Текст книги "Любимый цветок фараона (СИ)"
Автор книги: Ольга Горышина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 35 страниц)
Но вот тут она спросила: зачем?
– Чтение вслух улучшает произношение. Тебе учителя это не говорили?
– Можно мне почитать что-нибудь другое?
– Нет. Я же сказал, что мне интересно услышать продолжение. Но главное, я не хочу, чтобы ты заснула по дороге. Тогда мне придется просидеть с тобой в машине до рассвета.
И он нажал кнопку, чтобы открыть ворота.
Роман Сусанны: 11–15 главы
11. «Обещание царевича»
Она почти бежала к гробнице, и о чудо – камень перед статуей фараона оказался пустым. Она поспешила обратно в город, но лишь зря прождала до вечера. Какая же я глупая, – думала Нен-Нуфер, лежа на жесткой циновке. Царевич не может прийти к ней в храм. Нужно было ждать его в гробнице. Только не следует идти туда слишком рано. Она дождалась лотосовых лепешек и, спрятав их в корзинку, отправилась в путь. Никогда дорога не казалась такой легкой, и даже тяжелое дыхание пустыни походило на легкое дуновение с Великой Реки. В Долине царей разлилась тишина, но лишь она завернула за гробницу, спокойствие песков нарушилось конским ржанием. Нен-Нуфер признала и лошадей, и колесницу и, без страха погладив гриву одному из коней, обернулась ко входу в гробницу – однако царственный возница не появлялся. Тогда она осторожно подошла к ступеням и, заглянув в темноту, в неровном свете факела увидела царевича, распластанного у ног статуи отца. Нен-Нуфер прижалась к стене, стараясь не дышать, но сердце ее колотилось так сильно, что Райя услышал его стук и вскочил с пола.
– Мир тебе, Прекрасный Лотос. Я сказал отцу, что дождусь тебя, пусть мне придется дожидаться здесь следующего рассвета. Прости, что я не дождался тебя вчера.
– Я ждала тебя в храме, – выдохнула Нен-Нуфер, не смея спуститься даже на ступеньку. Царевич протягивал к ней обе руки, желая явно обнять, а не помочь спуститься.
– Разве я мог прийти к тебе в храм? Разве ты рассказала кому-то про нашу встречу?
Он опустил руки, и в голосе его появились злые нотки, именно таким эхом звучали его слова в храме, пусть она и не разобрала их смысл.
– Я никому не рассказала. Я не нарушаю обещаний. Хотя да простят меня Великая Хатор, Великий Пта и Великая Маат, я пришла сюда именно затем, чтобы нарушить данную Пентауру клятву.
Разве я мог прийти к тебе в храм? Разве ты рассказал кому-то про – Я не желаю слышать это имя! – голос царевича эхом отскочил от стен гробницы.
– Я знаю, что и Его Святейшество не желает слышать имя моего воспитателя! – Нен-Нуфер сложила на груди руки, и пальцы ее дрожали, касаясь похолодевших плеч. – Но чье имя он в действительности не должен желать слышать, так это мое! Потому что во всем виновата я, а не Пентаур и не добрый Амени! Это из-за меня все случилось! Пентаур охранял меня от кары жрецов.
– Я не понимаю тебя, жрица! – царевич поднялся на три ступеньки и протянул к ее щеке руку. – Мы красим глаза, чтобы не дать слезам волю.
Она пришла к нему в прекрасном платье и ожерелье, с подведенными глазами – как и надлежит жрице Великой Богини, но Хатор не дала ей нужной силы, чтобы высказать просьбу, и сейчас, опаленная огнем темных глаз, она вовсе лишилась дара речи. Царевич взял ее за руку и осторожно повел по ступенькам вниз, где усадил на прикрытые сорванным с головы платком холодные плиты.
– Я ждал тебя не для того, чтобы утирать твои слезы.
– Я плачу уже не один день и пришла просить тебя о милости.
– Я сделаю все, чтобы ты больше не плакала. Если только это в моей власти.
– Поговори с фараоном, пусть он не отсылает больше Амени.
Царевич отвернулся и сомкнул на коленях руки.
– Вот, значит, как. А я, найдя здесь лотос, подумал, что ты хочешь видеть меня. Какой же я наивный… Прекрасная жрица Хатор решила, что может впутать меня в храмовые интриги! – царевич вскочил на ноги. – Не будет этого! Можешь передать Амени, что только зря стирает сандалии – фараон не желает слышать никаких оправданий.
