Текст книги "Полет на спине дракона"

Автор книги: Олег Широкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 39 страниц)

   – Не всё поймёт, а что поймёт – не расскажет. Кому на ум взбредёт ребёнка допрашивать? К тому же ещё и тайджи.

   – Может, оно и так, – соглашался юноша, привыкший во всём слушать Маркуза, – а я всё не могу привыкнуть, что тоже царевич. Уж сколько лет, а всё никак.

Обычно Маркуз отмалчивался, слыша эти докучливые намёки. Но сегодня чародей решил приоткрыть завесу некоторых семейных тайн – далеко не всех. У него была на это веская причина – предстоящая разлука. Он подробно рассказал Тулую о детстве Темуджина, о его стремительном восхождении, о том, как тот попал в плен к джурдженям, уже будучи ханом... Тулуй окаменел от заинтересованности.

А заодно потерял подвижность и притих в углу Бату, недооценённый Маркузом, как всякий ребёнок всяким взрослым. Мальчик прислушивался к этой диковинной сказке и даже пушистого щенка тискать перестал. На него не обращали внимания, а зря. Понял он не всё... но многое запомнил, чтобы потом, когда повзрослеет, бесконечно припоминать и думать.

Но это потом... а сейчас пришла пора Тулую задавать свои вопросы.

   – И что же? – наконец подал он голос, когда Маркуз ненадолго прервал рассказ. Глаза его говорили при этом: «Ну, а дальше, дальше?»

   – Бывший повелитель народов шагал в толпе рабов и...

   – А бежать... Он не пытался бежать? – в воображении Тулуя прыгали картинки...

   – От людоловов убежать мудрено, они своё дело крепко знают. Такое только в улигерах просто... Но на полях Шаньдуна он продержался дольше других и не умер, потому что дочь надсмотрщика... В общем, из-за её заступничества он стал домашним рабом, а там кормили лучше...

Тулуй напрягся, как тетива, взведённая до уха, не выдержал... Бату вздрогнул в своём уголке...

   – Это была моя мать! Да... Дядя Маркуз? Где она, где? – выпалил Тулуй.

Воспитатель Бату кивнул, как будто бы нехотя..

   – Её больше нет, мой мальчик... и я, я никогда её не видел. Когда-нибудь отец расскажет тебе о ней. Как-нибудь потом, если захочет.

   – Не захочет, – вздохнул Тулуй, – я уже спрашивал, не раз, не два...

Было слышно, как шатаются под ветром жерди и шипят кусочки аргала в очаге. Тулуй подбросил топлива.

   – Значит, ему до сих пор больно, он не хочет ворошить...

   – Ты не о том, Маркуз, не о том. Мне уже не десять трав, как когда-то. Просто он её любил, не как мою мачеху Бортэ, по-настоящему. Ведь правда, дядя Маркуз?

   – Может, и так, я не знаю, Тули... Ну так слушай дальше: сундук не спрячешь под потником... всё равно выпирать будет. Однажды о похищении Хана Степей стало известно. Соглядатаи Хуанди разыскали тех, кто его продавал, тех, кто гнал... и всех иных. Люди императора нашли Темуджина в доме твоей матери и увели на верёвочке в Джунду[72]72
  Джунду – Пекин, в описываемое время одна из столиц Китая.


[Закрыть]. – Маркуз поднял свои рысьи глаза на Тулуя, вымолвил, как будто преграду перепрыгнул: – Выяснив всё, что им нужно, они удавили твою мать... шнурком и твоего деда-надсмотрщика...

   – Зачем, дядя Маркуз, зачем? – Тулуя трясло, и он закутался в роскошное тангутское одеяло из шерсти яка.

   – Потому что она знала тайну. Так делают всегда...

Про Бату, похоже, окончательно забыли, а он смешно застыл на четвереньках, история его совершенно зачаровала.

   – А дальше, – разжал губы Тулуй после тяжёлого молчания.

