Текст книги "Наследники"
Автор книги: Николай Сизов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 30 (всего у книги 33 страниц)
Так прошли годы.
После конфликта с Кочетковой Зеленцов старательнее, чем раньше, избегал женщин, полностью освободился от старых знакомств, запретил себе заводить новые.
«Сначала надо сделать главное и основное. До заветной цифры еще далеко, очень далеко». А цифра эта маячила перед ним постоянно, и определялась она в миллион. Он уверил себя, что это именно тот рубеж, достигнув которого он может наконец успокоиться. Однако до заветной цифры не хватало еще много, и Юрий Яковлевич без устали рыскал по своим компаньонам, поднимал их по вечерам с постелей, тщательно прислушивался ко всякого рода сведениям о неурядицах или неполадках в тех или иных хозяйствах. Он прекрасно знал по опыту, что именно в этих точках можно погреть руки.
Но с некоторых пор многие его планы и замыслы стали давать осечку. Друзья-приятели, не умевшие так искусно, как Зеленцов, уходить из «дела» и отбывшие свои сроки, не хотели и слышать о том, чтобы тряхнуть стариной. Вновь приобретенные компаньоны тоже шли на тот или иной сговор что-то очень туго.
– Всех денег все равно не загребешь, – говорил один.
– Работа у меня хорошая, платят прилично. На кой леший мне бешеные деньги, – заявлял другой.
– Хочу остаток дней прожить спокойно. Да и семья против, – отворачивался третий.
– Трусы, слюнтяи. Обабились и сидят под юбками. Чего боятся? – шипел он, лихорадочно перелистывая свою записную книжку и выискивая в ней другие знакомые имена.
Юрий Яковлевич хоть и ругал отчаянно отступников, но после таких разговоров надолго выходил из себя: сдавали нервы, обострялось чувство страха и мерещилось самое страшное.
С чувством страха он, собственно, жил постоянно. Не было ночи, чтобы он не вздрагивал от каждого звонка, от каждого стука в дверь. Он всегда ходил втянув голову в плечи, холод проходил по спине от каждого пристального взгляда сослуживцев или случайно обращенного на него внимания милиционера на улице. Но он привык к этому ощущению, сжился с ним. Сознание, что он владелец огромных сумм, что он богаче, чем любой человек, шедший по улице или работающий с ним рядом, грело радостью, снимало возникшую тревогу, растворяло наступившее уныние в радужных мыслях о том, как он будет жить потом…
Как он будет жить «потом», Юрий Яковлевич представлял себе не очень точно, хотя кое-какие мысли брезжили.
Например, дача под Москвой, обязательно на берегу реки. И чтобы с садом, гаражом, верандами. Машина, но такая, чтобы все провожали завистливыми взглядами. На юг, в Прибалтику – и чтобы в любое время, а не тогда, когда выйдет срок отпуска по графику и когда тебе соблаговолит дать путевку местком. Но все это потом, потом. Сначала надо решить главное и основное – добраться до заветной цифры… И в сторону все, что мешает этой цели.
Как-то в управлении организовывалась группа для туристической поездки по Средиземному морю. Юрий Яковлевич записался тоже, а потом отказался. Целый месяц отсутствия. А как же квартира? Да и дороговато. А кроме того, именно в сентябре, кажется, выгорит «дельце» с метлахской плиткой. Если поехать – упустить его можно. Нет, отложим вояж по Средиземному морю на будущее. И отложил.
Не столько по соображениям маскировки, сколько в силу въевшейся скупости он не позволял себе купить что-то лишнее и дорогое из одежды. Костюмы обязательно перелицовывал, его видавший виды плащ был предметом иронических улыбок сослуживцев, а чтобы справить зимнее пальто, он даже обращался в кассу взаимопомощи.
Возможно, что жизнь Зеленцова так и закончилась бы в его холостяцком гнезде рядом с добытыми сокровищами, что хранились в укромном уголке чердака прямо над его квартирой, да с тремя сберегательными книжками, что были зашиты в жесткий матрац. Но пути господни, как известно, неисповедимы.
Как-то, приехав из очередной командировки, Зеленцов пришел на работу чуть раньше и обнаружил сидящую за столом напротив незнакомую молодую женщину. Он удивленно посмотрел на нее и спросил:
– Вы, видимо, наш новый сотрудник?
