Текст книги "Полет на спине дракона"

Автор книги: Олег Широкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 39 страниц)

Одних врагов бил руками других. Такие вещи купеческий ум Нова-Города без похвалы оставить не мог.

И тут произошло чудо... Такого не ожидал никто. В Литве, под Шауляем войско латынов РАЗБИЛИ... начисто. А о них споткнулся его братец. Чего не могли новгородцы, совершили эти юркие дикари. Тут было о чём задуматься. Так или иначе, как сказал несколько веков назад их дальний родственник Мстислав Тмутараканский: «Вот немец лежит, вот – литвин. А своя дружина цела». А может, он такого вовсе не говорил?

Такая война Ярославу понравилась. Новгородцам тоже. Старое было забыто, больше того – впервые за долгие десятилетия боярское вече приняло князя из рук ненавистных суздальцев, не покоряясь силе, а добровольно.

Всё шло, как надо. Георгиева звезда закатывалась, а его – Ярославова – вырвалась из тумана. Оставалось свалить соперника и... с весёлым пирком да за княжение владимиро-суздальское. А там, глядишь, и до киевского рукой подать.

Но как? Неужели опять затевать междоусобную прю?

Он-то в ней победит, спору нет, но победа эта будет незаконна. Войско-то у братца слабое, но церковь, будь она неладна, церковь осудит, И это очень плохо. А кинжал, а зелье? Кто ж не догадается, откуда ветер дует?

Нет – Ярославу надобна безукоризненная слава, нечего уподобляться всяким там рязанцам. Нужно, как с немцами, – чужими руками.

А ведь чудеса иногда случаются. Вот, скажем, появились как-то раз откуда ни возьмись племена неведомые – «гоги и магоги», а по-иному – татары. Пришли, как ангел с небес на Калку-реку, и очень пособили... Пособили и пропали. Тогда, на Калке, были подорваны силы их южных и западных соперников. Был обескровлен Мстислав Удатный, который вёл в своё время на них с братцем Георгием новгородские полки. Поредели войска несносных, неугомонных галичан и черниговцев, с кем вечно грызлись за Киевский стол.

Сидел Ярослав в надоевшей переяславской горнице, мечтал о невозможном. Вот если бы сейчас пришли те самые татары да избавили его от неудобного брата. И от опеки владимирской холуйской дворни-дворян.

«Вот если бы... уж я бы... Но чудеса – это чудеса».

И вдруг...

Боэмунд и Ярослав. 1238 год

   – Ты – человек Батыги? – догадался Ярослав, его поросшие бородой скулы напряглись.

Боэмунд едва заметно кивнул.

Хозяин посмотрел на гостя, будто видел его впервые, так оно, по сути, и было.

   – Что ему надо? – неприязненно бросил князь через какое-то время. Видно было, что его застали-таки врасплох. От его покровительственного радушия не осталось и следа. Теперь он выплёвывал слова резко, рубленно.

   – Я не переветник – лизать сапоги не буду. Придёте с ханом зорить мою землю – выйду с вами на рать. Уезжай, я не родился рабом, так и скажи своему господину.

Кроме нахлынувшей на князя законной неприязни в этой круговерти чувств были, конечно же, и простая человеческая обида и разочарование. Этого-то Боэмунд и добивался.

Гордые, угловатые в своей чеканности слова (выскочившие наружу, как заснувшая не вовремя стража) в обстановке официальной были бы твёрдым решением Ярослава-князя. Такое – переиначить невозможно. Иное во время застолья, где эта неуместная гневная отповедь выражала обиду Ярослава-человека.

Но высказанная обида желает быть успокоенной. Тут надо действовать быстро. Пока не дошло до трезвеющего ума, что обижаться-то не на что. Не на маску же, в которую облачился твой враг.

Лицо Боэмунда приняло самое искреннее, самое беззащитное выражение, на которое он только был способен. Боэмунд заговорил быстро как заклинание, заговорил таким тоном, каким парень уверяет девушку, что вовсе не заглядывался на её подружку.

