Текст книги "Любимый цветок фараона (СИ)"
Автор книги: Ольга Горышина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 35 страниц)
2.6 «Семейная хроника Атертонов»
– У них с Эвелин был в Англии бурный роман. Она – дочь лорда, а он – жалкий студент, умеющий только калякать портреты. Да, его пригласили написать семейный портрет, а Раймонд одним мазком разрушил семью. Они тайно обвенчались и, страшась праведного гнева папаши-лорда, бежали в Египет. Он нашел себе место художника, где надо было зарисовывать рисунки со стен гробниц, пока те не потускнели и не стерлись. Из-за жары Эвелин потеряла ребенка и больше не могла забеременеть, зато радовалась возможности помогать мужу. Она тоже немного рисовала, но главная ее задача была встречать английских туристов, особенно дам, и учить их, как правильно спускаться в гробницы. Я ведь не просто так просил тебя не надевать сарафан…
Реза опять улыбнулся, и Сусанна под его взглядом отряхнула подол. Да, там на стоянке она пожалела, что не влезла в водолазку, или вообще в костюм аквалангиста, не оставив ни одной открытой части тела.
– Они оба уже смертельно болели Египтом, – голос Резы звучал ровно, и не понять было, для чего собственно он напомнил про сарафан. – И Эвелин писала отцу длинные письма с просьбой приехать и выкупить землю для раскопок. Через год лорд сдался, но прислал только деньги, так и не пожелав увидеться с блудной дочерью. Чета Атертонов принялась рыть песок в компании таких же сумасшедших, но натыкались они лишь на разграбленные захоронения – пара черепков ритуальных чаш не покрывали папиных денег. Но зато платили за приключения. Эвелин стремилась вместе с Раймондом спуститься в подземные камеры. Знаешь, как это было?
Откуда она знает! Реза остановился и замахал руками перед ее носом.
– Полная темнота и глубокая нора, в которую тебя опускают на веревке, и тебе нужны обе руки, чтобы держаться… Фонари не взять, потому свечу приделывали к дощечке, а дощечку брали в зубы. – Реза оскалился так правдоподобно, что Сусанна даже почувствовала во рту привкус дерева. – Эвелин быстро приноровилась к этому. Даже перестала бояться летучих мышей, которые ночевали в открытых гробницах. Но тут одна явно на нее разозлилась. Эвелин попыталась отмахнуться. Веревка раскачалась, и она ударилась головой о камень, потом еще и еще, пытаясь сбить с платья огонь. Только врач, кроме ссадин, ничего не обнаружил и потому не выказал опасения за ее жизнь. Однако на следующее утро Эвелин не проснулась. Раймонд велел сжечь тело и прах отправить на родину, чтобы положить в фамильный склеп. В посылке. Он не мог остановить работы – деньги тестя-лорда еще не закончились. Раймонд с головой ушел в работу, но боль не отпускала. К пожелтевшим от табака ногтям добавились красные от виски глаза. Он пил по ночам, а утром все равно собирал себя и шел к копальщикам. И однажды на стол ему легко письмо. Ему предписывалось встретить в Александрии Маргарет, младшую дочь лорда, пожелавшую посетить место кончины сестры. Они ехали на поезде. Маргарет смотрела в окно на долину Нила, а Раймонд, не отрываясь, на такие знакомые черты. Притупившаяся боль поразила его с прежней силой, и даже присутствие в доме юной леди не мешало опустошению бутылок с виски, а дальше… Дальше случилось совсем не то, о чем ты только что подумала, – вдруг рассмеялся Реза, глядя в непроницаемое лицо Сусанны.
Да ни о чем таком она не подумала!
– Раймонд все откладывал посещение роковой гробницы, но Маргарет настаивала, и однажды с тяжелого похмелья он согласился. И дальше, как в романе… Ну, ты догадалась…
Нет, она не собирается строить гипотезы. Он проверяет ее писательскую фантазию. Или юношескую извращенность мысли. Не выйдет, мистер Атертон!
– Я не знаю, – ответила она просто.
– Раймонд свалился в гробнице, только ударился не головой, а ногой. Двойной перелом. Левая нога, когда срослась, стала короче, и до конца дней прадед хромал и ходил с тростью, как настоящий английский лорд.
