Текст книги "Любимый цветок фараона (СИ)"
Автор книги: Ольга Горышина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 28 (всего у книги 35 страниц)
5.12 «Под гранатовое вино»
Первым на столе оказалась бутылка вина с гранатом на этикетке, затем коробочка с бокалами, финики, канапе непонятно с чем еще, кроме оливок и сыра, апельсины, яблоки, груши…
– До утра хватит? – оторвал ее от подсчетов фруктов вопрос Резы, и вместо ответа она, кажется, вспыхнула. – Мустафа предлагал поджарить рыбу, но я не выношу ее запаха, но, уверен, у него припрятана сушеная, так что если хочешь…
– Я так наелась, что даже апельсина не хочу.
Сусанна не шутила. Поняв, что никакой гостиницы не будет, как и малейшего уединения, она отпустила живот на свободу, и тот заполнил собой все свободные складки платья. Мадам Газие стоит завтра отдохнуть от готовки – еды на столе осталось на неделю, как, впрочем, и здесь – на корабле. Зачем он столько всего накупил, когда видел, что мать готовит на целую роту! Да он просто хотел по– быстрому слинять из-за праздничного стола, поставив ее перед фактом. Помнится, когда она собирает ему с собой еду, то еще и ругается. Но не в день рождения же! Вот в свой день рождения мистер Атертон и делает, что хочет!
– Тогда будем просто пить гранатовое вино, – по губам именинника скользнула улыбка. – Здесь такая качка, что ты и не заметишь, что пьяна.
– А ты? – Умеет же мистер Атертон одной фразой испортить только начавший нравиться вечер! – Ты же все равно увидишь, что я пьяна…
– Сегодня мне без разницы, потому что пить мы будем вместе.
Он рассмеялся и взял апельсин. Шкурка быстро оказалась в пакете, а первая долька в ее ладони.
– И ты не заметишь, как все съешь.
– Я действительно не хочу апельсин! – открестилась она от второй дольки, и Резе пришлось проглотить ее самому, но это его не остановило: он тут же разломил яблоко и протянул ей половинку. Пришлось съесть и яблоко, и последовавшее за ним канапе.
– Я не хочу потерять тебя после первого же бокала, – Реза протянул ей разломанный финик, уже без косточки. – Я вообще не хочу тебя терять. Я ждал тебя шестнадцать лет, с самого твоего рождения.
Началось! Нет, все же он сумасшедший! Ну и ладно, зато катает на лодке. Главное, чтобы ему плохо не стало, а остальное не важно. Она стойко выслушает все его глупости – на ней ведь амулет!
– Как долго ты его делал? – спросила Сусанна, не в силах оторвать пальцы от гладкого камня.
Реза развалился на диване и даже положил босые ноги на подушку, и сейчас просто скосил на нее глаза:
– Это не реплика. Это настоящий тет. Ему три тысячи лет.
Сусанна отдернула руку, точно обожглась.
– Это ведь неправда?
Шутки шутками, но с древними амулетами не шутят! Кожа под сердоликом аж воспламенилась, или это внутри зашлось сердце от мысли, что последним носила этот камень похожая на нее статуя!
– Правда, – Реза перевернулся на бок и принялся гонять по столу апельсин. – Он лежал на дне ларца с украшениями. Почему дед его не продал, не знаю. Теперь он твой.
– Я не хочу его брать! – почти вскричала Сусанна.
– Поверила в проклятье?
Ухмыляйтесь дальше, мистер Атертон, но с меня довольно!
Сусанна потянула шнурок вверх, но тот запутался в волосах, и она даже вскрикнула.
– Сказал же, что он твой, – Реза змеей переполз на ее часть дивана и, распутав волосы, опустил амулет обратно в вырез платья. – Проклятье вошло в тебя в ту же секунду, как камень коснулся твоей груди, так что поздно снимать, носи и не думай о плохом. Ну, что сердце-то так бьется?
Пальцы Резы скользнули под грудь, и Сусанна пожалела, что надела платье на голое тело. Зря ткань казалась достаточно плотной!
– Скажи, что это неправда?
– Что неправда? Проклятье? Хорошо, скажу: проклятье – неправда. Только что с того, ведь ты в него уже поверила!
– Скажи тогда, что это ненастоящий тет.