   – Они хотели прибить отца к «ослу», как и всех твоих великих предков, но это было, оказывается, нельзя. Ведь помнишь, я тебе говорил, когда-то он получил от Хуанди титул... тот самый – «джиутхури». Тогда этот титул его погубил, теперь – спас. Его заставляли служить императору, но он отказался... Годы лишений закалили его душу и сожгли всё наносное... Его опустили в яму и кидали объедки, он просидел там несколько лет...

   – Несколько лет?! – отозвался потрясённый Тулуй.

   – Да, несколько лет. Когда мы узнали об этом, то сомневались – оставило ли Небо ему разум? Но мы зря сомневались...

Обстоятельства, при которых произошло это освобождение, а также причина оного не были тем, что Маркуз собирался рассказывать Тулую... По крайней мере – не сейчас. Но ведь он был чародеем и умел перекидывать интерес людей туда, куда ему было удобно. Сейчас же такое тем более не составляло особого труда... Перескочив через щекотливое, он заговорил более эмоционально:

   – Когда мы его освободили, он сказал: «Я не вернусь домой без Тулуя...» Да, именно так он сказал... И мы тебя нашли и забрали, и вот ты здесь...

По щекам младшего сына Темуджина потекли невольные слёзы облегчения. Он резко слизал их языком, как лягушка комара.

   – Да, я был батраком, не помнящим родства, а теперь я купаюсь в почёте, у меня красавица жена, нукеры, но мне всё кажется – я проснусь от хозяйской палки.

   – Может быть, и проснёшься. Судьба переменчива. Впрочем, скоро ты увидишь свою родину. Хан зовёт тебя к себе... на войну в Китай. Это я и должен был тебе сообщить, – а сейчас мы пойдём, Тулуй. Байартай[73]73
  До свидания.


[Закрыть]...

Маркуз и Бату вышли под вечереющее небо. Агтачи царевича подвёл Маркузу его отдохнувшего мерина.

   – Ну, прыгай, – протянул руку воспитатель.

А Бату вдруг повалился на колени и разрыдался.

   – Ты что?

Бату бился в истерике:

   – Дядюшка Маркуз, не кради мою память, я ничего не скажу, ведь ты колдун, не кради. Я буду послушным, я ничего не скажу ихе... – Он бросался на землю и вскакивал, на шёлковый халатик прилипла трава.

   – Да с чего ты взял, – вдруг смутился чародей... и не решился сделать то, что действительно хотел, – полезай в седло, поехали. Мать заждалась.

Мгновением позже чародей вздрогнул... Откуда Бату может такое знать? Уке рассказала про обстоятельства их знакомства? Кому? Ребёнку? Не может быть? Тогда откуда ветер? Ах, да... Он ведь заставил Бату пообщаться со сверстниками, ну конечно, вот так история. Таскает за собой дитя как перемётную суму и не обращает внимания на то, что с ним делается. Маркузу захотелось изо всех сил треснуть себя по голове чем-то тяжёлым... Эх ты, сурок полусонный, так самого взволновал разговор с Тулуем, что озираться вокруг забыл. Бату действительно как подменили: сидит тихо, будто зайчонок в кустах, не ёрзает и, кажется, мелко дрожит. Никогда он своего воспитателя не боялся...

Как можно бережней тронув ребёнка за плечо, Маркуз осторожно спросил:

   – Кто тебе сказал, что я колдун?

   – Не скажу.

   – Не бойся...

   – Я вчера пошёл к ребятам... – перестал дрожать Бату, – они меня не приняли играть... А Гуюк, сын дяди Угэдэя, сказал, что я жертвенный телёнок... ну... твой... Что ты меня откармливаешь, чтобы унести потом... А ещё сказал, что вы, злые духи, опоили нашего деда зельем, но ничего... скоро они найдут на вас управу... Дед уже расколдовался... А вас всех разрубят на куски и развесят по осинам... пусть медведь сожрёт... Дядя Маркуз, ты меня съешь?

«Вот это да, – ойкнул Чародей, – что я слышу?»

   – А кого, кого всех, – откликнулся Маркуз громко и взволнованно, забыв, что слышит это всё от ребёнка.