– Если ты, мой господин, не станешь говорить с ним, я сама пойду к фараону. И приду я к нему, как простая просительница, и он не отошлет меня.
– Он отошлет тебя, как только узнает, за кого ты просишь, – Райя продолжал стоять к ней спиной, и Нен-Нуфер, видя его гнев, осталась сидеть на платке.
– Нет, фараон не отошлет меня, когда услышит, что я ему скажу. После этого я уверена, он простит Пентаура, но тогда покарают меня, потому что мне придется говорить при всех, а все не могут хранить тайну, которую я хотела доверить тебе.
Райя вернулся к ней и сел рядом на голые плиты.
– Какая у тебя тайна, жрица Хатор? Чтобы ты ни сказала, это услышим лишь я и мой отец.
– И фараон, – твердо добавила Нен-Нуфер. – Скажи ему, что Пентаур не отвел его в келью, потому что там была я.
– Там была ты? – царевич так сильно стиснул ей плечи, что Нен-Нуфер чуть не закричала. – Что ты слышала?
– Ничего, – затрясла она головой. – Ничего я не слышала. А если б и услышала, то заткнула бы уши, ибо никто не смеет подслушивать фараона.
– Почему он не сказал нам правды?
– Он нашел меня во дворике до службы…
– Что ты там делала? Ты разве не знаешь, что никто, кроме жрецов Пта и тех, кого допустил сам фараон, не смеет присутствовать на церемонии жертвоприношения?
Нен-Нуфер опустила глаза.
– Я знаю, но я не присутствовала… Я только…
Нен-Нуфер сжала ресницы, пытаясь сдержать слезы. Ослепленная желанием увидеть царевича, она позабыла, что внутренний дворик во время приезда Божественной четы закрыт для всех, кроме старших жрецов. Потому Пентаур был так удивлен и напуган, найдя ее там.
– Хатор покарает меня за мои слова, но ведь она и так знает правду… Я хотела увидеть тебя. царевич Райя. Я не думала, что нарушаю что-то…
Царевич спрятал за спиной руки.
– А я думал, что нарушаю, ожидая здесь твоего прихода. Ведь все, что мне позволено – это видеть твой танец на храмовых праздниках. Я сделал признание. Скажи теперь и ты, пришла бы ты сюда, если бы не желала защитить Пентаура? Ответь мне, ибо кроме меня и отца никто не услышит это.
Нен-Нуфер опустила глаза.
– Я больше не приду. Я увидела тебя, и мне довольно. Пусть Великая Хатор простит мне мое желание.
– И да простит она его мне. Я должен поучиться у Пентаура силе. Он должен очень любить тебя, коль поставил на кон труды всей своей жизни.
– Пусть фараон простит ему его ложь, потому что, я знаю, Пентаур примет любую кару, но не скажет про меня Амени. Пусть Его Святейшество не карает Пентаура за меня.
– Будь покойна, завтра фараон примет Амени и ни слова не скажет про спрятанный в келье лотос. Я укажу ему на тебя во время танца. Сколько бы париков они не надели на тебя, я узнаю тебя, мой Прекрасный Лотос. Я хочу, чтобы и он знал, какие прекрасные жрицы служат Великой Хатор.
– Я не буду танцевать на празднике. Из-за ссадин меня отстранили от танцев.
Царевич на мгновение прикрыл глаза.
– Прости меня. Я не знаю теперь, как искупить свою вину.
– Не кори себя, мой господин. Это пустое. Передай лучше фараону вот эти лепешки из лотоса да скажи, что в храме не будет мяса, покуда его просьбу не исполнят.
Улыбка сошла с лица царевича.
– Откуда тебе известно про задание фараона?
– Мне ничего неизвестно, мой господин, – поспешно ответила Нен-Нуфер. – Просто Пентаур который день не спускается из башни и никого не пускает к себе, кроме Амени. Я не знаю, что ждет от него Его Святейшество, но скажи фараону, что его лотосы не успеют закончиться, когда Пентаур пришлет ему послание. А лепешки действительно вкусны и достойны стола самого фараона.
– Лотосы? – по лицу царевича вновь скользнула улыбка. – Какое отношение фараон имеет к лотосам? Эти лотосы от меня. Только цветы со всей Великой Реки не сравнятся с тем единственным, который вырос в стенах храма.