– Даже если я скажу, что он не настоящий, толку? Ты же видишь, что ему три тысячи лет.
– Скажи, что он не из той шкатулки.
– Сусанна, хватит детских игр! – Реза убрал руку и принял на диване вертикальное положение, спустив на пол босые ноги. – Он из той шкатулки, и его носила Маргарет, Амели и моя мать. Теперь его будешь носить ты, потому что ты – моя жена.
– Это же шутка…
– Что шутка? Амулет скорее всего принадлежал женщине, с которой сделана статуя, как и остальные украшения. Или шутка то, что ты моя жена? Так это больше не шутка, – Реза стянул с пальца кольцо и покрутил его перед фонарем, чтобы осветить иероглифы. – О чем я просил тебя утром? – Сусанна аж сжалась под пронизывающим взглядом. – Вот и вижу, что забыла, – Реза даже прищелкнул языком. – Я сказал, что мой лучший подарок – твое здравомыслие. Если ты веришь в проклятье, то и будешь любую неудачу списывать на него, а поверишь, что амулет несет удачу, то будешь только радоваться, недоумевая, куда разом делись все проблемы! Все в нашем мире зиждется на вере. Чего ты так боишься? Что с тобой может случиться за два дня? Прошу, поверь, что я всего-навсего хочу показать тебе рассвет на реке.
– Тогда давай посмотрим, как парус ставят! – Сусанна поспешила остановить излияния прежде, чтобы не убеждаться окончательно в ненормальности каирца. И уже себя за компанию.
Реза спустил босые ноги и потянул Сусанну с дивана, не забыв захватить плед.
Парень уже приближался к середине мачты. Проворный, как обезьянка, он находил незаметные ступеньки. Не различая больше лица, Сусанна продолжала следить за бегущем в темноте светлячком фонарика. Сумасшедший! Никакой страховки ведь, а отец так спокойно глядит и еще в ладоши хлопает, явно подгоняя. У них что, ни у кого ни страха, ни сердца?! Зато у тебя его в сердце слишком много! Еще и веру в семейные проклятья добавила!
– Страх рождается от сознания возможности его избежать, – нагнулся к ее уху Реза, когда она все же озвучила свои мысли. – Они же все на реке лет с десяти и не знают другой жизни.
Он запустил руку под плед явно больше из желания обнять, чем защитить Сусанну от качки, которая, к удивлению, почти не ощущалась. Когда ветер наполнил парус, плед и волосы, Реза, перекинувшись с Мустафой парой фраз на арабском, потянул Сусанну обратно к дивану. Парень, закрепив парус, развязал веревки, удерживающие, как выяснилось, занавески по всем сторонам навеса, и теперь ветер заиграл и ими. Он что-то спросил у Резы и когда тот зажег на столе фонарь, занавесил выход. Вот она и романтика… Только пусть мистер Атертон остается по другую сторону стола в сидячем, лежачем да каком угодно состоянии – только не рядом с ней!
Реза протянул наполненный бокал, и Сусанна осторожно взяла его за ножку, боясь обжечься о пальцы каирца. Вино переливалось всеми оттенками граната: от розового до насыщенного красного, как и ее лицо сейчас под насмешливым взглядом Резы, который вновь откинулся на подушки, а вот Сусанна проглотила палку и не могла расслабиться. Может, вино поможет скинуть оцепенение дурацкой брачной ночи? Только не станет же она пить без тоста и первой. Хорошо – первой и с тостом.
– С днем рождения!
Реза замахал свободной рукой раньше, чем она замолчала.
– Нет, нет, нет… Довольно меня на сегодня. Теперь, когда мы одни, у нас может быть иной тост, верно?
К счастью, они не одни. Мустафа с сыном громко копошились на палубе, но толстый полог полностью скрывал их работу от ее бегающего взгляда.
– Я хочу выпить за тебя, за мою жену.
Сусанна сильнее сжала пальцы на ножке бокала. Если от нее ждут встречного тоста – не дождутся. Она просто протянула через стол бокал, и ему пришлось протянуть свой. Вино больше походило на забродивший гранатовый сок, в который забыли добавить сахар, чем на лучшее вино с царского стола, и Сусанна пожалела, что Реза почистил только один апельсин – сейчас она съела бы его вместе со шкуркой. Только под испытующим взглядом каирца пришлось допить бокал, и когда он заново наполнил бокалы, во рту стало уже не так противно.