Бату совсем сжался:

   – Ну, всех вас. Он сказал: пришедших...

«Вот уж воистину Библия не шутит. И верно, что «устами младенца глаголет истина», а я прозевал. – Маркуз напружинился как китайский самострел. – Так... спокойно... сначала успокоить ребёнка, потом спрашивать... Отпустил, называется, поиграть со сверстниками... Ну, дела...»

Он погладил Бату по щеке:

   – Посмотри на меня, дурачок. Может, я и колдун, но добрый... Глупый, я же здесь для того, чтобы заступиться за тебя. – Он улыбнулся так проникновенно, как только был способен. – Не бойся.

   – Правда?! – просиял Бату, как умеют только дети. Конечно же, он боялся поверить иному.

Из дальнейших косвенных расспросов Маркуз понял, что всё услышанное Бату идёт от братьев Джучи. А они с чего так осмелели? Или не осмелели, просто шушукаются по юртам, а детей недооценили. Неладно всё это... поговорить бы с другими пришедшими, но им запретили собираться вместе, да и не друзья они ему. Что там у братьев на уме? Пока повременим, дабы врага не спугнуть заранее. Что-то там Темуджин затевает за их спиной. Может, хочет избавиться от опеки? Уже сейчас... Пока не покорены джурджени – вряд ли... Золото где возьмёт, коли впрыгнет с их кибитки? Или просто взбесился, загордился? Очень важно знать – наслушались ли всего такого братья отца Бату – Джагатай с Угэдэем от приближенных Темуджина? Или сами с собой тихонько шипят, ревнуют. Джучи, говорят, на этой войне стал близок Темуджину, как никогда. И тут его осенило:

   – Вот что, Бату... мы не будем играть в джихангиров, поиграем в мухни. Хочешь мне помочь? А я научу тебя превращаться в птицу...

   – В орла?

   – Ну и в орла.

   – Ху-рра, здорово! – завизжал Бату, забыв, что только что боялся Маркуза до смерти.

   – Но это потом, когда подрастёшь. А завтра пойдёшь к Гуюку, скажешь, мол, испугался меня... что повелит – выполняй, стань его блюдолизом... на время. И тихонько выясни – так про меня говорил его отец Угэдэй, или дядя Джагатай, или кто ещё? Только смотри, о нашем уговоре молчок...

Так пятилетний Бату превратился в соглядатая. Маркуз же весь вечер ломал голову: рассказать ли обо всём Уке или рано ещё её тревожить?

Когда-то Темуджин мечтал о крупице справедливости для себя самого. Позднее, став Великим «Обнимающим» – Чингиху Ханом, он стал подумывать и о ВЛАСТИ СПРАВЕДЛИВОСТИ НАД МИРОМ. Власть – это не канга-колодка на шее недруга. Это возможность донести до людей то, что он хотел им сказать. Самое главное, выстраданное.

И не только сказать, но заставить слушать, а главное – заставить меняться к добру. ЗАСТАВИТЬ.

Для этого только один путь – война. Уж он-то на своей продублённой ветрами и бамбуковыми палками шкуре самолично познал: невозможно говорить о справедливости, стоя связанным перед победителем.

Свершилось. Маленькая юрта нищего изгнанника распухла, как надменная жаба, и царапает дымоходом облака.

У подножья толпятся дворцы и пагоды, пузатые храмы и тощие длинные минареты. Но что видят во всём этом небожители, которые следят за его деяниями: чад пожаров, ясный огонь истины, тепло, у которого греются замерзшие?

Но прочь сомнения – сладкоголосые ораторы и вкрадчивые шептуны твердят сегодня одно: любая оглядка на след сияющий колесницы Джихангира постыдна, ОСТАНОВКА – ЭТО ГИБЕЛЬ, стоячие воды зарастают тиной.

