Текст книги "Наследники"
Автор книги: Николай Сизов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 26 (всего у книги 33 страниц)
Зинаида Михайловна посмотрела на него величественно и снисходительно:
– Ты лучшего ничего не придумал? – И со вздохом добавила: – Поздно, Мишутин, поздно.
Она не пояснила, почему поздно, а для Мишутина эти слова прозвучали так неожиданно, с такой оглушающей силой, что он, прислонившись к косяку двери, смог только сказать:
– Да? Ну, что ж… Я понимаю. Извини.
Механическим движением он открыл и закрыл дверь. А когда стихли его шаги, Зинаида Михайловна бросилась на кушетку и заплакала. Потом ей показалось, что позвонили. Она побежала в переднюю, открыла дверь: лестничная площадка была пуста.
Мишутин в это время шаркающей походкой плелся к стоянке такси.
Через два или три дня после поездки в Кузьминки приятели пригласили его в Заболотье. Настроение у Василия Федоровича было хуже некуда – он буквально не знал, куда себя деть, и потому согласился сразу. Кто мог предположить, что эта поездка окажется столь роковой?
Охота, лес, возможное появление зверя – это не было для Мишутина главным. Именно поэтому, находясь на номере, он заметил кабана, когда тот уже уходил, стрелял ему вдогонку. Стрелял неплохо, ранил тяжело, но всего лишь ранил, а не убил зверя. Преследование оказалось сложным, кабана не было ни видно, ни слышно, и азарт погони, чувство опасности стали спадать. Опять сознанием овладели мысли о том, о главном: «Что же делать? Как быть дальше?»
На роковой прогалине он увидел кабана в тот самый миг, когда зверь, собрав последние силы, подгоняемый дикой болью и яростью, бросил свое двухсоткилограммовое тело на обидчика. Это был молниеносный бросок. Но, будь Мишутин сосредоточен лишь на этом поединке, он мог еще выйти победителем, мог встретить летящий на него живой снаряд картечью. Этого, однако, не произошло. Не произошло потому, что мозг поздно приказал поднять ружье, снять с предохранителя. А раньше дать такой приказ он не мог, так как был занят другими заботами и другими мыслями…
Крылатов кончил свой рассказ, вытер платком вспотевший лоб и замолчал. Потом добавил:
– Пространно вышло очень. Извините. Но, понимаете, я не только вам рассказывал, но и сам пытался разобраться. Никак не могу смириться с этой смертью.
Генерал встал из-за стола, подошел к креслу и сел напротив Крылатова.
– Значит, вы считаете, что Мишутин был в состоянии депрессии, не смог оценить степень опасности и потому…
– Да, именно так. Только этим можно объяснить, почему он след в след шел за зверем, нарушая элементарные нормы предосторожности, почему не разрядил в него патрон с картечью…
– А может, сам… хотел…
– Смерти? Нет, это на Мишутина непохоже.
– Но ведь тогда те, кто был с ним в Заболотье, все равно ответственны за этот случай.
– Морально – да, юридически – нет.
– Все правы, а человек погиб.
– Я не сказал, что все правы. Виноваты многие. И приятели-охотники, и я, и сослуживцы, и Зинаида Михайловна, наконец. Будь мы все внимательнее, сумей вовремя понять всю боль Василия Федоровича, этой трагедии могло не быть.
…Вечером Крылатову позвонила Зинаида Михайловна:
– Вы извините, Петр Максимович. Я к вам за консультацией. Меня вызывают на Петровку. Ума не приложу, зачем я им понадобилась?
– Вас, Зинаида Михайловна, вызывают по поводу Василия Федоровича.
Зинаида Михайловна почувствовала, как сжимается сердце в тяжелом предчувствии.
– А что с ним? Что?
– Василий Федорович погиб.
– Но ведь он… Мы… Неужели это правда?
– Да. Несчастный случай.
Зинаида Михайловна обессиленно опустилась на стул.
Ее сознание было заполнено лишь одной мыслью: «Ничего, уже ничего нельзя исправить…» И эта мысль, настойчивая и жгучая, тяжким грузом давила на сердце, туманила мозг, отдаваясь тупой ноющей болью в каждой клетке ее существа.