– Если я сделаю еще один глоток, то точно просплю рассвет, – проговорила Сусанна поверх полного бокала, заставив кровавую жидкость задрожать.
– Ты вообще не уснешь, потому что на реке слишком шумно из-за ветра. Ну, а коль заснешь, я тебя искупаю…
Лучше не засыпать, потому что мистер Атертон слов на ветер не бросает!
– Да и потом, у меня только одна бутылка, и в этот раз я тоже пью, да и гранатовое вино не ударяет в голову, как шампанское. Так что пей, чего ты ждешь?
– Тоста.
Зачем ты его провоцируешь, Суслик? Он ведь переведет на тебя стрелки… Но нет, Реза сам сказал тост:
– За продолжение твоего романа. Чтобы оно тебя не разочаровало.
Он использовал слово «romance», а не «novel», так как его понимать? Да никак, его вообще понимать не надо. Наслаждайся прогулкой по Нилу, гранатовым вином в бокале, древним амулетом на шее и забей на мистера Атертона. Он просто тот «козел», который за все это платит… С ним не надо крутить роман! И она пригубила вино, совсем переставшее вязать рот.
– Мы так и просидим до рассвета, пялясь на занавески? – почти что возмутилась она. – Хороша прогулка! Ничего ж не видно!
– А пока и не на что смотреть, – усмехнулся каирец. – Тебе не на что… А я могу часами тобой любоваться…
Еще бы! Сила привычки. Но это статуе все равно, а я здесь изъерзаю весь диван!
– Не сиди без дела – ешь и пей.
Реза отставил наполовину пустой бокал и принялся чистить апельсин. Только Сусанне его больше не хотелось. Во рту стало слишком вкусно.
– Ну, я же почистил! – обиделся Реза, когда она замахала на протянутую дольку рукой. – Ты решила подержать меня в шкуре Латифы? Обещаю, больше никогда не буду отказываться от добавки! – почти рассмеялся Реза. – Съешь апельсин.
Пришлось съесть пополам с Резой. Все пополам, как он и пообещал. Главное, что они поделили диван и соблюдали границы, встречаясь лишь руками над нейтральной полосой стола. Качка наконец начала ощущаться, или просто на дне последнего бокала показалось дно. Еще одно канапе – и будет полный порядок.
– Теперь время открыть коробку.
Правда, что ли? А она уже понадеялась, что Реза забыл о подарке. На вес не разберешь, что внутри. Очередное украшение…
– Открывай. И сразу поймешь, почему не уснешь до утра.
Ох, мистер Атертон, а вы не пробовали дарить подарки молча? Теперь точно ногти не сумеют подцепить крышку. Сусанна еще раз встряхнула коробку – ничего не звякнуло. Так хорошо упаковано? Или коробка пуста? И она до утра будет гадать, почему он подарил пустую коробку?
Последняя попытка под кодовым названием «Прощай, ноготь!» завершилась съемом крышки и слоя упаковочной бумаги, а под ней было…
– Теперь я понимаю, зачем ты велел опустить занавески. Боялся, что листы унесет ветром!
Сусанна подняла на Резу глаза, пытаясь по выражению лица получить ответ на главный вопрос: когда он успел нарисовать следующие картинки? Только лицо вновь стало каменным. Сусанна аккуратно опустила на диван лист со сценой в саду, где Сети достает из пруда лотосы. Выходит, продолжение было! Оно ей не приснилось. Просто Реза зачем-то забрал листы. Наверное, он печатал текст по главам и забрал недочитанную, ведь на последнем листе текст занимал лишь треть страницы. Но когда, когда он успел написать столько текста и еще проиллюстрировать? И в магазин за платьем съездить… Нет, время не резиновое, если мистер Атертон, конечно, не живет в какой-то параллельной реальности и не возвращается в ее мир совсем ненадолго.
Сусанна вынула из коробки следующую картинку: здесь фараон с сыном охотятся в зарослях тростника. Наверное, это сцена из воспоминаний фараона – возможно, когда Рамери принес от Нен-Нуфер ожерелье, два Райи могли вернуться с охоты, потому и были вместе… Следующая… Ну да, просто Нен-Нуфер, вернее статуя, а точнее – сама Сусанна. Только она нарциссизмом не страдает, потому быстро отложила картинку в сторону и потянулась за следующей.
