной, я не поскуплюсь. Можете послать в город за тканью на свадебное платье.

– Я не могу допустить, чтобы Вы полностью оплатили эту свадьбу, – упрямо возразил барон. – Уж не настолько я беден, чтобы быть не в состоянии купить дочери платье!

– Успокойтесь, успокойтесь, барон, я ни в коей мере не намерен нанести урон Вашей чести. Можете заняться нарядом невесты, если хотите. Ну, а я позабочусь, чтобы гости на свадьбе ни в чём не нуждались. Прекрасно. Думаю, можно будет сыграть свадьбу сразу после Великого поста.

Уоршел кивнул. После поста, так после поста – лишь бы эта чёртова свадьба вообще состоялась! У него были свои основания торопить графа: семья его разрослась, лишние нахлебники ему были не нужны. В самом конце позапрошлого года, в канун Рождества, его супруга разродилась долгожданным наследником. Правда, он чуть не стоил ей жизни. Каролина рожала долго, целых два дня, в муках, а после три месяца лежала пластом. Отец назвал сына Элджерноном, в честь деда, и перенес на него часть любви, предназначавшейся ранее Жанне. Время от времени юная баронесса даже ревновала отца к этому вечно плачущему свёртку на руках няньки – дебелой крестьянки, недавно произведшей на свет двойню. Среди слуг ходили упорные слухи, что у её малюток и маленького барона был один и тот же отец. Проверить это не удалось: лишённые материнского молока, поступившего в полное распоряжение сэра Элджернона, они не дожили до того времени, как могло бы проявиться фамильное сходство.

* * *

Леменор с наслаждением вытянул ноги перед камином и откинулся на подушки. Он был сыт и поэтому доволен.

Барон де Фарден покосился на пустой бочонок и лениво закатил его ногой под стол.

– А у Вас тут стало уютнее, – лениво пробормотал баннерет. – Чисто и все вещи на местах. Кажется, появились подушки. Хм, недурно.

– Это всё Марта.

– Марта? Какая ещё Марта? Я что-то не слышал, чтобы Вы женились. Ваша сестра давно вышла замуж, мать умерла… Так кто же это таинственная Марта?

– Баннерет, неужели Вы решили, что мою берлогу приводила в порядок дама? – усмехнулся Клиффорд.

– Разве нет? Помнится, моя мать в своё время вместе со служанками тоже что-то мастерила. Там были какие-то цветочки, деревья…

– Ничего, когда женитесь на своей баронессе, у Вас будет много таких вещиц. Она ведь не белоручка?

– Женюсь? – Артур рассмеялся. – В своё время её жених чуть не оправил меня к праотцам и, вероятно, при случае будет рад окончить начатое дело. Так что, если я и женюсь, то уже на вдове графа Норинстана.

– И, конечно, Вы постараетесь ускорить кончину несчастного графа? – Барон подмигнул другу. – Ведь так обидно видеть яблочко и быть не в состоянии его сорвать?

– Убьёшь его, как же! – хмыкнул Леменор. – После случившегося мне лучше не попадаться ему на глаза. А ничего, кроме поединка, я в таком деле не приемлю.

– Ладно, хватит об этом! Давайте я познакомлю Вас с моей Мартой.

– Марта! – Фарден громко хлопнул в ладоши. – Иди сюда, моя милая!

В комнату вошла молодая женщина в подобранном с боков серо-голубом платье, перехваченном ярким поясом; её волосы были аккуратно убраны под платок, перехваченный вышитой повязкой.

– Ну, уложила Мартина? – Барон улыбнулся и поманил её к себе.

– Да. Он такой проказник – весь в Вас пошёл! – Марта расплылась в улыбке и села ему на колени.

– Баннерет, помните, я говорил Вам о вилланке, что призналась мне в любви? – Клиффорд погладил её по волосам.

– Честно говоря, нет. Я таких мелочей не помню.

– Ну, так это она и есть, моя Марта. Поздоровайся с сеньором баннеретом, – он легонько толкнул её в спину.

Марта соскочила на пол и поклонилась.

– Рада видеть Вас у нас, сеньор баннерет. Надеюсь, Вы всем останетесь довольны, – прощебетала она и застенчиво улыбнулась.

