Текст книги "Наследники"
Автор книги: Николай Сизов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 33 страниц)
Теперь в институте уже не устояли, сдались.
Несколько дней Валерий ходил торжественный и важный, всем своим видом давая понять, что вот не кто-нибудь другой, а именно он, Хомяков, едет куда-то в тартарары, где будут бог весть какие испытания. «Но ничего, мы не хлюпики, мы выдержим, – небрежно бросал он в разговорах, – по теплым кабинетикам да уютным лабораториям плакать не будем». И хотя Каменск находится всего в нескольких часах езды от Москвы, это ничуть не умаляло в глазах Валерия Хомякова его подвига.
Вместе с ним решили ехать и двое его дружков – Борис Лагутенко и Анатолий Кочергин.
Правда, в глубине души и тот и другой побаивались неизвестности, того, что им предстоит. И пожалуй, мысленно были согласны с теми сомнениями, что им высказывались многими: «Что вам-то на „Химстрое“, таким птенцам?» Но Валерий взял их мертвой хваткой. Он рисовал картины, одну заманчивее другой, обещал возврат в Москву, в НИИ, с таким невиданным триумфом, что юноши не устояли. И вот они в пути. За окнами мелькают мокрые от только что сошедших снегов поля и перелески, подмосковные поселки и города. Белесовато-голубое небо, расчерченное проводами электролиний, выглядит уже по-весеннему приветливым.
Электропоезд стал замедлять ход. Из репродуктора послышался торжественно-взволнованный голос:
– Прибываем в город Каменск. Поездная бригада поздравляет вас, товарищи комсомольцы, с прибытием на «Химстрой».
Борис и Толя засуетились с вещами. Но Валерий их остановил:
– Не спешите. Сначала, полагаю, придется выйти без вещей. Небось митинг сперва, торжественные речи по случаю нашего приезда.
Он прилип к окну, выискивая приветственные лозунги, плакаты, трибуну и слепящую медь оркестра. Ничего этого, однако, не было, а перрон уже заполнили шумные толпы молодежи, высыпавшие из вагонов.
Хомяков вздохнул, нелестно помянул про себя руководителей стройки и бросил своим спутникам:
– Не очень-то горячо встречают энтузиастов.
Зарубин, видя, что Борис и Толя еле справляются с вещами, предложил:
– Давайте помогу.
Валерий почему-то отнесся к его предложению настороженно.
– Ничего, сами управимся. Давай, давай живее, ребята, – подгонял он помощников. – И, взяв гитару и какой-то аккуратный сверток, направился к выходу.
Виктор удивленно пожал плечами и, улыбнувшись, проговорил:
– Ну что ж, до встречи.
…От станции к Каменской пустоши, тяжело скрипя и переваливаясь на осевших рессорах, один за другим отходили грузовики и автобусы. Первые группы комсомольцев направлялись на строительную площадку «Химстроя».
Глава IV. Путевки в жизнь
Отдел кадров строительства помещался в небольшом дощатом сарае, сколоченном наскоро только вчера. Комнаты были тесны, как скворечни. Но кабинет начальника отдела уже имел довольно изысканный вид: полированный стол, два тонконогих кресла, зашторенный шкаф.
Степан Четверня удобно, со вкусом сидел за столом, положив на него короткопалые красные руки. Нейлоновая, далеко не первой свежести сорочка обхватывала мощную шею. Взгляд его был хмур и пристален. Левой рукой он то и дело закручивал редкие завитки волос.
На дверях комнаты Четверни висело большое, написанное чернилами объявление: «Товарищи комсомольцы! Соблюдайте порядок! Приготовьте документы и ждите очереди. У дверей не толпиться. Курить только на улице».
Но у дверей все-таки толпились. То и дело слышались ворчливые голоса: «Чего копаетесь? Биографии изучать нечего – все и так ясно. И здесь бюрократизм».
Особо рьяные вваливались в комнату.
– В чем дело? – недоумевающе вопрошал Четверня, подняв очки на потный розовевший лоб. – Вы не у себя дома, а на «Химстрое». Понимаете? На «Химстрое». И давайте по порядку.
Многие вызывались помочь, но начальник отдела кадров удостаивал их лишь мимолетным взглядом и снова погружался в бумаги очередного посетителя.
– Фамилия?
– Чулков.
– Специальность?
– Токарь пятого разряда.
– В бригаду землекопов.
– Фамилия?
– Чернов.
– Столяр-краснодеревщик?
– Правильно.
– В плотницкую бригаду. А впрочем, нет, пока на землю.