Его руки вновь лежали на ее плечах, и она не сумела отвести глаз.
– Если бы только я увидел этот лотос раньше… Идем, жрица!
Царевич вскочил и протянул руку. Нен-Нуфер поднялась и вернула Райе платок.
– Оставайся с миром, мой господин.
– Нет, ты скажешь мне это у городских ворот, – он крепко сжал запястье Нен– Нуфер. – Великая Хатор не покарает нас, потому как мои помыслы нынче чисты. И если когда-нибудь тебе еще раз потребуется моя помощь, оставь в гробнице Лотос. Отец укажет мне верный час встречи. Я верю, что он полюбил тебя как дочь.
Они осторожно поднялись по ступеням и встали на колесницу под палящее солнце. В этот раз на Райе не было парика, и все равно он укрыл платком светлые волосы спутницы. Царевич правил лошадьми двумя руками, а Нен-Нуфер так хотелось, чтобы рука с кнутом вновь лежала у нее за спиной, и чтобы царевич опять долго не отпускал ее у городских ворот. Но царственный возница быстро распрощался с ней и умчался прочь, а она забыла отвернуться, и явилась в храм с размазанной от песка и слез краской. Никогда прежде циновка не казалась такой мягкой – ее смягчили слова царевича – если бы он встретил ее раньше… Она не скажет ему, что это раньше все еще существует.
12. «Признание Пентаура»
Нен-Нуфер знала, что Пентаур и Амени, фараон и Великая Хатор осудят ее, если она предпочтет служению жизнь наложницы. Только сердце не слушало разум, оно все сильнее и сильнее сжималось от неизвестной прежде боли и потому утром, когда Нен-Нуфер, проходя мимо башни, услышала знакомый окрик, оно не забилось радостно, а лишь остановилось на миг.
– Я вновь искал тебя и вновь не мог найти.
Пентаур осунувшийся, но чисто выбритый, умащенный маслами и с прежней, давно забытой улыбкой, шел к ней. Стражника больше не было, и никто не преградил им путь в башню. Стол Пентаура был по-прежнему завален папирусами, а на расстеленной в углу циновке лежало аккуратно свернутое одеяло.
– Как твои ноги? – не прося позволения, молодой жрец присел подле нее и приподнял подол платья. – Они прекрасно позаботились о тебе и путешествие по Великой Реке не причинит тебе большего вреда.
– Какое путешествие? – Нен-Нуфер недоуменно глядела на сжимающие ее запястье пальцы. Как давно воспитатель не держал ее подле себя так близко.
– Амени должен был сказать тебе про Фивы. Он отправляет меня туда, чтобы не мозолить глаза фараону…
Нен-Нуфер едва сдержалась, чтобы не сказать воспитателю, что фараон обязательно сменит гнев на милость.
– …А тебя я должен представить Тирии…
И тут Пентаур замолчал и взял Нен-Нуфер за второе запястье.
– Если только ты хочешь служить Великой Хатор.
Неужели это был вопрос? И он звучал не только в воздухе, но и светился в глазах жреца.
– Амени сказал мне…
– Оставь, Амени! – Пентаур уткнулся губами в ее светлую макушку. – Я вдруг понял, что это знак. Я слеп не потому, что мне не достает знаний, а потому что эти знания не для меня… И неспроста Пта привел тебя туда, куда бы ты не пришла сама… И никогда прежде фараон не приезжал без предупреждения… И его немилость для меня самая великая милость… Нен-Нуфер, – жрец отстранился, чтобы видеть ее глаза. – Моих знаний довольно, чтобы стать в Фивах хорошим врачом, и у тебя будет вдоволь и нарядов, и украшений. Ответь мне, Нен-Нуфер, примешь ли ты меня как мужа?
Она окаменела и больше не слышала тяжелого дыхания жреца, в ушах эхом гремели слова царевича: "он должен тебя очень сильно любить…" Пентаур кладет к ее ногам свой сан и все полученные от Амени знания. А ее сердце не бьется, и только колени трясутся от страха.
– Пентаур!
Жрец отскочил от Нен-Нуфер за мгновение до того, как перед ними предстал запыхавшийся Амени.