– Это я выучил её правильному выговору, – с гордостью заметил барон, взяв её за руку. – Славная девушка, к тому же, отличная хозяйка.

Марта покраснела и с обожанием посмотрела на Фардена.

– И как тебе тут живётся, Марта? Обижает тебя барон? – с улыбкой спросил Леменор. – Небось, сбежать отсюда хочешь?

– Что Вы, сеньор, как можно! – возмутилась молодая женщина и испуганно бросила взгляд на Клиффорда. – Я люблю сеньора барона, и что бы он ни делал – мне всё в радость!

– Ладно, ступай. – Фарден хлопнул её по мягкому месту. – Нам с баннеретом нужно поговорить.

Марта ещё раз поклонилась и ушла.

– И это серьёзно? – Леменор посмотрел на занавес, за которым скрылась девушка.

– Марта? Не знаю. Она мне нравится…

– Надеюсь, Вы не собираетесь на ней жениться?

Барон промолчал. После, проводив баннерета, он зашёл к Марте.

Она стояла, склонившись над постелью ребёнка, и с любовью смотрела на спящего мальчика. Он был красив, «словно херувимчик», с румяными пухлыми щёчками и чуть слышно причмокивал во сне. Мать время от времени брала его беленькую ручку и прижимала к губам, не решаясь поцеловать.

Услышав шаги барона, Марта обернулась и приложила палец к губам. По лицу её разлилось спокойствие; каждая чёрточка светилась любовью к человеку, подарившему ей такого прекрасного сына.

Ей казалось, что на свете нет женщины счастливее её. Она любима благородным рыцарем, на правах супруги живёт в его замке, может каждый день видеть его, говорить с ним. А ведь всё её счастье как раз и заключалось в том, чтобы хоть изредка, но непременно ежедневно видеть барона, слышать его голос. Большего Марта никогда не желала, а теперешнее её положение виделось ей подлинной вершиной блаженства. И каждую ночь, когда Фарден, наконец, засыпал, она тихо сползала с постели, вставала на колени перед распятием и образами святых и долго-долго молилась за барона и своего сына. Для себя Марта никогда ничего не просила.

Возвращаясь от сияющего достатком Фардена, баннерет вспоминал о второй послевоенной весне, когда он, благополучно растратив заработанное на войне богатство, возвращался из Шоура домой. Но деньги были потрачены не зря: он наконец-то занялся ремонтом замка, приведя в порядок первые два этажа и починив крышу.

Прошлой осенью в баронстве случился неурожай; его последствия серьёзно отразились на состоянии и без того запутанных дел Леменора. Крестьяне – нищие, оборванные, осунувшиеся от скудного питания и потребления лесных кореньев – попадались ему повсюду: на дорогах, полях, посреди грязной жижи на дороге, куда они падали, обессиленные от непосильного труда и нужды. И все они провожали его тяжёлыми озлобленными взглядами. Он знал, что они не помогут наполнить его кладовые зерном, знал, что ему нужно золото, много золота, и то, что ещё год или два – и он присоединиться к группе бродяг, продающих свой меч за бесценок. Тогда ему придётся распрощаться со своей сворой. Его сворой. Нет, он никогда не пойдёт на это. Интересно, его любимцы тоже отощали? Эти бездельники, наверняка, уморили их голодом и съели.

Бросив поводья своему новому оруженосцу (Метью пришлось потесниться ради Эдвина Оуэна, сына бедного шропширского дворянина), Артур соскочил в навозную жижу (на зиму скотину загнали во внешний двор) и направился к псарне. Радостный лай возвестил ему о том, что собаки живы. Слава Богу, хоть здесь всё в порядке!

Распорядившись, куда отнести привезённые вещи, Леменор повозился немного с собаками (их всё-таки стало меньше: умерла его любимая сука, не доглядели негодяи-псари!) и отправился осматривать свои угодья: лучше заранее знать, какие дыры придётся затыкать, на что он может рассчитывать.