– Совершенно верно. Морозова Нина Сергеевна. Прошу любить и жаловать. А вы, видимо, товарищ Зеленцов?
– Юрий Яковлевич.
– Очень приятно. Надеюсь, вы мне будете помогать. Специалист я молодой, а вы тут зубры автотранспортного дела.
– Ну не такие уж мы зубры. А помощь, если нужно будет, что ж, пожалуйста, с удовольствием.
– Обязательно будет нужно, Юрий Яковлевич. – И Нина Сергеевна чуть робко, но как-то удивительно открыто и доверчиво улыбнулась Зеленцову. Юрий Яковлевич стушевался, стал что-то лихорадочно перебирать на своем столе.
Нина Сергеевна несколько раз обращалась к нему то по поводу каких-то рейсов, то в связи с поступившими с баз телефонограммами. И каждый раз дарила его своей открытой, доверчивой улыбкой.
По пути домой Зеленцов непрестанно думал о новой сотруднице. Его поразило в ней все. Ладная, спортивно-подтянутая фигура, пышные, не по-нынешнему убранные волосы, а с длинными, тяжелыми косами, широко и чуть удивленно открытые серые глаза.
На второй или третий день они вышли после работы на улицу вместе. Накрапывал осенний слякотный дождь, и, сокрушаясь по этому поводу, Юрий Яковлевич проговорил:
– В такую погоду хорошо бы в уютный ресторан или в кинотеатр. Как вы на это смотрите, Нина Сергеевна?
– В общем-то положительно. Но если в кинотеатр, то чтобы был интересный фильм, если в ресторан, то чтобы был хороший оркестр. Я ужасно танцевать люблю, Юрий Яковлевич.
– Насколько мне помнится, в «Ангаре» неплохой оркестр. Поедемте?
– Вы что, серьезно?
– А почему нет? Поужинаем, вы потанцуете, а я посмотрю. Танцор-то из меня никакой.
Вечер прошел весело, если не считать досады Зеленцова на себя за то, что он, к сожалению, не может вот так же легко и просто выделывать разные танцевальные пируэты, как это делали другие между ресторанных столов. Но его радовало веселое настроение Нины Сергеевны, ее искристый смех, благодарные взгляды, которые она бросала порой на Юрия Яковлевича. Он отвез Нину домой на такси, галантно поцеловал руку, чему она удивленно усмехнулась, и, страшно довольный собой, вернулся домой.
Повеселел Юрий Яковлевич, совсем иными красками стал представляться ему окружающий мир. Даже внешне изменился. В соседнем ателье срочно шились два костюма, знакомый директор универмага подобрал кое-какую современную экипировку.
Работники отдела заметили перемены в своем сослуживце. Кто-то пошутил:
– Вы как будто помолодели, Юрий Яковлевич. Может, влюбились на старости лет?
Зеленцова обескуражили эти слова, и он с тревогой посмотрел на Морозову: не слышала ли? Но Нина Сергеевна, занятая какими-то бумагами, не участвовала в разговоре, и Юрий Яковлевич с достоинством отпарировал:
– Любви, как известно, все возрасты покорны. Как знать, может, и влюбился. А что тут особенного? Вы что-нибудь имеете против?
Слова сослуживца, однако, не на шутку расстроили Зеленцова. Весь день он был во власти тяжелых, мрачных мыслей. «В самом деле, я, пожалуй, дураком выгляжу. Мне же шесть десятков с гаком. Черт побери, как быстро пробежали годы. А ей? Тридцати нет. Да, пожалуй, не по зубам тебе этот орешек, Юрий Яковлевич. Не по зубам. У нее, поди, и помоложе найдутся». От этих рассуждений становилось так тоскливо, что Зеленцов, тяжко вздыхая, в который уже раз понуро выходил в коридор и жадно выкуривал там сигарету за сигаретой.