Вот к столу подошли три девушки. Переглядываются между собой, стесняясь, жмутся друг к дружке. Затем одна, что посмелей, обращается к Четверне:
– Товарищ начальник. Разрешите обратиться еще раз.
– Это в который же? Поди, в пятый? Ну что ж, обращайтесь, – морщась, бросает он.
– Вы скажите поточнее. Что нас, действительно подсобницами поставят? Ведь мы портнихи. Первого класса. Учились. А тут – в подсобницы. Да и общежитие, где оно?
Девушка оглядывается на подруг, те энергично начинают ее поддерживать:
– Нам обещали работу по специальности, обещали общежитие. А что получается?
Четверня откинулся на спинку стула, с нескрываемым интересом посмотрел на посетительниц, и в его маленьких, глубоко посаженных глазах заискрилась насмешка.
– Ах, вы хотите работать по специальности? Очень хорошо! Мы завтра же завезем швейные машины, поставим их где-нибудь в овражке, и строчите себе на здоровье. А под общежитие отведем какой-либо из имеющихся у нас особняков. Как, устраивает? Только вот что вы шить будете, не пойму. Фраки? Бальные платья? Вроде пока рано. Спецодежду же мы получаем готовую.
За дверью все слышно. Там раздается смех. Посетительницы, совсем сбитые с толку, смущенно переминаются с ноги на ногу.
В комнату протискиваются трое юношей. Один, особенно шустрый, с самым серьезным видом говорит:
– Девчата, не сдавайтесь. Товарищ Четверня все может. Стоит ему нажать кнопку – и вот уже молочные реки. Нажмет другую – пожалуйста, кисельные берега. Персонально для вас.
Пока паренек подшучивает над девчатами, его приятели уже заканчивают переговоры с Четверней.
– Вот направление на участок. А по этой записке получите палатку.
– Палатку? Так это же чудесно! – замечает кто-то из ребят, стараясь придать голосу беззаботную веселость. – Солнце, воздух и вода.
Его дружно поддерживают:
– Правильно, давно чувствую недостаток кислорода.
– А по мне, так лучше, чтобы потеплее.
– Ничего. Говорят, для проживающих в палатке стограммовую норму установили. Для обогрева.
– А где найти прораба?
– Это легко. Как выйдете, то справа большой валун. Около него он и базируется.
Когда ребята, наконец, уходят, девушки, все это время стоявшие в сторонке, опять окружают стол.
– Давайте направление.
– А может, все-таки домой? – подчеркнуто озабоченно спрашивает Четверня.
Девушки даже не удостаивают его ответом. Они молча ждут. Получив бумажку, они торопливо выходят. Дверь за ними не успевает закрыться, в комнату входит новая группа.
Валерий Хомяков молча положил перед Четверней документы. Паспорта, направления МК комсомола, характеристики. Сверху, как наиболее весомые, три или четыре письма руководству строительства от довольно известных деятелей, правда, далеко не строительного профиля. В них опять настойчиво утверждалось, что Валерий Хомяков очень яркая, незаурядная личность. Знай Четверня, каких усилий стоило Хомякову заполучить эти послания, он не взглянул бы на них так мельком и рассеянно, как на обычные бумажонки. Четверня произнес все так же устало и буднично:
– Пойдете пока на землю…
Розовый палец Четверни пополз по большому разграфленному листу с фамилиями. Хомяков не стал дожидаться, когда Четверня найдет нужную ему клеточку.
– Вы в данные депеши вникли? – тихо, со значением проговорил он.
– В какие? – не поднимая глаз от графленого листа, спросил Четверня.
– Вот в эту. Обращаю на нее ваше внимание.
– Обратил. И что же дальше?
– Если мыслить и рассуждать логически, то на землю нас посылать просто нельзя, не государственный подход к делу. Я конструктор; товарищи Лагутенко и Кочергин – уникальные слесари. По особым изделиям. Понимаете? Вы курите? Прошу, – и Валерий изысканно небрежным жестом положил перед Четверней пачку каких-то нарядных, в яркой упаковке сигарет.
– Безвредные, между прочим, с двойным фильтром.
Четверня подвинул к себе пачку, взял сигарету и не спеша закурил. Потом заметил:
– Из импортных предпочитаю «Кент».
Валерий тут же ответил:
– «Кент» тоже не проблема. Сегодня же дадим сигнал друзьям-приятелям. – И добавил: – А вы, я гляжу, совсем замотались с нами, энтузиастами. И тени под глазами, и усталость во всем облике.