Коралловая брошь
В кабинет к следователю прокуратуры советнику юстиции Кудимову вошел дежурный.
– Вам пакет из Сосновки. Из дачной конторы.
В пакете было письмо и небольшая, покрытая бархатом коробка. Советник отложил коробку в сторону и развернул послание начальника дачной конторы. Тот писал, что бригада, ведущая ремонт на даче № 40, за наличником окна спальни нашла прилагаемый сувенир. Рабочие просили отправить его в прокуратуру: может, он имеет какое-то отношение к истории, случившейся на даче? Еще начальник конторы просил решить вопрос с сараем. Основной владелец дачи, гражданка Фомина, хочет сараем пользоваться, а он, как известно, заперт, опечатан сургучной печатью, и без указания следственных властей контора открыть его не может.
Кудимов отложил письмо и взял коробку. Там лежала коралловая брошь. Вещица была отличная. Руки человека превратили прекрасный дар моря, ветку коралла, в подлинно художественное произведение. Искусно выточенные из целого куска светло-розового камня лепестки развернулись, как роскошный цветок, который казался трепетным, живым. Тонкий золотой стебель, к которому крепилась роза, и нежные листья из зеленого нефрита усиливали впечатление от этого яркого и оригинального украшения.
«С большим вкусом был мастер», – подумал Кудимов, убирая брошь в футляр. Когда он пристраивал ее в упругую скобку-держатель, картонка, покрывающая дно футляра, приподнялась, и под ней забелел небольшой, аккуратно вырезанный квадратик твердой, лощеной бумаги. Кудимов вытащил его. На бумажном прямоугольнике каллиграфическим почерком было написано: «Милому Галчонку на память о чудесных встречах. М. Б.».
Кудимов водворил картонку на место, медленно закрыл футляр, еще раз перечитал письмо начальника дачной конторы и задумался. Что это за брошь? Почему была так тщательно спрятана? Кому принадлежит? Может ли она иметь какое-либо отношение к трагедии с инженером Нечаевым? Кто это Галчонок и кто М. Б.? Кудимов снял трубку и позвонил капитану Снежкову, с которым они вели дело, связанное с гибелью инженера Нечаева.
– Капитан? Жив-здоров? Все в норме? Очень хорошо. Ты смог бы заехать ко мне? Дело есть, хочу тебе один сувенир показать.
Снежков приехал вскоре. Повертев в руках брошку, прочтя записку, проговорил:
– Изящная вещица. Видимо, больших денег стоит.
– Наверное. И обнаружена она в спальне Нечаевых. Вот так.
– Чей-нибудь подарок.
– Согласен. Но не мужа. Его-то, как известно, звали Владимиром. А тут М. Б.
– Да, пожалуй.
– Именно поэтому брошь оказалась тщательно спрятанной. Ее нашли рабочие за внутренним наличником окна. – Помолчав, Кудимов добавил: – Не нравится мне все это. Уж не поспешили ли мы с окончанием следствия?
– Подожди, подожди, советник. Очень уж ты спешишь. Ну брошь, ну записка. А может, все это к случаю с Нечаевым не имеет никакого отношения?
– Допустим. Но Галчонок – это ведь уменьшительно-ласкательное от Галины? Так?
– Похоже.
– Я тоже так думаю. И брошка, по всей видимости, принадлежит Галине Нечаевой.
– Если учесть, что до Нечаевых Фомина дачу никому не сдавала, то, пожалуй…
– Вот именно. И знаешь, что-то неспокойно у меня на душе. Докопались ли мы до истины?
– Да что ты, Павел Степанович! Ни у кого даже тени сомнения не возникло. И заключения экспертов, и показания свидетелей, наконец, обстоятельства, факты – все сводится к одному: несчастный случай. А вы все еще сомневаетесь. Да и кого тут заподозрить можно? Врагов у Нечаева не было, Фоминой это ни к чему. Ну, а жене тем более. Показания, как вы сами отмечали, четкие, ясные, уверенные.
– Показания действительно четкие, это верно. Только все ли так было, как гражданка Нечаева поведала? И как свидетели подтвердили? Вот это-то меня и мучает.
– А какой резон им говорить неправду? Просто нелогично.