Реза вновь смеялся, а Сусанна молчала. Она не слышала такую фамилию. Картера все знают, а Атертона… Наверное, он так ничего и не откопал. И деньги Резы, наверное, просто пришли из Англии… От, ну конечно, Маргарет! Иначе чего он про нее начал?!
– Однако в этот раз падение обернулось не трагедией, а удачей. Маргарет решила ухаживать за ним и не вернулась в Англию. Еще она, конечно, в память о сестре решила излечить вдовца от пагубного пристрастия к виски. Это у нее не получилось, а остальное… Впрочем, я пропустил второй пункт. Началась война, но из-за ноги прадеда не мобилизовали. Раскопки заморозили. Он остался один на один в пустом доме с Маргарет, возвращение в Англию которой откладывалось теперь на неопределенный срок. Она приняла это как знак свыше и сама сделала предложение Раймонду – наверное, ее тоже поразило проклятье фараонов, безумная любовь к Египту.
Реза вновь смеялся, но продолжал рассказ:
– Раймонд согласился жениться на ней, но пить не бросил, потому что без виски не мог лечь в постель с женщиной, до безумия похожей на мертвую жену, которую он не мог перестать любить. Военной почтой они решили не пользоваться и потому не сообщили о свадьбе несчастному папаше-лорду, а потом думали сообщить сразу две новости: о замужестве дочери и о том, что лорд стал дедушкой. Только и это они не смогли сделать. Маргарет прожила после рождения сына всего три дня, и лорд вместо письма получил из Египта вторую урну. Раймонд вновь не приехал, а лорд не выказал желания увидеть внука. Ну, чем тебе не сюжет для романа? Дарю!
– Вы же сами его написали.
– Это были детские попытки. Я уничтожил рукопись сразу, как умер отец. Мне тогда было как раз шестнадцать. И тогда же я решил покончить с фамильным проклятьем. И, надеюсь, у меня это получится.
– Каким проклятьем? – Сусанна уже вместо жары чувствовала ледяную дрожь злости. И за шестнадцать лет, и за уничтоженную рукопись!
– Еще одну минуту твоего внимания, моя прекрасная леди. Дед Арчибальд вырос и влюбился в недавно приехавшую из Франции Амелию. Ей не понравился дом мужа, и я ее могу понять, – усмехнулся Реза. – Постоянная пыль на полу, пустыня… В общем, они решили построить новый дом и построили – а в саду у них росли прекрасные кусты жасмина. Амелия ждала ребенка, и все бы хорошо, да только снова началась война, и арабское общество накалилось – все ждали прихода Гитлера, чтобы тот освободил их от ненавистных англичан. И Гитлер внял просьбе и прислал авиацию. Солдаты вытащили всех из домов и погнали в пустыню, велев всеми подручными средствами, в общем-то просто руками, рыть в песке ямы и зарываться в них. До самолетов можно было рукой дотянуться. Дед прикрыл жену своим телом. Ему оторвало два пальца, но он выжил и окровавленной рукой закрывал Амели глаза, когда они по пескам возвращались в город, если это можно было теперь назвать городом. На месте дома они нашли воронку, но один куст жасмина уцелел, и в его ветвях запуталась курица. Представляешь, живая… С этой курицей они вернулись в Каир, в их старый дом. Она сохранила ребенка, но ребенок не сохранил ее. Моя французская бабка тоже умерла при родах. Как тебе такой сюжет для романа?
– Вы сейчас выдумываете на ходу, да?
– Нет. Когда умерла прабабка, я подумал, что это случайность. Когда умерла бабка, я решил, что это совпадение. Когда умерла моя мать, я понял, что это семейная традиция. Вот поэтому я не приведу в свой дом женщину. Я не хочу ребенка от нелюбимой, а ту, которую полюблю, я не готов отдать ради сына на закланье. В общем, мораль романа такова, – подытожил Реза скороговоркой: – Надо слушаться родителей и не западать на первого встречного, даже если тот хорошо рисует.
Чего он ее по носу-то не щелкнул? Это она на него запала? Ага, размечтался! Идиот! Но фантазия у него всяко лучше ее собственной.