Что это? Подшивка листов. Внушительного количества листов… Рукопись! И вот как раз про сад, она узнает строки и дальше… Там есть продолжение… Про игру в сенет Сети и Нен-Нуфер. Это она всего пару листов пролистала, а там их…
– Реза, – Сусанна беспомощно уставилась на него, не в силах сформулировать вопрос.
Он улыбнулся.
– Просто читай. Вопросы отпадут сами собой, – Реза поднялся с дивана и сделал шаг к выходу. – Я вернусь за тобой на рассвете. Но если дочитаешь раньше, выходи на палубу.
Полог с шумом опустился. Сусанна скинула на диван пустую коробку и подвинула фонарь поближе к переплетенной рукописи. В полутьме и без словаря она и глаза, и мозг сломает, но выбор сделан…
Роман Резы: новая рукопись
Нынешняя ночь не холодила, а обжигала своим дыханием фараона, распростертого на мраморных плитах террасы. Сын ежился, даже лежа на циновке и укрытый плащом, и фараон пару раз предлагал ему уйти, но маленький Райя тут же сползал на холодные плиты, чтобы показать отцу силу духа, но тот заботливо перекатывал его обратно на циновку. Сейчас царевич спал, но, даже внимая мерному дыханию сына, фараон ощущал себя в полном одиночестве. Он вглядывался в звезды, будто мог угадать, которые из них открыли Пентауру страшное пророчество, перевернувшее устои его мира и заставившее действовать наперекор высшей воле. Однако звезды сияли мерно и безразлично. Только жрецам открыты тайны и только жрецы могут сказать, примут ли Боги его решение и его жертву и отвратят ли преждевременную смерть от Асенат.
Сердце в ночи билось куда тревожнее, чем днем. Он шел к жрице Хатор, чтобы вымолить у Великой Богини снисхождение к его отчаянной заботе о племяннице, но к нему без зова явился служитель Великого Пта, одним словом разрушив веру в поддержку Хатор. Нен-Нуфер не жрица, но воспитанница храма, и коль молитвы ее искренне, то это Пта, в силе жертвоприношений которому он смел сомневаться, все время помогал ему.
Фараон отослал стражу, решив поговорить с сыном о наследовании престола, но мальчик так увлеченно рассказывал о движениях светил, что отец не смел перебивать и с каждой минутой все сильнее поражался глубине знаний Нен-Нуфер и тому, с какой легкостью она увлекла в царство разума этого маленького ленивца. Обида, захлестнувшая его в саду, таяла, и разум просил сердце умолкнуть и позволить сыну вернуться за знаниями к пруду с лотосами. Но сумеет ли вернуться он? Теперь, зная, что гнев Богини не коснется его, сдержать пагубное влечение к маленькой лгунье будет куда труднее. Да и посмеет ли она, лишенная защиты Великой Хатор, по-прежнему смело перечить своему повелителю? И что сделается с детьми, коль Нен-Нуфер станет его усладой?
Мальчик заворочался, и фараон протянул руку, чтобы поделиться с сыном жаром тела, лишенного сна, но не успел обнять. Песок зашуршал совсем близко с лестницей, от которой их отделяло всего с десяток шагов. Фараон вскочил, приготовившись сам встретить незваного гостя, кем бы тот ни был.
– Это я, – послышался тихий голос Сети, и его статная фигура в длинном одеянии забелела на фоне темного неба. – Спускайся в сад.
Заготовленные злые слова потонули в заполнившей рот слюне, и он, как в детстве, не задавая вопросов, поспешил за старшим братом. Их провожала лишь луна, а встречали только распустившиеся в пруду белые лотосы. Братья молча уселись в кресла и уставились в темный мозаичный пол.
– Я знаю все, что ты хочешь мне сказать, – начал фараон дрожащим голосом. – Я знаю причину твоего молчания, но я также знаю цену лжи.
Фараон с вызовом уставился в бледное в ночи лицо брата. Сети молча перебирал складки юбки.