– Бывают, капитан, такие ситуации, в которых человек действует не только не в ладу с логикой, а вопреки ей. А кроме того, у каждого бывает своя логика. Теперь вот вполне можно предположить, что Нечаева преподнесла нам свою собственную версию событий. А мы приняли ее за истину. Могло так быть?
– Ну, не знаю. Не уверен в этом. По-моему, дело это вполне ясное.
– Я тоже хочу так думать. И фактов, чтобы не согласиться с тобой, у меня пока нет. Вот только разве эта коралловая брошь?
– Так что же, будем все ворошить вновь? – спросил Снежков.
– Я запрошу дело, почитаю. Потом позвоню. Но не исключено, что ворошить придется.
…Показания жены погибшего – Галины Нечаевой, ее ответы на вопросы следователя Кудимов читал особенно тщательно. И вновь отметил их лаконизм, четкость и деловитость. Но это же и настораживало. То, что Нечаева скупо говорила о своих отношениях с мужем, о различных деталях их семейной жизни, было объяснимо. Но поражало какое-то холодное, равнодушное отношение к свершившейся трагедии.
«– Когда погас свет, – читал Кудимов, – я крикнула ему, чтобы занялся пробками, иначе всю ночь в темноте сидеть будем. Он пошел проверять, но пробки оказались в порядке. Тогда полез на силовой столб осматривать провода. И тут вдруг вспышка, его крик. Я выбежала – он уже на земле лежит. Мы с соседкой стали звонить в „Скорую“… Вот, собственно, и все.
– Судя по материалам, вы жили с мужем не очень-то дружно?
– Не очень, согласна. Но к делу это, как я полагаю, не относится?
– И все же. В этот вечер размолвка тоже была?
– Сказала я ему пару теплых слов, когда он возился с пробками. За то, что поздно пришел. На работе так долго не задерживаются.
– У вас были основания для каких-то подозрений?
– Конечно, были. На вашего брата мужчин полагаться нельзя. Не успеешь оглянуться – уже роман. А около него девчонок было полно. И в цеху, и в их самодеятельном театре.
– И как он реагировал на эти несколько „теплых слов“?
– Да никак. Из равновесия больше выходила я. Он же непробиваемый был. А если выпьет, так и вовсе. Только улыбается, как блаженный.
– Выпивал он часто?
– Последнее время часто. И в этот вечер навеселе приехал.
– А экспертиза этого, однако, не установила.
– Не знаю уж, как там ваша экспертиза, а я запах спиртного за версту чую…»
Кудимов закрыл папку, со вздохом отодвинул ее от себя. Ничего нового из показаний Нечаевой он не почерпнул, ясности не прибавилось. Не сняли они и той смутной, беспокойной тревоги, что закралась в его сознание.
Походив в задумчивости по кабинету, Кудимов вновь раскрыл папку и стал читать показания Фоминой – хозяйки дачи.
Фомина на все вопросы следователя отвечала охотно, не скупилась на детали, и даже при учете большой звукопроводимости дачных стен нельзя было не удивляться ее осведомленности.
«Жили Нечаевы сначала честь по чести. Хорошо и ладно жили. А потом как пошло, как пошло. Скандал за скандалом, скандал за скандалом. Придет он вечером, выпивши, конечно. То ему не так, это не эдак. А она молчит, молчит, да потом тоже в голос на него. Ну, тут уж шум, крик, ругань. А то и драка. Я все крещусь, бывало, чтобы до смертоубийства не дошло. А как одиннадцатого-то августа все было, я подробно обсказать затрудняюсь. Уж очень нервная стала. В те дни у меня племянник мой, Мишель, гостил. Он инженер, за границей работает, ну и приехал навестить тетку. Зашел он к Нечаевым-то на их половину, а потом возвернулся и говорит мне: „Ну, будет сейчас дело. Только ты, тетя Паша, не вмешивайся, поостерегись“.
Хорошо, что упредил он меня. Вскорости у них и началось. Ссорились они, ссорились, шумели, шумели, а потом бац – свет погас. Слышу, вышел Нечаев на улицу и что-то прокричал ей насчет ключей. А потом удар какой-то послышался, треск и вспышка огненная. Перекрестилась я, решила выйти посмотреть, а тут Галина появилась. Мужа, говорит, током ударило. Позвонили мы в „Скорую“, да где там…»
Изложение событий того вечера в трактовке Фоминой полностью совпадало с показаниями Нечаевой. Свидетельства племянника Фоминой, Михаила Яковлевича Бородулина, тоже подтверждали эту версию.