– И не говорите, – махнул рукой Четверня и, вздохнув, добавил: – Ничего не поделаешь. Когда организационный период, нам, кадровикам, особенно туго. Кадры есть кадры. Не передоверишь.
– Да, это верно, – сочувственно согласился Хомяков. – Я почему просил обратить внимание на эти бумаженции? Чтобы, значит, с наибольшей пользой работать. Мы ведь сами сюда поехали. Добровольно.
Четверня еще раз посмотрел на Валерия, на его спутников. Валерий ему, безусловно, чем-то нравился. После некоторого раздумья проговорил:
– Пока бросим вас на строительство управления. Там у нас стройотряд. Помогать ему будете. Ну, а через неделю-другую придумаем что-нибудь более существенное. В бригаду вас, пожалуй, включать не будем. Почему вас надо обязательно включать в чью-то бригаду? Почему, собственно, вам самим не сколотить ее?
Борис и Анатолий, до сих пор сидевшие молча, в один голос загалдели:
– Вы знаете, какой товарищ Хомяков организатор? Лучшая бригада будет.
– Да он любого здесь за пояс заткнет. Вот увидите.
Валерий поднял руку:
– Тихо, тихо, друзья. Вы что это раскудахтались? Скажите, какие прыткие. – Но было видно, что похвала пришлась ему по душе. Обращаясь к Четверне, он, чуть потупясь, сказал: – Если доверите, создадим такую бригаду, что небу будет жарко. Заверяю вас, товарищ Четверня.
Четверня, довольный, улыбнулся.
– Ну что ж, москвичи-земляки, так и договоримся.
Беседа Четверни и Хомякова, может, продолжалась бы и дальше, но дверь вдруг отворилась, и в комнату вошел невысокий худощавый парень в стеганой серой телогрейке, резиновых сапогах. Белесый чуб его взлохматился. Брови сурово насуплены.
– Из-звините, товарищ Четверня, но ребята, – он показал рукой на приемную, – волнуются.
Четверня, недовольно глядя на вошедшего, заметил:
– Волноваться, между прочим, очень вредно.
– Так-то оно так, но и тр-реп попусту раз-зводить некоторым, – парень зло посмотрел на Хомякова, – нечего. Люди ждут.
Четверня проговорил:
– Скоро освобожусь.
– Да, пожалуйста. А то некоторые часами могут лясы точить.
Хомяков хотел что-то сказать, но дверь уже захлопнулась.
Четверня, вздохнув, произнес:
– Видите, какой контингент? Никакого сладу. – Однако встал и, подавая Хомякову направление, сказал: – В случае что не заладится – заходите.
– Спасибо. Обязательно. Будем считать вас шефом нашей бригады.
Костя Зайкин вошел в комнату Четверни хмурый и настороженный. Он был зол и на Четверню, и на тех парней, что так долго торчали в его кабинете.
Четверня, не поднимая головы, протянул руку за документами, механически, заученным движением развернул трудовую книжку Кости и, быстро пробежав последнюю запись, коротко бросил:
– Слесарь и токарь? Очень хорошо, товарищ Заикин.
– Не Заикин, а З-зайкин.
Голос показался Четверне знакомым. Он взглянул на посетителя.
– Ах, это опять вы!
– Да, опять.
– Так вот, товарищ Зайкин. Пойдете в бригаду… в бригаду… – Четверня вытянул шею к краю стола, посмотрел на какие-то списки и, наконец, выговорил: – В бригаду товарища Хомякова.
Костя настороженно переспросил:
– Хомякова, говорите? А что он за птица, этот самый Хомяков? Уж не тот ли пижон, что здесь час прохлаждался?
– Никто здесь не прохлаждался. Здесь, уважаемый товарищ, занимаются делом. Поэтому и мы давайте говорить по существу.
– Я хочу в настоящую, боевую бригаду, – твердо сказал Костя.
Четверня сердито откинулся на стуле, снял очки.
– А как же! Безусловно. Боевая, передовая, героическая. Бригада Хомякова именно такая и… будет. Во всяком случае, мы надеемся на это.
– Ах, только будет… – разочарованно протянул Костя. Но Четверня предупредил его дальнейшую тираду:
– Именно. Раньше она таковой быть не могла, ибо ее только сегодня начнут комплектовать.
– Тогда почему же… – Костя не закончил фразу.
Четверня поднял голову и пристально, изучающе смотрел на него, ожидая, что скажет этот низкорослый парень с белесой челкой, такими же белесыми бровями и задорным взглядом зеленоватых глаз.