– Нет никакой лжи, Райя, и ты не хуже меня знаешь это. Нен-Нуфер обещана Хатор и давно принадлежит ей душой, а вскорости отдаст и тело. Потому я, и секунды не сомневаясь, представил ее Асенат жрицей. Хотя, что скрывать, я немного боялся, что простой наставницы она не станет слушаться, но сейчас вижу, что не Богиня, а сама Нен-Нуфер нашла путь к сердцу моей дочери, как и к сердцу твоего сына…
– И к твоему, как я вижу, – почти выплюнул фараон и надавил на подлокотники, собираясь подняться.
– Ты не смеешь ревновать, Райя. Жрица Хатор принадлежит всему Кемету, и ни один мужчина не смеет называть ее своей, и я имею такое же законное право любить Нен-Нуфер, как и почтенный Амени. Слышишь меня?
Но фараон уже поднялся и ступил босыми ногами в воду.
– Райя, ты знаешь, что она защищалась от тебя, а вот ты ложью защищал себя, чтобы никто не прознал о проступке властителя двух земель. Ты больший лжец, чем она, потому что Нен-Нуфер станет жрицей, а вот ты уже никогда не будешь царевичем Райей и не научишься не давить людей лошадьми, чтобы унять гнев.
– Я не позволю тебе отчитывать меня, как неразумного мальчишку! – фараон обернулся к брату, и глаза его горели гневом, точно у кошки. – Ты забываешь, что нынче тебе вручены лишь поводья моей колесницы, а не меня самого.
– Я отступлюсь от тебя, когда ты научишься держать себя в узде. Лошади у гробницы отца, кнут в храме Пта и на руках сына. Теперь пущенный в меня камень. Мой Божественный брат испытывает терпение Маат!
Фараон, тяжело волоча мокрые ноги, вернулся к креслу, и кедр протяжно застонал под обрушившимся на него телом.
– Сама Маат устами своего жреца послала меня к вам, и сам Пта, устами своего жреца открыл мне правду о Нен-Нуфер. Для чего, скажи мне? Не для того ли, чтобы подарить успокоение, которое я жажду и которое могу найти лишь в ее объятьях? Успокоение, которое необходимо мне, чтобы поддерживать установленный Богами порядок.
В повисшей тишине звонко заквакали лягушки.
– Не то успокоение ты ищешь, Райя. Ты успокоишься, когда Нен-Нуфер достойно воспитает тебе сына, а не когда вырвет из твоей груди стон наслаждения. Она слишком умна даже для жрицы Хатор, и тебе следует ценить ее ум много больше, чем тело, ибо от заботы о духе, а не от томления тела рождается ее любовь. Ты ведь знаешь, что я отдаю предпочтение дочерям Кемета, и ты – тоже, вспомни мать своего сына, но я полюбил Нен-Нуфер и пекусь о ней не меньше, чем о жене и собственной матери. Что ждет Нен-Нуфер во дворце, кроме слез, когда ты забудешь дорогу в ее покои? А ты забудешь очень скоро, мы оба прекрасно знаем это.
По губам фараона скользнула улыбка.
– Я сегодня не смог отыскать комнату Хемет. Зашел к царице Ти. Ты помнишь ее?
– Сети кивнул. – А я не в силах вспомнить ее лицо. Знаешь ли, что с ней произошло?
– Оспа оставила на лице глубокие рытвины.
– Оспа? Не припомню что-то, чтобы во дворце кто-то болел.
– А никто и не болел, кроме нее, оттого она и считает свою болезнь наказанием Великой Хатор за прелюбодеяние и убийство ребенка.
Фараон даже скрипнул стулом.
– Не может быть!
– Да, да… Отец тогда запретил ее трогать, но Боги не оставили злодеяние безнаказанным. Она живет затворницей, и по правде я думал, что уже разучилась говорить на нашем языке.
– Она говорит настолько чисто, будто рождена в Кемете.
– Чему удивляешься! Ти прислали отцу, когда девочке не было и десяти.
– Теперь понятно, чего так всполошилась Хемет, узнав, что я отдал сына жрице Хатор. Вспомнила о своем прелюбодеянии и решила, что пришло время расплаты,
– фараон усмехнулся в голос. – За обедом я ее успокою, – он вновь улыбнулся.
– Скажешь теперь, что Пта и Маат открыли мне правду, чтобы несчастная Хемет не мучилась?
– Они открыли тебе правду про Ти, чтобы ты вспомнил, что Хатор не прощает тех, кто берет чужое.
