Текст книги "Наследники"
Автор книги: Николай Сизов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 33 страниц)
Вышли к озеру. Здесь был тот же стиль и тот же тон. Лодки, которые постройком, расщедрившись, привез недавно с какой-то водной станции, имели такие имена: «Устрашающий», «Грозный», «Атлантик».
Данилин рассмеялся.
– Молодцы, честное слово, молодцы! Не унывают. А ведь унывать есть с чего. Как, Петр Сергеевич?
Казаков сумрачно ответил:
– Закончим новый поселок, все войдет в норму.
– Ну что ж, поедем, посмотрим, как его заканчиваете, – проговорил Быстров.
Основной капитальный поселок располагался километрах в двух от палаточного городка, чуть левее озера. На первый взгляд дела здесь шли бойко. Несколько кранов методично таскали на этажи железобетонные балки, плиты; между домами деловито ползали МАЗы, тянувшие на длинных прицепах тяжелые стенные перегородки, панели.
– Штурмуем, как видите, – не скрывая довольных ноток, сказал Казаков.
Однако начальник жилучастка Аркадий Удальцов был настроен далеко не так благодушно.
– Да, сейчас работы пошли несколько быстрее, но детали и узлы поступают нерегулярно, некомплектно, механизмы и люди простаивают. Не хватает сантехники, электроарматуры. И особенно режет цемент. С ним просто беда.
– Судя по тому, что все еще не подошли к отделочным работам, вы с первой очередью к сроку не справитесь? – спросил Данилин Удальцова.
– Справимся, если обещаниями кормить не будут.
Казаков понял, о чем говорит Аркадий, и стал поспешно объяснять:
– Удальцов хочет невозможного. Дай ему сотню тонн цемента, две бригады сантехников, аккордную оплату труда, закрепи еще десять машин. Так нельзя. Мы не можем из-за поселка прикрыть другие объекты.
Удальцов был, однако, не из робкого десятка. Он неожиданно спросил Казакова:
– Вы сами-то где живете, Петр Сергеевич?
– А, собственно, какое это имеет значение?
– Имеет. В доме, конечно, живете?
– Ну, а где же еще?
– Вот именно. А не мешало бы вас тоже поселить с ребятами в палатку. Вот тогда и у вас были бы иные песни.
Казаков гневно посмотрел на Удальцова, но тот повернулся к Данилину и Быстрову:
– Вы меня извините, но не понимаю, о чем руководство строительства думает. Честное слово, не понимаю. Вот Петр Сергеевич обиделся на меня, а ведь зря. То, что я прошу, это минимум, чтобы закончить первую очередь поселка до холодов. И все нужное вы, конечно, дадите, только дадите, когда уже полетят белые мухи. Если не собираетесь оставить людей на зиму в палатках, то надо участку помогать, и немедленно.
– Вы слишком сгущаете краски, – раздраженно заметил Казаков. – Живут люди в палатках и зимой, да еще не в таких местах, как у нас, а в Сибири, на севере. Утеплим эти ваши палатки, и все.
– Вы это серьезно? – Быстров удивленно остановился. – Сейчас и то смотрите, сколько людей болеет. И потом, какая нужда в этом?
Удальцов, глядя прямо в глаза Казакову, с сердцем произнес:
– Оставить людей в палатках на зиму? Этого я понять не могу.
Казаков набросился на него:
– А вы, Удальцов, делайте что положено. Почему вот у вас краны простаивают? Трезвоните: дай то, дай другое, а использовать технику не можете.
Удальцов посмотрел в сторону крана, на который показывал Казаков, и ответил с чуть иронической улыбкой:
– Петр Сергеевич, это тот самый кран, о котором я вчера вам звонил. Его прислали третьего дня без направляющей цепи. Вы обещали турнуть отдел главного механика. Но, видимо, не помогла эта мера, никто от них так и не появился.
Быстрова знобило. Он устал и основательно промерз за эти три-четыре часа пребывания в Лебяжьем. Кутаясь поплотнее в плащ он обратился к Данилину:
– Положение, Владислав Николаевич, по-моему, ясное. И очень серьезное.