Кудимов показания Бородулина перелистал торопливо, долго вглядывался в его подпись под протоколом, затем достал записку, что лежала с брошью в бархатной коробке. Почерк, кажется, один и тот же. Кудимов вновь внимательно перечитал записку. Если графологическая экспертиза подтвердит, что записка его, значит, брошь была подарена Бородулиным. Правда, в факте подарка нет ничего сверхъестественного. Соседи все же. Но почему Галина спрятала коробку? И еще: «На память о чудесных встречах». Что это были за встречи?
Припомнилась Кудимову и еще одна деталь, оставшаяся непроясненной. О каких ключах кричал Нечаев жене? Что за ключи?
«Что-то многовато невыясненных деталей получается, – подумал Кудимов. – Но тогда надо быть логичным до конца, признать, что дело недоследовано и его надо начинать вновь…» Он понимал, что многие отнесутся к этим его соображениям с недоумением. Какой смысл? Дело закончено? Закончено. Новых весомых обстоятельств нет? Нет. Коралловая брошь? Какую же надо иметь силу воображения, чтобы связать эту безделушку с совершенно ясным несчастным случаем?
Как Кудимов и предполагал, начальник следственного отдела Коваленко – его непосредственный начальник – удивился:
– Новое расследование, конечно, можно провести. Но чего мы добьемся? Какой будет итог? Более полно будут представлены обстоятельства? Пусть так. Но сути-то они не изменят. Преступления-то здесь нет.
– Так категорически я бы не утверждал.
– Что, убийство? Чепуха. Кто его там на столбе мог убить? Не фантазируйте. Просто типичный случай безрассудства. Правда, супруга у Нечаева была такова, что от нее не только на столб – к черту в преисподнюю полезешь. Но это уже другая сторона медали.
– Ну, а если все-таки… убийство?
– Кто? Зачем? По каким мотивам?
– Ну, если бы я знал это… Можно только предположить…
– Предположить можно, а вот доказать…
– Вот я и хочу попытаться это сделать.
– Ну что ж, ни пуха вам ни пера.
С чего начать, возможно, бесперспективное занятие, Кудимов и Снежков обсуждали долго, спорили до хрипоты. Работы предстояло много. Надо было вновь и более подробно передопросить всех свидетелей этой драмы, назначить повторные экспертизы, отыскать немало новых лиц, которые общались с Нечаевыми, но не были в то время допрошены. Как знать, может быть, кто-то из них и приблизит следствие к истине?
– Итак, завтра едем в Сосновку? – еще раз переспросил Кудимова Снежков.
– Да, да, едем. Кстати, надо, видимо, снять этот запрет с сарая. Фомина уже жаловаться начала. Он что, для нас чем-то важен?
– Да ничего особенного. Опечатал я его на всякий случай, энергощиток там старый. Теперь новый установлен, в самой даче. Сарай можно и открыть. Не пойму только, зачем этой старой сквалыге он так экстренно понадобился?
– Не знаю. Телеграмму сегодня прислала.
– Откроем, раз так. Специалисты все энергохозяйство обследовали. Так что пусть пользуется своим сараем… – Сказав это, Снежков замолчал. Молчал долго. Потом расстегнул и застегнул верхнюю пуговицу кителя, что всегда являлось у него признаком большого волнения.
Кудимов спросил удивленно:
– Ты что примолк?
– Павел Степанович, боюсь, что меня осенила потрясающая мысль.
– Да? И можно ее узнать?
– Помните: Фомина показывала, что Нечаев крикнул жене что-то о ключах, вроде того, посмотри, мол, ключи…
– Да, она утверждает, что слышала что-то подобное.
– А может, он крикнул не «ключи», а «включи» или «выключи»?!
Кудимов долго смотрел на Снежкова, затем встал из-за стола, закурил сигарету:
– Ты говоришь, сарай опечатан? И никто ничего в нем не трогал?
– Ну, может, кто самовольничал. Только не думаю.