– Великий Пта услышал наши молитвы… И Нен-Нуфер здесь, чтобы записать твои слова. Его Святейшество принял меня нынче и без слова упрека попросил дать ему ответ не позже, чем через три луны. У тебя ведь есть ответ, Пентаур!
Молодой жрец отступил к парапету и потому, видно, не услышал, как радостно забилось сердце Нен-Нуфер – царевич Райя сдержал слово – поговорил с Божественным братом. И, значит, сдержит и еще одно – никогда больше ее не увидит.
В этот раз Нен-Нуфер не пришлось брать в руки тростниковую палочку. Пентаур попросил ее удалиться. Только далеко от башни она не ушла, хотя и не ждала, что ее призовут обратно. Просто в храме не осталось уголка, где бы на нее не смотрели с осуждением. Она презрела заветы Маат и впустила в сердце злобу – обиженные танцовщицы разнесли по всему храму весть о сломанной флейте, и разбилась в их устах она вовсе не о камни и вовсе не от руки старшей из девушек. Они не оговаривали ее, они уже свято уверовали в свою правду. Нен-Нуфер уселась на то же место, откуда прежде караулила Амени, оставаясь для стражника незамеченной. Уходя от Пентаура, старик не увидит ее. Сейчас она не желала говорить с верховным жрецом – она боялась, оправдываясь, выдать царевича. И возможное продолжение разговора с Пентауром страшило ее даже сильнее новой лжи.
Ожерелье вновь лежало в ларце вместе с кольцом Амени, и потому Нен-Нуфер легко спрятала в ладонь фигурку Исиды – царевич Райя впустил в ее жизнь ложь, и та пустила глубокие корни, которые сумели раскачать даже крепкие стены храма – теперь все, все вокруг лгут и требуют от нее хранить в тайне чужие секреты, даже секреты самого фараона!
Нен-Нуфер жалась в тень, желая превратиться в крохотного скарабея. Люди проходили мимо и действительно не замечали ее или не желали видеть. Но маленький ученик отыскал ее и здесь. Ей подумалось, что он остался единственным, кто продолжает видеть в ней доброго друга. Все остальные рассмотрели в ней нечто новое, тайное, скрытое от ее понимания.
Мальчик с поклоном протянул ей дощечку и цветок лотоса. Глаза Нен-Нуфер наполнились слезами – сердце сжала тоска по царевичу, о котором станет напоминать теперь каждый цветок. Однако она сумела сдержать слезы, и когда Пентаур остановился над ними, то увидел лишь обычный урок. Их глаза встретились, и каждый вспомнил, как когда-то они так же старательно делили друг с другом глиняную табличку. Когда? Слишком давно. Сейчас он предложил разделить с ним жизнь. Мальчик вскочил, поклонился жрецу и убежал.
– Я хочу говорить с тобой, Нен-Нуфер.
Он не протянул руки. Вокруг слишком много глаз и ушей и, как она успела убедиться, злых языков. Она поднимется за ним в башню. Никто не посмеет поставить ей в укор желание видеть воспитателя. Хотя желания не было. Ей владел трепет ожидания и страх вновь услышать из его уст признание.
– Амени прервал наш разговор, и ты не успела ответить мне.
Его руки вновь лежали на ее запястьях, а она, как и с царевичем, не в силах была отвести взгляд от золотых браслетов.
– Его Святейшество простил тебя, Пентаур, – сказала она с опущенными глазами.
– Тебе не стоит тревожиться о своем будущем.
– Мое будущее – это ты. Я так решил, – Его пальцы впились ей в кожу. Пентаур желал видеть ее глаза. – Великая Река подарила мне тебя, и она же унесет нас отсюда, чтобы дать новую жизнь. Я стану лучшим врачом в Фивах, и не будет и дня, чтобы ты пожалела, что стала мне женой. Почему ты молчишь?
Нен-Нуфер глядела в глаза воспитателя, едва тронутые краской, а видела на их месте глаза царевича, где толстые черные линии дали путь слезе.
– Ты отдал себя Пта, а я отдала себя Хатор – другого пути нет!
Она вырвала руки, но он поймал ее плечи, не позволив убежать.