Данилин долго молчал, оглядывая панораму поселка, затем хмуро, с прищуром посмотрел на Удальцова. Его тоже задело независимое поведение этого самоуверенного, улыбчивого прораба; он с трудом сдержал себя, чтобы не осадить его. Скупо роняя слова, сказал:
– Языком работать можете. В этом я убедился. Посмотрю теперь, как на деле у вас получается. В октябре дома должны быть сданы. Все, что для этого надо, управление строительства, – он посмотрел при этом на Казакова, – вам выделит. Завтра утром представите мне полную заявку. Понятно?
Удальцов спокойно ответил:
– Понятно. И спасибо. Если, конечно, это не только слова. А то в управлении моих заявок целый том.
Не обратив внимания на очередную колкость Аркадия, Данилин продолжал:
– И вторую, вторую очередь форсируйте. График ввода каждого дома тоже завтра мне представите.
– Владислав Николаевич, – заметил Снегов, – после первой очереди мы хотели вернуть Удальцова на промплощадку. Он член комитета, там нужен.
– Ах, Удальцов еще и член комитета, – подхватил Данилин. – Слышите, Алексей Федорович? – обратился он к Быстрову. – Тогда вдвойне, вдвойне с вас спросим, Удальцов. Договоримся так: по любому вопросу, какой возникнет, обращайтесь к товарищу Казакову или ко мне. В любое время. Но если поселок не будет сдан в срок, советую обходить меня стороной. – Затем, обращаясь к Снегову и Быстрову, добавил: – И вряд ли надо забирать его отсюда. Как думаете?
– По-моему, правильно, – ответил Быстров. – Полагаю, и Анатолий, да и сам Удальцов спорить не будут.
На обратном пути все долго молчали. Затем Быстров проговорил:
– Плохо мы работаем, товарищи. Плохо.
Казаков обиженно ответил:
– Но надо же учитывать и границы возможного.
– Возможности сами по себе не приходят, Петр Сергеевич.
Приехав в управление строительства, все зашли к Данилину.
Быстров обратился сразу ко всем:
– Ну, что будем делать?
Данилин хмуро посмотрел на Казакова.
– Вам слово, Петр Сергеевич. Почему у нас происходит такое?
– Вы о чем?
– Неужели не ясно? Почему мы так скверно организуем быт людей?
– Да, до коммунизма у нас еще далеко, но бросаться в крайности не следует.
– Коммунизм здесь ни при чем, – сдерживая раздражение, проговорил Быстров. – Речь идет об элементарных вещах. И меня удивляет ваше олимпийское спокойствие. Вы же отвечаете за все это.
– Да, отвечаю. И делаю все, что могу.
Данилина взорвало:
– Почему же до сих пор не утеплены палатки? Почему не дали людям дополнительные постельные принадлежности? Сколько мы говорили о водостоках в палаточном городке, о нитке временного водопровода!
– Средства, ассигнованные нам на эти цели, использованы полностью. А на пуховики и прочие забавы, извините, их вообще не было. Да, мне кажется, и не нужно. Это будет неразумная трата государственных денег.
Поездка и этот разговор взвинтили его нервы, и он разразился длинной гневной тирадой, говорил о том, что все только проверяют, командуют, помогать же никто не хочет, что он не комендант, а заместитель начальника стройки и не может заниматься такими мелочами, как матрацы и пододеяльники.
Быстров и Данилин не перебивали его. Когда Петр Сергеевич несколько поутих, Быстров спросил:
– У вас все?
– Все.
– Ну что ж, тогда на этом и закончим.
Пришла очередь удивляться Казакову. Он знал характер парторга и думал, что Быстров вступит с ним в спор, начнет доказывать, нажимать на него.
А Быстров, видя недоумение Казакова, добавил:
– Нам хотелось знать, какие у вас соображения по улучшению дел в поселке. У вас их нет. Ну, а слушать крики я, извините, не намерен.
Казаков подумал, что зря, пожалуй, погорячился. И начал опять что-то говорить о трудностях, об отсутствии фондов. А Быстров думал в это время про него: вроде и деловой и опытный, но почему такое спокойствие, такое поразительное равнодушие?