– В Сосновку нам надо, Алеша, ехать не завтра, а сегодня, сейчас. Ты как?
– Что как? Раз надо, значит, надо.
Дачный сарай Фоминой был по-прежнему заперт, и сургучная печать, наложенная Снежковым на дверные створки, была на месте. Как только они вошли туда, Кудимов сразу направился к силовому щитку.
– Алексей, осмотри внимательно, ничего не тронуто?
– Вроде все как было.
– И рубильник остался в том же положении?
– Да, в том же.
– Очень хорошо. Завтра же вези сюда экспертов, пусть вновь обследуют каждый миллиметр щитка. И особенно рубильник.
– Так проще снять весь щиток и отвезти в лабораторию.
– Ни в коем случае. Пусть приедут.
– Вы думаете…
– Ничего нового, Алеша, я не придумал. Просто взял на вооружение твою же мысль. А она… может, и не столь уж потрясающая, но что-то такое в себе содержит. Только давай не будем спешить.
Галина Нечаева после похорон мужа заболела и находилась на излечении в городской неврологической клинике. Врачи больную беспокоить не разрешили, и Кудимову со Снежковым ничего не оставалось, как ждать ее выздоровления. За это время они узнали кое-что из ее биографии. Родилась в одной из кубанских станиц, три года назад приехала в Приозерск. Работала в проектном институте чертежницей. С Нечаевым познакомилась здесь же, он приезжал в институт от своего завода согласовывать проект нового механического цеха.
Прасковья Фомина рассказала, что бывала иногда у Галины какая-то молодая девица с места ее работы. За неделю до случая с Нечаевым тоже заскочила. Побыла несколько часов и уехала.
– Так, вертихвостка какая-то. Все глазки строила нашему Мишелю. Пощебетала, пощебетала она с Галиной, да и была такова. Обещала наведываться, но, видно, закрутилась, не появлялась больше.
Подружка Нечаевой Людмила Самохина была ультрасовременной девицей, в донельзя короткой юбчонке, со всклокоченным шатром на голове, тяжелыми от обильного слоя краски ресницами.
– О трагедии в Сосновке? Да. Знаю. Я была уверена, что этот альянс добром не кончится.
– Что вы имеете в виду?
– Ну, их семейную жизнь.
– А почему вы так думали?
– Мужлан он был, ужасно некоммуникабельный. Ну совсем, совсем не подходящий для Галки. И как это она за него выскочила, до сих пор не пойму.
– А какая была цель вашей поездки к Нечаевым в Сосновку?
– А мы с Галкой собирались на курсы иностранных языков поступать, потому я и поехала к ней. Только все это кувырком полетело.
– А почему она ушла из вашего проектного института?
– Ее благоверный настоял, чтобы лучше подготовилась к вступительным экзаменам.
– Выходит, заботливый был муж?
– Не знаю, может, и заботливый. Только очень уж старомодный. Ну прямо-таки доисторическая личность. Как-то мы стали танцевать с Галкой что-то невинное, но современное. Так, представляете, ушел. Смотреть, говорит, тошно. Нет, ошиблась в нем Галка, явно ошиблась. Она и сама это, по-моему, поняла и исправила бы, наверное, свою оплошность, не произойди этот дикий случай. Да что тут говорить, если бы не Мишель, она бы с ума сошла в этой Сосновке.
– Мишель? Кого вы имеете в виду?
– Ну сосед их, Мишель Бородулин.
– Они что, были… дружны?
– Кто?
– Нечаева и Бородулин.
– А что, в этом есть что-то предосудительное?
– Нет, конечно. Но вы имеете в виду дружбу семьи Нечаевых или… Галины?
Самохину этот вопрос не удивил и не озадачил.
– Насчет Нечаева сказать не могу. А взаимный интерес Мишеля и Галины был очевиден. Большего я, конечно, не знаю. Галка была не простушка. С чего бы она мне выложила свои интимные дела?
– Ну, мало ли как бывает. Может, совет ваш был нужен, помощь какая.
– У нее и без меня была советчица.
– Кто же это?
– Полина – старшая сестра. Галина уважала ее. Она на родине Галки живет, в Краснодаре.