– Здравствуйте, сэр! – У конюшни его окликнул робкий детский голос. Артур обернулся и увидел тонкого бледного мальчика лет одиннадцати – двенадцати в поношенной красной шапочке с фазаньим пером. Это перо резко диссонировало с его одеждой – старой, без изысков, несколько раз перешитой, покрытой грязью и пылью. В руках у парнишки был узелок. Из-за спины незваного гостя робко выглядывало ещё одно испуганное лицо, принадлежавшее мальчику постарше. Пожитков при нём вообще не наблюдалось.

– Чего тебе? – сердито бросил на ходу баннерет. – Кто пустил сюда эту парочку? Поросячьи рыла, я вас спрашиваю?!

– Вот. – Мальчик с пером протянул ему некую вещь, завёрнутую в грязный платок. – Я Гордон.

– Мне плевать, как тебя зовут. Я не подаю, так что можешь убираться.

Гордон, Гордон… Что-то знакомое. Кажется, так зовут одного из его племянников. Развернув платок, Леменор понял, что этот оборвыш с фазаньим пером и есть его племянник Гордон Форрестер: на ладони тускло блестел знакомый перстень-печатка.

– Так ты Гордон… – Баннерет в задумчивости осмотрел мальчишку. Интересно, можно будет извлечь из него какой-нибудь толк? – Тебя мать прислала?

– Да, – кивнул мальчик. – Она и дед хотят, чтобы я остался у Вас в услужении. – Заметив промелькнувшую по лицу дяди тень, он поспешил добавить: – Вы не подумайте, я многое умею! Если надо, я за столом буду прислуживать, за лошадями ходить… Я непривередливый, сэр!

– Что, служил уже у кого-нибудь? – хмуро спросил Артур.

– Служил. Пажом. У сэра Уорвика. – Поведение дяди красноречиво говорило, что здесь его не оставят, и мальчик мысленно прикидывал, сумеет ли вернуться обратно в Форрестер.

– И как? Он, поди, тебя выгнал, хитрец? – прищурился баннерет.

– Нет, сэр, просто взял другого пажа.

– Так зачем мне ленивый паж? Можешь забирать своё кольцо обратно. – Леменор протянул ему завёрнутый в платок перстень. Он не собирался оставлять у себя нахлебника, пусть даже родственника.

– О, сэр, Вы не правы! Выслушайте меня! – взмолился Гордон. – Я не ленив, просто это из-за его сестры…

– Сестры? – цокнул языком Артур и ещё раз осмотрел парня: а он ничего себе, даже смазливый. Если одеть соответственно, сойдёт за ангелочка. – Она молоденькая, эта сестра? Признавайся, соблазнил девчонку, а, чертёнок?

– Что Вы, дядя! – Гордон густо покраснел. – Сеньора Клотильда намного старше меня.

– Позарилась на свеженькое, старая ведьма! – расхохотался Артур и потрепал племянника по плечу. – Ладно уж, так и быть, возьму тебя к себе. Но до первой промашки. На поблажки не рассчитывай, тут у меня не забалуешь!

Парень кивнул и покосился на своего спутника. Только теперь и Леменор заметил этого хлюпающего носом подростка в продранной холщовой рубахе:

– А это что за фрукт?

– Мой слуга. Гарик, поклонись сеньору! – Гордон дал ему увесистого пинка. Парень моргнул и отвесил низкий поклон. – Дядя, можно, он тоже останется?

– На скотный двор, – тут же определил его будущий род занятий Артур. – Под начало Берта. А ты, Гордон, поедешь со мной. Может, по дороге я придумаю, чем занять тебя сегодня.

– Не было печали – так подай! – пробормотал баннерет, наблюдая за тем, как племянник залезает на лошадь Эдвина. – Нечего сказать, удружила сестра! И что мне делать с этим молокососом? Ладно, может, выучу его на оруженосца; не пристало мне, благородному рыцарю, держать при себе человека низшего сословия, вроде Метью! К тому же он стал мне грубить… Придёт время, совсем его разжалую.

Гордон жадными глазами осматривал окрестные поля, пытался получше разглядеть встречавшихся им по дороге людей. Его глаза были широко раскрыты; казалось, он пытался впитать в себя всё, что попадало в поле его зрения. Если он видел хорошенькую девочку или девушку, то провожал её улыбкой и что-то бормотал себе под нос. Ехавшему рядом с ним баннерету наконец надоело это бурчание: