Текст книги "Большая Медведица"

Автор книги: Олег Иконников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 32 страниц)

Ветерок косился на жену, сидевшую в первом ряду кресел и ведал Славке о неудавшемся побеге.

– …сзади в тачке магнитофонные колонки встроены, вот первая пуля в одну из них и влетела, а от нее срикошетила мне в ногу. Вторая точно в правую бочину угодила, думал, сорвусь, но видно не судьба, – отвел он взгляд от Насти, – говорят бог троицу любит, третья пуля и перевернула меня.

Помолчали.

– Болит?

– Не очень.

Снова помолчали.

– На свиданку давно ходил?

– Не дают после побега.

– Сына, значит, давно не видел?

– Давно, Слава, давно – и на Леху накатило.

Ровно в четыре Азаров объявил перерыв.

– До завтрам, до десяти часов утра, – именно так, «до завтрам», с буквой «м» на конце слова он и сказал.

«До завтрам, так до завтрам», – Святой сразу закурил, вертанул головой вправо и встретил обмороженные шары Гурана. Взгляда тот не отвел. Эдька усмехнулся и Гуран это заметил.

– Чо балдеешь, забыл, как в Узбека шмалял?

– Кто?

– Ты, кто же еще.

– Послушай, кобыла – в пустую пачку из-под «Опала» стряхнул сигаретный пепел Олег, – ты все в этой жизни перепутала…

– Не перепутала – газанул Гуран – четыре раза ты в Нурали стрельнул и два раза брат твой…

Теперь Эдька перебил Гурана.

– Мы ведь Узбека втроем завалили. Ты, я и Олега, правильно?

Гуран не ответил.

– Вот мы с Олегом и скажем, что это ты шмальнул Узбека.

– Кто это?

– Очень просто, мы свидетели, ты убийца. Мотивы совершить это преступление у тебя были. Нас двое, ты один, суд нам поверит.

Гуран зассал и только после того, как с третьей клетки конвой увел подсудимых, зашептал Эдику: «Не обижайся, что я так базарил, это Ловец меня научил, все еще надеется, что вы показания смените».

За одинарными и, наверное, поэтому вечно не замерзающими окнами зала вечерело, в сумерках едва угадывалось здание большого корпуса тюрьмы. Неожиданно завыла сирена, и вспыхнули на вышках прожектора.

– Одевайтесь, машина пришла, – и конвойные обступили клетку, – руки давайте.

Сковали попарно на одну цепь, так гуртом и увели до «воронка». Холодно было на улице, а в напрочь промерзших металлических отсеках машины тем более. Воняло отработанными газами. Верещали мигалками легковушки сопровождения. Гаишники, омоновцы, какой-то СОБР, еще и конвой с автоматами.

– Вы что за нас так трясетесь, – поинтересовался Агей у сержанта-очкарика – думаете, мы ноги делать будем?

– Куда вы убежите, родимые, пуля дура, догонит.

– А что тогда?

– С вашей банды ведь Секретарь с Черным в бегах.

– Ну и что.

– Вдруг отбить вас надумают.

– Да брось ты – встрял Святой.

– Ну, тогда из гранатомета по «воронку» могут влупить.

– Вот это, пожалуй, не исключено.

***

Ушатов жил в соцгороде – так обзывали его микрорайон. Капитализм давал о себе знать, и в крупнопанельном пятиэтажном доме регулярно отрубали то свет, то воду, то все вместе. «Самсунг», в который Григорьич впорол две зарплаты не показывал, телемастер сказал, что далеко до центра.

«Да и черт с ним, – брился в ванной комнате Ушатов, – все равно электроэнергию по вечерам не дают». В кухоньке зашипел большой кофейник и едва успел трекнуть телефон, как с него сдернули трубку.

– Доброе утро, да это я, сейчас. Вася, иди Грознов звонит.

«Ага, Ленуся встала, – заплескал на не выбритые скулы холодной водой Григорич. – Что он в такую рань?» – Ушатов дыбанул на часы, шесть тридцать было на его «Ориенте». Шустро вытер длинным махровым полотенцем лицо, руки и, повесив его на голую шею, взял трубку.

– Серега, привет!

– Здорово, Васька.

– Ты что не спишь?

– Привычка.

Даже на расстоянии Ушатов почувствовал, как улыбается Грознов.

– Васька!

– Васька слушает.

Грознов походу опять улыбался, слышать голос Ушатова ему было приятно.

– Олега с Эдькой давно видел?

– Нет, сегодня снова к ним наведаюсь. Сначала на суд, у них обвинительное заключение читать закончили, а затем на четверку.

