Текст книги "Большая Медведица"

Автор книги: Олег Иконников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 32 страниц)

– Здравствуй, Олег, – как старому приятелю подал он подследственному широкую ладонь – я – Подойницын Семен Михайлович, но это так – поближе пододвинулся он к столу, – для посторонних, для тебя я просто Михалыч.

Святой выжидающе молчал и адвокат продолжил.

– Меня нанял Агей, знаешь такого?

– Предположим.

– Да не мент я – стукнул себя кулаком в грудину Михалыч.

– Не мент говоришь, ну поживем, увидим, а пока расскажи, что в Чите новенького.

– Гоцмана грохнули, в курсе?

– Читал, про этот случай даже в Иркутской прессе намарали, еще что?

– Что Культурный к ворам летал, знаешь?

– Куда?

– В Москву.

– Нет.

– Про «Акацию» хвалился, так что твою медаль он получил. Один из воров за кипишь, который ты со своими ребятами засадил на турбазе, отметил Пал Палыча и на другой день ему, видимо чечены башку со снайперки продырявили.

– Кому, Культурному?

– Не-е, вору. Круто все заворачивается.

– Худо значит дело.

– Наоборот, все хорошо. У милиции ничего по «Акации» нет, ни одной зацепки.

– Эдька где и что с ним, знаете?

– Конечно! Брат твой, как сыр в масле, катается на Читинской тюрьме, у него все пучком, обратно мы с Андреем поездом отвадим и по пути в Улан-Удэ заглянем к Бурдинскому.

– У Эдьки деньги есть?

– Все у него есть, а вот тебе – запаянные, как и в прошлый раз в целлофанчик, деньги выудил из потайного карманчика адвокат – здесь сто штук. У тебя тут как?

Олег поведал как, но это ни к чему не привело – его от Михалыча снова уперли в карцер. Мессер неизвестно с чьей подачи опять принялся прессовать Святого и тот, привыкший из любой ситуации выпутываться самостоятельно, на этот раз не выдержал. «Выручай, Ушан» – всего два слова черкнул он положенцу централа и с утра четвертого числа тюрьма заголодовала.

Не хотелось Мессеру, ох как не хотелось расставаться с недоломанным арестантом, подрагивали от злости кончики его усов, когда он вошел в камеру Олега.

– Собирайся, Иконников, с вещами…

– С какими?

– Не юродствуй – поперхнулся слюной кум – твое счастье, что успел сорваться, но это твой последний зехер, в следующий раз я все равно в этой одиночке придушу тебя.

***

Устранив Гоцмана с пути, Калина продолжал медленно, но дерзко и уверенно подминать под себя Читу.

Начальник управления «Забзолото» открыл глаза на пятнадцать минут раньше, чем затрещал будильник и тихо, чтобы не потревожить сон температурящей супруги, направился на кухню. Поставив на горелку кофеварку, он повернул ручку газового крана и, чиркнув спичкой, сначала прикурил сигарету, а затем поджег газ и пошел, шлепая босыми ступнями ног в туалет. С той стороны входных двойных дверей раздался подозрительный шорох и Ерофей Палыч без раздумий бросился ловить еще сам толком не зная кого. Замок второй двери подзаело. «Вот чертовщина, давно пора его заменить» – дернул он с силой ручку и из распахнутой двери на ноги ему упала круглая рифленая железяка. «Граната – сообразил Ерофей Палыч – а где предохранительное кольцо?» – нагнулся он за железякой и ему буквально вдребезги разнесло взрывом голову. Хоронили золотаря, как и всех смертных, через три дня.

Торопыга сидел в своей норе тише мыши. Культурный шугался вообще от всех, он боялся и Ловца, сидящего в тюрьме, и Торопыгу, упавшего на дно, и Святого, который в любой момент мог уйти в побег, и лившего кровь Калину. Несколько раз Пал Палыч подумывал отойти от дел, но воровать на старость лет не хотелось и он, купив себе бронежилет, продолжал тащить нелегкий крест положенца области.

С Нерчинска откинулся Сюрприз, в уголовном мире его считали парнем башковитым, но после пышных встречин, он не только увильнул с общака, но и к всеобщему удивлению шпаны, ударился в запой. Не признавая никаких «крыш», он вваливался в любой комок или коммерческую палатку и отбирал у барыг не только спиртное, но и деньги. В «Лотос» посыпались жалобы и через две недели труп «Сюрприза», истыканный ножами, милиция обнаружила на городском кладбище.

***

Ушан, смотрящий за централом и получивший от Дурака с воли маляву относительно Святого, хоть и через голодовку, но затянул читинца в свою камеру. Тридцатипятилетний Санька пятнашку уже отмотал, но в жилах его билась благородная кровушка и на простого уголовника он не походил.

– Проблемы есть?

– После ранения, Санька, у меня башка едет, душно у вас в хате, поближе к окну бы лечь?

– Мужики, пару матрасов на подоконник бросьте и привяжите их к решке, чтобы не свалились. Садись, Олега – пододвинулся он на шконке – вмажем – и добыл из – под подушки бутылку «Амаретто».

– Мессер тебя прессовал?

– Он, собака.

– Правильно говоришь, собака. Лупатый, шуруй сюда. Вот этот пацан на решке отдыхать будет, и не дай бог оттуда во сне упадет, я тебе, урод, печень живому вырву, усек?

Неделю назад Лупатый сел с Санькой помусолить в картишки и подрезал стос не в ту сторону. На тузу бьют за все и с приходом: «Или жопа в клочья, или пизда в вдребезги» – Лупатый потянул из-под колоды вторую карту. Приперся валет, и стало тринадцать очей. На тринадцати игровые не останавливаются.

– Еще.

– Бери, кто тебе не дает.

В хитром стосе Ушана безбородый валет был прокладкой и как медленно Лупатый не тащил третью карту, все равно выудил он бубнового туза. Платить было нечем и, понимая, что судьба его теперь в Санькиных безмозолистых руках, Лупатый покорно слушал.

– Усек.

– Ну, раз усек, отваливай.

Наконец-то менты оставили Святого в покое, и только приблатненный Клоп иногда пытался залезть ему под шкуру и покачать по делюге, но подлая лагерная жизнь с детства научила Олега разговаривать на рыбьем языке и конопатый кумовской работник, навострив треугольные совиные уши, с замиранием сердца слушал, как читинец метет ему сны рябой кобылы.

Двадцатого мая Святой проснулся рано. Лежал он на правом боку и через крупные аккуратные ячейки ржавых прутьев, решетки смотрел на бледные звезды Большой Медведицы, на клочковатый туман, запутавшийся в колючей проволоке запретной зоны. Прямо под окном блестела росой сетка-рабица, натянутая поверх прогулочных двориков. Арестант с трудом, но все же высунул руку на улицу и, словно поджидая его ладонь, в нее тут же уселась синица. Почистив клювом перья, чуточку потопталась по теплой ладошке и подброшенная в первые лучи солнца, упорхнула.

– Кого ты там ловишь? – с интересом наблюдал за Олегом чифиривший Ушан.

– Пернатый зачем – то прилетал.

– Хорошая примета – жди гостей. На утренней проверке камеру посетил «хозяин».

– Почему без рубашки? – прицепился он к Святому.

– Гражданин майор, это вам полагается в галстуке ходить, вы ведь здесь на работе, а – я вроде, как дома.

– Откуда ты, такой зубастый?

– Это Иконников, – встрял Мессер.

– А-а, вот значит какой ты. Ну ладно, хотел выписать тебе десять суток карцера – позволил себе улыбнуться «хозяин» – но как борцу с интервентами, объявляю амнистию.

Синица прилетала не зря, перед обеденной баландой Олега дернули к адвокату. Жабинский привел с собой молодого курносого очкарика.

– Ты ведь, Олега, Петруху – Сюрприза знаешь?

– Конечно, он в Нерчинске на положении был, я к нему перед самой «Акацией» на общее свидание ходил, а что?

– Менты подозревают, что это я его убил.

– Ты?!

– Свидетели показывают, что после того, как Петруха сел в мою тачку, его больше живым в городе не видели. Вот такие вот дела, Олега, так что вместо меня ездить к тебе теперь будет вот этот парень, а я на время загашусь.

– А это кто?

– Это Аркаха, тоже адвокат, но понарошку – из внутреннего кармана пиджака Жабинский извлек пачку пятитысячных купюр – а это, Олега, пятьсот тысяч тебе с читинского общака отправили, можешь взять их, но есть идея на эти филки устроить тебе побег.

– Мутите.

– Сделаем так – очкарик шариковой ручкой на чистом листке бумаги стал чертить план тюремных коридоров, закончив, пододвинул его Святому.

– В следующий раз я принесу с собой в дипломате офицерскую форму и ключ, сам знаешь, он подходит к любой двери этого заведения, замки ведь все одинаковые. Ты в этом кабинете переоденешься и открыв всего одну решетчатую дверь, спустишься на первый этаж. На проходной я буду тебя поджидать. Когда возьму свое удостоверение и дубачка откроет мне последнюю решку, спокойно выходи со мной. Если эта коза на дергалке закипишует, то встанем на рывок. У крыльца «жига» без номеров стоять будет и все дела.

– Потянет, давайте шевелитесь. Кого из наших еще замели, не знаете?

– Сэву, но не за «Акацию», по воровайке влетел, еще Гурана, пока не знаем за что.

– Как Ветерок поживает?

– Давненько с ним не встречался – поскреб щетину Жабинский – сначала он тянул твою линию и все к нему прислушивались, а сейчас Леха, по-моему, под себя метет и ему стало выгодно, что ты в кадушке. Агей пока его не трогает, ведь Ветерок – твой друг, но имей в виду, что первомайцы сидят без капусты и злые на Леху, как бы ему байку не снесли.

– Где он сейчас?

– На Байкале пухнет, в доме отдыха вместе с женой, Разин ему бесплатную путевку сделал.

– Конь тупорылый – скрипнул зубами Святой и почувствовал, как из зуба в нижней челюсти выкрошилась пломба – вместо того, чтобы заметать там, где насорили, решил позагорать. Передайте ему, на шармака наши дела не пролезут, если будет балдеть, то скоро мусора и его загонят на нары.

Назад в камеру Олега провожал Мессер.

– Что морщишься?

– Пломба выкрошилась.

– Может, к стоматологу завернем?

– Что это ты так раздобрился?

– Для хорошего человека, что только не сделаешь. В глубоком и прохладном кресле врача Святой немножко остыл и успокоился, путнее настроение навевали и добрые лучистые глаза молодого зубника.

– Откройте рот, вот так, молодец – и жужжащее острие бормашины впилось, но вроде бы не в тот зy6.

«Он че, конь, не видит…» – мысли полыхнули нестерпимой болью, и не заорал Олег только потому, что не хотел своим криком доставлять удовольствие Мессеру.

– Вам плохо? – ваткой, смоченной в нашатырном спирте, врач водил под носом отрубившегося Святого.

«Вот сука, из здорового зуба нерв высверлил и еще спрашивает» – покосился Олег на радостного кума.

– Нет, мне хорошо…

– Врешь – попробовал оборвать его Мессер.

– Нет, не вру. Можно конечно и обматерить твоего зубника за то, что у меня из глаз искры сыпались, но это с одной стороны, с другой – зуб без нерва теперь у меня точно до самой смерти болеть не будет, так что спасибо, вурдалаки.

В хату Святой вернулся широко улыбающимся.

– Ты что такой счастливый – прекратил бриться Ушан – в кино что ли ходил?

– Да нет, представляешь, козлы, со здорового зуба нерв мне высверлили.

– А я – то думаю, че это ты такой радостный, вари «купца», я пока подмоложусь. Новостей, наверное кучу припер?

– Ничего хорошего. Попрятались все, Саня, как крысы. Культурный в бронежилете ходит, кого боится? Сюрприза убили, Гоцмана, в Москве по нашей делюге вора завалили.

– Кстати о ворах – закончивший бриться Ушан, фышкался французской водой – у нас ведь в городе два вора, как ты думаешь, почему Культурный в Москву летает вопросы решать, мне кажется от Иркутска до Читы гораздо ближе?

– Первый положенцем Читы был Сюрприз, его московский вор ставил, с которым он срок в Якутии мотал, когда Петруха устроился на два года в Нерчинск за надзор, вместо него опять же москвичи на положение поставили Культурного, вот откуда завязки со столицей. Ловец парился в Хабаровске и там познакомился с вором Галушкой, а когда откинулся, прикинул, как у Культурного немного власти отобрать. Заманил того в Хабаровск и Галушка от своего имени запретил Пал Палычу решать человеческие судьбы без мнения Ловца. Культурный понял, что попал, но мнение вора в уголовном мире не обсуждается, сам знаешь. Вот такая каша, а иркутские воры – грузины по национальности, может, поэтому Чита к ним не прислушивается?

– Может быть – скомкав полотенце, Санька швырнул его Лупатому – пости-раешь.

***

Беспалого, который обещал в июне дать показания и на уровне информации уже сотрудничал с ментами, пассажирским поездом перевозили в Читу. Пристегнутый за правую руку «браслетом» к ножке купейного столика, он потягивал из бутылки пиво и с тоскою смотрел на пестреющий зеленью лес, мелькавший за окном мягкого вагона. В это время Эдька без пива, но тоже в наручниках, гонял масло о дальнейшей судьбе своей в жестковатом кресле «АНнушки», на которой его этапировали в Улан-Удэнскую тюрьму, из которой утром забрали Женьку. Узнав, что братья не колонулись, Беспалый выпросил себе еще два месяца молчания, а Эдик прямо с самолета попал на сковороду. Его заперли в маленький боксик без лавочки, со сломанной парашей и захарканным кровью полом.

– Фамилия? – зевающая морда бурята заглянула в кормушку.

– Иконников.

– Откуда?

– С Читы.

– А че тебя в нашу тюрьму приволокли?

– Пошел ты в жопу – обозлился Эдька, – я не выбираю, где мне сидеть. Зевота с тарелочной рожи дубака слетела и сузив без того щелочные глаза, он забрызгал слюнявым ртом.

– Ты с «на-на» не знаком?!

– Бог миловал.

– Ошибаешься, сейчас я их к тебе пришлю.

Через пять минут в коридоре затопали тяжелые кованые сапоги и голодные цепные псы государственной схемы жизни, в касках и вооруженные резиновыми дубинками, забили Эдьку в две минуты до полусмерти. Очнулся он минут через сорок и понял, почему боксик всегда в крови. Лежа на полу и корчась от боли, Эдик достал из-под стельки туфли бритвочку, и несколько раз полоснул по венам левой руки.

Когда менты волоком вытащили его тело из хатки, он почти сдох.

– Что делать будем?

– Да пусть издыхает, кто он такой?

– Вы что, совсем озверели?! – спасла Эдьке жизнь дубачка, – это он преступник, а не вы или вы такие же? Вызывайте врача или я на вас рапорт напишу.

***

Как Разин и обещал Святому, в новом доме он выделил супруге Ветерка новую трехкомнатную квартиру. Старую мебель на новую хату перетаскивать не хотелось. На шикарную чуточку не хватало, семьи все-таки было две и его понесло. Уболтав Кота, (Рыжему он уже не доверял) выхлопать богатенький магазин, они взяли с собой пистолет с обрезом и махнули в Иркутск. Работали по старой схеме, но тормозить Леху теперь было некому, а магазин он искал не по принципу, как безопаснее отработать, а лишь бы побольше срубить деньжат. Пахали в центре города, в наглую и как пишется в ментовских сводках, дерзко.

– Отворяй! – ровно в пять тарабанился Ветерок в дверь кабинета заведующей специализированного продмага.

– Кто там? Мы деньги к сдаче готовим – строгим голосом откликнулась из-за запертой двери женщина.

Леха плечом попробовал дверь: «Плотная, просто так не вышибешь» – и на халяву, лишь бы не молчать, произнес.

– Инкассаторы.

– А что так рано? – торопливо повернулся в замке ключ, и дверь нешироко приоткрылась.

– Кто вы? Я вас не знаю!

Если бы деньги не были сложены в аккуратные стопки, то, пожалуй, все в одну хозяйственную сумку бы не уместились. Четыре пожилые тетки на взгляд Ветерка вели себя прилично, скорчившись: кто, сидя; кто – лежа у обеденного стола, они дружно помалкивали. Чуть подрагивающими от удачи и страха руками Костя попытался застегнуть сумки на молнию, но она была настолько полна, что замок сломался, тогда он сдернул с вешалки чей-то белый халат и им прикрыл денежки – все. Через шумящую толпу женщин торгового зала подельники не суетясь, протопали к выходу и в ту самую секунду, когда они выходили на улицу, в кабинет заведующей ломились настоящие инкассаторы.

– Галина Сергеевна! Вы здесь? Женщины беззвучно растирали по щекам слезы и молчали, а Леха, бросив сумку в багажник красных Жигулей, хлопнул крышкой и тачка рванула. Кот перебежал дорогу и дальше идти не то чтобы не рискнул, а просто интуитивно чего-то шуганулся и юркнул в стеклянные двери небольшого уютного кафе, своим витражом безразлично смотрящим на только что выхлопанную «Птицу». Ветерок стоял на месте и именно на том же месте, откуда только что ушел жигуль, он поймал частника. К хате, где банда обычно тормозилась при работе в Иркутске, Леха добрался почти одновременно с племянником.

– Ты что так долго?

– Тише едешь – дальше будешь. На гаишников зато не нарвался.

Срубили два миллиона семьсот тысяч.

Двести штук Ветерок дал Славке и, пока тот полоскался в ванной, задумчиво водил электробритвой по раздобревшим за последнее время щекам. Наконец жадность поборола совесть. Подельнику, с которым час назад он бродил рядом со смертью. Леха отложил не долю, а всего пятьсот тысяч, остальные оставил себе.

Четыре дня Костя угощал всех желающих в первомайских ресторанах, на пятый его арестовали по подозрению в убийстве Жука.

Этим же днем вечером с Читинского КП3 выпустили Рыжего. Накануне, в самой сраной камере предвариловки его прилично тряхнула эпилепсия, и никто ему не помог подняться с грязных досок пола, ни надзиратели, ни арестованные. Прикинув, что его ожидаем в переполненной тюремной хате, Вовчик колонулся и при условии, что его освободят под залог, выложил Кладникову с Вьяловым все, что только знал о банде Святого, но к великому своему сожалению не сумел помочь легавым отыскать ни одного места захоронения. Неделю Рыжий с операми шарил в заброшенном карьере, но безрезультатно. Агею и возвратившемуся с Иркутска Ветерку промел, что забирали его по подозрению в убийстве Пестуна, но на допросах он прикидывался дурачком, предоставил следователю справку об эпилепсии тот вынужден был его нагнать.

***

Проигравшийся Лупатый, во что бы то ни стало, желал выкарабкаться из Санькиной кабалы. Шпилить было не на что, «под тоды» с ним никто не садился, и пришлось Лупатому в прямом смысле слова просадить с себя все до трусов. В камере все тусовались в трусах, так что любитель картишек ничем не выделялся на их татуированном фоне, но сегодня, двадцать второго июня, его дернули на следствие. В трусьях до колен, без майки и тапочек – в таком неглиже Лупатый не мог себе позволить появиться на тюремном коридоре. Выход был один.

– Гражданин начальник, минут пять выдели. Помыться, побриться, трусы погла-дить…

– Давай шустрей, – громко шмякнул закрываемой блокировкой дубак и гремя ключами и наверное остатками мозгов в шарабане, полетел к соседней хате. – Иванников, – заорал он там спустя минуту, – нет, Иконников! Есть такой? – Что уж там ему ответили, но вернулся он веселый и широченно распахнул и тяжелую железную дверь, и блокировку.

– Иконников?!

Сидя верхом на лавке, вбетонироваиной в пол, Лупатый сосредоточенно прибивал к ней себя за яйца здоровенным ржавым гвоздем.

– Ты че? – забыв про Олега опешил дубак, наблюдая за тем, как Лупатый загибал шляпку гвоздя.

– Не поеду.

– Ну ты даешь, – кажется восхитился происходящим сержант, – семь лет уже на централе работаю, но такого еще не видел. Что мне делать-то?

– Это ты у меня что ли спрашиваешь?

– Ну ты даешь, – еще раз крутанул башкой дубак и пощупал свои яйца, проверяя на месте ли они. – Иконников-то хоть тут?

– Зачем он тебе? – не убирая мокрого полотенца с лица, сел на нарах Ушан.

– Не знаю, мое дело маленькое, приказали, вот я и вызываю.

– Кто приказал? – стянул потеплевшее уже полотенце Санька и бросил его в таз с холодной водой.

– Мессер.

– Передай этому Мессершмидту, что никуда Святой из камеры не пойдет.

– А тебе-то какое дело?

– А такое, что замордовали вы, суки ебаные, пацана, – начал газовать Ушан, – он в нашей тюрьме всего три месяца с небольшим, а вы его уже в пятую по счету хату переводите. Не пойдет Иконников никуда, понял ты или нет? А силой попрете, голодовку объявим.

– Не перебрасывают вашего сокамерника, это точно я тебе говорю. За ним спецконвой с Читы прилетел, у них самолет через два часа.

– Ну смотри, сержант, если плетешь, пожалеешь.

Сержант не плел, в жарком, как и хата тюремном дворе, Олега, сидя в тени «УАЗика» ждали читинцы.

– Здорово, бандит, – первым поднялся с корточек Вьялов, – руки подставляй, – и он ловким и привычным движением заковал Святого – не жмет?

В брежневские, так называемые застойные времена, физически сиделось легко, а вот морально тяжело. Тянуло на волю, заведовал людям по ту сторону колючего забора и чувствовал, что жизнь течет мимо, а теперь вот все наоборот. Сидеть в физическом смысле стало трудно. Менты могли забить дикого зека до смерти и катай жалобы хоть в Организацию Объединенных Наций, никто тебе не поможет, а вот морально за решеткой теперь легко, на свободу совсем не хотелось.

«Убеждал нас когда-то социализм, что человек человеку друг, товарищ и брат, выходит, что ерунда все это. Человек человеку – волк, хочешь выжить? Будь значит если не сильным, то ловким и хитрым, будь готов сожрать в любой момент ближнего своего, зачем? Чтобы быть сытым, но это ведь закон джунглей, по нему живут в лагерях и тюрьмах? Когда-то действительно жили только там, а теперь вот и на воле так живут. Может поэтому и не тянет к людям?»

Машину подогнали к самому трапу «ТУ-134» и, когда из-за затемненных стекол ее утробы в наручниках вывели Олега, толпа пассажиров шарахнулась.

– Уголовников словно министров сторожат, – швырнул ему кто-то в спину, – чтоб вы сдохли, сволочи.

«Не желают они со мною жить, – медленно, как на эшафот, поднимался по трапу Святой, – а что это я сопли распустил, мне ведь тоже к ним не хочется».

«Сто тридцать четвертый» – не «АНнушка», и едва взобравшись к солнышку, где и дышалось-то вроде приятней, лайнер свалился вниз, к серой башенке читинского порта. За сорок пять минут путешествия руки подзатекли и встречавший конвой Кладников, устроив Олега меж дюжих омоновцев на заднем сиденье служебной «жигулешки», браслеты снял.

– Привет, Олег, ну как тебе вдали от дома?

– Вдали от дома наверное все худо, – ныли запястья и Святой с удовольствием их помассировал, – у тебя-то как?

Майор обернулся, но глянул мимо арестованного, убедившись, что задняя машина тоже упакована, тычком воткнул первую передачу и резко стартанул.

– Нормально, Олег. – сунул он в угол рта сигареты и большим пальцем правой руки вдавил в пластмассовую панель кнопку прикуривателя.

– Вот ты воевал с чеченами, а Торопыга поехал Иццу встречать, тот с Казани откидывается. Ицца – чечен, Торопыга, по нашим сведениям вместе с тобой участвовал в нападении на «Акацию». Теперь объясни мне, где твоя идея и вообще, что все это значит?

«Лаврентич врать не станет», – и лицо Святого чуточку побледнело.

– Иццу завалят и Торопыгу вместе с ним, раз он без башки.

Ночь эту Олег не спал, не хотелось, да и клопы не давали. Думалось о завтрашнем дне, что он ему готовит? Готовил день грядущий ему одни неприятности.

– Здравствуйте, Олег Борисович, я следователь по особо важным делам областной прокуратуры. Фамилия моя Кунников, Игорь Валентинович. Ваше дело веду я, понятно? – представился среднего роста сухощавый, с зачесанными назад темно-русыми густыми волосами, тридцатилетний парень.

– Ясно, гражданин следователь, что так долго меня не шевелили?

– Всему свое время, Олег, – задымил «Кэмэлом» Кунников, холостяцкая житуха пока позволяла ему баловаться «верблюдом», – закуривай.

– Спасибо, не надо.

– Что так, брезгуешь или гордый?

– Просто не курю.

– Молодец, а я вот травлюсь, – откопавшего в большие глаза дыма, Игорь прищурился.

– Сейчас будет допрос, нуждаешься ты в помощи адвоката?

– Пока нет.

– Тогда поехали. – следователь прикурил затухшую сигарету и официально завыкал.

– Двадцать четвертого февраля этого года вы в составе вооруженной группы совершили разбойное нападение на гостиницу турбазы «Акация», пояснить следствию что-нибудь по этому эпизоду можете?

– Нет.

– Нет, так нет, – зная от оперов идейные убеждения Святого, не стал настаивать на вопросе Кунников. – Мы и так все докажем, вот ознакомьтесь – он подал арестанту бланк постановления, – и внизу листа, пожалуйста, распишитесь.

Олег внимательно прочитал бумагу. Его обвиняли в убийстве Нурали, которого он застрелил в январе.

– Было? – наблюдал за его реакцией следователь.

– Нет – свернулась в организме кровь. «Неужели у Гурана не хватило мужества сгрузить этот труп на себя?»

В половине девятого утра следующего дня скрипучие ворота Иркутского централа нехотя отползли в сторону, пропуская в ограду черную «Волгу» и, час спустя, после несильного шмона, Святого подняли из боксика в камеру.

– Привет, Олега, здорово, Мужики, Святой прилетел… – все это неслось в его адрес от вмиг проснувшейся хаты.

– Где был, что видел, девки голые поди по улицам шастают…?

Уставший, но довольный тем, что вокруг знакомые все рожи, к которым он уже успел привыкнуть, Святой сходил на «парашу», вымыл лицо и руки и сел на шконку Ушана.

– Помогай, Санька, если ход есть.

– Че, поджимают тебя мусора?

– Труп «мой» раскопали, – он шепотом и подробно растолковал суть дела. После обеда по тюрьме поползли малявы, в которых обращались ко всем уголовникам, кому не чуждо общее, собрать для читинца триста тысяч.

Олег не интересовался кому забашлял Ушан, но через два дня поздно ночью открылась кормушка.

– Иконников есть?!

– Есть – ответил кто-то вместо него.

– Выходи с вещами, только побыстрее, этап уходит, одного тебя ждут – захлопнул дубак кормушку и, безбожно гремя ключами, стал отпирать дверь.

– Ну, прощевайте, братцы, больше может не свидимся, – и спустя пару часов, растянувшись на нижней полке полупустого «столыпина», он дремал под знакомый перестук колес вагона, идущего на Восток.

Проспал Святой часов десять и проснулся не оттого, что выспался, а от того, что кто-то стоял над душой.

– Одеколон будешь?

– Не, этой бяки не надо. Путевое что есть?

– «Радедорм», засветил солдатик Олегу пачку таблеток – восемь тысяч лист.

– Восемь? – удивился он, – ты что, шкуродер, за такие бабки свои колеса до дембеля не толкнешь, давай за две штуки?

– Не канает, – пожадничал красноперый и перешел к следующей клетке. На Читинский вокзал этап втянулся под утро и началась этапная свистопляска. Подгоняемые пинками конвойных и злющим лаем овчарок, заключенные стрелой влетали и «черные вороны». Для первоходов все происходящее было страшным, для старых арестантов привычным атрибутом всех этапов и дымя сигаретами, они поучали молодежь.

– Привыкайте, хлопцы, к молотиловке. Когда вертух лупит тебя дубинкой по шарабану, ты сидором прикрывайся, на живот и спину под ремень книги ложить нужно и чем они толще, тем лучше, это на тот случай, если тебе краснопогонники седло править возьмутся.

Святой глядел в щелку воронка на перрон, где выстроились редкие зеваки и улыбаясь слушал стариков, смакующих сталинские времена, когда били гораздо больше и больнее.

В тюрьме зеков растолкали по тесным боксикам и после тщательного шмона, на который у дубаков ушло часа полтора, развели по камерам.

На положении в централе стоял КНЯЗЬ, и чисто случайно Олег попал в его хату. Как и на Иркутске, здесь тоже было все переполнено и базарили шепотом.

– Сэва где?

– Кто это? – почесал рано начавший лысеть череп Князь.

– Пацан наш, первомайский, что со мной на «Акации» чеченов лудил.

– Он тут, что ли?

– Ты че в натуре, стегаешь? Парень за «общее» кровь лил, а ты не знаешь, что он здесь рядышком с тобой парится? Десяток где или такого тоже не знаешь?

– Не слышал.

– Беспалый?

– Этот, по-моему, в сто третьей.

– Гуран?

Похоже Князя интересовала только собственная судьба, ни хрена он не знал.

– Олега, ты давай пока чифирни да похрястай, а я пробью – кто где сидит.

– Давай шустрее, сегодня пятница, в понедельник менты обязательно рюхнутся, что я в тюрьму заехал.

Только вечером Святой сел за малявы и пока дописывал второй, первый уже вернулся, потому что вчера Гурана выдернули на следствие в Чернышевск. Сэва откликнулся тоже быстро.

– Пять восемь!

– Говори!

– Святого на балкон.

– Говори, Санька, это я, узнаешь меня по голосу?

– Конечно, надолго ты к нам?

– Думаю, что нет. Сэва, за Гурана прохлопай, когда он с этапа прикатит. Покачай его, блядину, туда-сюда, не верится мне, что он, сука, совесть потерял.

– Ты имеешь в виду делюгу с узбеком?

– Но.

– Грузит он тебя, Олега, плотно грузит.

– Откуда знаешь?

– Очная ставка у меня с ним была, ездит, козел, на жопе, но видно, что вломил тебя.

На минуту Святой умолк.

– Олега!

– Че, Саня?

– Подогреть тебя?

– Не надо, вроде есть все, ну побежали пока, если что, подкричу. Десяток и Кот сидели в одной камере. Получив, мульку от Святого, они ходом ответили, что у них все нормально, не только по тюремному быту, но и по делу. Отписал Олег и Беспалому, а тот сразу ментам и в понедельник с самого ранья в хату почти вломился Кладников.

– Собирайся и выходи.

– Че злишься-то так, дай хоть харю сполосну. – зевнул Святой.

– Мойся, – не думал остывать майор, – что за гнида интересно тебя сюда зарядила и за сколько.

До трех дня пришлось дремануть в знакомом клоповнике КПЗ и в начале четвертого Кладников с Вьяловым повезли его в порт.

– Не даете вы мне, мужики, в родной тюряжке хоть с недельку отдохнуть.

– Сидеть, Олег, будешь не там, где тебе больше нравится, а там, где нам нужно.

– Ладно тебе, Лаврентич, не заводись – по приятельски похлопай его по колену Вьялов.

– Александр Васильевич, наври что нибудь. Тот полуобернулся к Святому и разгоняя клубы сигаретного дыма от смолившего Кладникова, помахал перед собой ладонью.

– Про Мирона что слышал?

– Это смотря что.

– Три дня тому назад в Черновских киоск коммерческий из автомата изрешетил, двух девчонок-продавцов убил, вот ваша дерьмовая мафия.

– Почему думаете что он?

– Гаишники ему на хвост сели, он им машину издырявил. Одного наповал уложил, другого ранил, но подстреленный паренек в «Жигули» Мирона успел очередь всадить. Скаты задние пробил и бензобак. Тачка перевернулась и вместе с ним сгорела. Чику знаешь?

– Немного.

– Недавно в машину вневедомственной охраны гранату швырнул и тоже двоих наглухо уделал.

– Ментов?

– Ментов.

– Да-а, жарковато вам в городе.

– Не без этого, – плюнул на носовой платочек Вьялов и принялся оттирать с пальцев крапинки разноцветной краски.

– Ремонтом квартиры занимаешься?

– Нет, в свободное время картины творю.

– Рисуешь что ли?

– А что, не похож я на художника?

– Получается хоть?

– Мне и друзьям моим нравится.

Через час Олег крепко спал в удобном и мягком кресле «ТУ-134», а Ловец, привалившись костистым хребтом к жестким ребрам батареи отопления камеры, строчил ма-ляву Торопыге. «Пацаны за чеченов сидят, а ты, змей, с Иццой по Чите в одной тачке раскатываешь, если первомайцы начнут колоться, отвечать будешь ты. Сегодня с централа вывезли Святого, он мне уже отписал, что про тебя думает. Смотри, собака, если по твоей вине канитель получится, на тюрьму не заезжай, шкура твоя поганая сразу на продол с хаты вылетит». Получивший на следующий день маляву Торопыга понял, что пронес, вдобавок ко всему в пятницу ему привезли с Улан-Удэнского централа записку от Эдьки, в которой тот просил помочь ему провернуться на ментовской сковороде, ее Толян тоже оставил без внимания и теперь ему срочно нужно было грести очки. Этим же вечером он накачал Иццу в кабаке огненной водицей до бесчувствия и упер его на своей «тойоте» на кладбище. До рассвета Торопыга просидел в тачке рядом с другом, но так и не решился его зарезать, хотя свежевырытая яма ждала жертву. Но своя шкура все же ближе к телу и поздним вечерком, выгребая из подъезда пятиэтажки, в которой Толян жил, Ицца все-таки получил две пули в голову. Стрелявший человек в спортивной шапочке ушел через забор детского сада, а прибывшая на место преступления милиция, не нашла ни одного свидетеля убийства.