2.7 «Откуда? От верблюда!»
– Нам еще далеко?
Вопрос полетел в лицо каирца, как плевок верблюда. Она заметила впереди стоянку бедуинов.
– Вон, до тех самых верблюдов, – Реза махнул рукой. – Если я знаю их хозяев, то нам повезло… Я без денег, а если нет… – Сусанна вновь забыла про жару и похолодела под взглядом каирца. – Я понесу тебя нея на руках. Такое в романе есть?
– В чьем? В вашем? Потому что в моем – нет! – отрезала Сусанна, пытаясь вырвать руку. – В моем есть колесница.
– До колесницы я тебя не донесу, но донести до места, откуда можно вызвать такси, надеюсь, у меня хватит сил.
– У меня есть деньги.
Реза покачал головой. Понятное дело, что не возьмет, но она же не за него платит, а за себя – пусть его принципы горят белым пламенем! Ее сейчас занесет злым дыханием Сета!
– Сомневаюсь, что у тебя есть столько наличных.
В этом он может оказаться прав. Родители велели пользоваться картой.
– Ты можешь передвигать ноги быстрее?
Затащил ее в пески и еще недоволен! Но, наверное, боится, что разлегшийся в песках верблюд встанет и уйдет вслед за маячащей вдали троицей собратьев. Но верблюд продолжал мерно покачиваться в раскаленном мареве.
– Гашиша накурился, – пошутил Реза, но ей и ее ногам уже было не до шуток. Однако радостное приветствие внушило надежду, что Резу тут знают. Только слишком долго они говорили. и бедуин все махал руками, явно набивая цену, а Реза все оборачивался и глядел вдаль мимо нее. Наконец бедуин поднес мобильник к спрятанному под платком уху, и Реза шагнул к ней с улыбкой:
– Они приведут лошадей. На верблюде я тебя в другой раз покатаю, когда будешь менее горячей.
Это что он опять сказал? И про следующий раз, и… Да ладно, Суслик, к словам придираться! Пусть сначала вытащит тебя из пустыни, а уж потом будете отношения выяснять.
– Устала?
И Сусанна даже не поняла, какое сальто он сделал, чтобы в миг оказаться на песке с ней на коленях. Сил сопротивляться не было, и она покорно опустила голову ему на плечо, наплевав на жесткую лямку рюкзака, врезавшуюся в щеку. Но лишь она тяжело вздохнула, рядом сразу скрипнул песок, но она не смогла уже поднять головы, потому что на волосах лежала тяжелая ладонь каирца. Реза заговорил по– арабски, но она сумела разобрать слово "спасибо", а потом на голове оказалась куфия – и Сусанна в страхе обернулась на бедуина. Ух, это платок не с его головы! И снова прилегла на плечо Резы.
Странный какой-то… И зачем все это устроил? Может, ему просто скучно живется с мамочкой. И с этой мыслью она, кажется, уснула, потому что когда открыла глаза, сразу увидела перед собой копыта. Реза заставил ее выпить откуда-то взявшейся воды и попытался водрузить на коня. Но уж тут она его оттолкнула – это она сумеет сделать без его помощи!
Он распрощался с бедуинами и обошел ее лошадь со всех сторон, подтягивая подпруги и регулируя стремена.
– Держи повод, как трубочку от мороженого, – и увидев ее злую мину, тут же улыбнулся: – Часа не пройдет, я накормлю тебя мороженым, обещаю!
Он уже конкретно достал – она ничего не просит у него! Только бы добраться до гостиницы. А уж завтра она на порог его не пустит, чтобы его мать там ни приготовила! Имя-то у нее какое… Фиг запомнишь!
– Ты меня слышишь? Сожми повод в одной руке, не натягивай. Лошадь пойдет следом за моей, они так приучены. Главное – держи ее на небольшом расстоянии и не давай обходить мою лошадь, потому что она кусается.
Сусанна кивнула. Поехали уже, а то и платок станет таким же мокрым, как и кепка, пригвоздившая его к голове. На лошади почти не качало, и Сусанна порадовалась, что Реза не взял верблюда – иначе из нее бы все кишки вытрясло. Однако каирец постоянно оборачивался, словно боялся, что она грохнется в обморок, но после краткого сна и пол литра воды она вновь почувствовала себя человеком, хотя была бы рада, если бы вся вода все же испарилась через кожу и не мешала ехать.