Быстров ушел, а Казаков досадливо морщился и мысленно проклинал себя за то, что не сдержался. Теперь начнутся обследования, проверки, обсуждения, думал он.
– Видите, Владислав Николаевич, – обратился он к Данилину, – и то ему не так и другое не этак. Давай немедленно водопровод, делай дренаж, утепляй палатки. Каждому чуть не пуховики. Одним словом, командует…
Данилин, выслушав его, негромко, сухо сказал:
– Я вас понял, Петр Сергеевич. Но хочу напомнить вам одну народную мудрость: у разумных людей обида делу не помеха. Советую иметь это в виду…
Глава XII. Родственные души
Петр Сергеевич Казаков сегодня раньше обычного прекратил прием посетителей, вызвал помощника, передал ему несколько папок с бумагами и предупредил:
– Объясните там всем, что прием закончен. А придут Четверня и Богдашкин, пропустите.
Потом он позвонил Данилину и болезненным, расслабленным голосом сказал:
– Нездоровится что-то, Владислав Николаевич. Уеду сегодня пораньше.
Вскоре в кабинет Казакова медвежьей, переваливающейся походкой вошел Четверня. Зеленая фетровая шляпа, открывавшая высокий, с залысинами лоб, розовый, чисто выбритый подбородок с двумя складками, прячущийся в мягком воротнике пальто. С Казаковым Четверня поздоровался шумно, обеими руками пожал его горячую, потную руку. Усевшись в кресло, проговорил:
– Я готов.
– Сейчас придет Богдашкин.
– Куда двинемся?
– Да что-нибудь придумаем. Отдохнуть хочется. Да и дело есть.
– Встряхнуться не вредно, – согласился Четверня.
Богдашкин появился через несколько минут. Он торопливо вбежал в кабинет, огляделся по сторонам и, сняв очки, сквозь одышку пояснил:
– Извиняйте. Задержался малость.
– Ты что по сторонам-то озираешься? Кого ищешь? – спросил Казаков.
– Да нет, просто так, по привычке. Хожу по стройке, то туда, то сюда верчу головой, не кричит ли, не шумит ли кто. Вот и привык.
– Одним словом, заячья жизнь. Так, что ли?
Богдашкин удивленно посмотел на Казакова и со вздохом ответил:
– Думаю, зайцу легче. Ни тебе летучек, ни «молний», ни производственных совещаний…
Михаил Яковлевич Богдашкин был невысок ростом, широкоплеч и толстоват. Это, однако, не мешало ему не ходить, а почти летать, успевать там, где не успели бы и трое; вечно озабоченный, с лихорадочно-тревожным взглядом, он и окружающих заражал своим неукротимым беспокойством.
Пришел Богдашкин на стройку из министерства, работал там инспектором Снабсбыта, был довольно опытным снабженцем, и в строительном мире фамилия его была известной. Именно он, Богдашкин, прослыл кудесником снабженческих дел, когда строился Череповецкий комбинат. Он и его помощники не раз выручали эту стройку из беды. Но случай, что прославил Богдашкина, был из ряда вон выходящим.
До пуска основного производства оставался всего месяц, а поставщики все не слали и не слали кабель нужных сечений. Тогда на «Севкабель» выехал Богдашкин. За несколько дней он перезнакомился со всеми сколько-нибудь значительными работниками цехов, складов, отдела сбыта, а потом затеял предлинный разговор с руководителями завода. Его вежливо выслушивали, убеждали немного подождать. Вот разделаемся со сверхсрочным заказом сибиряков и ликвидируем долг Череповцу. Но Богдашкин стоял на своем. Он уже в который раз начинал разговор о важности комбината, о трудностях, которые переживают строители, о том, какой наказ дан ему, Богдашкину, руководством… Собеседники вновь терпеливо объясняли свои трудности. Не знали они, что в это самое время пять барабанов кабеля уже грузились на платформы и, прежде чем Богдашкин распрощался с директором, они отбыли в Череповец.
Дело было громкое. Многим попало на «Севкабеле», а в Череповце попало и самому Богдашкину. Но так как победителей, как правило, не судят, то среди награжденных строителей был и Михаил Яковлевич.