Сети поднялся так стремительно, что кресло откатилось назад. Фараон тоже вскочил и за плечо развернул брата к себе лицом.
– Ти была царицей, а Хемет он так и не взял к себе на ложе.
Сети скинул руку фараона и сказал вкрадчиво:
– Я говорю про Нен-Нуфер. Не гневи Богиню. Я в силах защищать тебя перед людьми, но не перед Осирисом. И Пта может открыть своим жрецам правду о тебе, слышишь меня?
Сети не стоило кричать. Эти слова фараон расслышал бы и шепотом. Пта уже открыл им правду, о которой бедный Сети даже не догадывается.
– Ступай домой, – приказал фараон потухшим голосом. – И не тревожься о Нен– Нуфер. Я не смущу ее покой. Только дай мне побыть немного с Райей и успокоить его мать, а потом я пришлю мальчика к тебе, а сам забуду дорогу к твоему дому.
Он говорил и не верил себе. Он понимал, что теперь с еще большей тоской станет глядеть с террасы в сад и в ласках других женщин ему будут чудиться губы Нен– Нуфер, и не сможет он спокойно глядеть на цветок лотоса, запутавшийся в черных волосах.
Фараон вернулся на террасу и, уткнувшись носом между лопаток сына, еще долго лежал без сна – в шелесте ночного ветра ему мерещился шелест песка. Сети ушел, а Нен-Нуфер никогда не придет к нему по своей воле, и Асенат побоится ныне преступать запреты отца.
***
С рассвета до полудня Райя неотлучно находился при отце. Только во время судилища Хентика велел мальчику отойти от трона, дабы не смущать просителей. Обед подали у пруда, как и было оговорено, и Хемет не заставила себя ждать – фараону показалось, что никогда прежде не видел он ее настолько красивой. Должно быть, и она поднялась с рассветом, чтобы прислужницы успели убрать с лица все следы страданий, которые претерпела их госпожа в разлуке с сыном. Столько украшений она не надевала даже для погребальной церемонии фараона Менеса. Хемет склонилась в глубоком поклоне и осталась стоять в отдалении от стола.
Райя хотел броситься к матери, но едва поднявшись, опустился обратно в кресло, будто неприкрытая радость могла огорчить отца, приподнявшего для него занавес во взрослый мир, о котором он не мог помыслить еще месяц назад. Но рука фараона легла на его голую спину и легонько подтолкнула к матери. Царевич медленно подошел к ней и лишь на краткий миг припал к укрытой ярким воротником груди. Хемет сама оттолкнула сына, направив обратно к столу, и пошла следом к третьему креслу.
– Я не ожидала, что мы будем одни, – Хемет вновь склонила голову, и вплетенные в парик бусины со звоном коснулись пустого фиала. – Я надеялась увидеть жрицу Хатор.
Темные блестящие глаза прожигали огнем, но на лице фараона не дрогнул ни один мускул. Райя покосился на отца, не уверенный, что имеет право ответить за него.
– Я забрал Райю к жрецу Маат, чтобы у жрицы Хатор было время научить Асенат тому, что не должно знать мужчине, – отчеканил фараон, и его слова подытожил нестройный перезвон бусин парика Хемет.
Фараон хлопнул в ладоши, и прислужницы тут же подступили к столу, чтобы наполнить фиалы гранатовым вином. Хемет подняла свой и пожелала фараону благоденствия и бессмертия. Фараон ел молча, стараясь не слушать сына, рассказывающего матери о днях, проведенных вдали от нее. Не слушал, потому что Райя и фразы не мог сказать, чтобы не вставить имя наставницы. Фараон сидел с опущенными ресницами: тени опахал на столе под музыку сыновьих слов оживали, обретая желанные черты. Не в силах больше терпеть эту муку, фараон поднялся и, дав сыну разрешение остаться до утра с матерью, удалился в свои покои, велев не тревожить его, сославшись на плохое самочувствие.
Он и вправду почувствовал головную боль. Сидя в кресле против застеленной постели, он сжимал виски с такой силой, что на ресницах проступали слезы, и теперь уже из слез продолжали рождаться мучительные образы, разжигавшие не только разум, но и тело. На закате фараон не выдержал и спустился в сад, вновь велев страже оставаться на месте. Он домчался до стены умело пущенной стрелой и припал грудью к хранившему дневное тепло камню, чтобы восстановить дыхание. Он не пойдет в дом. Если Бастет угодно, она приведет Нен-Нуфер к пруду, и ей было угодно.