– Еще чуть-чуть!
Хорошее ободрение с учетом, что она уже потеряла счет времени, только солнце явно подумывало занырнуть в хаос. И вдруг Реза поворотил назад своего коня и поравнялся с ней.
– Доставай из рюкзака телефон. Отсюда хороший вид на Сфинкса. Мы ближе подходить не будем. Да, и куфию не снимай. Тебе очень идет. Лучше зеленых волос.
Какое счастье, что на ней солнцезащитные очки! В них ни глаз, ни лица не видно. Жаль, конечно, что фото без верблюда, но лошадь тоже хороша с такой узорчатой попоной…
– Все, разрядился, но я успел сфотографировать, – и Реза вновь подставил ей спину с рюкзаком. – Пять минут, и мы избавимся от лошадей. А вообще подумай, такая продвинутая цивилизация, а ни плавать не научились, ни лошадей не оседлали.
– Кто?
– Египтяне, конечно!
– Я тоже плавать не умею.
– Зато на лошади теперь умеешь. И иероглифы писать, я точно знаю…
Мокрый весь, а не ерничать не может, нахал! Только бы не затоптать теперь туристов копытами. Но два бедуина сами к ним подбежали, и Сусанна с ужасом увидела, как Реза протянул старшему золотой браслет! Она его так по миру пустит. Бедуин не подумает возвращать золото. А, может, браслет и не золотой вовсе…
– Еще сто шагов, моя царица, и будет тебе терраса с видом на пирамиды.
Да ей сейчас никакой вид не нужен! Ей бы умыться да сесть на то, что не качается. Она решила не глядеть в зеркало, потому что у встретивших их вышколенных официантов в красной униформе был достаточно красноречивый взгляд. Но, наверное, богатые люди, даже после пешей прогулки по Сахаре, выглядят платежеспособными.
Обтеревшись водой, Сусанна доковыляла до плетеного шезлонга в углу террасы и вытянула ноги, наплевав на их серость. Заходящее солнце вовсю жарило небо, но в воздухе еще не разлилась вечерняя прохлада, если в песках она вообще существует. Однако на столике ее поджидали мороженое и стакан с лимонадом – оставалось надеяться, что это не махито. Даже капля алкоголя сейчас убьет ее.
– Я взял только мороженое, надеясь на домашний ужин, – на столе подле Резы лежал его телефон, – но мой тоже разрядился, а заявляться к матери без звонка я не хочу. Взглянешь на меню?
Сусанна покачала головой. Из-за усталости она абсолютно не чувствовала голода. Реза протянул ей вазочку с мороженым и задержал горячие пальцы на ее руках, а потом скользнул на запястье.
– У меня есть для тебя браслет. Чуть подогнуть, и будет точно твой размер.
Суслик, говори – нет. И быстро! Но язык распух от жары и не шевелился.
– Только не уверен, что его будет достаточно, чтобы искупить нынешнюю прогулку. Прости меня. Я дурак, что потащил тебя в пески.
И когда Реза наконец убрал руку, Сусанна тут же схватила ложечку. На этот раз он, похоже, не издевался, потому что действительно выглядел расстроенным.
– Неужели я ошибся, и кольцо тебе велико?
– Что? – Сусанна нервно уронила руку на колени.
– Я заметил, что ты постоянно крутишь его.
– Я… – Сусанна совсем потерялась в чужом языке. – Я… Я просто не привыкла к кольцам. – Ну же, Суслик, скажи это наконец! – И я… Я хочу его вам вернуть. Мои родители не поймут…
– Верно, не поймут, – перебил Реза довольно зло, но тут же улыбнулся. – Скажешь, что купила у торговцев. У них куча похожих побрякушек. Никто ценности кольца не узнает. И ценность не золотом измеряется и даже не часами работы ювелира, а чувствами дарителя. Это кольцо ничего не стоит, поверь.
От его улыбки дрожь побежала по спине. Или же наконец-то на террасу прокралась долгожданная вечерняя прохлада.