Это было новое обстоятельство. Старшей сестре могли быть известны факты, способные пролить дополнительный свет на всю эту историю.
Капитану Снежкову приходилось бывать в самых разнообразных командировках, выпадали нередко и малоприятные поручения и встречи с людьми. Но никогда еще он не собирался в поездку с таким тяжелым, неприятным чувством.
– Интуитивно догадываюсь, что этот мой вояж закончится полным провалом, – со вздохом признался он Кудимову.
– Загад не бывает богат, капитан. А может, все случится наоборот. Люди ведь все разные.
Ближе к истине в данном случае оказался Кудимов.
Преподаватель истории Полина Григорьевна Лагутенко встретила капитана сдержанно, но спокойно. Она отложила в сторону стопку ученических тетрадей, которые только что проверяла, и, сняв очки с утомленных глаз, проговорила:
– Вы, видимо, по делу Нечаева?
– Да, именно по этому делу. Извините, Полина Григорьевна, но, знаете, служба, вынужден. И сразу хочу оговориться: вы вправе не отвечать на вопросы, отказать в моих просьбах. Но, понимаете, ряд обстоятельств требует уточнения. Потому-то мы и решили отправиться сюда, побеспокоить вас.
– Что же теперь толку в этих уточнениях? Владимира не вернешь, Галина тоже травмирована на всю жизнь. Но если могу быть полезной, то пожалуйста. Однако прежде хочу попросить вас, и попросить категорически. Не встречаться с мамой, не тревожить ее. Она и так крайне плоха.
– Хорошо, Полина Григорьевна. Ограничимся беседой с вами.
– Так что же вас интересует?
– Нам стало известно, что Галина Григорьевна доверительно относилась к вам, советовалась с вами. Может, вам известно что-либо существенное из их жизни?
– Мало я знаю, очень мало. И в какой-то мере считаю себя виноватой перед Галей. Не надо было ее так рано отпускать из дому, не настояла я на этом в свое время, а теперь вот раскаиваюсь. Галя всегда была очень экзальтированной, своенравной натурой, с повышенной чувствительностью. Мы всегда боялись за нее. И как видите, не без оснований. Уехала она в Приозерск. В институт не попала ни в первый, ни во второй раз. Это ее оскорбило, обидело, ущемило самолюбие. Звали мы ее домой, но опять-таки не настояли. Она осталась в городе, устроилась на работу. Была я у нее дважды – вроде все было хорошо. И работа неплохая. Успокоились мы, тем более что и мысль об учебе она не бросала. Потом получаем письмо: вышла замуж. Для нас это было как гром среди ясного неба. Ну, а что сделаешь? Молодые нынче сами все решают. Потом она приехала к нам с мужем. Скажу вам прямо: Владимир мне и маме понравился. Серьезный, немногословный, удивительно обстоятельный какой-то. Рады мы были за Галю. А этим летом, видимо, что-то произошло между ними. Писала Галина об этом глухо, немногословно. Но чувствовалось, мечется она, попала в трудный жизненный переплет. Не успела я ответить на ее предыдущее письмо, как получила новое. Оно меня буквально ошеломило. Галина писала ужасные вещи. Что муж ее распутник, пьяница, никчемный неудачник, что она не может с ним жить, вынуждена искать выход из заколдованного круга. Что за выход? Какой? Отругала я ее на чем свет стоит, умоляла не принимать никаких решений до нашей встречи. Рассчитывала вскоре выехать к ним. А потом получаем страшную весть о несчастье с Владимиром. Помчалась я в ваш город. Ну, сами понимаете, в каком состоянии была сестра. Успокоила, как могла, в больницу определила. Что вас еще интересует?
Снежков задумался. Просьба, с которой ему предстояло обратиться к Полине Григорьевне после ее такого откровенного и искреннего разговора, казалась ему по меньшей мере бестактной. Но обстоятельства требовали этого.
– Полина Григорьевна, если можно, разрешите посмотреть последнее письмо Галины.
– А это очень важно? Мне бы не хотелось…
– Вынужден настоятельно просить об этом.
– Ну, что же делать?