Но в любом деле, как известно, кроме светлых есть и теневые стороны. Когда коллектив череповецких строителей перебрасывался на новую, большую и еще более ответственную стройку, Богдашкин из списка руководящего звена был исключен. Министр, утверждавший руководство новой площадки, сказал:
– Богдашкин? Ну нет, порезвился, и хватит.
Богдашкин, узнав об этом разговоре, притих, забился в канцелярию и, копошась в нарядах да счетах, молча переживал свою обиду. Потом боль стала затихать, появилась привычка. Просидел он так смирненько не год и не два, а что-то около десяти лет. И вдруг – «Химстрой». Для всех, кто знал Богдашкина, было совершенно непонятно, почему согласился он опять пойти на эту суматошную, беспокойную стезю. Годы-то ведь ушли, и вряд ли ему подходила теперь такая бурная, хлопотная жизнь.
А Богдашкина уговорили Казаков и Данилин. Когда Петр Сергеевич начал с ним разговор о том, что неплохо было бы тряхнуть стариной, Богдашкин не принял это предложение всерьез. Только когда его вызвал Данилин, он понял, что беседа Казакова с ним – не просто разговор и что надо решать. Если бы Данилин стал его убеждать, тогда Михаил Яковлевич, может, и не согласился бы. Но его не убеждали. Собственно, Данилина кандидатура Михаила Яковлевича не очень устраивала. Староват, суховат, оканцелярился. На «Химстрое» нужны люди молодые. Но что делать, если таких кандидатов нет под рукой? А опытный снабженец нужен позарез, и притом сегодня, сейчас.
Взвесив все, Данилин вызвал Богдашкина и прямо спросил, потянет ли он материально-техническое снабжение «Химстроя».
Михаил Яковлевич после некоторого раздумья ответил:
– Попытаюсь. Не выйдет – расстанемся.
Данилину ответ понравился, но он, хмурясь, уточнил:
– Идти к нам надо не на авось, а наверняка. Расстаться легко, а вот дело сделать…
В итоге они договорились, и Данилин, едучи в Каменск, забрал Михаила Яковлевича с собой.
Когда Богдашкин рассказал об этой беседе Казакову, тот одобрил его «тактику» и долго, пространно говорил о том, как следует вести себя в условиях «Химстроя». Но говорил витиевато, недомолвками, и многого Богдашкин тогда не понял. «Будь хозяином своего дела», – повторял он слова Петра Сергеевича. Это, конечно, верно. «Не слушай советчиков», – тоже хорошо сказано. «Гляди в оба – зри в три», – остроумно, спору нет. Только как все это понимать в чисто практическом смысле? И, поломав голову над этими загадками, он скоро напрочь забыл их.
Данилин, как оказалось, был человеком вполне во вкусе Богдашкина. Он вводил незыблемое правило: отстаивай свое мнение у начальника строительства, у главного инженера, одним словом, у кого хочешь, но, если решение принято, свои соображения оставь при себе.
Богдашкину вспомнились слова, которые произнес Данилин, когда они ехали на стройку.
– Запомните, Богдашкин, со мной можно спорить, даже ругаться, но… делать. Делать – это главное.
Больше он ничего не добавил. Но Михаил Яковлевич скоро понял, почему состоялся такой разговор. Сроки ввода объектов здесь были невероятно коротки.
Прошел месяц, и к Богдашкину обращались уже как к старожилу «Химстроя». Комсомольская «молния» прославила его на всю стройку как виновника того, что сорвалась установка транспортеров на втором участке. Не без ехидства газета заключала, что, может, дескать, товарищ Богдашкин надеется на то, что бог даст. Зря, между прочим, надеетесь, товарищ Богдашкин, говорилось в конце, спрос-то будет с вас… Без всяких скидок его прорабатывали на всех собраниях, совещаниях, летучках. Богдашкин злился, отчаянно спорил и… делал. А потом жизнь стройки и совсем захватила его. Телефоны звонили поминутно, начснаба спрашивали со всех участков, вызывали все, кто имел хоть мало-мальское отношение к делам стройки. И стоило ему где-то задержаться на час или два, на площадке поднимался несусветный шум, серебристый громкоговоритель, установленный на центральном перекрестке дорог, требовал, чтобы товарищ Богдашкин явился туда-то и к тому-то, позвонил, сообщил, доложил.
Михаил Яковлевич стал ловить себя на мысли, что он, пожалуй, доволен и горд тем, что все шумят на него, все чего-то требуют. Ведь это значит, что без него не могут обойтись. И когда бывал вынужден ответить отказом бригаде или участку, сам переживал это остро и болезненно.
За всей этой суетой Михаил Яковлевич забыл все свои былые страсти, даже ни разу не выбрался на рыбалку, а домой заявлялся лишь ночью.
Однажды после какого-то совещания Казаков задержал его и с насмешкой бросил:
– Ты что-то, старик, отрываться стал. Не советовал бы.
Богдашкин удивленно уставился на Петра Сергеевича, хотел спросить, о чем он толкует, но в кабинет вошли люди. Казаков лишь сказал:
– Подумай, подумай над моими словами.
Богдашкин потом несколько раз звонил Казакову, но застать его на месте не удавалось. А на сердце было неспокойно, хотелось выяснить, чем тот обижен. Вот почему Богдашкин даже обрадовался, когда сегодня услышал в трубке голос Казакова. Тот позвонил сам и пригласил вечером зайти.
– Ну, что стоишь, Михаил Яковлевич, садись, в ногах правды нет. Вижу, как забегался, – сочувственно заметил Казаков.
– Да, если говорить откровенно, устал малость, – со вздохом согласился Богдашкин. Потом, приободрясь, добавил: – Но не жалуюсь, нет-нет.
– Может быть, сегодня сообразим по маленькой? Что-то с нервами неладно, отдохнуть хочется. Как смотришь? Да и разговор есть.
Богдашкин не смог скрыть удивления. «Как это можно, – думал он, – в самый разгар дня?» И поймал себя на мысли, что всего лишь несколько месяцев назад семь-восемь часов работы были для него пределом. В главке задерживались лишь в дни составления годового отчета, но и это считалось событием, за это премировали, отмечали в приказах. Сейчас не хватает не только дня, а и ночи. И Михаил Яковлевич с неодобрением подумал о предложении Казакова: не вовремя затеяли это дело, совсем не вовремя. Он намеревался посидеть с начальниками третьего и четвертого участков, потом есть дела к Данилину. Его же только вечером и можно застать. Богдашкин вздохнул.
– Нет, не могу сегодня.
– Это почему же? – настороженно спросил сидевший до сих пор молча Четверня.
Богдашкин стал было объяснять, но его перебил Казаков:
– Да что ты, старик, совсем зарапортовался? Вечером-то ты можешь собой располагать? Ну, а если что – скажешь, я тебя послал по делам. Вот и все. Ничего не случится. – И ворчливо закончил: – Вот уж, действительно, усердие не по разуму.
Богдашкин насупился и после некоторого молчания со вздохом вяло согласился.
В город они поехали в машине Казакова. Настроение у всех было разным. Богдашкин терзался, что не смог отговориться, Казаков думал о том, как с этим Богдашкиным провести предстоящий щекотливый разговор. Если такого труда стоило вытащить его в ресторан, то годен ли он на то, что предстоит обсудить? Стоит ли вообще затрагивать с ним эту тему? Но без него, к сожалению, обойтись нельзя. Шанс же упускать жаль, очень жаль. И только Четверня был спокоен. Он даже старался расшевелить своих спутников, рассказывая один обветшалый анекдот за другим. Шофер не спеша ехал по центру Москвы. Машина завернула в один из переулков на Петровке и остановилась около ярко освещенного подъезда ресторана.
– Куда это мы приехали? – спросил Богдашкин.
– Куда, куда! Не в церковь, конечно. Вылезай попроворнее, – ответил Казаков.
– Петр Сергеевич, я же в таком виде…
Казаков окинул Богдашкина беглым взглядом.
– Вид у тебя действительно не очень. Ну да ничего, мы в уголке устроимся.
И он, подталкивая Богдашкина, направился к дверям.
Беседа не клеилась, Богдашкин поеживался, сидел за столиком, уткнув руки в колени. Казаков поглядывал на него сумрачно. Четверня оставил попытки расшевелить приятелей и в ожидании закусок отламывал кусочки хлеба, обмазывал их горчицей и, морщась до слез, жевал, думая о чем-то своем. Казаков никак не мог понять Богдашкина. Неужели действительно так изменился? Или он плохо знал его? А ведь, пожалуй, именно так. Что он, собственно, знает о нем? Вечно суетливый, беспокойный и вроде какой-то чокнутый. Даже личные дела – и те у него вышли шиворот-навыворот. Жена, пожив с ним пять или шесть лет, уехала с каким-то инженером в Ленинград. Потом, придя к выводу, что старый супруг, пожалуй, надежнее, – вернулась. А что же Богдашкин? Отчаянно робея и краснея, он промямлил: «Вместе нам, наверное, будет того… трудно». Но супруга решительно заявила, что останется тут и никуда не уйдет. А вот его, если он такой принципиальный, она в дом не пустит. Михаил Яковлевич помялся, помялся да, собрав свой нехитрый скарб, удалился. Год или два прожил у знакомых, пока они коллективно не выхлопотали ему маленькую комнатку в Измайлове, в общежитии строителей.
«Что еще? – вспоминал Казаков. – Ах да, эта история с авторезиной… Да, ее-то, пожалуй, следует узнать подробнее, чтобы при случае напомнить… – Казаков представил, как бы он сам вел себя, напомни ему кто-нибудь о подобном случае. И сразу успокоился. – Да, пожалуй, особенно рыпаться Михаилу Яковлевичу не придется. Да и вообще зря я все осложняю. Ей-богу, в этой лысоватой голове мысли, верно, такие же, как и у нас».
Петра Сергеевича Казакова, всех его жизненных троп и перепутий никто на стройке как следует не знал. Да, впрочем, никто над этим особенно и не задумывался. Прислан министерством – значит, человек известный, проверенный и дело свое знает.
Данилин, когда Быстров спросил его как-то о Казакове, задумался и ответил не сразу.
Да, он знает Казакова. Бок о бок с ним работать, правда, не приходилось, но все время в одной системе. Все время на важных стройках, два или три ордена. Конечно, своего заместителя на «Химстрой» он мог выбрать из людей, которых знал ближе. Но Владислав Николаевич не любил таскать за собой «хвосты». И когда управление кадров, заместитель министра, занимающийся этими вопросами, порекомендовали ему Казакова, он после довольно длительной беседы с Петром Сергеевичем дал согласие. Опыт за плечами немалый, на «Химстрой» идет с желанием, большие стройки ему не в диковину, чего же еще надо?
Правда, известны за Петром Сергеевичем кое-какие шероховатости, связанные с упущениями, недосмотрами, непринятием вовремя мер. Но ведь строителя без выговоров, так же как, впрочем, без орденов и медалей, вряд ли вообще можно сыскать.
Отец Петра Сергеевича Казакова когда-то был довольно зажиточным крестьянином, семья имела неплохой достаток. Большое хозяйство держалось на двух основах – хорошем земельном наделе и наличии свободных рабочих рук в деревне. Кроме того, подрастали и сыновья – домовитые, с отцовской хваткой. Младший – Петро – был особенно цепок. Он уже подумывал об отделении от отца, о собственном хозяйстве, когда начали развертываться события, вверх дном перевернувшие весь привычный уклад деревенской жизни.
Петр Казаков навсегда запомнил, как его односельчане, кто крестясь, кто озираясь на соседа, кто съежившись, словно входя в холодную воду, ставили свои подписи в списке членов колхоза. Казаковы упирались долго и настойчиво, всячески отталкивая от себя то новое, что неотвратимо несло с собой время. Особо буйствовал Петр. Даже отец удивился злобной стойкости сына.
– Чего дыбишься? Воюем-то одни.