   – Мой хан не ищет рабов, что в них проку – это товар, а не живые люди. Он ищет друзей. И, поверь, не желает зорить Бату твои земли. Больше того, если ты придёшь на помощь своему брату, – мы погибнем. У нас просто не хватит сил на войну с вами. И ты своими же сапогами растопчешь великое будущее. – Гость резко, как ударив витнем застоявшегося коня, вдруг изменил тон: – Но помни, Ярослав, ангелы никогда на являются одному избраннику дважды. Их крылышки очень неж ны и не любят грязных подошв.

Князь слегка опешил. Признаваться врагу в отсутствии нужных для борьбы против него сил – это очень странно. Кто же, вторгаясь в чужие земли, лепечет о своей слабости? Что-то было не так.

   – Какое же у меня великое будущее? – прищурился хозяин.

   – Держать в руке своей всю Русь, всю Русь от Киева до лесов мордовских, – спокойно высказал гость незамысловатые чаяния хозяина.

   – Уважил ты меня, Ахмед, насмешил. А что твоему хану останется? Кости? – Ярослав не скрестил свои мутные уголья-очи на точке меж бровями, но Боэмунд и без того закачался на воображаемых волнах неумолимой реки.

Важно было то, что не пропало желание у Ярослава спокойно говорить дальше. Причём уже знал он, кто перед ним.

Отчаянно барахтаясь, Боэмунд невпопад выпалил заготовленное:

   – Все мы не вольны в поступках своих. Ты – не самодержец, и хан мой – лишь простой полководец великого Кагана. Он не хочет твоей земли – желает свободы себе.

   – Уж больно ты вёрток, говори яснее, – увеличил силу течения князь.

Что-то Боэмунд делал не так, потому что отчуждение, казалось, снова нарастало. О Боже, что сейчас было совсем неуместно, так это усталость. Совсем вдруг стало непонятно – кто кого выводит на чистую воду, кто кого искушает? В первый раз в жизни Боэмунд не почувствовал своего превосходства и испугался всерьёз. То, что он пытался дальше лопотать, не влезало ни в какие доспехи. Что бы он ни выкручивал, всё получалось безнадёжно, сбивчиво.

   – Яне зря именно к тебе пришёл... У нас – общие враги, так почему бы нам не стать друзьями? А помощь скоро понадобится тебе, ох скоро.

Лазутчик неожиданно для себя вытер со лба холодный пот, чего уж точно делать нельзя ни под каким видом.

   – Ну, говори, – на глазах трезвел князь.

И вдруг на Боэмунда что-то снизошло...

Отбросив уловки, он рассказал всё без утайки – о себе, о Бату, о тех смешных и горьких причинах, которые привели Боэмунда в эти палаты. Он так, оказывается, устал лгать, что теперь наслаждался возможностью говорить одну только правду, и ничего больше. «Вот та наживка, на которую ловят народ христиане всех стран, – жажда исповеди». Только сейчас глотал крючок сам рыбак.

Похоже, этот князь неплохо читал по лицам. Кривляться перед ним было не только противно и, может быть, даже опасно.

   – Да, Ярослав, я слуга Бату, но не слуга монголов. Это не одно и то же.

   – Твой Бату – изменник? – всматривался в мнимого святого князь.

   – А братец твой, Георгий, когда латынам через монахов угорских сведения про монголов пересылал – не предупреждал ли, не укреплял более страшных врагов? Это ли не измена? А когда булгарских беженцев во Владимире привечал – это ли не измена? Ведь за укрывательство врагов мы, монголы, мстим. Булгаров пожалел – через то своих не сберёг. О чём он думал тогда? Как ни живи – чему-то всегда изменяешь? Ни на одну кочку ногой не наступив, болото не перейти. Так ли, княже?

   – Да, это так, – опустил глаза Ярослав, – всё правда...

Бату и Боэмунд. 1238 год

Давая отдых войскам (кроме отрядов, рыскающих по окрестностям за сеном), джихангир медлил с выступлением. Боэмунд опять, как уже бывало, пропал, и Бату привычно тревожится.

Через неделю главный лазутчик привёз ожидаемые сведения. Оказалось, не зря Бату сдерживал поводья.

   – С Георгием Всеволодовичем мириться нельзя. Это всё равно что тушить жиром костёр... Мало нам Гуюка и Бури?