Но Костя не сказал больше ничего. Он вдруг решил, что говорить то, что вертелось на языке, не следует. В самом деле, откуда они возьмут ему прославленную, закаленную бригаду? Ведь только съезжаются ребята.
– Так что вы хотели сказать, товарищ Зайкин?
– Ничего особенного. Во всяком случае, в данный момент. Но в бригаду прошу послать в другую.
Четверня колюче взглянул на него, недовольно буркнул:
– Ну что ж… Пойдем вам навстречу. В Лебяжье. В распоряжение прораба Удальцова. Он вас определит.
– В Лебяжье так в Лебяжье… Хорошо. Посмотрим, что за героические борцы там собрались.
Костя взял со стола свое направление, аккуратно положил его в карман и степенно вышел из комнаты. Он был доволен, что не вспылил и не стал спорить. Четверня же неприязненно подумал: «Ну и гвардию нам посылают. Строительное дело-то и не нюхали, а спеси – воз. Быстрова послушать – так все они энтузиасты, хорошие ребята, думающие. Вполне возможно. Только не знаю, как вы с этими думающими энтузиастами строить будете. Все профессии есть – от поваров до парикмахеров и доярок. А строителей ни одного. Или один на сотню…»
Идут слесари, токари, фрезеровщики, что имели дело со сложными, умными станками, идут бухгалтеры, счетоводы, нормировщики, сидевшие в своих тихих комнатах. Идут учителя и техники, киномеханики и шоферы, идут просто ребята, только что покинувшие школьные классы. И все они получают одинаково лаконичные листки: в бригаду землекопов, в бригаду подсобников, в бригаду грузчиков… Одних это смущает, других забавляет, третьих обескураживает. Но и первых, и вторых, и третьих мало, очень мало. Большинство воспринимает происходящее как должное.
…Костя Зайкин как только услышал, что под Москвой затевается строительство гиганта химического машиностроения, так сразу решил ехать. Правда, с их завода, как и прежде, не очень охотно отпускали молодежь. «Октябрь» все рос и рос, и ему самому не хватало рабочих, тем более квалифицированных. Но Костя поставил вопрос решительно: «В который раз прошусь? Надо же совесть иметь!» Наконец убедил всех и в комитете и в горкоме. Но надо было еще убедить Надю. Собственно, в комитете и горкоме он говорил не только о себе, имел в виду обоих. Вечером, приехав из горкома, Костя помчался к Наде.
– Собирайся, наконец-то мы едем.
Надя подняла на него большие, всегда словно бы чуть удивленные глаза, забросила за плечи тяжелые косы и подчеркнуто спокойно, чуть иронически проговорила:
– А, это ты? Зачем пожаловал?
Но Костя был настроен сегодня восторженно и миролюбиво.
– Слушай, Надя, хватит в холодную войну играть. Предлагаю мир самым категорическим образом. И едем, едем.
– Кто же и куда?
– Ну, мы с тобой едем. В Каменск, на «Химстрой». Все утрясено. В комитете, в горкоме и даже в дирекции. А стройка-то, стройка-то, Надя, какая! Сверхударная. Комсомольская, ну и прочее такое.
Надя саркастически усмехнулась:
– Опять фантазии?
– Почему фантазии? Самые что ни на есть реальные дела. Говорю же тебе, все утрясено.
Разговоры с Надей на темы дальних странствий Костя заводил не раз. Как только в стране начиналось что-то большое и важное – строительство завода ли, электростанции, магистрали, Костю неудержимо тянуло туда. Но Надя всегда охлаждала его пыл: «Если отпустят, поедем. Не партизанить же! Или хочешь повторить историю с отъездом в Лесогорск?» При этом напоминании Костя сразу сникал. Это было, еще когда на «Октябре» секретарствовал Алексей Быстров. Шел отбор ребят в Лесогорск. Костя и Надя заявились в комитет с чемоданами, узлами: «Мы готовы. Едем». Но энтузиастам пришлось под градом насмешек ребят возвращаться в общежитие. Заводу было поручено освоение нового комбайна, и потому не отпустили ни одного человека. Еще несколько попыток Кости уйти в «большое плавание» оканчивались так же. А парня продолжал точить червь сомнений. На главном ли направлении ты находишься, товарищ Зайкин? Разве мало мест, кроме Заречья? Да, не был приспособлен суматошный характер Кости к тишине и спокойному течению жизни. А тут еще затянувшийся конфликт с Надей. Костя переживал его глубоко и все думал-гадал, как его уладить. Если бы они оказались на новом месте, где-то в другом городе, где ничего не устроено и не налажено и где Надьке все время была бы нужна его помощь и поддержка, вся спесь с нее, безусловно, слетела бы.