Но сын не сдавался. Слишком заманчивы, осязаемы были его мечты о хозяйском достатке, слишком крепко запало в душу то, что видел не раз зорким, запоминающим глазом. Вот первейший богач округи Бугров ветром пролетает по деревенской улице на паре лошадей, запряженных в лакированные дворянские санки, убранные ярко-красным ковром. И первые деревенские красавицы провожают его долгими, обещающими взглядами…
Хозяйство Казаковых попало под индивидуальное обложение. Но это их не утихомирило, а ожесточило, и именно потому односельчане не захотели встать на их защиту. Сергей Казаков с домочадцами оказался в далеких сибирских краях. Вскоре семья распалась: отец, не выдержав тоски по родным местам, умер, молодые разъехались кто куда. Петр завербовался на стройку крупного рудника, и с этого времени его жизненная стежка пошла отдельно от семьи.
Был землекопом, бетонщиком, плотником. Природная хватка, ум и сноровка помогали. Скоро Петр был назначен бригадиром, через три года – мастером участка. Через несколько лет осилил техникум. Стал прорабом, начальником участка. А вот уже несколько лет ходит в заместителях начальника то одной, то другой стройки.
Много прошло времени с тех далеких лет, когда Петр Казаков мечтал жить, как его односельчанин Бугров. Но мечты и планы, подобные тем, неистребимо жили в нем и поныне.
Конечно, уже не о паре рысаков мечтает теперь Петр Казаков. Нет. Мечты тех лет казались ему мелковатыми, наивными. Иные задумки волновали душу. Его всегда и неотступно терзала мысль, что счастье обошло его стороной, что жизнь обокрадена и ущемлена. Всегда он чувствовал какую-то шаткость своего положения, хотя оснований для таких ощущений не было никаких. Работа у него была всегда, заработки более чем достаточные. Но хотелось, неукротимо хотелось, чтобы наступила уверенность, убежденность в прочности своего положения. А что было нужно для этого? Деньги, только деньги.
Потом деньги появились. Сначала тысяча, две, потом еще. Зарабатывать он умел, копить тоже.
Вечерами, заперевшись в ванной комнате, он считал и по нескольку раз пересчитывал разноцветные хрустящие бумажки. Затем аккуратно завязывал их в плотную клеенку и прятал на самое дно ящика с инструментами.
Прошли годы. Вот и жены уже нет. Не от кого прятаться, пересчитывая ассигнации. У него отдельный кабинет в квартире, дочь занята своими делами, беспокоит его редко.
Вечерами он частенько открывал лакированный сервант, вытаскивал продолговатый ящик и ставил на стол. Пальцы пробегают по ребрам тугих, вплотную втиснутых сюда пачек. Просчитав и погладив их, хозяин защелкивает ящик, бережно несет к шкафу, ставит на место и берет другой. Снова любовно пересчитывает пачки. Затем начинает пестрить цифрами листок бумаги. Да, этих пачек стало куда больше… И все-таки их мало, мало ему. Надо больше, больше, больше…
Конечно, такие капиталы Петр Сергеевич не мог сколотить только за счет собственного заработка, хотя и немалого, особенно за последние годы. Но давно известно, что голова человеку дана не только для того, чтобы шапку носить. Умел делать дела Петр Сергеевич Казаков. Так умел, что комар носу не подточит. Какие это были дела и как они делались, знал только он сам. Ну, может, еще кое-кто, только ведь они об этом никому не расскажут. Невыгодно, да и небезопасно. Поэтому спокоен Казаков. Да и что ему волноваться? Сам-то он, строго говоря, ни в чем не замешан, собственные руки его чисты. И заботит его лишь одно: как бы еще пополнить емкие ящики в своем шкафу. Ум его – хитрый, цепкий, изворотливый – все время предлагает десятки вариантов, Петр Сергеевич взвешивает, прикидывает. На одних останавливается, примеряет, другие отвергает с ходу.
Когда к нему приходили люди и он подписывал распоряжения на отпуск средств или материалов, то невольно примерял, прикидывал, сколько из этого можно было бы выручить, сколько тысяч это могло бы принести.
На «Химстрой» он пошел работать с охотой. Размах, объемы работ и, следовательно, средоточие материальных ценностей здесь были такие, что захватывало дух.