Нина Сергеевна, однако, то ли не замечала терзаний Зеленцова, то ли не очень хотела вдумываться в них. Она недавно пережила свою собственную трагедию и теперь отдыхала от нее, твердо пообещав себе не открывать своего сердца кому бы то ни было. Всего два года назад она разочаровалась в двух самых близких ей людях. По окончании института их – троих выпускников – ее, Виктора и подругу – отправили вместе работать в Армению. И именно там она потеряла сразу и подругу и жениха. Чем-то та сумела околдовать веселого, когда-то до безумия влюбленного в Нину Виктора. После одной совместной поездки на Севан он и подруга объявили Нине, что отныне будут вместе. Чего стоила Нине эта новость, не знал никто. Она перевелась в другой автокомбинат и, проработав там еще два года, вернулась в Москву.
На Нину Сергеевну заглядывались многие, и знаки внимания со стороны Зеленцова она принимала как обычное проявление интереса к ней со стороны мужского сословия. Она и предположить не могла, какие бури бушуют в душе пожилого сослуживца.
А Зеленцов был во власти охватившего его чувства и вынашивал тысячи планов, как завоевать сердце Нины Сергеевны. Он скоро понял, что их интересы отличаются друг от друга, как яркий весенний день от дождливого осеннего вечера. Но это не остановило Юрия Яковлевича. Нина Сергеевна хочет в театр? Зеленцов применяет всю свою изворотливость и достает билеты на самые недоступные спектакли. Не беда, что до этого он даже не знал, где этот самый театр находится. Картинные галереи, музеи, выставки – Зеленцов даже не подозревал о том, как много их в Москве и в Подмосковье. Теперь же он под водительством Морозовой посещал их регулярно. Правда, как правило, не только с ней. Нина Сергеевна оказалась неплохим организатором, и месткомовцы были вполне довольны тем, что она каждый выходной что-то затевает коллективное: то поход в Музей Пушкина, то на какую-нибудь выставку, то поездку в Загорск или Суздаль.
Вскоре после их знакомства между ними состоялся такой разговор.
– Юрий Яковлевич, вы бывали в Загорске?
– Бывал. (Цемент с поврежденной баржи доставляли ведь именно туда.)
– Прекрасно. Завтра едем в Загорск. А в Суздале бывали?
– И в Суздале бывал. И не раз. (Когда-то Юрий Яковлевич во время своих поездок на Север усиленно интересовался знаменитой владимирской вишней.)
– Очень хорошо. В следующий выходной подадимся туда. Начнем как следует осваивать «Золотое кольцо». А потом махнем в Соловки.
– Это еще зачем? – насторожился Зеленцов.
– Но там же чудесный Спасо-Преображенский собор. Крепость. Озера.
– Соловки все же далековато. Но если вы хотите…
Юрий Яковлевич покорно ходил с Ниной Сергеевной по залам музеев и выставок, старался не зевать в театре, регулярно провожал ее домой, а порой дарил ей не очень дорогие подарки. И готовился к серьезному, решающему разговору, ожидая подходящего случая. Такой случай скоро представился.
Как-то после очередного культпохода на стадион «Динамо», где проходил спортивный праздник, Юрий Яковлевич уговорил Нину Сергеевну зайти к нему в его «холостяцкую берлогу», чтобы согреться.
– Да и поговорить мне надо с вами, Нина Сергеевна, серьезно поговорить.
– Поговорить? Это о чем же? – Нина, как показалось Юрию Яковлевичу, спросила удивленно, и он замер. Вдруг откажется? Но Нина Сергеевна, поразмыслив, согласилась: – Что же, зайдем ненадолго.
И вот они у Зеленцова. Легкая закуска, бокал какого-то хорошего вина и чашка кофе настроили Нину Сергеевну на благодушный, участливый тон, и она похвалила Зеленцова:
– Я и не знала, какой у вас изысканный вкус, Юрий Яковлевич. Вы молодчага. А теперь давайте говорить. Вы же хотели обсудить что-то серьезное? Ну так я вас слушаю.
Зеленцов молчал, собираясь с мыслями. Магнитофон мурлыкал что-то вполголоса. Нина протянула к нему руку, добавила звук, и популярный тенор наполнил комнату страстным признанием:
Я вас люблю,
Я думаю о вас
И повторяю в мыслях ваше имя…
Зеленцов вздрогнул от этого голоса и хрипло проговорил.:
– Вот если бы я мог выразить свои мысли так же…
Нина удивленно посмотрела на него, снова потянулась к аппарату и выключила звук. Долго пристально смотрела на Зеленцова.
– Вы именно это и хотели мне сказать?