   – Не мало, можно и выплюнуть, но при чём тут Гюрга?

Боэмунд задорно тряхнул отросшими космами:

   – Будем друзьями этого самого Гюрги – больше ни с кем не сговоримся. Мир с ним – это мир с прокажённым... И его не спасёшь, и у самого кожа отвалится.

   – Неужели с ним всё так безнадёжно?

   – Спешил, коня едва не загнал. Всё думал – не вытерпишь, будешь с Гюргой про «габалыки» сговариваться. А он меж тем на том лишь держится, что и враги разобщены.

   – Вот так-так... И за что же ему такая любовь?

   – У кого как: каждый свой камень под полой лелеет. Кривичи, что на север тянут, у кого там родня или какой интерес торговый, не забыли, как он Новгород хлеба лишал. Меряне и мурома – как он их крестил мечом да арканом. Рязанцы – как его отец их город дважды до головней палил.

   – Это хорошо насчёт рязанцев, – обрадовался джихангир, – стало быть, пусть уцелевшие из них одумаются и помогут нам свалить их настоящего врага. Глуп твой Георгий. Грабить тоже нужно с умом, – назидательно пояснил Бату. – Или уж истреби под корень, или дай уцелевшим надежду...

   – То-то и оно, Георгий – грабитель глупый. Важно, что урусуты в здешних местах – чужие пришельцы вроде нас... только хуже. Мы-то уйдём, а эти на шее останутся. Вот и укрылись от недовольного народа за стенами каменных городов. Потому как только грабят, а взамен от них – что шерсти со змеи.

   – Это хорошо...

   – Даже и того лучше. Нету и меж городами согласия. Вот, скажем, Владимир и Суздаль. Когда-то Суздаль за старший город был, ещё не так давно суздальцы с рязанцам вместе против Всеволода Большое Гнездо за вольности свои боролись, вроде как родовые нойоны против Темуджина, – но шеи всё же склонили. А перед тем – Ростов в этих землях главенствовал.

   – Чудно всё это. Меняют столицы, будто шах сартаульский халаты.

   – А дело тут вот в чём: кого наместником ни поставь – рано или поздно корни пустит, будто палка в почве плодородной. Вот и начинают наместники больше князя великого владимирского местных жителей слушать. Туда-сюда ушами похлопал – глядишь, и дружина семьями обросла, детьми... Тут и князь им больше не указ. По столу уже не стукнет – враз руки отобьёт.

– Всё это хорошо, – одобрительно качал головой джихангир, – думать будем.

   – Айв самой столице – лучше ли? Вольности под самым боком скребутся тараканами. Вот и приходится стольный город менять, как тот дырявый халат. А что делать, ежели подданные тобой недовольны и козни строят, ежели ты для них – загребущая рука далёких кровопийц? А у нас иначе ли было? Вот, скажем, отец твой Джучи... Едва удел получил – и тут же стал с Темуджином препираться. Вот и думай.

   – Уже думал... Нужно не наместников заводить, а так всё устроить, чтобы наша власть для здешнего князя не в тягость была, а в выгоду. Иначе и мы будем прыгать как саранча из столицы в столицу. Этого Темуджин недодумал. Ну да ладно. Кто такой Савалд – Большое Гнездо? Уж не отец ли Гюрги?

   – И ему, и ещё многим сыновьям. Тех нойонов-бояр, кто раньше сюда пришёл, склонили они копьём к покорности. С тех пор Владимир – княжеству голова. Да только тело у той головы непослушное – меж сыновьями, как водится, согласия нет. Из здешних раздоров – этот раздор для нас, похоже, самый важный.

   – Поясни, – раззадорился Бату.

   – Всеволод сделал ту же глупость, что и Темуджин: всюду своих правителей понаставил. И нам придётся поддержать кого-то из них. Выбирай...

   – Рассказывай...