Вновь в простом платье, босая, Нен-Нуфер стояла у самой воды, глядя на распускающиеся белые лотосы, и была для него во много раз желаннее Хемет, разукрашенной горящими самоцветами и золотыми нитями. Песок шуршанием выдал его приближение, хотя он, поддавшись порыву, как тогда у Пирамид, примчался босым, в короткой юбке, даже без платка. Нен-Нуфер глядела на него, словно на видение, и не дернулась, когда он бросился к ней, раскинув руки, но пальцы фараона поймали лишь воздух. В самый последний момент Нен-Нуфер увернулась, проскользнув под рукой, и, замочив ноги, он, чтобы унять обиду, вырвал лотос и обернулся уже с улыбкой. Дрожащей рукой Нен-Нуфер потянулась к цветку, но тот оказался в волосах мгновением раньше, и теперь она не смогла уже ускользнуть от проворных рук фараона. Его ладони сжали горящие щеки, и он вырвал поцелуй, о котором грезил бессонными ночами. Теперь он не отпустит ее губы, только сильнее прижмет тонкое тело, скрещивая за спиной руки в объятьях вечности. Вместо кнута и крюка, он готов до скончания времен сжимать эти дрожащие плечи, если только она дарует ему власть над своим телом.
– Я пришел за тобой, мой прекрасный лотос, – затараторил фараон, чтобы не дать Нен-Нуфер опомниться. – Я более не в силах выносить одиночество ночей. Раз Амени дает тебе право выбора, избери меня. Я довольно принес даров твоим Богам, чтобы они отдали мне тебя!
Он глядел на губы, еще блестевшие его поцелуем, страшась увидеть в глазах слезы.
– Это все, о чем я прошу их сейчас. Перед тобой стоит не властитель двух земель. У меня пустые руки, которые с нашей встречи хватают лишь воздух. Я не могу есть, не могу спать, не могу вершить суд… Я не могу без тебя ничего делать. Я принес к твоим ногам власть над Кеметом. Подними же ее и вручи мне обратно своим поцелуем.
Ее лицо было так близко и так далеко. Тело таяло и ускользало из его объятий, и вот он вновь держал в руках лишь воздух.
– Я не стану слушать тебя! – Нен-Нуфер и вправду закрыла ладонями уши. – И Боги тоже забудут твои слова.
– Не смей! – фараон поднял руку, и Нен-Нуфер в страхе отступила от него в воду.
– Не смей больше говорить от имени Богов, довольно! – он опустил руку, заметив испуг Нен-Нуфер. – Довольно, довольно, – голос перешел почти в шепот. – Боги вновь говорят со мной напрямую и за руку ведут к тебе. Так протяни свою, чтобы соединиться со мной, и народ Кемета поблагодарит тебя за мое исцеление всяко больше, чем за твои танцы в храме!
Она молчала и не выходила из пруда. И лицо ее сравнялось сейчас цветом с цветком лотоса.
– Протяни мне руку. Пойди за мной, и ты ни в чем не будешь знать нужды. Коль ищешь ты знак, то найди его в нашей встрече. Отец свел меня с тобой, он вложил твое хрупкое тело в мои руки, и я хочу заботливо нести его, покуда Река разливается и дарит нашей земле благоденствие. Что ты молчишь, воспитанница храма Пта? Ты забыла, что в начале было слово?! И слово это было любовь. Как же ты, воспитанная жрецами, смеешь противиться ей!
Фараон сделал еще шаг, и Нен-Нуфер пришлось вступить в воду по колено.
– Ты можешь замочить платье и извозить его в тине, но я все равно встречу тебя на том берегу и потребую ответа!
Она остановилась, сжав дрожащими пальцами висящий на шее сердоликовый амулет.
– С нами говорят, видно, разные Боги, Райя, – прерывающимся шепотом начала Нен-Нуфер. – Мне они говорят бежать от тебя, и я послушаюсь их и стану молить тебя уйти ради собственного блага и благоденствия Кемета. Твой отец свел меня с Сети на том же месте, что и с тобой, чтобы позволить передать вашим детям знания, которые мне посчастливилось получить от Пентаура. И потом я уйду и, даже когда ты будешь в Фивах, не потревожу твоего взора.