Об этом гремят над частоколом замершего в страхе перед Ним его бесстрашные войска. Неторопливым мёдом льётся эта Истина под сводом покорных Ему христианских, магометанских и буддийских молелен, ненавязчиво вплетённая в проповеди. С отрешёнными лицами познавших вечную «природу вещей» об этом поучительно кряхтят даосские отшельники. Морщинистый ветеран, показывая молодым нухурам хитроумный сабельный укол, не упускает случая напомнить об ЭТОМ, как о чём-то лично выстраданном в монотонных походах. Бледно-розовые дочери вельмож и бойкие юные простолюдинки одинаково лопочут её в объятиях своих женихов.

Только никто из них, нанятых и добровольных, рвущих глотки и услужливо поддакивающих, не говорил главного. Его и всех, кого он увлёк, гонит вперёд не доблесть, а СТРАХ.

«Но что страшнее смерти?» – спросит иной простак.

Спросите у его полководцев, собирающих в передовые отряды, в хашар, самых трусливых цирюльников и портных. И те идут передовыми, самыми «отважными». И как будто бы не боятся получить ковшик подогретой смолы за ворот или стальную полосу в изнеженный пузырь живота. А всё почему? Просто страх выделиться из толпы сильнее страха смерти. Для человека из толпы подохнуть от руки своего бывшего товарища легче, чем от того, кто эту толпу гонит.

Чем больше стадо баранов, тем меньше риск, что оно разбежится.

Потомки, недоумевая по поводу его побед, поймут ли эти странности? Почему горстка монголов гонит перед собой огромную толпу – хашар? И это скопище спокойно умирает на крепостных стенах и не обрушится всей массой против своих гонителей.

Всё просто. Даже горстка охотников загоняет стадо дзэренов на лёд, тогда как одинокий лось порою поднимает волков на рога.

Потому что – одинокий. Потому что – не в стаде.

Ненавистные джурджени и тут тысячу раз правы – побеждает только тот, кого собственные воины боятся больше, чем противника.

   – Но разве это война, отец? Это кровавая давка безумных, – вдруг перебил Джучи его поучения.

В последнее время Темуджин так привык, что Джучи смотрит ему в рот, что даже опешил. Они стояли на площадке, венчавшей холм из телег и прочего хлама, укрытый коврами. Отсюда Великий Каган наблюдал уже который день за штурмом Джунду – одной из здешних столиц, поочерёдно вызывая сыновей на беседу. Джагатай и Угэдэй всегда только вежливо кивали, не то Джучи... Он внимал речам отца, как божественным откровениям, и вдруг... Но Темуджин даже обрадовался: Джучи спорит, значит, неравнодушен.

   – Пусть так, ну и что с того? – заговорил он снова, приосанившись. – В твоём вопросе уже сидит заноза. С чего ты решил, что это праздник? «Разве это война? » – передразнил он сына. – Вот когда расфуфыренные багатуры режут друг друга шпорами, как петухи на уйгурском базаре, – это, по-твоему, настоящая война?

На этот раз царевич, по обыкновению, промолчал, ожидая продолжения. И тогда отец снова погрузился в поучения:

   – Нет, сынок, война не игры, это – когда убивают. Смерть сама по себе пустяк, но погибших друзей жалко. Поэтому лучше, чтобы не было войн, а для этого нужно – о великая странность жизни! – сражаться, сражаться и вновь сражаться. Однако по-умному, всерьёз, а не как выдуманные герои в сказаниях-улигерах. Сталкивая одних трусов с другими, сохраняем жизнь отважным. Если ты сумел убежать из толпы – найдёшь себе место по плечу. Я ли не даю выдвинуться храбрецам и мудрецам, независимо от того, в болоте какого трусливого племени прозябали по ошибке их вольные души.

   – Да, отец, я знаю, настоящий монгол, это Судьба, а не право рождения, – горячо согласился Джучи...

«Ия сам – первый тому пример, – добавил он мысленно, – да уж... известно «в болоте какого трусливого племени» появилась моя душа». Теперь Джучи стал понимать, что происходит в последнее время в и душе отца... Об этом нетрудно догадаться.