– Дай сюда руку…
И Сусанна подчинилась – пальцы оказались на его ладони даже раньше, чем он сказал "пожалуйста", она хорошая ученица Сельмы.
– Хорошо сидит. Мои губы редко ошибаются в выборе пальцев.
Сусанна не могла сформулировать вопрос, да и не знала, который озвучить из сонма роящихся в голове. Реза поцеловал палец с кольцом и отпустил руку, и падая та чуть не выбила ложечку из вазочки с мороженым.
– Ешь уже, а то растает, – Реза откинулся в кресло и коснулся губами края своего стакана, но не сделал глотка.
– Как вы определили размер кольца? – задала Сусанна вопрос, показавшийся ей самым безобидным, чтобы каирец только убрал ото рта стакан.
– Я же объяснил – губами. Или ты думаешь, я вчера целовал твои пальцы для чего-то другого?
Суслик, когда ты научишься молчать?! Будешь говорить на уроках английского в школе: London is а capital of Great Britain… А здесь тебе надо молчать. И она схватила свой бокал – только бы в нем оказался лимонад, но распробовать она не успела, потому что плавающая на поверхности веточка мяты сразу прилипла к губам. Пришлось выплюнуть и покраснеть! Или же лицо горело от ожога. Завтра она будет сеньорой Помидорой. Но он ее такой не увидит…
– Тебя, как маленькую, с ложки кормить, что ли?
Одной рукой Реза убрал от ее лица стакан, а в другой уже держал наготове ложку с мороженым.
– Белый шарик – сразу ясно, что ванильное. Зеленый – фисташковое, а вот с желтым не могу определиться: манго или персик?
– Хотите попробовать? – вопрос сам прорвался через стиснутые зубы.
– Я доверяю твоему вкусу.
И Сусанне пришлось проглотить мороженое.
– Персик, – выдала она тут же.
– Ничего-то ты не понимаешь в мороженом, – Реза бросил ложку в вазочку. – В меню было написано – манго. Но ничего, у тебя вся жизнь впереди…
И к чему такая ухмылка! Если б только она могла перевести на английский Козьму Пруткова! Да, она прекрасно видит, что перед ней слон, а не буйвол! Только бы добраться до гостиницы, и он станет лишь кошмарным воспоминанием.
– Пока ты ешь мороженое, может, дашь мне почитать свой роман?
Он улыбается или издевается? За стеклом стакана его улыбка больше походила на оскал.
– Он на русском.
– Я положусь на гугл-транслейт.
Сусанна полезла в рюкзачок. Пусть читает. Там пока нет ничего, из-за чего она могла бы покраснеть сильнее, чем от его нахальных взглядов.
Роман Сусанны: 1–5 главу
Дорогие читатели! Рукопись Сусанны, конечно, немного влияет на сюжет романа, но если вам тяжело читать про Др. Египет, то эти части можно пропустить и продолжить чтение уже с главы День Второй. 2.8 «Винный погреб прадеда Резы»
1. «Найденыш и милость Амени»
Пентаур любил приходить на пустынный берег Нила, вглядываться в его иногда голубые, иногда темно-зеленые, иногда желтоватые воды. Он срывал цветок лотоса и мутил им воду. С детских лет не любил Пентаур шумных мальчишеских игр. Даже сейчас, уже будучи взрослым, в свои тринадцать лет он был слишком тих, внимателен и умен. Слишком, по мнению некоторых его учителей.
Сегодня он как обычно пришел к полноводному Нилу и лишь успел сорвать цветок, как внимание его привлек непонятный звук, очень похожий на плач. Юноша подбежал к кромке воды, раздвинул руками камыши и замер: запутавшись в водорослях, на воде качалась грубо сплетенная лодочка. Пентаур ступил по колено в воду и взял ребенка на руки. Младенец заплакал пуще прежнего, и юноша поспешил в храм, не обращая внимания на людей, оборачивавшихся на детский плач. У храмовых пилонов он столкнулся со жреческой процессией, возглавляемой старшим жрецом Амени.
– Откуда у тебя ребенок, Пентаур?