– Ты никому себя не отдала. Тирия не знает даже твоего имени. Великая Река отдала тебя мне, и только это правда и ничего больше! Только это…
Его голос становился тише, глаза ближе, но Нен-Нуфер сумела вывернуться, когда почти почувствовала его губы на своих. Ступеньки мелькали под ногами, и только Великие Боги не позволили ей упасть. Она бежала к воротам, за ворота, в городскую пыль, не разбирая дороги. Если бы сейчас на нее понеслась колесница, она бы не заметила ее. Но она заметила пальму и прижалась к стволу. Сердце разрывало грудь, слезы смывали краску, но сдерживать себя больше не было сил. Но рыдала она тихо, чтобы никто не вздумал подойти и утешить. Утешение она отыщет лишь в храме Хатор. Великая Богиня ужаснулась бы, отдай она себя царевичу, но гневу ее не будет предела, уведи она на свое ложе жреца Пта. Возможно, старая рабыня права, и Пентаур обезумел… Она должна говорить с Амени и просить себе в провожатые того, кто не презрит волю Богов.
Нен-Нуфер обернулась к храму, страшась увидеть Пентаура, но жрец не побежал за ней. Возможно, Великий Пта уже вразумил его.
– Что ты делаешь за воротами, Нен-Нуфер?
Это вновь был отец мальчика, и она вцепилась ему в руки, словно хотела, чтобы тот вытащил ее из бурной Реки.
– Возьми меня к себе сегодня. Я не могу вернуться в храм. Все судачат обо мне.
Стражник замолчал, и Нен-Нуфер затаила дыхание, дожидаясь ответа.
– Что скажет на это Амени?
– Я сама поговорю с ним после. Позволь мне идти с тобой!
– Это долгий путь.
– Я не боюсь дороги.
И они пошли. Рядом. Молча. Лишь когда вдали замаячили соломенные крыши рыбацкого поселка, Нен-Нуфер заговорила про его сына и про то, что мальчик теперь не только сравнялся с другими, но и опережает их… Когда-то так говорили про Пентаура. Когда-то он считал жреческий сан и знания превыше всего.
13. «Первый поцелуй»
В доме стражника ее приняли ласково, предложили лепешек и рыбы. И пусть над едой кружили мухи, рыба была пересолена, а хлеб хрустел на зубах, Нен-Нуфер была рада, что ушла из храма. Ее не станут искать – подумают, что она уснула в потайном уголке, чтобы избежать косых взглядов. Завтра, лишь рассветет, она отправится к фараону Менесу, чтобы выказать ему благодарность за помощь царевича.
Мухи и ночью кружились под тростниковой крышей и мешали спать. Или же слезы и тоска душили ее, не давая телу желанного отдыха. С утра Нен-Нуфер помогла старшей дочери стражника принести воды и осталась на завтрак, но не посмела взять ничего с собой. Фараон не станет сердиться на то, что она пришла с пустыми руками. В другой раз она принесет ему лепешки из лотоса. В другой раз она дойдет до гробницы, но не сегодня.
Величественные пирамиды застилало облако пыли, но Нен-Нуфер не посторонилась колесницы – она знала, что возница видит ее и потому хлещет лошадей. Она не посторонилась даже, когда царевич, бросив кнут и вожжи, спрыгнул с колесницы и помчался к ней, раскинув руки. Она и слова не сказала, когда эти сильные руки подняли ее в воздух. И она позволила их губам встретиться. На мгновение или на целую вечность, ответ знали лишь горячие пески. Они глядели друг другу в глаза, не в силах произнести и слова. Наконец молчание нарушилось тяжелым вздохом. Или двумя…
– Я украл поцелуй у жрицы Хатор и за это буду отвечать на суде Осириса. Но это единственное, что я когда-то крал и, возможно, меня не покарают слишком сильно, потому что я не мыслил его красть еще минуту назад. Я не знаю, как это вышло… Не думаешь ли ты, что это Великая Богиня сама дала мне его?
Царевич отступил на шаг и стиснул кулаки. Глаза его блестели, и из-под платка на лоб скатилась крупная капля пота. Воздух со свистом вылетал из груди Нен-Нуфер, будто это она, а не царевич бежала навстречу. Губы горели. Глаза щипало от поднятого колесницей песка.
– Нет, – покачал головой царевич. – Ты так не думаешь.
Он отвернулся и пошел обратно к колеснице. Нен-Нуфер вскинула руку, но голос не вернулся к ней. Он сейчас уедет. Растворится в облаке пыли. Теперь уже точно навсегда. И с тем же неистовством, с каким она бежала прочь от Пентаура, она бросилась к царевичу. Он обернулся, и она уткнулась ему в грудь. Губы ее дрожали в бешеный такт его сердца. Он вновь стоял, раскинув руки, но побоялся сомкнуть их у нее за спиной.