Прочтя письмо, Снежков проговорил в задумчивости:
– Да, видимо, действительно через пень колоду все пошло у них, раз столько гнева накопилось. Смотрите, какие слова: «Цепи на руках, вериги, стена, застилающая мне свет…»
– Да, конечно. Но кто мог предположить, что Нечаев окажется… таким? Галина при последней встрече рассказала ужасные вещи… Только, извините, передавать их я не буду. Мертвых обычно не судят.
– Согласен с вами. Но мой долг установить истину, какой бы она ни была горькой.
Что-то в интонации Снежкова насторожило Полину Григорьевну. Она побледнела.
– Я хочу, чтобы вы убедились в одном – Галина тонкая и искренняя натура. И если у них с Нечаевым жизнь не удалась, то вина лежит не на ней. Возможно, со временем у них и уладилось бы все, если бы не этот нелепый случай.
Что мог ответить ей Снежков? У него уже сложилось довольно определенное направление мыслей по этому делу. И оно было прямо противоположным тому, что пыталась доказать Полина Григорьевна. Но травмировать раньше времени эту женщину Снежкову не хотелось.
– Полина Григорьевна, верьте: мы сделаем все, чтобы истина была установлена. Это все, что я могу вам сказать.
– Так что пора, товарищ советник, приглашать мадам Нечаеву и ее Дон-Жуана, – подытожил Снежков свой доклад о результатах поездки в Краснодар. Снежков говорил несколько приподнято, он все еще находился под впечатлением от своей поездки.
Кудимов согласился:
– Да, пожалуй, можно и вызывать. Здесь мы тоже навели кое-какие справки. И о Бородулине в том числе.
– Вероятно, любопытный малый? Не зря же Нечаева влюбилась в него до безумия.
– Влюбилась? Ты убежден в этом?
– Полностью.
– Даже так? Ну что же, бывает. Посылай ему телеграмму. Только с его начальством предварительно согласуй.
И вот Михаил Бородулин перед Кудимовым и Снежковым. Модно и даже броско одетый, длинные, по плечи, волосы, ухоженные баки.
– Мы вас вызвали по поводу несчастного случая с инженером Нечаевым.
– Я это понял и, не скрою, удивился. Все, что мне известно, я сообщил при первой же нашей встрече. Нового сказать ничего не могу, ибо ничего больше не знаю. Какая надобность была в том, чтобы отрывать меня от дела, немаловажного, между прочим, тащить сюда за тысячу километров, чтобы услышать то, что уже записано в ваших протоколах?
– Понимаете, Михаил Яковлевич, вскрылись некоторые новые обстоятельства.
– Что, может, меня подозреваете в убийстве? – с сарказмом спросил Бородулин и попросил разрешения закурить.
– Курите, пожалуйста.
– Я могу лишь повторить, что говорил ранее. И какие бы новые обстоятельства вы по этому делу ни обнаружили, я к ним отношения не имею. Да и какие еще могут возникнуть обстоятельства? Полез человек на столб, обмишурился по собственной глупости, забыв, видимо, элементарные законы физики. Что тут может возникнуть нового?
– Возможно, и так, Михаил Яковлевич. Но не объясните ли нам некоторые обстоятельства, связанные с этой вещицей? – Кудимов поставил перед Бородулиным коробку с коралловой брошью.
– Что я должен объяснить?
– Эту брошь Нечаевой подарили вы?
Бородулин не спеша раскрыл крышку, пристально осмотрел брошь и аккуратно отодвинул сувенир от себя.
– Отличная вещица, – промолвил он.
Кудимов нахмурился:
– Отвечайте на вопрос. Вы подарили?
– Да, я. Но что из этого следует?
– И записка ваша?
– Какая записка?
– Посмотрите, она под брошкой.
Бородулин плохо слушающимися пальцами достал записку, прочел.
– Ваша записка?
– Моя. Но…
– Как все это можно объяснить?
– Слушайте, товарищи следователи. Вы не забыли, что вам далеко не все позволено? Вы, кажется, и впрямь хотите прилепить мое доброе имя к этому делу? Осторожнее, знаете ли.
– Вы ответьте на вопрос.
– Ну а что тут можно ответить? Да, я подарил эту безделушку Нечаевой, черкнул несколько ничего не значащих слов. Что из этого следует? Из мухи слона делаете.
– А как вы оцениваете вот это свидетельство? Соответствует ли оно действительности? – Кудимов положил перед Бородулиным показания Самохиной.