Когда Темуджину хочется думать и гордиться, что он добился всего благодаря своему уму, он приветлив именно с Джучи. «Вот, посмотрите, мне всё равно – мой Джучи сын или нет. Я возвышаю людей не за кровь... Даже самых близких». При этом выдвиженцы в восторге. Родовые нойоны с древней родословной – морщатся. Братец Джагатай – вот на кого их надежда... но слабая надежда. Слишком много в войске неродовитых. У них сегодня сила. Засосало, как в зыбучие пески, весь хлам прошлой жизни, когда царило право рождения.

Как хорошо стоять тут с отцом, стоять и слушать ветер. Но и отцу внимать не грех... а он задумался, нить беседы потерял.

   – И пусть греются у костра жизни сильные, мудрые и красивые. Им я даю надежду и свободу. Раздувшемуся колдовством злых мангусов ломовому волу – возвращаю его достойное место. Но Закон Добра, придуманный не мной, суров. Он гласит: «Вол, побывавший в роли священного быка, уже никогда не будет доволен. Его судьба – алтарь». Вот почему мы так много убиваем, сынок...

«А Джагатай не побывал в роли священного быка? – подумал Джучи. – Ох как интересно. Об одном отец не подумал: у всех растут дети. Хорошо одаривать людей «по заслугам», пока вдруг не оказывается, что нужно отдавать что-то чужому сыну, обогнавшему в заслугах собственного. Эта мораль хороша, пока выдвиженцы, «люди длинной воли», молоды. А как их дети подрастут, что они запоют? Известно что».

Милость к нему отца может оказаться мимолётной. Зевать не приходится, и он решился.

   – Отец, дозволь разбередить твои раны. Только от истинно любящих тебя ты дождёшься правдивого, но горького слова... дозволь спросить, не гневайся!

   – Дозволяю, говори что хочешь, – сегодня хорошее настроение отца ничем не перешибёшь. Его соглядатаи передали: джурджени на последнем издыхании и подумывают о сдаче столицы. Не счесть добычи, не обозреть верениц рабов, а значит...

   – Не пришла ли пора показать пришедшим их достойное место? Когда-то ты опрокинул мятежного ТебТенгри. Не пришла ли пора сорвать и эту паутину с головы? Я понимаю, отец, страх замораживает твой ум, когда речь идёт о них. Но ты не думаешь, что и это колдовство?

   – Да, может быть... – признался Великий в слабости, что было почти небывалым. Действительно, что-то разжижало его ум всякий раз, когда он об этом порывался думать. Как стена стояла.

   – Но я-то не заколдован, отен... Я тебя поддержу, тем более они далеко. Мои-то мысли незамутнены ничем... Все эти годы ты боялся даже думать об этом, но я-то не испугаюсь, я-то ничего не забыл. Управа на них есть. Не боги же они в конце концов, просто колдуны...

Таким видела Темуджина только Бортэ, да и то – в начале их совместной жизни. Просто надломленный человек стоял сейчас перед Джучи. Таким он, наверное, в яме сидел.

   – Весь ужас в том, что всё, что они советуют, выгодно МНЕ САМОМУ. Всё было верным... если знать будущее. А кто его знает, кроме богов? Ведь сам бы я до такого не додумался. Они подбрасывают мне подарок за подарком, а не слушаюсь – наказывают... да ещё как, – вздохнул Повелитель, – но такие же подарки они делали Тогрулу, а потом я же его и съел. Но кто и когда съест меня?

   – Почему подарки?

   – Они советовали мне в юности стать человеком Тогрула – это было правильно... И на татар, гонимых джурдженями, не надо было нападать... А после покорения улуса кераитов я правильно женил сыновей (и тебя) на христианках, правильно их церковь не обидел, хотя тогда не понимал – зачем это, но боялся ослушаться. А не сделал бы этого: уйгурские толстосумы не присоединились бы ко мне, не имел бы я средств для войны с джурдженями. Словно кто-то заранее знал, что мне понадобится помощь уйгуров... Заранее. А ведь, казалось бы, для них мир с Китаем нужен, как воздух... но... но кто-то ещё в те годы знал, что они согласятся на войну.