– Хатор сводит нас вместе, чтобы тут же развести, – царевич уткнулся в горячую светлую макушку. – Неужели то, чего ей не хватает, это наши слезы? Ответь мне, жрица Хатор? Что нужно твоей Богине от меня? Для чего я загоняю лошадей? Для того ли, чтобы увидеть на глазах ее жрицы слезы?
Нен-Нуфер продолжала лежать на лоснящейся кедровым маслом груди, не в силах разорвать единение.
– Я шла благодарить твоего отца за то, что ты выполнил мою просьбу, и Хатор привела тебя ко мне, чтобы я поблагодарила тебя лично. Ты первый и последний, кто коснулся моих губ – прими мой поцелуй за поцелуй Богини и ступай с миром.
Она сделала шаг назад, и царевич не остановил ее, лишь молча указал на колесницу, но Нен-Нуфер покачала головой.
– Оставайся с миром, царевич Райя. Быть может, мы не свидимся больше. Я уезжаю в Фивы.
Она успела сделать еще шаг, и руки царевича поймали лишь воздух.
– Пусть мои руки не достойны тебя, но отчего наказывать глаза?
– Меня призывает к себе Тирия.
– Она будет на празднике. Я попрошу ее оставить тебя в Мемфисе.
– Не смей! – Нен-Нуфер осеклась и добавила, спрятав глаза в песок: – Прошу тебя, не открывай нашего знакомства, не навлекай на меня ее гнев…
В ушах стояли слова Пентаура – Тирия даже имени твоего не знает. Вот же удивится царевич, когда верховная жрица Хатор скажет ему, что Нен-Нуфер никакая не жрица…
– Прости, я позабыл об этом… Я буду молчать. И стану молить Богиню, чтобы когда-нибудь Река донесла мою лодку до храма в Фивах. Оставайся с миром, мой Прекрасный Лотос.
Колесница умчалась прочь так же стремительно, как и неслась ей навстречу. Вокруг глаз не было нынче охранительной краски, чтобы сдержать слезы, и те безжалостно смыли с губ сладость единственного поцелуя.
Нен-Нуфер шла из города мертвых в город живых, похоронив в песках росток первой и единственной любви. Солнце нещадно слепило глаза, раскаленный песок, засыпаясь в сандалии, обжигал кончики пальцев. Льняное одеяние липло к вспотевшей спине. Нен-Нуфер опустилась на песок под небольшой пальмой, но вскоре и та перестала дарить спасительную тень. Жажда стала нестерпимой – надо быстрее добраться до рыбацкого поселка и в доме стражника дождаться вечерней прохлады. Это недалеко, сразу за ячменными полями.
Нен-Нуфер поднялась на ноги, но тут же ухватилась за шершавый ствол. Все закачалось на кровавых волнах. Людской шум громыхал вдали телегой, груженой каменными глыбами. Нен-Нуфер зажмурилась, и ярко-желтые круги закружились в безумном танце. Колени задрожали. На лбу проступил холодный пот. По ногам потекла горячая струйка. Нен-Нуфер схватила пересохшими губами раскаленный воздух и отдала себя во власть вязкой тьмы…
– Выпей, – длинный поток слов явно предназначался ей, но она поняла лишь последнюю фразу. – Сделай хотя бы один глоток.
Что-то твердое коснулось ее губ. Нен-Нуфер сделала усилие, чтобы приподнять голову, и глотнула кисловатого пива. Рядом вприсядку сидел молодой стражник, коих много на рыночной площади. За поясом кнут, которым он разгоняет народ. Черные волосы коротко подстрижены. Глаза аккуратно подведены. Короткая чистая юбка не прикрывает колен. Она насмотрелась на них с башни Пентаура. Только что он делает здесь, ведь до города еще так далеко, а в полях невозможно оставаться таким чистым? Только задала вопрос не она, а он:
– Ты здесь одна или с родителями? Или… – стражник окинул ее оценивающим взглядом, стараясь, верно, определить возраст. – С мужем?
Она мотнула головой и с трудом разлепила пересохшие губы:
– Одна.
Он помог ей подняться, до боли сжав запястье. Взгляд его на миг задержался на растекшемся по светлому льну кровавом пятне, и вторая рука тут же опустилась ей на плечо.