– Ты не слышишь меня, Нен-Нуфер! – фараон ударил ногой по воде, и пущенная им волна достигла подола платья. – Благо Кемета – это мое благо. Коль тревожит тебя судьба народа, так позаботься обо мне.
– Я забочусь о детях!
– Этим детям еще расти и расти, а у меня дрожат руки, и коль не уймешь ты их дрожь, я выроню кнут, а ты знаешь, что такое взбешенные лошади!
– Я только знаю, что такое взбешенный фараон! – почти взвизгнула Нен-Нуфер.
– И также знаю, что не я причина его гнева и потому не смогу унять его.
– Ты – причина моего гнева! Ты и никто другой!
– Нет, – затрясла головой Нен-Нуфер, когда пальцы фараона вновь скользнули по ее щекам. – Не в том причина! Я чувствую это, я вижу! Верь мне, верь, что то, что велит мне Богиня, и есть твое благо. И мое! Не навлекай на меня гнев Хатор, прошу тебя! – она подняла ладони к лицу, чтобы спрятаться от безжалостного взгляда и ненасытных губ. – Сжалься надо мной!
Нен-Нуфер хотела отступить еще на шаг, но фараон удержал ее за запястья и начал выводить из воды.
– Не проси жалости у того, кто принес к твоим ногам любовь! – он сжал ее плечи, чувствуя, как тонкое тело вновь ускользает из рук. Нен-Нуфер порывалась опуститься перед ним на колени, но он не позволил ей спрятать от себя блестящие слезами глаза.
– Не ту любовь ты предлагаешь мне, Райя! Любовь, которую чтит Хатор, горит в сердце, а твоя лишь обжигает тело. Бастет не властна надо мной!
– Что можешь знать о любви ты! Как можешь ты читать мое сердце, лгунья!
Он оттолкнул ее, и Нен-Нуфер едва устояла на ногах, зато теперь голова ее не клонилась к земле. Лицо, вспыхнувшее факелом в окутавшей пруд темноте, оказалось теперь близко против его воли – он желал получить кнутом по рукам, да только некому было остановить лишившееся разума тело.
Но тут фараон отпрыгнул, наступив босой ногой на что-то склизкое, и сделал еще шаг назад, поднимая к лицу руки. Нен-Нуфер с тем же трепетом проводила взглядом лягушку, как и фараон увидев в ней знак от Великого Пта.
– Видно не довольно ему моих слез, и из них не родится ни одной слезинки счастья, – прошептал фараон и бросился прочь, спеша унести свои слезы от той, которой не желал их больше показывать. Он едва смог возвратить ногам прежнюю тяжелую постуль, чтобы взойти на ступени террасы под внимательные взгляды стражи. Среди юношей был Кекемур, и фараон поспешил отвернуться, чтобы не обрушить на него гнев. Он протягивал юному стражнику собственный кнут за спасение Нен-Нуфер, а сейчас готов был вырвать его простой кнут, чтобы отстегать его руки, посмевшие прикоснуться к той, кто может принадлежать лишь ему. Может, но не желает.
Лягушачий крик на царском пруду во время разговора с Сети и сейчас, когда он готов был ласками вырвать из Нен-Нуфер признание, походил на смех Пта. Для чего Великий Бог сохранил жизнь этому младенцу и отдал в руки одного из лучших своих жрецов? Неужели лишь для того, чтобы измучить фараона Тети? Фараон хотел остаться на террасе, но слишком уж озабоченными казались взгляды юношей, потому фараон прошествовал к себе, велев не тревожить до самого рассвета.
На рассвете к нему явился сын и после чествования Осириса испросил позволения омыть отца. Фараон следил за ускользающим взглядом мальчика и, когда Райя опустил на пол пустой кувшин, развернул сына к себе, жестко сжав детское плечо.
– Что тебе сказала мать? – спросил он сухо, будто вопрошал обвиняемого на судилище.
Райя остался с опущенными глазами.
– Ничего, отец. Она не сказала ничего про Нен-Нуфер.
– Отчего ты думаешь, что меня волнуют слова твоей матери о твоей наставнице?!