Зеленцов поспешно сполз с дивана, встал перед Ниной Сергеевной на колени, ловя и целуя ее руки, торопливо начал говорить:
– Вы угадали. Действительно я люблю вас, Нина Сергеевна. С первой же встречи. Голову и разум потерял. Себя не узнаю.
Морозова поспешно вырвала руки из его липких ладоней, растерянно и испуганно смотрела на Зеленцова, с неподдельным удивлением слушала его несвязную торопливую речь. Потом, улучив секундную паузу, проговорила испуганно и нервно:
– Встаньте, встаньте, Зеленцов. Зачем все это? Зачем? Ну что вы говорите такое? Неужели я дала вам какой-то повод? Ну встаньте, сейчас же встаньте. Вы просто выпили лишку, успокойтесь.
Зеленцов сел рядом. У Нины прошел испуг, она усмехнулась:
– Видите, что выдумали, старый проказник. Вот и верь после этого в вашу бескорыстную дружбу.
– Я ведь серьезно, вполне серьезно, Нина Сергеевна.
– Да что вы, Зеленцов. Разве можно о таком… нам с вами… говорить всерьез?
Зеленцов поднялся с дивана, глухо попросил:
– Подождите, пожалуйста, десять минут. – И, не дожидаясь ответа, ринулся из комнаты.
Нина проводила его удивленным взглядом и, встав с дивана, поспешно вышла в прихожую, надела пальто.
Вернувшийся Зеленцов проговорил с укоризной:
– Я же просил подождать. Зайдемте в комнату. – И, взяв Нину за руку, увлек ее за собой. Под мышкой у него было что-то завернутое в парусину. Он торопливо стал распаковывать сверток и скоро извлек тяжелую металлическую шкатулку. Ринулся к серванту и, найдя ключи, трясущимися руками открыл ее. Блеснуло золото, серьги, браслеты, камни. Взяв шкатулку в обе руки, Зеленцов подошел к Нине:
– Это все ваше, Нина Сергеевна. Все, до единого камушка. Здесь много.
Нина, прижав к груди руки, боязливо пятилась от него, словно отбиваясь от наваждения:
– Зачем это вы, зачем? Не нужно мне ничего. Ничего не нужно.
Зеленцов, рывком поставив на диван шкатулку, ринулся к кровати, разбросал ее убранство, полез правой рукой куда-то глубоко под матрац и достал пакет. Нервно разорвал его и бросил на диван сберегательные книжки. Они сероватым веером разлетелись по мягкой бархатистой обивке.
– И это все будет ваше. Здесь, – он указал на книжки и шкатулку, – почти миллион. Поймите, без малого миллион.
Морозова, удивленная, ошарашенная, со страхом и жалостью смотрела на Зеленцова и не могла унять нервную дрожь. Она присела на край дивана и глухо попросила:
– Дайте мне стакан воды. – Отпив два-три глотка, не глядя на Зеленцова, сухо заговорила: – Вы извините меня, Юрий Яковлевич, я, видимо, по глупости дала вам какой-то повод для ошибочных предположений. Прошу извинить меня за это. Но поймите: ничего у нас с вами не выйдет. Ничего. Я не люблю вас. А богатство? Оно мне не нужно. Вы меня даже перепугали им. Не в сберкнижках и золотых браслетах счастье.
– Да поймите вы, глупая. Я уже на склоне лет… А вы… вы молодая, безбедно жить будете.
Морозова метнула на Зеленцова гневный взгляд:
– Купить меня собрались? Вы неудачно сделали свой выбор, Зеленцов. Извините, мне пора. – Нина Сергеевна поднялась и направилась к выходу.
Зеленцов опередил ее, встал в дверях и просяще, заискивающе взмолился:
– Нина Сергеевна, погодите еще минуту, выслушайте меня. Поймите, ведь погибну я, погибну. Все прахом пойдет. Ну подумайте, умоляю вас. – Он снова поймал ее руки, прижался к ним мокрыми, скользкими губами.
Нина Сергеевна брезгливо отстранилась от него и торопливо пошла к двери. Перед тем как открыть ее, сухо и непримиримо попросила:
– И давайте забудем об этом разговоре, Юрий Яковлевич. И никогда, слышите, никогда не возобновляйте его. И вам и мне будет стыдно, если о нем будут знать люди.