   – Теперь у Георгия есть два врага. Один давний и непримиримый – это ростовчане, они ещё не забыли, что когда-то главенствовали. Эти тут больше других про росли, да вот только на рожон не полезут, больно корни длинные неповоротливые. Им бы, ростовчанам, сидеть да о старине беседы вести, слушать, подперев хмельную голову здешних улигерчи – баянов. Главное – чтобы самих не трогали, не ворошили, чтобы принесли в их земли долгожданный покой, – Боэмунд лукаво сощурился, – вот это, я думаю, будут тебе габалыки – «добрые города». Ростовчане, слава Богу, не рязанцы. Их Владимир и Чернигов не таскают каждый на себя, как одеяло в мороз. Ростовчане – люди тихие и степенные, ревнители – как тут говорят – «древлего благочестия». Но ежели им жизнь менять, как это суздальцы вечно норовят, – не будет врага непримиримее таких вот степенных. Такие мягко стелют, да жёстко спать.

   – Вот и нужно себя вести так, будто мы сюда за тысячи алданов для того и явились, чтоб за покорность покой продавать. Пускай корма и лошадей предоставят – и живут себе, как жили... Мы и воинов у них брать не будем, ежели поведут себя по-умному, по-степенному. Радуешь ты меня, Бамут. Договоришься с ростовчанами – великое дело сделаешь. Проси тогда, что хочешь.

   – Уже почти договорился.

   – Да ты что? – встрепенулся Бату. – Как же тебе такое удалось?

   – Это долгая песня, джихангир...

   – Это ничего, пой свой улигер. Я не заскучаю, как разжиревший кот на празднике, да и мало похожи на праздник здешние наши похождения...

   – Ну так слушай, повелитель... Двадцать с лишком лет назад ростовский князь Константин – ещё один птенец того же злополучного гнезда, а иными словами, очередной сын Всеволода – сошёлся не на жизнь, а на смерть со своим братом Георгием за власть на этих землях... Одних погибших в той битве на Липице был целый тумен. Та сеча закончилась полной победой Константина Ростовского. С его стороны воевали тогда новгородцы – Константин не стремился, как Георгий, подмять их земли под себя. Был там и старый знакомый Субэдэя галицкий Мстислав. Он-то как раз возглавил в этой сече новгородцев, потому что был их князем...

   – Это тот самый Мастиляб, который рубил ладьи при отступлении: пропадай, мол, войско – лишь бы самому спастись.

   – Тот самый... А ещё он был среди тех, кто перебил тогда Субэдэевых послов...

   – Так на нём проклятье Мизира, и на Галиче, где правит его родня. Хорошего ты союзничка мне сыскал, Бамут. Да и потом: каков же был Георгий, если даже этот горе-полководец с ним расправился?

   – На всё это я тебе вот что скажу, анда: в Галиче его родня не правит, там совсем другая кровь сейчас в ходу, а Мстислав давно в преисподней. Кроме того, не он нам сейчас интересен, а Константин Ростовский. Его с новгородцами что роднит? Георгий хочет править сам, а мешают ему здешние нойоны-бояре... и ростовские, и новгородские. Свою власть бояре проталкивают через вече – собрание местных влиятельных людей. На самом же деле правит серебро. Народ в здешних местах за того горланит, кто его купит или кто его обдурит... Георгий же хочет, чтобы всё было не так.

   – Чтобы народ и в Новгороде, и в Ростове горланил за того, кто ему прикажет...

   – Нет, он хочет, чтобы народ вообще молчал и гнулся в покорности... А лучше того – и с места не сдвигался без княжеского ведома. Всё бы хорошо. Да вот беда – помер ростовский Константин. Георгий вернул себе великое княжение и уж тут разгулялся: досталось от него боярам и ростовским, и новгородским – ужо припомнил он им разгром при Липице. Детей Константина он ненавидит, а те о том только и мечтают, чтобы от Юрия избавиться.

   – Что... все?

   – Василько тебе понравится. Да вот беда: женат он на дочери князя черниговского, и с врагами своего зятя не сговорится – уж больно гордый. Зато его брат Владимир... вот с ним-то я поладил.

   – Чего хочет?

   – Того же, что и ты... Чтоб Ростову вольности сохранить и не зорить, да ещё чтобы мы Владимир порушили...

   – Рассчитаться с Георгием желает?

   – Не без того, да не в этом суть. Владимир разрушим – Ростов воспрянет. Но войска они нам не дадут...

   – А корма?