Жрец хмуро взглянул на него, и юноша внутренне сжался, потому что знал, что последует за этим вопросом – нет, это не был его ребенок. Как в нем могли усомниться!
– Я нашел его плывущем в лодочке по Нилу, – ответил Пентаур дрожащим голосом.
Жрец помрачнел: только еще одного подкидыша не хватало. Очередная женщина решила скрыть бесчестие, отдав новорожденное дитя на волю волн. Плач голодного младенца становился невыносимым, и Амени поспешил взять найденыша на руки, и в сильных мужских руках ребенок перестал плакать, зато жрец издал странный смешок.
– Девочка!
Недовольство его усилилось, и юноша знал причину: если мальчика можно отдать в храмовую школу, то что делать с девочкой? Не нянчиться же его жене! Но нянчиться придется. Воды Нила отдали девочку храму. И Амени действительно велел Пентауру отнести ребенка во двор и отдать той работнице, у кого было в грудях молоко, а вечером он обещал забрать девочку домой. Но вечером он не сумел отыскать ребенка и разгневанный покинул храм и всю ночь придумывал ученику достойное наказание, но утром, когда тот, как маленький, расплакался у его ног, жрец махнул рукой и разрешил до поры оставить ребенка при храме. Амени всегда питал к Пентауру слабость и в этот раз даже взращенный за ночь гнев не устоял перед мольбами юноши.
– Как ты назовешь ее? – спросил жрец, перестав сердиться.
– Нен-Нуфер, – тут же ответил Пентаур, протягивая жрецу цветок лотоса. – Она так же прекрасна. И он был в моих руках, когда я услышал ее плач.
Жрец усмехнулся и приказал ученику отнести младенца в храмовую пристройку для слуг и отдать на попечение рабыням, а самому вернуться к занятиям. Когда девочка научилась бегать, все поняли, что она не похожа на детей Кемета. Сомнений не оставляли ни ее изумрудные глаза, ни шелковые светлые волосы, ни бледный цвет кожи. Как она попала в бурную реку, оставалось тайной, но такой тайной, которую Пентаур не желал раскрывать.
Пентаур обожал играть непослушным светлым чубчиком девочки. На него нисходило озарение, когда тонкие шелковые нити скользили между пальцев. Его спина помнила множество побоев. Нерадивый ученик оставлял занятия священного письма ради мимолетного взгляда зеленых глаз воспитанницы. Девочка часто засыпала на его руках под сказки о богах или играя полами длинного жреческого одеяния. Он сам взялся учить ее письму. И учил не так, как учили жрецы, карая за каждый неправильный иероглиф ударами палок, а терпеливо разъясняя ученице значение каждой палочки, каждого рисунка. Он никуда не спешил.
Если сначала на написание одного слова уходило несколько дней, то вскоре девочка уже без особого труда переписывала мифы об Осирисе. Да так красиво, что однажды Амени обратился к ней с просьбой сделать свиток Книги Мертвых для только что взошедшего на престол фараона. Нен-Нуфер старательно выводила рисунок за рисунком, пока кисть в крохотной руке не начинала дрожать. Тогда она отдыхала немного и вновь склонялась над папирусом. Верховный жрец, пришедший за свитком, поразился искусству десятилетней девочки. Он знал о найденыше, и никогда лично не порицал Пентаура за многочисленные пропуски занятий, потому что свет мудрости исходил из его глаз, и скоро он стал одним из немногих учеников, удостоившихся жреческого сана.
И вот Пентаур начал познавать тайны, скрытые за стенами храма и не доступные простым ученикам. Иногда ему даже выпадала великая честь сторожить статую Пта. Он видел много нерадивых жрецов, предающихся веселью на посту, но сам, охраняя сон Божественного, как и подобает, не прикасался к вину и не смыкал очей. Все время, свободное от занятий с Нен-Нуфер, Пентаур проводил за чтением священных папирусов, проникая в священные знания о движении светил, по которым предсказывали разлив Великой Реки, судьбы отдельных людей и целых народов. Пентаур впитывал в себя знания, как морская губка воду. За несколько лет он оставил позади всех сверстников, довольствующихся либо ролью писцов, либо низшим жреческим саном тогда, когда ему уже было предоставлено право присутствовать на заседаниях высших жрецов и позволено принимать участие в священных празднованиях.