– Ты не сможешь продолжить сегодня работу. Я провожу тебя до навеса, а в конце дня те, с кем ты пришла, отведут тебя домой.
Нен-Нуфер промолчала, понимая, что ей необходим отдых, а вечером, если не будет сил вернуться в храм, она останется ночевать в поселке. Стражник вел ее через поле по узкой тропинке, которую то и дело перебегали голые дети, на ходу подбирая с земли оброненные взрослыми ячменные колоски. Пару раз они останавливались, чтобы пропустить группу женщин, плетеные корзины которых полнились свежесрезанными снопами. На солнце сверкали смуглые спины мужчин. Серпы в их руках двигались выверено и четко.
14. «Сбор урожая»
Как же она могла позабыть, что воды Великой Реки неумолимо приближаются к отметкам на мерных столбах, и нынче все – рабы, крестьяне, горожане и даже стражники брошены на сбор урожая, который дал народу Кемета плодородный черный ил. Только танцовщиц не отпускают к Реке, чтобы царапины не осквернили их прекрасные тела, предназначенные для танцев перед ликами Богов и потому Нен-Нуфер впервые видела, как собирают ячмень.
Если она оступалась, хватка на плече становилась сильнее. Наконец они вступили под спасительную тень навеса.
– Садись.
Нен-Нуфер тут же согнула колени, даже не взглянув, есть ли на земле циновка, и хотела поблагодарить стражника за помощь, но тот уже повернулся к ней спиной и шагнул под палящее солнце, в гущу золотых колосьев, чтобы наравне с остальными продолжить битву за урожай. Видимо, он только что пришел из города.
– Испей воды, девочка.
Нен-Нуфер вздрогнула и отпустила взглядом спину безымянного стражника, чтобы с благодарностью принять высокую глиняную кружку, впитавшую в себя запах пива, и с наслаждением выпила целебной воды из Великой Реки. Теперь, когда голова перестала кружиться, а жажда отступила, Нен-Нуфер почувствовала, как скрутило живот.
– Кто твои хозяева, девочка? – принялась за расспросы старуха.
Нен-Нуфер вспыхнула. Только царевич Райя в силах восхищаться ее волосами, а женщины Кемета никогда не посмотрят на нее как на ровню.
– У меня нет хозяев. Я живу при храме Великого Пта и пришла сюда, чтобы помочь со сбором урожая.
Она не посмела назвать себя жрицей Хатор – жрицы не истекают кровью на руках неизвестных стражников. Была бы она жрицей – не сбил бы ее царевич подле гробницы своего отца.
– Тебе так больно?
Едва ли тело ее сейчас страдало так, как трепетала душа, оплакивая первый и единственный поцелуй. Она не могла больше сдерживать слез, плечи опустились и задрожали, руки нервно схватили фигурку Исиды, а губы беззвучно зашептали молитву – только не отвернется ли теперь от нее Хатор, именем которой она прикрывалась перед царевичем. Она не ждала нынче кровей. Не гнев ли то Великой Богини? Рука старой женщины легла ей на голову и прошлась по волосам до самых плеч, а потом Нен-Нуфер позволила себе уткнуться в старое костлявое плечо.
– Воды Великой Реки омоют тебя и дадут успокоение страдающему телу. Ступай, пока не подан сигнал к отдыху, и мальчишки не побежали купаться.
Нен-Нуфер поднялась и сделала пару шагов по циновке, чтобы оценить свои силы. Поняв, что короткий отдых и живящая вода Великой Реки вернули ее к жизни, она смело вышла из-под спасительной тени под палящее солнце, резво дошла до зарослей тростника и, разведя стебли руками, шагнула в воду. Потом опомнилась и отдернула ногу, чтобы оставить сандалии на берегу. Вода мягко коснулась разгоряченных ног, заманивая в свои объятья. Нен-Нуфер оторвала взгляд от своего дрожащего отражения и взглянула в сверкающую даль, где белели паруса лодок. Царевич обещал приплыть к ней в Фивы, но она никогда не узнает его парус среди сотни похожих и постарается не ждать его приезда. Ее единственным возлюбленным останется Кемет. За его благополучие она будет молить богиню.