   – Корма дадут, ежели их земли зорить не будем, а владимирские, напротив, пожжём...

   – Ну что ж, Бамут. Быть по сему...

Бату улыбнулся: эко ловко анда всё повернул: выходило, что разрушение Владимира, в котором даже веча не было – давняя мечта очень многих. И за это его не проклянут, но, того и гляди, благословят. Правда, не вслух. С этим он уже встречался. Вслух его далее ростовцы проклянут – дабы подозрения от себя отвести.

   – Но драгоценности в моём сундуке на этом не кончились, – продолжил соглядатай.

   – Это ещё не всё? Ну, так рассказывай!

   – Много лет Георгий Всеволодович сражался в этих землях со всеми подряд, и помогали ему в том не бояре, а дворяне, дворня – меньшая дружина. Те, кто без него никто – простые неприкаянные разбойники. Если ты ещё не понял, повелитель, – продолжил любивший сравнения Боэмунд, – бояре – это здешние родовые нойоны, а меньшая дружина подобна тем людям длинной воли, которые мельтешили вокруг Темуджина.

   – Бамут, помнишь, давным-давно в горах Маркуз рассказывал нам, что Темуджин со своими разбойниками ничего бы не сделал, если бы его не поддерживала несторианская церковь?

   – Вот именно. Георгий со своими безродными разбойниками из «меньшей дружины» был бы давно раздавлен, если бы мелькиты («православные» по-здешнему) не оказывали ему всяческую поддержку. Всё бы так, да вот беда: после того как латыны взяли главный румийский город, они и сами хромают на обе ноги...

Собеседники замолчали, погруженные в общие воспоминания о своей юности. Там, в горах Прииртышья, тоже были сосны. Но там они карабкались вверх по склону, здесь – лениво всосались корнями в равнину.

   – Знаешь, как называют эти земли? «Украина Залесская», а жителей – украинцами, – вдруг, как бы не в связи с предыдущим, спросил Боэмунд.

   – Ну и что? Мало ли окраин?

   – Видишь ли, я подумал о наших несторианах... Прости, Бату, я не хочу тебя обидеть, но урочище Делюн-Болдох, где зародился твой род, был глухой окраиной могущественной державы джурдженей...

   – Увы, это так, но почему ты об этом вспомнил?

   – Почему несториане поддержали и возвеличили Темуджина – человека окраины... – Боэмунд невольно посмотрел на Бату тем взглядом, какому научил его Маркуз. Механически свёл глаза на воображаемой точке на лбу. Вздрогнув, преодолел искушение превратить друга в ведомого... Нет, этого он делать не будет. С усилием опустил глаза вниз. Нет, этого он делать не будет... никогда.

Бату, кажется, ничего не заметил, но мысли обоих поскакали стремя в стремя. Или за долгие годы их мысли научились пастись на одних полянах?

Джихангир нахмурился, как всегда при упоминании Темуджина, заговорил медленно, с усилием... То, о чём он сейчас подумал, подсказывало ему очень верный, но страшный путь.

   – Загадки тут нет, Бамут. Кого гонят на окраину? Недовольных, обиженных, ненавидящих...

Бату вспомнил, как восставали племена против молодого Темуджина, вспомнил, как искали они поддержки у иноплеменников-найманов, и тут его осенило. Не выступить ли и здесь, на Руси, в роли найманского хана? Тем более что Темуджина и Георгия сближала почти всеобщая ненависть ревнителей старины. Правда, была и разница: Темуджин был умён, а Георгий, похоже, непроходимо глуп, да ещё к тому же и жесток без надобности. Кроме того, он не умел привлекать к себе людей, кто мог бы стать для него опорой, как стали опорой для Темуджина «люди длинной воли».

   – Всё бы хорошо, Бамут, но нет у них своего Темуджина, того, кто вовремя поднёс бы мне соболью доху, как мой дед – хану найманскому.

   – Не ценишь ты своего слугу, джихангир. Стал бы я с тобой беседу вести, если бы уже не нашёл такого «темуджина»...

   – И кто же он? – встрепенулся джихангир.

   – Строптивый брат Георгия, переяславский князь Ярослав – вот как раз тот, кто нам нужен...

   – Вижу, ты хорошо поработал, анда...