И сегодняшняя встреча в ресторане была первым шагом к тому, чтобы этим попользоваться. Кроме Степана Четверни действующим лицом предстоящего дела будет Богдашкин. Так решил Петр Сергеевич. А раз решено, то должно быть сделано. Таков у Казакова характер.
В Четверне Петр Сергеевич был уверен и имел на это все основания. Жизненный путь Степана Четверни мало чем отличался от казаковского, хотя их биографии и не были схожи. Знакомы они были не так уж давно, но скоро потянулись друг к другу, общие интересы сблизили их довольно прочно.
Четверня был потомственным строителем. Детство и юность прошли у него в переездах из одного города в другой, с одной стройки на другую. Старший Четверня долго не задерживался на одном месте. Он появлялся на какой-нибудь стройке тогда, когда каждая пара рабочих рук была дороже золота. А такие руки, как у него, умевшие и плотничать, и столярничать, иметь дело с бетоном и штукатуркой, вообще были выше всякой цены. Четверня приходил на площадку со своей бригадой – семеро хмурых, неразговорчивых парней, безропотно следующих за своим вожаком. Вожак же свое дело знал. Упорно, неистово торговался, выжимал самые высокие расценки, аккордную оплату, выгодные работы, премиальные и многое другое. Когда же «горящие» дела заканчивались, Четверня вместе со своей ватагой уходил. Уходил на другую стройку или в богатые сельские края, где такая «ударная сила» для многих не очень-то рачительных хозяев земли колхозной была истинной находкой. И опять текли ручьем деньги, распухал и распухал потертый, замасленный бумажник старого Четверни.
Степка Четверня сопровождал отца повсюду. Мать он потерял рано. Парень цепко и внимательно приглядывался ко всему, что делал батька, проникался его житейской мудростью: деньги – это основа всего. Без них человек что мусор на дороге. Любой пнуть может.
Но времена менялись. Охотников на «левых работяг» находилось все меньше, шальные заработки попадались все реже. «Бродячих спецов», рыскающих в поисках хозяйственников, плохо считающих государственные деньги, встречали с издевкой и все чаще показывали от ворот поворот. Колхозные бригадиры как-то особо придирчиво принимали работу, потом, торопливо рассчитавшись и не подав руки, сухо бросали: «Будьте здоровы».
«Нет, надо кончать с этим», – не раз думал Четверня и, наконец, решился. Закрепился на одной из строек в Подмосковье, поступил на курсы мастеров.
Но старый отцовский завет, что «деньги – это все, без них человек ничто», не был забыт. О нем Четверня думал много. И хотя на книжке у него была уже кругленькая сумма, он все еще считал, что гол как сокол и жизнь «на черный день» не обеспечена. Ему было уже за сорок, но все еще не было семьи – и по той же причине. «Сам еще не прочно обеспечен, а тут ее, обузу-то, кормить надо». Он не пропускал ни одного мало-мальски подходящего случая, чтобы заработать, но все это было не то, мечталось о чем-нибудь крупном, чтобы серая книжка сразу стала более весомой.
Судьба столкнула его с Казаковым, и, когда в тресте, где они работали, понадобился начальник отдела кадров, Казаков порекомендовал Степана. Интуиция подсказала Четверне: «Держись Казакова». И он с готовностью слушал все, что говорил Петр Сергеевич, подобострастно поддакивал и все больше убеждался, что это именно тот корабль, в кильватер которому следует пристроиться. «Да, с таким не пропадешь, – думал Четверня, – в накладе не останешься». Они собирались обычно у Казакова дома, но Татьяна, дочь Петра Сергеевича, почему-то невзлюбила крупноголового, с рыжими поредевшими завитками волос приятеля отца. А Четверне она очень приглянулась, очень запала в душу. У него буквально захватывало дух, когда Таня проходила мимо или стояла рядом, подавая на стол. Ему и сегодня хотелось поехать не в ресторан, а к Казакову. По пути в Москву он высказал эту мысль:
– Лучше бы у тебя дома…
– Нет, нельзя. У дочери гости.
Четверню резанули эти слова. Он помолчал, потом неохотно произнес:
– Тогда, может, ко мне?