Вода уже доходила до колен – подол намок и прилип к ногам. Нен-Нуфер смочила кровавое пятно и принялась, что есть мочи, тереть ткань. Платье успеет просохнуть – ладья Амона еще очень высоко. И Нен-Нуфер с мольбой простерла к солнцу руки, прося Бога не ускорять свой бег на Запад, чтобы она дольше могла не возвращаться в храм.
Нен-Нуфер с трудом сделала еще шаг. Ноги увязали в мягком иле, но вода мягко ударялась о живот, унося с собой боль и тревоги. Нен-Нуфер стояла с поднятыми к небу руками, как тогда на крыше, когда осмелилась вместе с Божественным приветствовать Осириса, вновь родившегося на свет из хаоса ночи. Она молилась за Пентаура, чтобы Боги направили его на верный путь. Она молилась за фараона и царицу, чтобы в этом году они родили Кемету наследника. Она молилась за царевича, чтобы тот не корил себя за оскорбление Великой Хатор. Она молилась и за себя, чтобы Богиня дала ей силы начать новую жизнь в Фивах и позабыть пески вокруг гробницы фараона Менеса. И вдруг кто-то поднял ее над водой и, дотащив до тростника, бросил лицом в ил.
– Я постараюсь спасти сандалии.
Она узнала голос. Он принадлежал стражнику. А вот и сам он по пояс в воде и через миг опять рядом. Нен-Нуфер вытерла ладонью грязное лицо. Он виновато улыбался.
– Прости, воды Реки унесли твои сандалии, но я не знал, чем еще швырнуть в крокодила после того, как промахнулся кнутом. Разве не знаешь, как опасно купаться одной. А если бы меня не оказалось рядом…
– Но ты оказался рядом.
Стражник отвел глаза.
– Я молилась, и Великая Хатор послала тебя ко мне, чтобы ты спас меня во второй раз, – она благодарным жестом коснулась его плеча. – Я никогда не забуду этого.
– Никто не посылал меня. Я следил за тобой. Вместо того, чтобы работать.
Стражник отвернулся к спокойным теперь водам.
– Не говори так. Нас всех посылают друг другу Великие Боги. Однажды Великий Пта послал к реке своего жреца, чтобы вытащить из реки младенца. Сейчас меня спас ты, и я хочу знать для кого просить милости у Великого Пта.
– Проси ее для Кекемура, хотя он и так уже наградил меня встречей с тобой. Как зовут тебя?
– Нен-Нуфер.
– Я не видел тебя раньше на работах, иначе бы запомнил твои волосы.
Нен-Нуфер опустила глаза, вновь пожалев, что Великие Боги не одарили ее черными волосами и миндалевидными глазами, а заключили ее кеметскую душу в чужеродную плоть.
– Я здесь впервые. И если мы будем продолжать вот так сидеть, то я не успею собрать и колоска, и Великий Пта подумает, что зря позволил тебе сохранить мне жизнь.
Слова и улыбка давались с трудом – Великая Богиня явно прогневалась на нее за царевича и нежелание возвращаться в храм.
Кекемур поднялся и, взглянув поверх тростника на поле, сообщил:
– Мы точно рискуем остаться без хлеба и пива, если не поторопимся.
Нен-Нуфер потянулась к воде, и стражник нагнулся вместе с ней, чтобы омыть налипшую на ее челку и нос грязь, затем подал руку, чтобы вывести на берег.
– Из-за меня ты осталась босой, – он глядел на ее почерневшие от мокрого ила пальцы. – Но я не смею предложить…
– Я дойду, – уверенно перебила его Нен-Нуфер.
Поначалу раскаленная земля не жгла мокрые стопы в полную силу, а потом Кекемур, который шел поодаль, догнал ее и без спроса подхватил на руки.
– Я не мыслю ничего дурного, Нен-Нуфер, – сказал он быстро, стараясь не прижимать ее к груди. – Иначе ты сожжешь ноги, и Боги меня точно покарают.
От быстрой ходьбы у него сбилось дыхание или же от окриков, которыми он прогонял прочь детей, которые, жуя хлеб, носились друг за другом, грозя длинными тростинками. Взрослые тоже расступались перед городским стражником. Немногим хватило места в спасительной тени навеса, но и счастливчики поспешили освободить ему путь, и Кекемур бережно опустил свою ношу на циновку. К Нен– Нуфер подскочила давешняя старуха, испугавшись, что девушке вновь сделалось плохо.