С лицом купца, раздающего родичам долгожданные дорогие подарки, Боэмунд пояснил:

   – С чего начал борьбу с родичами твой прадед Есугей? Он растил вокруг себя не рабов и блюдолизов, а повёл ретивую молодёжь в военный поход на врага за добычей. То же самое делает Ярослав... Теперь у него есть закалённое в походах войско.

   – На нашу голову, – подсказал Бату.

   – Будем глупцами – будет и на нашу. Георгию был нужен богатый Новгород – так он расположение новгородцев угрозами завоёвывал, хлебные поставки перекрывал. Вот и подумай, что из этого вышло?

   – Догадываюсь, а что придумал твой Ярослав?

   – Самое правильное. Он предложил новгородцам защиту от соперников-латынов и от разбойников-литовцев. И тут же в Новгороде у него появилось много союзников. Вот и думай, он хочет власти, чтобы «защитить», а Георгий – чтобы ей упиться. Георгий прохлопал подходящий момент, и всё мужское население, способное держать меч, переметнулось – не только, кстати, от Георгия Владимирского, и от Юрия Рязанского – к Ярославу. Этот «Темуджин» удила на воинов пока не надел – и они выбирают князя по своему хотению. Добычу делит по справедливости, а главное, так всё устроил, что попасть к нему в дружину – большая честь. Абы кого не возьмут. Правда, он никому и не отказывает. Крутись, учись, там видно будет... А службы в Переяславле достаточно. Вот так и границы уберёг, и надежду смердам подарил.

   – Берикелля, – понравилось Бату, – так с кем же мы воевали под Пронском и Коломной? С огрызками? С теми, кто для Ярослава не сгодился и в конюхи? А наши-то перья распустили, багатурами себя почувствовали, дурачье. Думали, что урусуты все такие. А оно видишь как. Уважил ты меня, Бамут, ох уважил.

   – Выходит, что так, – вздохнул соглядатай, но не больно-то печально...

   – Только ты тоже не слишком радуйся, ни Владимир Ростовский, ни Ярослав Переяславский своих войск в подмогу всё же не дадут.

   – Вот и зря. Имели бы добычу и милость мою...

   – Ростовские князья всё-таки Георгия больше, чем нас, боятся. Все тут думают так: татары смердов да ратаев пожгут и удалятся восвояси, а нам тут жить. Не больно-то верят они, что ты сумеешь Георгия бесповоротно завалить. А хитрому Ярославу воины для другого нужны. Литва напирает на Смоленск, глядишь, и сюда доползёт – эти, если придут, так не уйдут. А в Новом Городе он люб, пока его от латынов спасает, да всякую пену удалую с новгородской похлёбки соскребает. Без войск – какой от него прок, он на том и держится. Уже то хорошо, что против нас воевать не станет...

Бамут задумался, добавил:

   – Впрочем, есть у нас один общий с Ярославом враг – Михаил Черниговский. Ежели мы Георгия свалим, вот тогда он нам и Михаила свалить поможет. Но не вдруг, а когда руки от насущных дел развяжет.

Бату понимал, что военная поддержка Ярослава – это уж будет везение через край – и на том спасибо, что Боэмунд опять отвёл опасность.

Не стоит забывать: Ярослав, окажись он в числе врагов, – большая беда. Он не из тех, кто оцепенел бы от успехов монголов в Рязани. Если бы этот коршун поддержал своего рыхлого брата, грандиозный набег Бату захлебнулась бы ещё на землях Георгия Всеволодовича. Так или иначе, но бои с Ярославом, в которых не пришлось бы надеяться на глупость противника, обескровили бы войско.

Скорее всего, не хватило бы сил для рывка на юг через земли черниговские.

Выходило, что Бату придётся воевать с Георгием в одиночку, но только с Георгием. И то ладно.

А тот факт, что Ярослав и ростовчане обещали поддержать их кормами и пищей (а может, где и воинами) – тоже дело не из малых. Значит, в Переяславле, Ростове и Угличе он, Бату, найдёт тёплый приём, если, конечно, не будет трогать местных жителей.

Так Бату получил целое созвездие «габалыков», о которых давно мечтал.