– Долго читали?

– Три недели.

– Сегодня значит, показания давать будут?

– Думаю, что да.

– С Олега, наверное, начнут.

– С него.

– Ну ладно, увидишь его, привет передавай и ребятам его.

– Договорились.

– Слушай, Васька, позавчера на железнодорожном вокзале поговаривают – кого-то в наглую средь бела дня убили, правда?

– Есть такое дело. Аслана. Помнишь такого?

– Не тот, что из Калининой бригады?

– Он самый и между прочим уже шестой труп в Калининой банде. Кто-то их выкашивает.

– Вася, чай или кофе?

– Чай, Леночка.

– С молоком?

– С молоком – кивнул ей муж.

– С кем ты там?

– С супругой.

– Не болеет?

– Слава богу, пока нет, Надюшка вот температурит.

Пять минут спустя добрившись и домывшись Ушатов, чаевал, нагоняя себе аппетит натюрмортом над столом.

– Где хоть взял-то это чудо искусства?

– Не нравится что ли? Вьялов подарил.

– А он где взял?

– Нарисовал.

– Сам?

– А кто же еще.

– Часы тоже, поди, кто-нибудь подарил?

Григорич посмотрел на бело-золотистый нарядный циферблат «Ориента»: «Шесть сорок пять», – отметил про себя.

– Почему думаешь, что это подарок?

– Спишь в них и моешься, – пошутила жена, – а где, кстати, теперь Грознов трудится?

– В артели старательской. «Ключи» – название такое слышала?

– Это вот на бутылках с пивом, что он тебе привозит, «Ключи» написано.

– Точно.

– А кем он там?

– Начальник службы безопасности.

– Прилично, наверное, заколачивает.

– Не завидуй, тянет его в КГБ, назад тянет, понимаешь. Не нужны Сереге деньги, ни легкие, ни тяжелые. Работа нужна по душе, вот и все.

Во входную дверь не позвонили, а осторожно, чтобы не разбудить детей, постучали.

– Открой, Леночка, Нагибин, поди.

ГБэшники одевают форму только тогда, когда дежурят по управлению, все остальное время она пылится у них по шкафам. На прошлой неделе Нагибин получил майора, а сегодня как раз дежурил по Управе и с удовольствием нацепил новенькие погоны с двумя васильковыми просветами. Жена Ушатова Нагибина еще не знала, того совсем недавно перевели с другого отдела заместителем к ее мужу, и поэтому с ней Андрей поздоровался официально.

– Здравствуйте, Елена Юрьевна.

– Здравствуйте, проходите.

– Спасибо, некогда – отказался он – передайте, пожалуйста, Василию Григорьевичу, что я его жду в машине.

– Хорошо.

Поскрипывая надраенными до зеркального блеска хромачами, Нагибин ушел.

***

С суда до четверки добрались в восьмом часу вечера и после обычного плотного шмона, бригаду Святого развели по камерам. Устал сегодня Олег глухо и, едва скинув ботинки, прямо в куртке и шапке завалился на шконку. Сэва ставил чайник, Кореш, жуя кусок вчерашнего хлеба, залистал журнал, который ему сегодня притащила мисс-суда. («Натаха Королева» – такое прозвище получила его и Сэвина адвокатша). Вслух такое не говорится, да, наверное, и не пишется, но Святому все больше и больше нравилась прокурорша. Не та, что со сладкой фамилией, а другая. Строгая, но не занозистая и будет она скоро просить ему вышку, но все равно, до самой смерти останется в памяти его симпатичная прокурорша.

Зашумели на коридоре, забряцали блокировкой и стало слышно, как кто-то тяжко отдуваясь, прет мешки.

– Чайник ставьте – в выбитую стекляшку глазка произнес знакомый голос Ушатова, – гостинцев вам привез.

Сегодня в суде толкая речь, Ловец поведал всем, что у правоохранительных органов имеются специальные счета, с которых они подкармливают тех, кто с ними сотрудничает.

Олег сел на шконке. Расстегнул на куртке молнию и бросил на вешалку шапку.

– Здорово, Григорич, – протянул он ему руку, – подарки с секретных спецсчетов?

Ушатов и вошедшие за ним Кунников и Нагибин рассмеялись.

– Это Шульгин с Сизовым вам отправили – в это время они работали в службе безопасности продтоваров Чите.

– Слушай, Олег, откуда интересно, Ловец взял, что у нас спецсчета есть?

– Знает, наверное, раз говорит.

– Да брось ты.

– Чо брось-то. Сидит в тюрьме, и вдруг его по видику кажут с женой рядом и дочкой на руках. Показаний не дает, а домой на день рождения вы его вывезли. Вот я ведь даю показания, свозили бы меня до хаты – попросил Святой и выдернул из розетки штепсель электрочайника.

– Шучу, мужики, шучу.

Шульгин с Сизовым отправили коробку индийского чая, по коробке тушенки и сгущенки. Супруга Краева – бумажный пакет мороженых пельменей, жена Ушатова – домашних булочек.

– А это от меня – Нагибин из того же мешка извлек три литровых банки варенья, на каждой была наклейка из белого пластыря, на которой синей пастой детской рукой было старательно выведено “голубика”, “черника”, “моховка”.

– Андрей, ты сам варенье варил?

Тот то ли удивленно, то ли шутливо дыбанул на Олега.

– У тебя с башкой как, все путем?

– Вот видишь, супруга варганила, а ты ее труд себе присваиваешь, не стыдно?

Нагибин и вправду покраснел.

– Извини, Андрей, я пошутил.

– Знаешь, пожалуй ты прав, наливай чай, пробовать будем варенье.

Кунников сел на шконку рядом со Святым и вытряхнул сигарету «Кэмэл».

– Угощайся.

– Спасибо – взял он сигарету.

– Игорь Валентиныч, дело прошлое, нам с осени никому свиданок не дают.

– Извините, мужики, – развел следователь руками, – это уже в компетенции судьи. Он действительно никому свиданий не давал пока с делом ознакамливался и обвинительное читал. Сейчас должен разрешить.

Ушатов молча положил Олегу на подушку распечатанный конверт.

– От кого?

– Одно от Грознова, другое от Шульгина с Сизовым. Это тебе, Саня, – протянул он Сэве вдвое сложенное послание, – от Татьяны, она в среду у меня в Управлении была. Еще Эдику есть от любимой, Лапшакову Олегу из дома, Агею от матери, – устроился Григорич за стол и, сняв шапку, принялся за моховку.

– Олег, журналисты с телевидения просят с тобой встречи.

– Хотят из меня звезду телеэкрана сделать?

– Не знаю, про «Большую Медведицу» что-то пронюхали, да и вообще, интересно им на страшного убийцу поглазеть.

В опорожненный Нагибиным мешок Сэва укладывал пустые с капроновыми крышками банки.

– До хаты, Андрей, утартаешь.

– Зачем они мне?

– А это и не тебе, супружнице твоей. На тот урожай ей сгодятся.

– Василий Григорич, Нагибину сколько лет? – присмолил новую сигарету Святой.

– Тридцать пять.

– Вот видишь, Олег, – подмигнул ему Григорич, – какой у меня заместитель. Молодой, майор, красавец…

– Еще бы холостым был, – добавил Кунников, – вообще бы цены не было.

– Ладно тебе, – прищурил большие глаза русоголовый Андрюха, – знаю я о существовании твоей Мариночки.

– Какой Мариночки?

– Такой, – краем мешковины он протирал где-то испачканный носок сапога, – что в прокуратуре с тобой работает.

– Может, еще что знаешь?

– Знаю, курит она втихушку от тебя.

– Правда? – кажется, расстроился Игорь.

– Правда.

– Проклятый КГБэшник, откуда знаешь-то?

– КГБ все знает, все видит и слышит.

Уводя базар в сторону, Святой спросил.

– Андрей, ты давно женат?

– Да уже порядком. Заежку первомайскую, что в Сосновом бору стоит, знаешь ведь?

– Конечно.

– Ее директор – тесть мой. Администратор – теща, так что я к Первомайску хоть и косвенно, но отношение имею.

– Скоро еще землячок ваш ко мне в отдел подкатит – согревшийся мерзляка Ушатов, наконец снял шапку – Иранцев Сергей Владимирович. Фамилия знакомая?

Святой согласно кивнул.

– Кто в поселке за него останется?

– Никто. Комбинат ваш хряснет, ничего тайного в нашей державе теперь нет. Так что сворачиваем мы свое отделение в Первомайске.

***

Двадцать четвертого февраля день выдался интересным и памятным, но не только тем, что ровно два года назад банда Святого штурмовала «Акацию», а еще и тем, что с самого начала судебного заседания Азаров объявил.

– Следствие располагает магнитными записями разговоров Иконникова Олега и Ловцова Григория. Судья назвал год, месяц, число и точное место, где сотрудники спецслужбы прослушивали базар подозреваемых.

– В качестве доказательства вины Иконникова, который впрочем, сознается в нападении на гостиницу спортивной базы “Акация” и в качестве доказательства вины Ловцова, который отрицает свою причастность к вооруженному налету на лиц кавказской национальности, суд решил прокрутить кассеты.

Адвокаты были дружно против.

– Это нарушение УПК.

– Записи выполнены с соблюдением всех норм Уголовно процессуального Кодекса.

– Почему тогда они на предварительном следствии не были приобщены к материалам уголовного дела?

– А вот на этот вопрос и только вам, но и суду сейчас ответит следователь Кунников. Секретарь, пригласите, пожалуйста, в зал Кунникова, он в коридоре. Валентиныч мягко прошел за тумбу свидетелей, откашлялся в кулак и поправил галстук.

– Кунников, объясните суду, почему магнитофонные записи, которые подтверждают вину подозреваемых в их причастности к бандитскому нападению на «Акацию», вы в ходе следствия не приобщили к материалам дела.

Игорь еще раз кашлянул.

– Из прослушанных записей я сделал вывод, что если их приобщить к делу, то подельники Ловцова убьют его после того, как при исполнении статьи двести первой станут ознакамливаться с материалами уголовного дела.

– Убьют Ловцова, я правильно вас понял?

– Да.

– А Иконникова?

– Нет.

– Почему?

– Уважаемый суд, окончите слушать кассеты и все поймете.

– Понятно, вы свободны, Кунников.

Люди в штатском минут пять повозились с аппаратурой, настраивая ее. Затем расковыряли одну из опломбированных кассет, вставили в магнитофон и из динамиков понеслось: Святой: «Ебаная жизнь, суки поганые, и тебя замели»

Ловец: «Здорово, Олега, правильно толкуешь. Жизнь не просто заебаная, а какая-то заебано-поганая».

Громкий смех.

Азаров поднял правую руку, согнутую в локте, ладонью вверх.

– Оператор, остановите, пожалуйста, запись – и когда тот выполнил его команду, продолжил. – Запись – сплошная брань и жаргонная ругань. Никто не будет против, если суд зачитает не полную стенограмму разговора между Иконниковым и Ловцовым, естественно без матерщины?

Против не был никто и Азаров из коричневой кожаной папки, лежащей перед ним, выудил стопку машинописных листов.

– Речевой текст информации с кассеты номер сорок три. О. – Олег Борисович Иконников. Г. – Григорий Геннадьевич Ловцов. В контролируемом помещении двое продолжают ранее начатый разговор.

Г.: А мне причину нашли, опять закрыли. Помнишь, за что в январе сидел?

О.: Да.

Г.: Вот за эту канитель. Вообще молчали-молчали. Там Тобик конопатый ездил, Саша, заместитель начальника РУОПА. Туды-сюды, давай за это за все. Давай говорит дружить.

О.: (смеется).

Г.: Серьезно. А здесь сегодня утром выехали, а тачка у нас непаленная еще. Мы на ней всего третий день погоняем дороги городские. Еще никто не в курсе, что мы на этой машине. Жгем в сторону Северного, а впереди из «Волги» жезлом машут. Я думаю, что за ерунда?

О.: Взяли, суки – смеется.

Г.: Тормозят. С «пушками». Руки вверх! Из машины! Я спрашиваю, в чем дело. Точно РУОПовцы.

О.: Точно они. Князя накрыли?

Г.: И Князя. Мы только у него отравы на хате подсобрали.

О.: Отрава путняя?

Г.: Конопля, «Адедон», «Солутан». За пистолет перед этим, а теперь вот снова за него, помнишь, сидели?

О.: Помню.

Г.: Снова за эту бяку. Говорят, что санкцию прокурор дал. Я им в ответ – это не прокурор санкцию дал, а вы сами все старое по новой подняли.

О.: На арест тебя закрыли?

Г.: Да, на арест.

О.: Сутки или трое?

Г.: Прокурор на все подписал.

О.: Сразу?

Г.: Да.

Пауза – сто шестая, сто восьмая.

Г.: Я, конечно, не уступлю клочок своей землицы.

О.: Я им тоже говорю – зачем вы за чеченов шкуру рвете, им только дай в Читу занырнуть, они тут сходу все подомнут и, вас не купят, если, так перешмаляют.

Пауза – сто девятнадцатая.

О.: Ты посмотри, суки, ведь с продолжением.

Г.: Прокурор области подписал.

О.: У меня следователь – зам. прокурора. Я только сейчас с РУОПа прикатил. Они там все пистолеты хватают, бегают. Давай шустрее, едем Князя, брать. Я думаю, мне, что ли, шнягу пихают, а они в натуре вас взяли.

Г.: Машина-то главное в Чите не свеченая. Кроме близких нас на ней никто не видел. А сегодня едем, и мусор мне говорит: «Зря ты так гоняешь, какой день за рулем?» «Второй» – отвечаю. «Права есть?» – «Конечно». У меня всегда ксивы с собой, как я еще пушку с собой не зацепил! Я еще спрашиваю: «Ты откуда продыбал, что это наша машина?» Смеется, легавый, не говорит. Смотрю, Культурный едет. Ну, думаю, пиздарики, горю, но тот видимо врубился, что меня мусора шманают, пропылил.

Конец фонограммы.

Азаров передвинул стопку бумаг Бабушкиной, и та, с выражением, продолжила.

– Приложение номер два, текст речевой информации с кассеты номер сорок четыре. О. и Г. продолжают ранее начатый разговор: О.: Да у меня там все правильно было, мне даже морфий возили.

Г.: Что удивительно, нам с пятерки маляву отписали, ты не в курсе? Пишут на Культурного и Торопыгу – говорит шепотом и непонятно. Снова громко – Представляешь какая хуйня?

Переключение кассеты.

О.: А что, сейчас есть дорога на тюрьму?

Г.: Хуевастенькая. При Дюхе маломальски шевелились, а сейчас на положении в централе Братка. Балбес, блядь, тупорылый, донельзя.

Пауза.

Г.: Хорошо, пацаны твои первомайские после «Акации» втихаря подкатили и железо ваше забрали, а так бы вместе с отравой, что нам с Бурятии пригнали, менты бы вышманали.

О.: Потише, Гриха, вдруг легавые уши греют.

Г.: У тебя как со здоровьем?

О.: Башка слегка едет, а так в общем-то ерунда.

Г.: Пуля тебе в голову попала?

О.: Тише, Гриха.

Г.: Кто тебя интересно? Пацаны говорят, что вроде братан твой.

О.: Не может быть.

Г.: Он, я после «Акации» с пацанами твоими базарил. Нечаянно конечно, но он.

Святой внимательно слушал и пока не мог понять, что тогда делал Ловец, качал его по просьбе ментов или просто не ожидал, что их подслушают. Бабушкина продолжала.

Г.: Сюрприз с зоны пишет Культурному, что так, мол, и так, Паха, пришли с общака пятьсот штук. А я Культурному говорю – хуя! Я откинулся, вы мне с котла что выделили? Нет, говорю, а тут кенту твоему половину лимона, не до хуя ли он желает?

О.: Культурный где?

Г.: На воле, чесотка заебаная. В ладоши, поди, от счастья, что меня закрыли, хлопает. Но ни хуя, яма для него уже готовенькая стоит, ждет, не дождется.

О.: Гоцман одыбал?

Г. – Одыбал, но рука не шевелится.

О.: А морально?

Г.: Чуть-чуть. У него другая волна, сам знаешь. У него затормозка еще на той жизни. События не оценивает, так как нужно, не воспринимает. Я с ним этой темы не касался. Я отдаю ему должное по-своему. Придем, посоветуемся. Я заранее знаю, что он скажет, но приличия ради выслушаю его, а потом все равно делаю по-своему.

Бабушкина через судью передала стенограмму Очкасовой.

О.: Зачем они так из-за чеченов шкуру рвут?

Г.: Хуй их знает, а ты, Олега, не ведись. С воровского согласия мы чеченов уебали, так что все путем.

О.: Говорят, в Каштаке недавно чечен с русской девкой на гранате подорвался.

Г.: Было дело. Они его запаяли и увезли, в Новосибирске хоронили. На могиле клятву давали, и, представляешь – меня мусора подрезали.

О.: Ты Культурного как знаешь?

Г.: Овца он, Олега. Когда откинулся, первые дни вообще к нам не подходил. Ни на стрелки не приходил, никуда. Уехал к проститутке своей в Беклемишево или еще куда, не помню. Мы у Секретаря спрашиваем – где Культурный? Мы сами говорит не в курсе. Потом они уже проболтались, что у матреши он своей. Когда события начались, мы его два дня не могли увидеть. Он приехал на стрелку, стоит газетку читает. Подходит к нему Торопыга и спрашивает: «Пал Палыч, едем?» Он отвечает, что у него машина барахлит. У нас земля под ногами горит, а ему тачку в ремонт загонять надо, представляешь, хуила, проблему высосал из пальца. Торопыга: «Ты что из убежища выполз?» Тому стыдно, он даже покраснел. Так ездил он в Москву, ты в курсе?

О.: Нет, а зачем?

Г.: Страховался, мерин. Встретился там с шестью ворами и говорит им ситуацию в Чите. За себя молчит, а меня с Торопыгой подставляет. Она не думал, что они ему ответят. Лоха позвонил из Москвы: «Я здесь с Шаром, от него звоню. Что у вас там, в городе происходит?» С Пашей – Весной толковал, в «Красный дракон» звонил. А Культурный это узнает, думает, воры насядут – и юзанул в Москву, узнать, что и как. Говорит там, что, мол, Ловец с Торопыгой все в Чите мутят. А мы, прежде чем что-нибудь решать, мнение людей спросили, как нам поступить в данном случае. Все говорят, казнить. Мы же не от своих мозгов это залупили. Воры ему говорят: «Правильно Ловец с Торопыгой поступают, не надо давать чеченам в Чите приземлиться».

Смеются.

Г.: Культурный прилетает, его Торопыга встречает в порту и спрашивает: «Ну что, там, в Москве воры решили?» Он, овца, отвечает шары в пол: «Все путем, все нормально». А мы и без него знали, что все однозначно, потому что понимание воровское такое. Если бы я не был близок с ворами… (не договаривает), Культурного можно просто в городе держать, как ширму.

О.: Тут нужно что-то делать… (не договаривает).

Г.: Мы в Комсомольск поехали, воры нас позвали. Они меня позвали, когда коснулось. Пацаны молодые говорят, чтобы не Культурный, а я за управление отвечал. И меня Жем зовет: «Пусть приедет». Культурный едет, я и Гоша. Он сейчас в тюрьме сидит. Едем в поезде. А разговор в «Лотосе» начали, когда пацаны в Комсомольск ездили. Воры им там сказали, чтобы они этот вопрос на обзор города вынесли. И они говорят, что они были там и чтобы здесь Ловец и Торопыга отвечали непосредственно, Культурного не упоминают даже. В поезде он говорит: «Гриха, город у нас большой. Здесь минимум три, четыре человека на положении могут быть». Я ему: «А у меня нет желания за что-то отвечать. Ты что, думаешь, я к ворам еду за короной? Нет, пацаны про меня сказали, вор меня позвал, вот я и поехал».

Конец фонограммы.

Приложение номер три.

Машинописный текст речевой информации с кассеты номер сорок шесть.

В контролируемом помещении двое продолжают ранее начатый разговор.

Г.: …ты где учился? Я говорю: «В школе номер сорок шесть, восемь классов не закончил» – общий смех. «Сколько судимостей?» – «Пятнадцать» – громко смеются. (Переключение). Пацаны про меня сказали, вор меня позвал, не могу я не поехать. Отвечайте за Читу вы, хоть ты один, мне-то какая разница, кто будет на положении. Что я, умнее, что ли стану, если буду ответственным. А у Культурного это аж болезнь. Я бы мог, допустим, объяснить разумно, что он плесень старая ни на хуй уже не способен, но зачем мне это. Ширма в городе нужна, вот пусть и шароебится у ментов на глазах, а так-то все равно я с Торопыгой все везу.

О.: Я сейчас на пятерке, на больничке, лежал, и этап с особого как раз пришел. Все они Культурного знают хорошо. Я, конечно, понимаю, что не имею права, но все же сказал им, что все беды у Пал Палыча только оттого, что он старый. Я его не обсуждал, я просто высказал свое мнение.

Г.: Ему это еще знаешь, когда крикнули? Когда он к пятерке подъезжал. Петя Свешник ему через забор кричит: «Тебе, плесень, давно на пенсию пора уходить». Культурный умного что ответить не нашел: «Я тебя еще на стометровке обгоню».

О.: Что теперь в городе будет? Хорошо, хоть Торопыга там остался. А этот Гоша, с которым ты в Комсомольск ездил, на тюрьме, что ли, сидит?

Г.: Да.

О.: А в какой хате?

Г.: В 170 или 15, я даже не помню, да он меня сейчас и не интересует.

О.: А Орла не осудили, не знаешь?

Г. – Клоуна-то этого, не окрестили еще. А что ты его вдруг вспомнил?

О.: По-моему, хороший парняга.

Г.: Какой, на хуй, хороший. Клоун натуральный. Я с ним первый раз встретился, когда у Иццы вместе с Торопыгой на свадьбе были в тюрьме. Мы с Толяном сидим скромно, перед кем блатовать-то, все свои. Публика – шпана, бабы наши. Орел заходит, футы-нуты, явление Христа народу. Ну, как же, положенец тюрьмы. Руку мне так тянет, с понтом я ее поцеловать должен и представляется: Юра, Орел”. Да и хуй с тобой, что ты Орел, ты человеком будь, а то витаешь в облаках. Но это хуйня. Я зажигалку на стол положил, так он ее, прикидываешь, ебнул. Потом нажрался, как порос и его в камеру под руки пацаны уволокли. Представляешь, положенец централа. Мы со свадьбы только вышли и сразу к ворам в Комсомольск рванули, менять надо такого положенца, правильно?

О.: Вместо Орла там, по-моему, Котельник теперь?

Г.: Не-е, Котельник уже после Дюхи встал и сразу, бык, накосопорил. Набухался и по пьяне пареньку одному грубанул, а с ним в хате Валера Поджиг был. Он естественно все видел и Котельника сразу уебал. Тот садится и две малявы катает. Одну на воров, другую – на меня с Торопыгой. Нам пишет: «Уебали ни за что, ни про что. Помогите, если не сможете, то вторую маляву ворам угоните». А в воровской мульке пишет: «Я, Котельник, пренебрег воровским», – и так далее. Представляешь, такое ворам пишет. Я думаю, сейчас воры прохлопают твою маляву и вынесут приговор – казнить тебя, гондона. Я эту мульку тормознул, не дал ей хода. В тюрьму сам отписал: «Одыбает Котельник и сразу вьебите ему по-человечьи в роговой отсек».

Г. и О. жалуются, что в тюрьме все почти отметают дубаки – продукты, сигареты, носовые платки. Г. рассказывает, что когда его возили домой на обыск, он едва успел взять у отца пачку сигарет.

Г.: Вышмонали на батиной хате пятьсот штук деньгами и два кольца рыжих. А кольца эти бабы Торопыгиной. Ну не бабы, так, трахал он одну матрешку.

О.: Он где в это время жил?

Г.: Он жил с Ольгой, да как жил, без ни хуя короче. А потом схлестнулся с Наташей. А та, с которой он раньше жил, пришла на хату, видит там эту Наташу и на почве ревности забирает у нее эти два кольца. Прийдешь, говорит за ними ко мне, одна только. Наташа Торопыге говорит: «Я не пойду забирать». А тому по хуй, он в трансе ходит, в штопоре.

О.: Горит что ли?

Г.: Но, забухал, скотина. Мы его в Северный на хату одну темную устроили, пусть думает, бухает, лишь бы в городе в таком виде не шароебился.

О.: Он пацан-то вроде путний. Не давайте ему гореть.

Г.: Как запретишь-то, Олега. Он – алкаш, понимаешь.

Переключение кассеты. Пауза.

О.: Они мне предъявляют заключение судмедэкспертизы и там черным по белому написано, что кровь, которую менты на «Акации» нашли и в брошенном микроавтобусе якобы принадлежит мне. Я им говорю – вот смотрите, мужики, видите, написано: не исключено, а это значит сомнение, правильно? А любое сомнение толкуется только в пользу обвиняемого. А то, что из гостиницы вынесли человека в маске, это ведь ерунда. Вы даже не знаете ведь, мужчина это был или женщина. Ну, а так-то менты до хуя конечно знают.

Г.: До хуя, пашет на них кто-то, а может и не пашет, а так сболтнул кто чего.

О.: Хм, знаешь, Гриха, меня недавно вот сюда в Управление с пятерки прямо привозили.

Г.: Зачем?

О.: Беспалого помнишь?

Г.: Вашего, первомайского?

О.: Но, его. Мне легавые говорят…

Г.: Кто конкретно?

О.: Кладников с Вьяловым. Встретиться с тобой, мол, хочет Беспалый. Я отказываюсь, они говорят: «Все равно повезем». Короче, вхожу в кабинет – сидит Женька. «Здорово” – говорит. Я поздоровался. Он ментам говорит: «Выйдите». Те вышли. Беспалый мне тогда шепчет: «Они все знают, давай грузиться». Я чуть со стула не ебанулся: «Ты что, – говорю, – охуел?».

Г.: В натуре? Вот капуста, блядь.

О.: Гриха, ты видимо на тюрьму скоро. У меня там братан в 158 хате, по-моему.

Г.: Кто, Эдька?

О.: Но. Ты присмотри там за ним.

Г.: Добренько.

О.: И скажи, что меня походу в Иркутск тянут.