– Нет, нет и нет, Нина Сергеевна, я не отступлюсь от вас, я буду надеяться. Я буду ждать и надеяться.
– Я все сказала, Зеленцов. Прощайте.
Нина захлопнула дверь, и скоро на лестнице застучали ее торопливые шаги.
Зеленцов медленно, шаркая ногами, добрел до дивана. Он долго сидел сгорбившийся, убитый случившимся. Потом потянулся к шкатулке, открыл ее. Желтоватыми бликами сверкнули золотые браслеты, искрились цветами радуги бриллиантовые колье, таинственной зеленью мерцали изумруды. Зеленцов с тяжелым вздохом собрал с дивана сберкнижки, водворил их вновь туда же, под матрац, и, поднявшись на чердак, упрятал в старый тайничок шкатулку. Вернувшись в комнату, налил полный фужер вина и выпил его залпом без роздыха.
– Что ж, Зеленцов, поздравляю тебя с полным провалом, – саркастически усмехнувшись, проговорил он.
И такая жалость к себе, такое острое гнетущее чувство невозвратно ушедшей надежды поднялось у него в душе, что он застонал от боли.
Он понимал, что не мог внушить Нине Сергеевне особых чувств. И не очень на это рассчитывал. Но ее равнодушие к благам, что предложил, никак не укладывалось в его сознании, казалось чудовищным и необъяснимым.
«Ну нет, не может этого быть. Не может, – думал он, мечась по комнате. – Чтобы женщина отказалась от такого? Чепуха. Одумается, поймет. И мы еще поглядим, посмотрим».
Он был настойчив и деятелен в своих попытках склонить Нину Сергеевну на союз с ним. По-прежнему ухаживал за ней, пытался дарить теперь уже баснословно дорогие подарки. Но все было тщетно. Подарков у него не брали, встреч избегали, а когда его настойчивые знаки внимания превратились в назойливость, то и дружески-товарищеские отношения были решительно прерваны.
И все же Зеленцов не терял надежды, все еще уверял себя, что рано или поздно Морозова одумается и придет к нему. Так шло время. С момента их памятного разговора минуло не месяц и не два, а целых три года. А он все ждал и надеялся. Наконец этим надеждам был нанесен сокрушительный удар. Под Новый год Галя – профгрупорг их отдела – положила перед Зеленцовым подписной лист.
– С вас, Юрий Яковлевич, десятка. На свадебный подарок от коллектива.
– Это для кого же?
– Нина Морозова сочетается законным браком с Володей Чугуевым.
Зеленцов вздрогнул, побледнел. С трудом сохраняя спокойствие, проговорил:
– Вот как! А я и не знал.
Он достал десятку, аккуратно расписался в списке и задумался. Чугуев. Вот, значит, кого выбрала Нина Сергеевна. Ну что ж. Парень как парень. Не чета нам, старикам. Конечно, с милым рай и в шалаше. Но посмотрим, как вы, Нина Сергеевна, будете жить на триста рэ в месяц.
Зеленцов поднялся, подошел к столу Морозовой:
– Поздравляю вас, Нина Сергеевна.
Нина подняла глаза от бумаг и со своей – той, прежней – добродушной улыбкой ответила:
– Спасибо.
И снова углубилась в дела.
Вот теперь Юрий Яковлевич окончательно уразумел, что все его мысли и планы были химерой, что надеяться ему не на что. Он с трудом дошел до своего стола, долго сидел униженный и опустошенный, без единой мысли в голове, не зная куда идти, куда себя деть.
Ночью Зеленцов был ошеломлен острой, пронзительной болью в сердце, и четверть часа, которые понадобились «неотложке», чтобы приехать за ним, показались Зеленцову мучительной вечностью. В эти минуты он вдруг с поразившей все его сознание ясностью понял, что жизнь прошла, что он не нужный никому старик и должен, видимо, скоро умереть.
Жизненный стержень Юрия Яковлевича был сломлен.
Пошли больницы, врачи, лекарства, процедуры. И вновь врачи – профессора, светила медицины. И тот же участливый, но беспощадный итог:
– Будем трезво смотреть на вещи, Юрий Яковлевич. У вас хроническая сердечная недостаточность, декомпенсация. Третья степень. А это, знаете ли, очень, очень серьезно. Давний порок сердца, миокардит. Не берегли, износили свой двигатель. Предельно износили.