   – Но теперь у тебя есть все: деньги, добыча, покорность людей. Не пора ли дышать самому? Смотри, отец, лошадь, не сбросившая седока при галопе, уже не справится с ним у коновязи. Или сейчас, когда ты силён, или... – жарко налегал Джучи, вконец осмелев.

   – Тихо, – приставил палец к губам Темуджин, как будто их могли слышать.

   – Почему Маркуз опекает моего сына, что ему от него надо?

   – Не опекает... охраняет... – неуверенно возразил Великой Хан.

   – Нет... опекает, воспитывает. В делах войны не замечаешь, эцэгэ, что плетут за твоей спиной. Почему, скажем, не Орду? А все остальные пришедшие тоже трутся около твоих внуков?

   – Нет, только Маркуз. Он попросил... он...

   – Не попросил, а оповестил, ничего не объясняя. Но почему Бату? И ещё, ещё он крутится возле Тулуя и моей Уке.

   – Тулуя я уже отозвал сюда, – зловеще прошелестел отец.

   – И земля не рухнула? К тебе не пришли со ЗНАКОМ и угрозой? Вот и славно.

И тут Джучи выложил повелителю свои догадки. Тулуй и Бату обихаживаются как возможные преемники Темуджина... потом, когда-нибудь. Кто из них таковым будет, они сами ещё, похоже, не решили. Так Темуджин сам в нужное время заменил Тогрула. Почему Тулуй? Он ещё мальчиком заколдован и будет послушен.

«А Бату? Потому что Орду уже видно – не правитель... а Бату, наверное, подаёт надежды. Кто знает?» – не стал договаривать Джучи.

   – Послушен... – эхом отозвался Чингис.

   – Но, я думаю, есть другая причина, из-за которой твои совершенно законные дети, происхождение которых не вызывает кривотолков, им не нужны, – продолжал Джучи. – Я думаю, как раз из-за того, что они совершенно законны и по крови безупречны... Кто-то не хочет, чтобы было как раньше, чтобы это были родичи, на сей раз твои. Ведь такое кончается склоками между потомками Великого Правителя. ОНИ хотят, чтобы на сей раз такого не случилось.

   – Ну и ну... – помрачнел Великий Хан, сын без промаха наносил удар за ударом в самое его больное место.

   – Как только ты возомнишь себя не слепым мечом, а хозяином – тебя постигнет судьба Тогрула. Как только состаришься и захочешь отдохнуть, – тебя вырвут, как трухлявый зуб... Они не хотят, чтобы твои дети перессорились, едва остынет твоё тело. Тогда вожделенное Великое Единство снова канет в привычный хаос. Ты не вечен, отец.

   – Замолчи... – Темуджин прикрылся рукой.

Тут Джучи уже сам испугался своей немыслимой дерзости, но остановиться не мог:

   – Наше вышколенное войско тебе не принадлежит, и ты это знаешь. Ты не вправе им распоряжаться, как золотом из сундука... «Остановка – это гибель», не так ли? – В последней фразе прозвучал глубокий сарказм. – Ну так беги вперёд и гони других, эцегэ... Пока не упадёшь.

У Темуджина затряслись длинные пальцы, которыми он вцепился в резную плеть. Обжёг сына той яростью, которую знали теперь многие.

   – Мы ещё посмотрим, принадлежит ли мне мой улус и моё войско... Иди... Ты сегодня много говорил, слишком много. – Складки на лбу Темуджина обозначились отчётливо, как у старца.

Спускаясь с пирамиды из телег, Джучи испытывал такое чувство, что не спускается – в пропасть летит. Эцегэ ему не простит такого проникновения в своё нутро. Тем лучше – жизнь давно опостылела. Но в пропасть он полетит не один, а с Маркузом. Кажется, он нашёл управу на эту тварь. Как приятно лететь в пропасть в обнимку со своим врагом.

А ещё он вдруг подумал: «А ведь всему виной – Уке. Только Уке».