Г.: Договорились. Ну, ты, Олега, не клюй на ментовские прокладки.

О.: Нормально все, Гриха, не понтуйся. Мне Кладников говорит: «Поехали в лес, я охрану выставлю, и ты палкой на снегу напиши фамилию, кто главный в этой каше».

Г.: А ты?

О.: (неразборчиво), смеются.

Приложение номер четыре. Текст речевой информации с кассеты номер сорок семь тип МК-60-2.

Г.: А так-то воровская касса у меня лежит, и отвечаю за нее только я. Культурный тоже в курсе, ну и Торопыга, конечно. Больше никто не знает о кассе, ну их всех на хуй. Одному скажи, другой пронюхает, третий, а потом и вся Чита узнает…

О.: А потом и менты.

Г.: Сначала, конечно, Культурному филки несут. Ты ведь тоже ему на воров нес.

О.: Ему.

Г.: Ну вот, а он их уже мне отдавал. А у меня телка знакомая в банке работает. Она мне их сразу обменивает на крупные купюры. Дело прошлое, говорят, что с первого апреля деньги обменивать будут.

О.: У тебя эти деньги не пропадут. Может, Культурному отдашь?

Г.: Да ты что, Пал Палыч боится их.

О.: Я ему тоже говорю: «Езжайте вы на любую базу в городе и крепите ее сходу. Кого бояться-то, город под тобой». А с читинских баз я прикидываю, сколько можно срубить, это не наши базы, не первомайские. Колбась да колбась.

Г.: Да он боится криминала, это одно, а во-вторых, у него мозгов мне на хуй не хватит помазать. Он удовлетворился, по-моему, тем, что уже имеет.

О.: Блядь, старый он уже…

Г.: И уйти боится.

О.: Но и не уходит. Вам бы его подрезать, блядь, так хули вам этот крест тащить неблагодарный.

Г.: Так в этом все и дело.

О.: Я теперь понимаю эту хуйню.

Г.: Фактически, Олег, ты сам убедился, что все в Чите решает не Культурный, а я.

О.: Конечно.

Г.: А такой, как он, нам нужен. Без него тоже нельзя. Пускай крутится, ебатень, ширма сраная. На хуй он нам нужен.

О.: Я понял, без него нужно все делать.

Г.: Все правильно, его даже не надо в курс дела ставить. Даже такой случай, блядь. Я его спрашиваю: «Паха, сколько у нас на общаке денег?» – «Девятьсот тысяч». Я говорю: «А что ты держишь-то их, на хуй? Тратить нужно, давай возьмем чая, курева и по лагерям разгоним». Ладно, воровские филки мы не имеем права трогать, а эти-то хули держать.

О.: Правильно. Он что и эти тратить боится?

Г.: Боится, представляешь. Такой мелочи и боится. А если и купит что, то сидит в «Лотосе» и меня ждет с Торопыгой. Ведет нас в кладовую и показывает, что и сколько взял. Я ему говорю: «Паха, на хуй ты нам все это кажешь, мы и так тебе верим. Отчет какой-то, в рот ее ебать».

Пауза 161.

О.: Мы ночью перед штурмом с пацанами вату катали, они базарят: «Олега, блядь, в пекло лезем. Вдруг утром на «Акации» засада будет, перешмаляют нас всех, на хуй».

Г.: Не, Олега. Про это узкий круг знал.

О.: Ни хуя себе, узкий. На стрелке народу было, словно вшей.

Смеются.

Г.: Удачно все, в общем-то, обошлось, а вот первый раз, до вас еще. Мы туда хотели нырнуть, а нам говорят, что там уже легавых тьма. Мы пушки тырим и кто куда ховаться.

Громкий смех. Пауза.

О.: Я залетаю туда первый, бабка увидела меня и сразу бац на пол. Я сразу выворачиваю на лестницу, тут коридор, а там баба с кружкой на кухню видимо шлепает. Меня устригла, кружку бросила и ходу. Смотрю, пацаны мои к телефону рвут, ништяк, думаю, и как договаривались, наверх дунул. Влетел, жду. Сэва сзади, молодец, спину мне кроет. На номерах ручек нет, прикидываешь. Я царапнулся в угловой, где по плану их пехота живет: «Отворяй, – кричу, – чай принес». Там тихо, блядь. Ждать больше нельзя, ну я туда и шуранул одну короткую. Перешел через один, отработал и представляешь, с углового, который я первым отработал, блядь – стреляют. Я туда, думаю, блядь пацанов моих угробит, и сходу туда весь рожок всадил.