Амени, ставший к тому времени верховным жрецом Пта, поручил любимому ученику надзирательство за храмовыми школами. Пентаур несколько раз просил его заменить нерадивых учителей и выгнать ни к чему не способных юношей, которых держали лишь за богатые дары, принесенные храму их родителями. Амени не разочаровался в избраннике, но иногда все же осаживал пыл молодого жреца, говоря, что тот должен прежде всего думать о благополучии своего бога. Поначалу Пентаур возмущался тому, что они должны терпеть нерадивость сыновней знати и богатых чиновников, но скоро научился держать подобные мысли при себе и не злить понапрасну верховных жрецов. Впереди его ждал долгий путь постижения божественных премудростей.
Он был сыном простых земледельцев, которые упросили жрецов взять сына в храмовую школу, так как не могли прокормить его. Амени сразу приметил мальчика, схватывавшего все налету, когда другим приходилось вколачивать знания палочными ударами. Казалось, юношу не интересовало ничего, кроме знаний. Даже в жреческом сане Пентаур остался равнодушным к богатствам. Он продолжал довольствоваться набедренной повязкой, сандалиями из грубой кожи и, когда того требовалось, белоснежным жреческим облачением. Он вел такой же аскетический образ жизни, как и Амени, которого Пентаур почитал за отца. Настоящих родителей он почти не помнил. Они пришли издалека, чтобы передать сына под покровительство мемфисского божества, и больше не возвращались.
У Пентаура была только одна страсть: белокурая девушка с глазами зелеными, как глубинные воды Нила. Несмотря на большую занятость и ответственность за храм, Пентаур не оставил занятий с воспитанницей. Нен-Нуфер уже могла свободно писать, считать и даже имела кое-какие познания в медицине. Маленький найденыш подрастал. Ей перестали брить голову задолго до того, как тело из детского стало превращаться во взрослое. Теперь вместо чубчика, по плечам струился светлый лен тонких волос, и настал день, когда в теле ее расцвел красный цветок.
2. «Пентаур и его прекрасный лотос»
Родительские отношения между Пентауром и Нен-Нуфер дали трещину. Девушка отдалилась от воспитателя и больше времени стала проводить в пристройке с рабынями. А он продолжал жаждать встреч, день за днем с ужасом примечая, что ее тело из подростково-угловатого превратилось в округлое и притягательное. Нен– Нуфер, как и следовало обладательнице такого имени, стала стройной и прекрасной, как лотос.
Пентаур довольно повидал прекрасных женщин среди танцовщиц и прихожанок, закутанных в тончайший царский лен, но свято верил, что сердце его навсегда закрыто для них, потому что он отдался учению и не имел права на плотские утехи. Теперь же толстая корка безразличия пала с его сердца, и оно трепетало и обливалось кровью при одном лишь взгляде на Нен-Нуфер, которая, преодолев девичью стеснительность, вновь потянулась к учителю. Красавица глядела на него чистыми изумрудными глазами, не понимая причин отчужденности, и жрецу требовалось много сил, чтобы солгать воспитаннице, сославшись на многочисленные храмовые дела.
Тело жестоко требовало близости, но Пентаур знал, что время брака еще не пришло. Сейчас его мысли должны быть заняты лишь священными папирусами, во власть которых он сознательно отдал себя. Но рисунки не желали складываться в слова. Перед мысленным взором днем и ночью стояло ее лицо. Девушка была настолько осязаема, что, казалось, один шаг и коснешься ее губ, но образ таял, лишь он пытался обнять его, и Пентаур со стоном падал на ледяной пол.
Нен-Нуфер продолжала жить в пристройке вместе с прислужниками и храмовыми невольниками. Она помогала собирать целебные травы, иногда убирала пыльные помещения и даже стирала. Девушка не брезговала никакой работой, но ей почти ничего и не поручали, потому кожа ее не огрубела, как у молчаливых невольниц, и не страдала от палящего солнца. Нен-Нуфер редко появлялась в самом храме. Только на великие праздники можно было заметить ее в толпе прихожан. Но случалось такое, что она тайком пробиралась к Пентауру, когда тот спасался от тревожных мыслей в высокой башне храма. Она садилась у ног молодого жреца и подбирала оброненные свитки.