Бородулин надел очки, потом снял их, протер, надел вновь. Долго, шевеля губами, читал листки, положенные перед ним. Затем хрипловато проговорил:
– Невероятно. Гражданка Самохина явно превратно поняла наши отношения.
– Но вы ведь оценивали их точно так же, и даже гораздо определеннее. Припомните ваши разговоры с Игорем Синягиным, Василием Кучеренко и Николаем Смирновым. Вот читайте их показания.
Снежков еще до приезда Бородулина прочитал эти протоколы и вновь сейчас подумал: Кудимов не сидел тут сложа руки, пока он ездил на Кубань. Показания приятелей Бородулина были очень существенны для дела, и Кудимов со Снежковым с интересом ждали реакции Бородулина на эти документы.
Бородулин медленно читал одно, другое, третье показание и наконец со вздохом отодвинул папку с протоколами.
– И вы всерьез поверили в эти сказки? Не ожидал, знаете ли. Надо же отличать мужскую болтовню от серьезного разговора. Кто из нас не прихвастнет после рюмки-другой о своих успехах у женщин?
– И все-таки вам придется все это объяснить.
Бородулин лихорадочно стал обтирать вспотевший лоб, нервно загасил сигарету.
– Скажите, а на моей службе об этом… Если я расскажу… Ну, обо всей этой истории будут знать?
Кудимов пожал плечами:
– Смотря что будет установлено.
– К смерти Нечаева я отношения не имею. Я тут совершенно чист. Но понимаете, я на ответственной работе… И естественно…
Кудимов его сухо прервал:
– Я прошу вас говорить по существу. И уясните себе, пожалуйста, если вы так озабочены своей репутацией, что ложь и увертки вам не помогут, а, скорее, повредят. Очень советую помнить это.
Бородулин вскинул голову:
– Я отвечу на ваши вопросы. Но прошу перенести разговор на завтра.
– Почему же?
– Хочу все еще раз обдумать.
Кудимов и Снежков переглянулись. Значит, товарищ Бородулин не так-то уж чист в этой истории?
– Ну что же, завтра так завтра, – согласился Кудимов.
Когда утром следующего дня Снежков вошел в комнату Кудимова, тот стоял у окна, нервно курил сигарету и читал какую-то бумагу.
– Давай, давай, заходи. Очень интересная новость, – торопливо пригласил он.
– Какая же?
– Вот читаю заключение экспертизы. Слушай выводы: «Отпечатки пальцев на рукоятке рубильника силового щитка в сарае принадлежат гражданке Нечаевой». Как тебе это нравится?
– Что же выходит? Она выключила… Затем…
– Затем включила. И все. Потребовались лишь секунды. Так что твоя догадка, что Нечаев не о каких-то там ключах кричал жене, а просил выключить рубильник, оказалась верной. Поздравляю тебя.
– Вот видишь, а ты меня не ценишь.
– Всему свое время, капитан. А теперь садись за стол. Будем беседовать с гражданкой Нечаевой. Посмотрим, что она будет говорить.
– Не думаю, что легко признается даже при наличии таких улик. Будет выкручиваться, и основания для этого кое-какие есть.
– Например?
– Например, почему отпечатки пальцев на рубильнике обязательно надо связывать с одиннадцатым августа? Она могла их оставить раньше. Нечаева заявила дважды и категорически, что в сарай она не ходила вообще. Это зафиксировано в протоколах допроса.
– Логично и убедительно. С нашей точки зрения. А вот как она все это будет объяснять?
– Это мы сейчас увидим и услышим.
Нечаева вошла в кабинет Кудимова спокойная, собранная. Почти двухмесячное пребывание в больнице явно пошло ей на пользу. Она посвежела, темные, набухшие полукружья под глазами расправились. В меру были подведены брови и ресницы, аккуратно подстриженные ногти поблескивали розовым перламутром.
– Я вас слушаю, товарищи. Видимо, опять по делу Володи?
– Да, все по тому же делу.
– Но я уже все рассказывала. Самым подробным образом.
– Да, да, мы знаем. Но дела такого рода быстро не заканчиваются. Вот и у нас возникли некоторые дополнительные вопросы.