– Все думал: еще немного, еще годик-два покручусь в своих делах, и шабаш. Жить начну. Я же еще и не жил, профессор. Все хлопоты да хлопоты. Лечите, лечите меня, доктор. Я не пожалею никаких денег.
Старый профессор усмехнулся:
– Если бы от этого зависело жить или не жить человеку. Нет, дорогой, тут и горы золота не помогут.
Юрий Яковлевич беспомощно опустился, обмяк в кресле. Мысли были мрачны как ночь. Значит, жизнь прошла. Как же так? Что он видел в ней? И вдруг Зеленцову захотелось рассказать профессору, как старому другу (у него в жизни никогда не было ни одного друга), рассказать обо всем. О бесконечных мотаниях по городам и весям, о вечном страхе, о постоянных заботах о лишней сотне. Рассказать и спросить: а что же теперь? Скоро, видимо, конец? Куда же пойдут его «кровные»? В руки случайных людей, что окажутся первыми у его смертного ложа? И ради этого он копил всю жизнь?..
Зеленцов закончил свой длинный рассказ и надолго замолчал. Облокотившись на гранитный парапет набережной, он вперил остановившийся взгляд в плавно текущую темень воды, словно искал там какие-то ответы на свои вопросы. Затем, подняв голову, тихо закончил:
– Такова история моей пустой, в сущности, жизни. Прошла она не за понюх табаку. Прожил, как чертополох на пустыре. День и ночь думаю об этом, кляну себя нещадно. Да что толку? Заново начать жить не дано. Вот решил встретиться, посоветоваться. Что мне делать со своим капиталом? Не нужен он мне теперь, не нужен. Но и не хочу, чтобы попал он в такие же никчемные руки. Может, есть какой-нибудь способ, чтобы узнали люди мою горькую и неприглядную историю, извлекли из нее какой-то урок? Может, хоть этим я принесу им какую-то пользу?
Конечно, глубоко жаль, когда человек, подобно Зеленцову, так поздно понимает, что жизнь свою он прожил, как чертополох на пустыре. Но лучше понять это поздно, чем не понять никогда.
Яшка Маркиз из Чикаго
Чикаго в программу нашей поездки по США не входил, в нем предполагалось лишь сделать короткую остановку. Поэтому в посольстве в Вашингтоне решено было не обременять хлопотами чикагскую мэрию, тем более что прилетели мы в город в воскресенье.
Мои спутники – журналист Виталий Прохоренко и инженер-строитель Андрей Ратников – в Америке находились не впервые, и каких-либо трудностей пребывания в незнакомом городе мы не предвидели.
– Посмотрим город, переночуем – и на аэродром. Вот и вся программа.
Мы расположились в одном из многочисленных залов аэропорта в широких ярко-оранжевых креслах и обсуждали, куда и как поехать, что в первую очередь посмотреть. Хоть и небольшой была группа, а интересы оказались разные. Один обязательно хотел увидеть знаменитые чикагские бойни, другой – аквариум Шеда, третий предлагал пешком пройти всю чикагскую набережную, тянувшуюся по берегу Мичигана, а потом, если хватит сил и времени, осмотреть другие достопримечательности города.
За оживленным разговором мы не сразу заметили, что около нас кружит пожилой толстый человек.
Виталий Прохоренко первым обратил на него внимание и в раздумье сказал:
– Удивительно знакомая физиономия. Где-то я ее видел, но где – вспомнить не могу.
– Может, случайное сходство, – предположил Ратников.
– Не думаю. Но если сходство, то поразительное.
А неизвестный все кружил, вился возле наших кресел. Прохоренко наконец не выдержал и громко сказал:
– Вы не находите, что место для моциона выбрано вами не очень подходящее?
Человек, видимо, только и ждал, чтобы к нему обратились. Он торопливо направился к нам.
На вид ему было лет шестьдесят. Держался он нервозно, как-то суетливо, белесо-голубоватые глаза глядели напряженно.
Торопливо поздоровавшись, он объяснил:
– Услышал родной говор, и вот… Извините, пожалуйста, Яков Черновец. Тоже… из России…
– И давно? – с интересом вглядываясь в лицо Черновца, спросил Прохоренко.
– Давно, очень давно. Мальцом еще, с родителями, – скороговоркой ответил Черновец и стал угощать всех сигаретами. Прохоренко предложил ему «Беломор», и Черновец, прикурив папиросу от своей сигареты, с удовольствием затянулся. Потом спросил, обращаясь сразу ко всем: – Ну, как там у вас?
Прохоренко усмехнулся и иронически ответил:
– У нас все в порядке. А как у вас?
– Тоже все о’кей, все отлично.
– Ну вот и прекрасно. Обмен исчерпывающей информацией состоялся. Что дальше? Как видно, вы хотите задать нам кучу вопросов, но, извините, мы намерены посмотреть город…
– Очень хорошо. Я покажу вам все в самом лучшем виде. И в отличный ресторан отвезу, и в отель… Автосервис обеспечиваю.
Мы переглянулись. Суетливость старика, какой-то помятый, неопрятный вид не располагали к общению. Но обидеть его тоже не хотелось. Мы смотрели на Прохоренко. Ему, как самому бывалому, предстояло решить за всех, как быть.
Виталий пожал плечами, как бы говоря: а что мы, собственно, теряем? И решительно встал с кресла.
Черновец шел впереди. Его широкие, изрядно потрепанные брюки мелькали то среди модных женских «платформ», то среди здоровенных мужских кед и затасканных джинсов. С трудом перейдя широкую магистраль, по которой бесконечным стадом неслись автомобили, мы добрались наконец до стоянки, где такое же стадо машин отдыхало. Черновец остановил нас на краю площадки, а сам ринулся в глубь автомобильных джунглей. Вернулся только минут через сорок. Мы уже стали подумывать, что он сгинул совсем, когда хрипловатый автомобильный сигнал совсем рядом заставил нас вздрогнуть. Черновец улыбался своим частоколом белых искусственных зубов и призывно махал нам рукой. Лимузином его колымагу можно было назвать с большой натяжкой. Двадцатилетней давности «форд», старомодный и обшарпанный донельзя, даже по гладкой, отполированной магистрали гремел так, будто за ним тащился десяток прицепленных консервных банок.
– Ну и «антилопа» у вас, – скептически заметил Прохоренко. – Даже у Остапа Бендера и то было что-то более современное.
– Сообща содержим. Ну, а общее есть общее, не свое.
– Сообща? С кем же?
– С напарником, – неопределенно пояснил Черновец и нажал на акселератор. Нам показалось, что консервных банок на привязи прибавилось по меньшей мере вдвое.
Прохоренко, сидевший рядом с Черновцом, оглянулся на нас, как бы спрашивая санкции на решительный разговор, а затем обратился к старику:
– Вы все-таки скажите: кто вы и что вы? Надо познакомиться. Иначе нам как-то не с руки пользоваться вашей любезностью.
Черновец молчал. Затем вздохнул и тихо проговорил:
– Все о’кей, товарищи. Я есть тот, кем и представился. Яков Семенович Черновец. Работаю здесь, в Чикаго, в муниципалитете.
– Мэром или одним из его советников?
Черновец покосился на Прохоренко и со вздохом ответил:
– Любят же в России пошутить. Ох, любят. Гарбичмен я. Гарбичмен.
– Гарбичмен? Это что за профессия? – Ратников спрашивал Прохоренко.
Тот после секундной паузы ответил:
– Мусорщик. Так ведь, господин Черновец?
– Ну и что? Каждый труд почетен. Ведь у вас так считается?
– Так-то оно так. Только не очень-то вы преуспели за океаном, не очень, – беспощадно заметил Прохоренко. – Ну, а родители? Они как?
– Не знаю, поди, и в живых-то уже нет.
Мы переглянулись, удивленные, а Черновец, чтобы уйти от разговора, начал подчеркнуто оживленно рассказывать о городе:
– Обратите внимание, господа-товарищи, мы уже на подступах к центральным районам Чикаго. Вот проскочим эту авеню и будем на проспекте, который тянется по берегу Мичигана. Это уже центральный квартал города.
Прохоренко спросил:
– А здание страховой компании цело?
– Не знаю, право. А что, оно чем-то знаменито? – спросил Черновец.
– Ну как же, один из первых небоскребов в Америке.
– Да? А я и не знал.
Настроение у нас между тем было сумрачным. Кто он, этот Черновец? Что за человек? И зачем мы связались с ним? Чикаго все-таки есть Чикаго. Здесь немало темных мест, закоулков, где случаются любые происшествия.
А Черновец все возил нас с одной улицы на другую, автомобиль ловко нырял в тоннели, выруливал на обзорные площадки набережной, пробирался то к одному, то к другому небоскребу. Остановившись около массивного серого здания, Черновец проговорил:
– Один из известнейших музеев. Говорят, интересно. Походите пока там, а я колымагу заправлю. Не возражаете?
Мы не возражали, и Черновец отправился на заправку.
Чикагский естественноисторический музей. Законная гордость не только города, но и страны. Здесь собраны уникальнейшие коллекции фауны и флоры, редчайшие исторические реликвии. С увлечением переходя из зала в зал, мы совершенно забыли о своем гиде. А когда вышли и увидели его, снова возник вопрос: «Что же все-таки это за тип?»
Прохоренко, отвечая на наш немой взгляд, проговорил:
– А черт его знает! Поглядим – увидим. Ничего дурного, я думаю, он не замышляет. Да и не дадимся мы в случае чего.
– А по-моему, просто ностальгия у него. Услышал родной язык, вот и прилепился, – предположил Ратников.
– Может, и так. Может, – согласился Прохоренко. – Но кого-то мне он, этот Черновец, напоминает. А вот кого – понять не могу.
– Программа остается без изменения? – уточнил Черновец. – Чикагские бойни?
Мы подтвердили свою заявку, и лимузин, громыхая своими расхлябанными частями, ринулся на юго-западную окраину города.
Громадные скотопригонные дворы чикагских боен, куда ежедневно десятки специальных железнодорожных составов подвозят гурты скота из Техаса, Миссури и других штатов, оказались зрелищем впечатляющим. Уставшие, ошалевшие от мычания, рева, блеяния животных, от грохота и шума разнообразных машин и агрегатов, мы с облегчением вышли под чикагское небо. Оставался последний пункт дневной программы – посещение аквариума Шеда. Там, наглядевшись на акул, скатов, осьминогов и других обитателей океана (их в аквариуме собрано что-то около десяти тысяч экземпляров), мы поехали на Мичиган-авеню и скоро уже сидели в небольшом ресторане. Черновец старательно выбирал нам американские блюда.
– Стейк, и только стейк, – заявил он. – Хороший, полновесный стейк, что может быть лучше?
Возражающих не было, и здоровенные, хорошо поджаренные куски мяса подтвердили восторженные рекомендации нашего гида. Потом разговор завертелся вокруг впечатлений дня – дорог, автомобилей, архитектуры чикагских небоскребов, помещения боен, аквариума…
– Вот жаль, что по Мичигану не покатались. Там ходят отличные прогулочные катера. А какой вид на город открывается! – сокрушался Черновец.
– Ничего, наверстаем в другой раз. Вы бы, Яков Семенович, все-таки рассказали о себе. Вот приедем в Москву, будем делиться впечатлениями. А о человеке, который возится с нами целый день, ничего не знаем.
– А может, сначала расскажете вы? – Черновец поднял голову.
– Что ж, постановка вопроса законная. – И Прохоренко быстро обрисовал каждого из нашей немногочисленной делегации. Потом проговорил: – Очередь ваша, Яков Семенович.
Черновец невесело усмехнулся:
– Вот русская натура. И своя душа нараспашку, и чтобы чужая тоже. Да? Скажете, не так? – Потом добавил: – Здесь все иначе. Все по-другому. Да. Вот именно. По-другому.
Может быть, ужин так и закончился бы этим неспешным, малозначительным разговором, если бы не бутылка столичной, которую Прохоренко вытащил из своего объемистого портфеля, присоединив к ней еще и баклажку рижского бальзама.
– Неприкосновенный запас, берег для встречи с друзьями в Нью-Йорке. Ну да уж ладно, «раздавим» в честь встречи с соотечественником, – проговорил он, ставя бутылку на стол.
Черновец оживился, взял бутылку в руки, осторожно разглядывал ее, будто какую-то ценность.