– Ты научил меня читать, Пентаур. Но я не понимаю значения написанного. Я, наверное, глупая?
– Нет, – отвечал тот, едва совладая с трепетом тела. – Ты умнее многих девушек Кемета. Просто есть тайны, открытые только жрецам.
Он брал из ее рук папирусы и нес в хранилище, но Нен-Нуфер продолжала сидеть на каменном полу, не желая уходить.
– Ты такой умный, Пентаур. Ты знаешь столько неведомых мне вещей. Это прекрасно обладать знаниями.
– Да, знания – это дар богов. Мудрость – это божественный свет, дарованный избранным. Я не знаю многих тайн, которыми владеют верховные жрецы и наш досточтимый Амени. Но и они не знают всего. Все могут знать только великие боги. И земной бог, фараон.
Нен-Нуфер задумчиво смотрела в пол. Пентаур отодвинулся на циновке как можно дальше, чтобы даже краем одеяния не коснуться босых ног девушки.
– Наверное, он общается с Амоном лично.
– Ты о ком?
– О его святейшестве – да живет он вечно.
– Земные связи фараона нам известны, о небесных же знают только боги да он сам.
В небе уже таяли звезды. Пентаур часто встречал рассвет, склонившись над столом. Только вот Нен-Нуфер давно должна была вернуться в пристройку. Мучительные и сладостные минуты ее присутствия казались одновременно вечностью и мгновением. Он уже сполз с циновки и оказался в самом углу башни. Ранним утром Амени иногда поднимался к нему, и застань он его наедине с Нен– Нуфер, не достаточно будет слов, чтобы защитить ее честь и свою собственную. Даже любовь не могла затмить его желания добиться высокого сана. Слишком долго он стремился к своей цели, чтобы одним махом разрушить многолетние труды, хотя порой ее близость становилась настолько мучительна, что он готов был отдать все за минуту счастья, которое можно найти только в ее объятьях.
– Ступай, Нен-Нуфер.
Когда Пентаур не вышел из темноты проема, девушка поднялась с пола и направилась к нему, чтобы поцеловать руку, как всегда делала при прощании, но жрец отмахнулся от нее и зло повторил просьбу оставить его одного. В полумраке ее едва скрытые одеждой формы были соблазнительны, как никогда прежде, и Пентаур впервые действительно испугался не справиться с желанием, но боль в любимых изумрудных глазах была сильнее огня, сжигавшего тело.
– Ты сердишься на меня, Пентаур?
Он не мог слышать грустные нотки в обожаемом голосе и почти простонал:
Он не мог слышать грустные нотки в обожаемом голосе и почти простонал:
– Нет, Нен-Нуфер. Ступай. Сейчас сюда придет Амени.
Девушка вздохнула и стала медленно спускаться по огромным ступеням. Она знала их, как свои пять пальцев, поэтому и в темноте безошибочно находила опору для своих маленьких ног. Она не боялась темных тайн храма. Ее не пугали высокие изваяния богов. Она с детства скользила между ними, подобно легкой тени. Когда Нен-Нуфер дошла до пристроек, тусклая луна ушла за тучи. Для сна оставалось всего пару часов, но мысли путались и мешали заснуть. Девушку пугала внезапная холодность молодого жреца. Она пыталась, как прежде, веселить его, но от ее шуток он становился только мрачнее и уходил. Теперь чтобы увидеться с ним, приходилось долго искать его и ждать, когда он наконец останется один. Она понимала, что наставник загружен работой, но ведь даже верховный жрец находит время для отдыха и общения с детьми, которые вместе с матерью живут в прекрасном городском доме.
Нен-Нуфер любила смотреть с храмовой башни на город. Днем отсюда можно наблюдать за ремесленниками, мастерящими посуду на порогах своих глиняных домов, и крикливыми продавцами фиников и сладостей, снующими между прохожими. Когда маленькая Нен-Нуфер впервые увидела, как вооруженный человек избивает безоружного, она кинулась к Пентауру, чтобы тот остановил безобразие, но жрец лишь улыбнулся:
