Текст книги "Наследники"
Автор книги: Николай Сизов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 33 страниц)
– Так решило руководство стройки. Лично Казаков предложил. По его мнению, вдвоем вам будет сподручнее.
Тем не менее разногласия между двумя представителями «Химстроя» начались, как только отошел поезд. Не успев отдышаться после привокзальной сутолоки и кое-как разложить вещи в купе, Хомяков, потирая руки, обратился к Косте:
– Ну что ж, товарищ упал-намоченный, я так думаю, что самый подходящий момент перекусить. Как думаешь?
– Я обедал.
– О, удивил! Я тоже не голоден. Но как же начинать столь ответственный вояж, не спрыснув его? Пути не будет, наверняка не будет. Ты, Зайкин, даже и не думай возражать. Любое стоящее дело, прежде чем начинать, надо обмыть. Так утверждал еще Петр Первый.
И, не вслушиваясь в возражения Кости, Валерий открыл свой огромный коричневый чемодан – его они вместе с проводником еле втащили в купе. Костю уже тогда удивил столь объемистый багаж спутника, но сейчас он удивился еще больше. Здесь ровными стройными рядами лежали с десяток бутылок столичной, наверное, не меньшее количество коньяка, пестрели нарядными наклейками какие-то другие веселящие напитки.
– Целый винный погреб, – оторопело заметил Костя.
Валерий снисходительно пояснил:
– Подкрепление комсомольскому энтузиазму. Так-то, товарищ Зайкин. Тебе повезло, что со мной едешь. Считай, что наше дело в шляпе.
Костя промолчал.
После двух стопок коньяка Валерий решил вразумить своего спутника.
– Ты думаешь как? Приехали мы, допустим, на завод. Собрали комсомольцев. «Уря, уря, ребята, даешь цемент!» И он пошел, этот самый цемент, целыми составами… Флаги, митинг и так далее. Так вот, дорогой товарищ Зайчиков, все это миф, фантазия.
– Зайкин, между прочим, моя фамилия.
– Зайкин так Зайкин. Мне все едино, что хрен, что редька. На чем это я остановился? Ах да! Флаги, митинг. Уря, уря!
– Ты брось свое «уря»! Этих шуток, кстати говоря, не понимаю и не принимаю.
– Подожди ерепениться. И обретай юмор. Человек без юмора – что цыплята табака без чеснока. Я продолжаю. Приезжаем, значит, мы на завод. И вполне даже возможно, цемент пошел. Но…
– Пошел, и хорошо. Это и нужно. И «уря, уря» все-таки ни при чем.
– Ладно, пусть без «уря». Пошел, значит, цементик-то. Только куда? На товарном дворе – затор. А почему? Да очень просто. Завод имеет должок не только перед нами, то есть перед «Химстроем». Есть другие города и другие стройки. И цемент этот там тоже ждут. И тоже разные пробивные ребята вроде нас с тобой снуют около завода. А точнее, вокруг товарного двора. Вот тут-то уж одним энтузиазмом не возьмешь. Тут надо, дорогой товарищ, еще кое-что. Тогда-то и понадобятся мои, так сказать, аргументы в пользу «Химстроя». А может, и вообще на них придется выезжать. Товарищ Богдашкин, конечно, задрожал, как лист на ветру, когда я пришел к нему с заявкой. Пришлось растолковать: я на голый энтузиазм не полагаюсь, нужно материальное приложение. И без сувениров со звездочками ни в какой Новороссийск, мол, не поеду.
Костя слушал разглагольствования Хомякова, и обида на руководителей стройки поднималась в нем с еще большей силой. Он твердо решил, что будет держать Хомякова в руках, заниматься махинациями ему не даст. Утром за завтраком объявил:
– Вот что, товарищ Хомяков. Я продумал за ночь ваши, так сказать, тактические соображения. Заявляю официально, что эти методы нам не подходят. Будем добиваться цемента только законно. Без всяких комбинаций, – и выразительно кивнул на чемодан.
У Хомякова после вчерашней выпивки адски болела голова, он размышлял над тем, почему боль не проходит так долго и чем лучше опохмелиться: водкой или коньяком? В слова Кости он почти не вслушивался.
– Поглядим – увидим.
Но как и многие на «Химстрое», он плохо знал Костю Зайкина.
…Каждое утро Снегов, Быстров, Богдашкин перезванивались и спрашивали друг друга, нет ли каких вестей от комсомольских уполномоченных. Но вестей не было. Снегов и Быстров нервничали. Работники отдела снабжения успокаивали их:
– Что вы так волнуетесь? Мы же вам говорили, снабжение – штука мудреная.
Потом кое-кто хоть и не очень зло, но начинал подшучивать:
– Ну как, комсорг? Говорят, скоро все наши подъездные пути запрудят эшелоны с материалами? А?
Особенно донимал Снегова Казаков. Он с усмешкой спрашивал:
– Как дела, спасатели отечества? Скоро эшелоны пойдут?
…А ребята между тем вовсе не сидели сложа руки. Костя Зайкин в Новороссийске тоже шуровал вовсю.
Заместитель директора цементного завода, выслушав Костю, заявил:
– Да, мы понимаем важность стройки, товарищ Зайкин, но у завода большая задолженность многим потребителям, и я ничего не могу сделать.
Костя в первую минуту даже оторопел.
– Как это не можете?
– Именно так. Ничего не можем. Через месяц или около того рассчитаемся и с вами.
Внешность Кости мало соответствовала его высокой миссии: и рост невелик и белесый, вечно взъерошенный чуб… Как ни старался Костя солидно разговаривать, как ни показывал свой мандат, заместитель директора обращался с ним как-то снисходительно. Ему казалось, что говорит он с одним из учеников ремесленного училища, которые проходили практику на заводе.
Зайкин мучительно думал, что же делать. Согласиться, уйти отсюда ни с чем? Это же полный крах! Костя даже вспотел, представив на секунду, как он возвратится на стройку. Этой картины было достаточно, чтобы он с удвоенной энергией повел наступление. Увы, попытки вновь оказались тщетными.
Пока шли переговоры, Хомяков молчал, безразлично разглядывая сквозь запыленное окно заводскую территорию. А молчать ему было не легко. Он был уверен, что Зайкин совсем не так ведет дело. Да и что он может сделать, этот сосунок? Видя, что Костя терпит поражение, Валерий решил включиться в переговоры. Легонько отодвинув Костю от стола заместителя директора, он стал вполголоса что-то ему втолковывать. Костя демонстративно отошел подальше, не желая иметь ничего общего с этим шушуканьем. С тревогой подумал: а что, если у Хомякова выйдет? Что, если ему не откажут? Что тогда? Затем смирился: «Черт с ним, лишь бы цемент дали».
Однако и Хомякову не удалось ничего добиться.
– Товарищи, поймите, не могу я ничего сделать, ну не могу. Я же все объяснил.
Выйдя из кабинета, Хомяков и Костя расстались. Валерий заявил, что пойдет «потолкается» в отделе сбыта, а Костя направился в комитет комсомола.
Навстречу Косте поднялся молодой рослый парень.
– Вы ко мне?
– Если вы секретарь комитета, то к вам, – решительно сказал Костя и положил на стол командировку.
Секретарь внимательно прочел удостоверение Кости и стал расспрашивать о «Химстрое», обнаружив при этом довольно подробное знание стройки. Он называл имена Данилина, Зарубина, Снегова, Быстрова, Мишутина так, словно это были работники, знакомые ему по заводу. «Значит, здесь тоже следят за нами», – подумал Костя с гордостью. Это придало ему уверенности, и он, улыбнувшись, произнес:
– Бесспорно, приятно, что вы так хорошо знаете наши дела, следите, так сказать, за сверхударной комсомольской стройкой. Но как быть с цементом? Должники вы, подводите…
Секретарь комитета со вздохом согласился:
– Это верно, подводим. Но скоро дело пойдет. Печь вот-вот вступает в строй. Директор пришел новый, парторг тоже.
– Значит, новое руководство? Это и хорошо и плохо.
– Почему же плохо?
– Пока в курс дела войдет, то да се. А наша стройка ждать не может.
– Цемент скоро дадим.
– Нам нужно не скоро, а сегодня, сейчас.
Секретарь комитета развел руками:
– Так быстро не получится.
Костя настойчиво повторял:
– Без цемента я не могу вернуться, понимаете? Не могу.
Секретарь комитета все понимал, но что он мог сделать? Только вчера на совещании у директора довольно бурно обсуждались эти вопросы. Недели через две-три цемент пойдет. А сейчас… Где его взять сейчас?
Поразмыслив, он все же предложил Косте:
– Пойдемте в партком. Может, там что-нибудь придумаем?
Парторг, пожилой, медлительный украинец с белесым ежиком волос, терпеливо слушал то Зайкина, то своего комсомольского секретаря, достал сводку со множеством цифр, долго читал ее, водя по графам тупым концом карандаша. Наконец позвонил заместителю директора завода. Слушал его объяснения, изредка кивая головой. Положив трубку, долго барабанил пальцами по столу, потом вымолвил:
– Нет цемента. Понимаете? Нема. Перебои с сырьем. Выпускаем лишь низкие марки, но и эти крохи прямо с колес штурмом берут.
– Выходит, «Химстрой» у вас потребитель второго сорта? Кому-то есть, а нам нет? Что-то непонятно, – обиженно сказал Костя.
– Та не у том дило! – отмахнулся парторг. – Я же вам говорю, даем цемент не ваших марок. Вам потрибно шлако-портланду марки «500–600». А идет «250–300». Ясно?
– Ясно-то ясно…
– Помочь вам, конечно, надо. Но как? – И обратился к секретарю комитета: – Выход единственный – взяться вам. Организовать вечерние смены, воскресники…
– Мы готовы, Алексей Терентьевич. Только пойдет ли на это дирекция? Профсоюзники опять же восстанут против переработки. Да и сырье… Вы же знаете положение с известью и шлаком!
– Вы организуйте ребят, а с дирекцией и профсоюзом я попытаюсь уладить. С карьером тоже надо связаться, придется поехать к ним. Там тоже и коммунисты и комсомольцы есть…
На следующий день на стыке первой и второй смен в заводском сквере собралась молодежь – человек пятьсот. Зайкин, посмотрев на незнакомые лица юношей и девушек, подумал: «Задора не вижу в глазах, не то что у нас на „Химстрое“».
Между тем комсорг завода горячо рассказал присутствующим о стройке, сообщил, что ее представитель приехал на завод…
Зайкину до сих пор почти не приходилось выступать на больших собраниях и митингах, но в душе он считал, что сумел бы говорить здорово. Ему казалось, например, что Снегов говорит как-то вяловато, без огонька, а Зарубин очень уж сумрачно, сухо. Он, Зайкин, говорил бы, конечно, гораздо живее, ярче, убедительнее. И даже о Быстрове, перед которым он преклонялся, у Кости было невысокое мнение как об ораторе.
Но сейчас, когда Косте было предоставлено слово, да еще перед совершенно незнакомыми людьми, он вдруг почувствовал неприятное ощущение под ложечкой. «Неплохо бы сейчас стоять в стороне и оценивать, как выступает тот или иной товарищ», – с иронией подумал о себе Костя.
Но его речи ждали. И, набрав в легкие побольше воздуха, он начал. Получалось пока не очень складно, Костя сбивался, с трудом находил слова. Ну не было их, и все, хоть ты плачь. А те, что приходили в голову, были какими-то тягучими, пустыми. Кому, в самом деле, не известно, что цемент является основным строительным материалом? И что «Химмаш» очень нужен стране? Костя чувствовал, что проваливается: молодежь слушает его нехотя, многие вежливо позевывают в кулак и удивленно переглядываются: «Чего хочет от нас этот машущий руками парень?»
Эх, как бы хотел Костя сказать сейчас такое и так, чтобы огнем загорелись эти сотни глаз, смотрящих на него, чтобы нетерпеливое, возбужденное настроение охватило всех! Но хоть он и видел, что не зажигает ребят, сдаваться не собирался.
– Стройку свою мы должны закончить меньше чем за три года, а дела идут так, что и за пять не успеем. Графики сорваны, скоро зима, а мы сидим почти на нулевых циклах… Почему? Да очень просто – подводят, прямо под откос пускают стройку поставщики. Не в обиду будь сказано, вы тоже внесли в это дело посильный вклад. Цемента не даете, а он нужен как воздух. Все работы по фундаментам основных корпусов встали. Ждали-ждали мы, да и решили поехать к вам, попросить помочь… Без вас завод нам не построить.
Хотя Костя и не ожидал этого, ему аплодировали горячо и долго.
Костя напряженно вслушивался в то, что говорил вновь секретарь комсомольского комитета завода. Загибая один за другим пальцы, тот подсчитывал вслух, что сможет сделать завод, если молодежь отработает дополнительно по два часа в день в течение недели. Выходило эшелонов пять. А если прихватить еще два выходных дня, то можно выработать и все семь.
Высокий медлительный парень, сменивший на трибуне комсомольского секретаря, заговорил приподнято:
– Я, да и все мы за то, чтобы помочь такой стройке, стыдно не помочь. Но надо, чтобы начальство пошевелилось, – парень посмотрел на парторга, на директора завода. – Наша первая печь уже месяц на ремонте. А почему? Нет огнеупоров. Ведь если ее, первую-то печь, пустить ну хотя бы на неделю раньше – ого, тут бы не только пять-шесть, все десять составов можно «Химстрою» дать. Что касается нас, то мы, конечно, готовы. Раз надо – поработаем, не слабенькие, не надорвемся.
Скоро Костя убедился, что зря он обвинил про себя здешних ребят в отсутствии комсомольского огонька и задора. Куда девалось их спокойствие и, как прежде ему казалось, равнодушие!
Говорили обжигальщики, сортировщики, мотористы, электрики. Кто предлагал объявить ударную неделю, кто считал, что надо ввести третью, ночную смену. Некоторые сердито требовали навести порядок с подачей электроэнергии, расшевелить карьер. Да и с отправкой готовой продукции надо разобраться, а то цемент, выработанный для «Химстроя», может уплыть в другие адреса. Кое-что перепало и Косте. Его упрекали за то, что поздновато, мол, хватились, напомнили о статье в «Комсомолке» по поводу плохой организации труда на площадке; ссылаясь на письма земляков, спрашивали, почему на стройке так плохо относятся к житью-бытью ребят.
Поздно вечером Костя, измученный до крайности, но довольный прошедшим днем, вернулся в гостиницу. Хлопнув Валерия по плечу, миролюбиво заявил:
– Будет цемент «Химстрою», будет, товарищ Хомяков.
Тот, слегка улыбнувшись, согласился:
– Я тоже так думаю.
На следующий день Зайкин, как было условлено, пришел в комитет комсомола завода, чтобы пойти по цехам. Но там сказали, что его просил зайти секретарь парткома. Костя удивился. Кажется, все было договорено вчера? Может, возникло что-то дополнительное? А вдруг и впрямь не пять, а шесть или даже семь эшелонов сумеют подбросить «Химстрою»? Это было бы здорово! Но по виду секретаря парткома Костя понял сразу, что причины его приглашения вовсе не так радужны. Неужели они передумали? Костя похолодел от этой мысли. Секретарь парткома долго, пристально смотрел на него, а потом сухо, неприязненно сказал:
– Что же это вы, молодой человек? Кто вас учил таким вещам? И за кого вы нас принимаете? Я заказал Каменск, хочу рассказать товарищу Быстрову, какими делами вы здесь занимаетесь.
Костя ничего не понимал. Видя его недоумение, секретарь парткома встал из-за стола и, подойдя к шкафу, открыл дверцы. На полке стояла батарея бутылок.
– Ну, что вы на это скажете?
Вот теперь Костя понял. Понял, почему шнырял вчера по заводоуправлению Хомяков, о чем шептался с секретаршей директора, зачем днем уезжал с завода в гостиницу. Да, теперь Косте все было ясно. Он поблек, сжался, явственно представил себе, как возмутятся, узнав обо всем этом на «Химстрое», как Данилин, презрительно морщась, даст указание: «Отзовите этого… Зайкина из Новороссийска».
Секретарь парткома, увидя, как Костя переменился в лице, немного добрее, но все еще отчужденно заметил:
– Мы же договорились с вами, товарищ Зайкин. Ребята взялись помочь. А вы взятки суете. Как вам могло прийти такое в голову?
Костя уже оправился от первой неожиданности и обрел способность что-то говорить. Он объяснил, что ни сном ни духом не знает об этом, не имеет никакого отношения к бутылкам, рассказал о своем напарнике Хомякове… Чувствуя, что ему трудно убедить секретаря парткома, вдруг вспомнил: у того заказан разговор с Каменском. Это было как раз то, что нужно. Костя стал упрашивать секретаря парткома поторопить станцию.
Как только в трубке послышался голос Богдашкина, Костя стал так кричать, что секретарь парткома вынужден был подняться и плотнее закрыть дверь.
– Вы что, товарищ Богдашкин, с ума сошли? Преступные формы работы применяете? На кой черт подсунули мне этого Хомякова, да еще с целым винным погребом? Как приеду, официально этот вопрос поставлю. Безобразие! Черт знает что такое!.. – И, не вслушиваясь в объяснения Михаила Яковлевича, потребовал переключить его на Данилина.
Быстров, до которого Костя тоже в конце концов добрался, сообщил, что уже в курсе дела – ему звонил Богдашкин. Хомякову будет отправлена телеграмма.
– Гони его и шуруй сам, – несколько раз повторил Быстров.
Вечером, получив телеграмму, удивленный донельзя Хомяков допрашивал Костю:
– Что случилось? Ты в курсе или не в курсе? Почему меня отзывают?
– Что случилось, ты знаешь лучше меня. Сегодня же сматывайся. Вот и весь вопрос.
– Ах, значит, это ты подстроил? Скажи какой… От горшка два вершка, а так все обстряпал. Ну нет, ничего у тебя не выйдет из этого. Сейчас же пойду звонить Данилину. Да и что ты без меня тут сделаешь? Ведь погоришь, как швед под Полтавой.
– Звонить ты можешь, кому хочешь, но результат будет тот же. И потому мой тебе совет: держи направление на станцию…
Утром Хомяков, обругав Костю как только мог, отбыл в Каменск. А Зайкин носился из парткома в дирекцию, из дирекции в комитет комсомола, оттуда в цехи, ездил на карьеры. В кампании, развернувшейся за помощь «Химстрою», он был нужен всем, и это его радовало, окрыляло.
Об ударной неделе на цементном прослышали соседи. А у них тоже были долги перед «Химстроем». Затребовали Костю, заставили выступить и рассказать о стройке. И кажется, дело тоже начало сдвигаться с места.
Теперь работы, беготни Косте прибавилось, он буквально с ног валился от усталости, но не сдавался и поражал всех неуемной энергией.
…Через неделю на товарной станции Новороссийск-второй собрались активисты двух заводов. Яркие электрические фонари выхватывали из мрака молодые веселые лица, алые полотнища на коричневато-красных вагонах. Там белели краткие, но такие радующие сердце Кости Зайкина слова: «Новороссийск – „Химстрою“».
Вот ушел первый эшелон, через некоторое время двинулся еще один, а на вторых и третьих путях стояли еще цепочки таких же красновато-бурых вагонов.
Прямо со станции Костя послал в Каменск телеграмму.
Утром в комитет комсомола стройки вбежал Богдашкин и завопил еще с порога:
– Этот, как его… Зайкин. Молодец! – И, подняв кверху толстый указательный палец, патетически прочел: – «Каменск. „Химстрой“. Докладываю: первые пять эшелонов портландского цемента отправлены».
Костина телеграмма была первой ласточкой.
Скоро с его легкой руки такие же сообщения начали поступать и от других. Из Архангельска шли эшелоны с лесом, из Магнитогорска – с металлом, Гусь-Хрустальный слал стекло, Баку – рубероид и шифер. Снабженцы ликовали. Богдашкин намекал Снегову, что неплохо было бы подобрать еще группу ребят для поездки на другие заводы, которые все еще не поняли значимости «Химстроя».
Имя Кости Зайкина стало популярным на стройке. Рассказывали, что он в Новороссийске дошел до первого секретаря обкома партии, звонил от него министру и прочее. Одним словом, Костя и сам не знал, сколько у него, оказывается, смелости, находчивости и сметки. Он имел все основания быть довольным. С ним еще издали здоровались бригадиры, начальники участков, даже сам Данилин. Но настроение у Кости было далеко не веселым. Приехав с аэродрома в поселок, он сразу ринулся к своей тумбочке. Здесь лежали аккуратно сложенные газеты и журналы, полученные за время его отсутствия. Торопливо осмотрел стол, заглянул под подушку, перерыл стопку книг около кровати. Но поиски были тщетными. Улучив момент, Костя спросил Зарубина, не было ли писем. Виктор сочувственно посмотрел на приятеля и неохотно ответил:
– Нет, Костя, не было.
Итак, Надя не писала. Если в суматохе, в беготне по новороссийским заводам он немного забылся, с меньшей болью вспоминал их размолвку, то сейчас мысли о ней ожили с новой силой. Костина радость все гасла и гасла, как угасает костер под дождем.
Глава XI. Дела житейские
Лето выдалось мрачное, с частыми холодными дождями. Только в мае и июне солнце побаловало землю ласковым теплом, а потом стало появляться редко, нехотя, ненадолго проглядывая сквозь слезливые тяжелые тучи. Но это не могло сбить того напряженного ритма, который установился на площадке «Химстроя». По-прежнему неугомонно шумел огромный котлован главного корпуса, день и ночь рычали экскаваторы и самосвалы на литейке и кузнечном – там тоже до зимы надо было выйти из земли, поэтому работы велись днем и ночью.
Дождливая погода мало что изменила и в жизни обитателей Лебяжьего. Как всегда, поселок вечерами звенел весельем, песнями, в «Прометее» было тесно от любителей кино и танцев. И ночью так же то тут, то там вспыхивал приглушенный смешок, негромкий говор или томительная песня под гитару. А в шесть утра поселок оживал. Быстро, почти все сразу, бежали купаться. Правда, с озера бежали еще быстрее, наперегонки, чтобы согреться, у многих зуб на зуб не попадал, но все равно назавтра к озеру вновь тянулись вереницы ребят и девчат.
Осень подкрадывалась незаметно. Пожухли, пожелтели травы на откосах шоссе, ветер приносил в Лебяжье горьковато-пряные запахи от сжигаемой стерни и картофельной ботвы на соседних полях. Серело, теряло голубизну приветливое Лебяжье озеро. Свинцовым отливом поблескивали лужи в кюветах и в придорожных ложбинах, ветер все чаще кидался мелкими каплями дождя.
Наиболее заботливые прорабы и десятники уже ладили тепляки на своих участках, напоминали руководителям стройки о подготовке к электроподогреву бетона, жаловались на медленный ход работ по тепловым узлам и магистралям.
Быстрову нездоровилось. Врачи велели несколько дней отлежаться. Он сидел в комнате во временном деревянном здании, громко именуемом гостиницей, что было построено наспех около лесного мысочка, примыкающего к южной окраине строительной площадки. Здесь жили руководители стройки, многочисленные представители, приезжавшие с заводов, из учреждений, проектных институтов.
В дверь постучали. Вошла девушка в стеганой фуфайке и лихо сдвинутом набок берете. Это была Зина – посыльная из управления строительства.
– Просили срочно вручить. – И она подала Алексею аккуратно сложенный листок бумаги.
Записка была от Данилина. Он сообщал, что сегодня из Лебяжьего не приехало на работу много народу, несколько женских бригад не вышли целиком. Хорошо бы поехать туда. И спрашивал: «Вы не сможете?»
Прочтя записку, Алексей сказал девушке:
– Скажи, Зинуша, что я скоро буду.
Через полчаса он уже входил в кабинет Данилина.
– Ну что ж, поехали?
Данилин с сожалением посмотрел на стол, заваленный бумагами и чертежами, и, вздохнув, согласился:
– Да, надо… Поедем.
Они захватили с собой Снегова и вскоре были в Лебяжьем.
Названия улиц, площадей, имена самих палаток свидетельствовали минимум о двух вещах: о любви обитателей поселка к родным местам и о том, что они веселые, неунывающие люди. Улица, идущая по оси поселка к озеру, именовалась «Центральной», параллельно ей шли «Героическая», «Грандиозная», «Сивцев Вражек», «Дерибасовская», «Крещатик» и, наконец, «Невский проспект».
Женская часть поселка не уступала мужской. Здесь улочки меж палатками носили имена Жанны д’Арк, Жорж Санд, Софьи Перовской.
Данилин, читая эти названия, рассмеялся:
– Остроумные, черти!..
Быстров, посмотрев на него, сухо заметил:
– И это – живя в таких условиях…
В рабочее время в Лебяжьем стоит тишина. Пройдут по поселку несколько человек из тех, что работали в ночных сменах, остановятся поболтать уборщицы, да еще невыключенный репродуктор урчит где-то. Вот и все. Однако сегодня в поселке шумно, снуют санитарные автомобили и то там, то тут мелькают халаты медиков. Руководителей стройки встретила пожилая крупная женщина с озабоченным, когда-то, видимо, очень красивым лицом. Это была Медянская, заведующая поликлиникой стройки. Поздоровавшись, она сообщила:
– Десять человек отправила в больницу. Остальным оказываем помощь на месте.
– Что случилось, что за болезнь? – тревожно спросил Данилин.
– Вирусный грипп. Развивается очень бурно.
– Откуда же он появился? Народ у нас молодой, закаленный.
– В таких условиях довольно одного больного, чтобы стала бушевать эпидемия.
Пошли по палаткам. Здесь было чисто и домовито. Постели аккуратно прибраны, около кроватей незатейливые букетики цветов. К брезентовым скошенным стенам прикреплены фотографии. Но холодно и сыро. Простыни, подушки, даже ворсистые одеяла были влажными. Медянская смотрела на Данилина и Быстрова укоризненно и выжидающе.
Пока обходили поселок, в «Прометее» собралось человек пятьдесят работниц. Пришло с десяток ребят. Прослышав, что к девушкам приехало начальство, они тоже потянулись к клубу. Сидели на лавках из толстых обструганных досок, стояли в проходах между ними.
Медянская, узнав об этом, замахала руками:
– Какое еще собрание? Зачем? Это же такой массовый контакт, раздолье для вируса… Немедленно всем в палатки! – шумела она.
Быстров, услышав их разговор, вмешался:
– Раз уж собрались люди, давайте зайдем к ним. Нарушим ваши нормы и правила.
Данилин и Быстров молчали, молчали и люди, сидевшие перед ними. Встретившись взглядами, опускали глаза. Куда сподручнее встречаться с начальством в другой обстановке и при других обстоятельствах, на своих участках, в бригадах. А тут… Хоть и не виноват ты, а все же факт остается фактом: не в бригаде в рабочее время…
– Почему собрались, товарищи? Зачем? Вы же больны! А больным, как известно, лежать полагается. Врачи за это собрание ни нас, ни вас не похвалят.
– Вопросы есть, товарищи начальники, вот и собрались.
– Ну что ж, выкладывайте, что за вопросы.
При обходе палаток Данилин, Быстров и Снегов без труда заметили, что люди не только больны, но и удручены, расстроены чем-то. Видимо, это и послужило причиной стихийного собрания.
Первой заговорила пожилая медлительная женщина:
– Объясните нам, товарищ Данилин, или вы, товарищ парторг. Говорили, что мы будем переведены на завод. А теперь слух есть, что никого из строителей туда не переведут. Это я говорю о будущей нашей жизни. Но и о нынешней кое-что узнать надо. Вот вы приехали сюда потому, что народу много захворало. А почему захворали люди? Да потому, что порядка у нас нет, ну, ей-богу, никакого порядка. Видите, какая сырость? А холод? Скоро зима. Куда денется народ, когда завьюжит? Может, в этих брезентовых хоромах нас оставите? Запросто в сосульки превратимся.
После выступления работницы скованность людей прошла. Теперь уже не робко, а в сердитом запале говорили девчата.
– А почему на лесозаготовки женские бригады посылаете? Вы не подумайте, что мы боимся. Нет, не из пугливых. Но ехали-то мы к вам не дрова заготовлять, а гигант химии строить.
Данилин и Быстров удивленно переглянулись. Действительно, было решено послать группу людей в Кировскую область на заготовку леса, но подобрать для этого бывалых заготовителей. Кто-то, видимо, все перепутал.
Поднялась девушка с рыженькими косичками, в куртке внаброс на плечах.
– Все, что тут наши девчонки и тетя Настасья говорили, истинная правда. Мы не раз просили, чтобы нам разъяснили, что и как будет. К кому ни обратишься, ответ один: «Вы зачем приехали? Работать? Ну и работайте». Но мы хотим знать, что же дальше. Я вот совсем с толку сбилась. Голова кругом идет. К монтажникам меня взяли, дело интересное. Но опять же на курсы аппаратчиц тянет. Начальник участка и слушать не стал: «Нечего, – говорит, – там тебе делать». И все.
Чувство горечи и недовольства собой охватило Быстрова. «Как же плохо мы работаем с людьми, – подумал он, – просто на редкость плохо». И хотя не мог лично себя упрекнуть, что не бывает в поселке, чувствовал – во многом и он виноват. Недостаточно требует внимания к людям, упускает какие-то очень важные вопросы в работе с ними. Он хмуро попросил Данилина:
– Объясните им все, только потеплее.
Данилин начал именно с этих слов:
– Парторг сказал, чтобы я вам ответил поаккуратнее да помягче. Пусть Алексей Федорович не обижается, но я не согласен с ним и хочу вас отругать.
– Это у вас получается здорово, – бросил кто-то реплику. Но остальные зашумели:
– Говорите, товарищ Данилин, не обращайте внимания.
– Да я не из робких, не беспокойтесь, – улыбнулся Владислав Николаевич и продолжал: – Отругать хочу за то, что не лежите, собрание вот затеяли. Разными вирусами обмениваетесь. Раз больны, то и должны вести себя как больные. Лечиться. Теперь по поводу ваших вопросов. На завод желающие будут переведены. Только об этом еще рано судачить. Надо его построить сначала. Но должен сказать, что, когда вы освоите ведущие строительные специальности да войдете во вкус, никуда вас от строителей не потянет. Далее, о работе в лесу. От нас поедут туда люди. Но опытные лесовики. И наконец, о жилье. Поселок мы строим медленно. Замечание правильное. Разберемся. В палатках на зиму не оставим. А теперь – марш… Вон Медянская уже смотрит на нас, как на злоумышленников.
Та скупо улыбнулась:
– Будем считать это собрание процедурой с положительными эмоциями. – И, уже обращаясь к девушкам, строго скомандовала: – В постели, в постели сейчас же.
– Что толку в наших постелях? – мрачно пошутила женщина, выступавшая первой. – Разве в них согреешься? Да еще в одиночку.
Ее шутку поддержали дружным смехом.
Быстров предложил Данилину и Снегову:
– Что же, теперь посмотрим, что у мужиков делается.
Когда они входили в центральную часть палаточного городка, появился Казаков.
Оптимизм не был чужд и мужской половине Лебяжьего. На одной из палаток по всей передней плоскости было аккуратно выведено, что обитают здесь «Неунывающие». К ним и решили зайти.
Здесь было не менее чисто, чем в девичьих палатках. Постели прибраны, пол покрыт настилом из обрезков древесностружечных щитов. У самого входа громоздилась самодельная электропечь. Над кроватью, что стояла в правом углу, красовался плакат: «Начальство по пустякам не беспокоить». А у изголовья другой койки, на самом видном и почетном месте стоял аккордеон, мерцающий перламутром и яркой зеленью пластмассы.
Снегов объяснил:
– Здесь зарубинцы проживают. Это агрегат Кости Зайкина.
– Зайкина? – с интересом переспросил Быстров. – Когда же он музыкой увлекся?
– А вы его знаете?
– Ну как же. Знакомы.
Прямо против входа висело распределение обязанностей среди жильцов: «Удаление воды из палатки и с территории около нее – Медведев. Проверка крепления вечером, ночью и утром – Зарубин. Санитарный надзор – Зайкин. Сушка белья и всего имущества (ежедневно) – участвуют все».
Показывая на это расписание, Данилин, обращаясь к Казакову, сказал:
– Вам это расписание ничего не говорит, Петр Сергеевич?
– Можно подумать, что у них каждую ночь ураган и наводнение, – проворчал Казаков.