Эта мысль очень понравилась Косте, и он стал настойчиво пробиваться на «Химстрой». Правда, иногда его охватывали сомнения – поедет ли Надя? Но он старался гнать их от себя. Надя ведь тоже мечтала о большой стройке.
Но сейчас, когда все, кажется, согласились с Костиными доводами и в комитете лежали готовые путевки и на него и на Надю, ехать-то, оказывается, нельзя. Выслушав Костю, Надя решительно заявила:
– Никуда я не поеду. С какой стати?
– Но ты пойми, героическое же дело. И я уже договорился. Нас отпускают.
– Кого это отпускают? Тебя? Ну и поезжай. А я-то при чем?
– Позволь! Как это? Я же думал, мы… ну, того… вместе…
Надя удивленно вскинула ресницы.
– С чего это вы взяли, Зайкин? Даже смешно слушать.
Надя, конечно, лишь делала вид, что ей безразлично, уедет или не уедет Костя. За время их ссоры она поняла, как много значит он для нее. Ей явно не хватало его вечных пусть не всегда удачных, но неизменно веселых шуток, постоянных его затей: то он тащит ее в какой-то клуб на уроки современного танца, то настойчиво требует посетить зоопарк, там появился бамбуковый медведь – панда. Потрясающе красивый зверюга. Надо же посмотреть. И как советчика по любым житейским делам тоже не хватало. Да и более преданного парня трудно найти. Любой ее каприз, хотя и побурчит, повозмущается, а выполнит. Ну кто, кроме Кости, с ночи поехал бы в Москву, в ГУМ, чтобы купить, например, белое джерсовое пальто, что сводит с ума Надиных подруг?
Нет, Надя была далеко не безразлична к Косте и тоже давно подумывала о примирении. Вились около нее ребята и лучше и привлекательнее, но все это было не то, совсем не то. И все же какое-то озорство, бездумное желание помучить Костю, видеть его в таком вот смятенно-удрученном состоянии удерживало Надю от шагов, которые бы прекратили их ссору.
Вот и сейчас Косте было сказано столько колких и холодных слов, что он только оторопело глядел на Надю и молча слушал. Когда же она, наконец, выговорилась, потряс головой, будто отгоняя от себя наваждение, и выдохнул:
– Вот это да! Здорово у тебя получается, – и, выдержав паузу, как ни в чем не бывало спросил: – Ну, а если там действительно такой размах, настоящее боевое дело… и вообще все чертовски интересно, то приедешь?
– Поглядим – увидим.
Этот разговор в деталях вспоминал сейчас Костя, осторожно пробираясь по строительной площадке между валунами, кучами старых досок и ящиков. Он еще раз огляделся кругом. Колдобины, ямы, ветер гоняет по песчаным откосам обрывки бумаг, гремит пустыми консервными банками.
– Да, картина… – проговорил Костя и далеко щелчком отбросил окурок.
В ожидании машины Костя устроился на каком-то ящике недалеко от дороги и решил, не откладывая, черкнуть весточку в Заречье. Писал, как доехал, какие здесь интересные места. Походя, между прочим, указал, что жить негде, браться приходится за любую работу и что руки у него все в мозолях. Костя, как всегда, забегал вперед. Но в своих предположениях он, видимо, был недалек от истины, так что совесть его не мучила. Он представил себе, как в комитете отнесутся к его письму, как, нахмурив лоб, будет читать его Миша Чеботарев, их секретарь, как восторженно будет охать и бубнить Яша Бутенко, который хоть и перешел с завода в городскую газету, но в комитете по-прежнему частый гость. Как будут шумно обсуждать письмо комсорги лабораторий – подружки Люда и Галя. Одна из них, черноглазая Галя, мечтательно вздохнет при этом, она (это всем известно) неравнодушна к Косте. А Надя? Вслух она, конечно, ничего не скажет, но возьмет письмо в руки, сама внимательно прочтет его и, слегка улыбнувшись, положит обратно на стол. Костя, представив себе эту картину, вздохнул и стал заклеивать конверт.
Опустив письмо в фанерный ящик с надписью «Почта», что был прибит к стене управления строительства, Костя взвалил на плечо чемодан и направился к стоянке автомашин, где толпились уже жаждущие скорее попасть в Лебяжье.
…Первую группу строителей повез прораб жилищного строительного участка Удальцов. Это был молодой парень, только что получивший диплом «Куйбышевки». Вьющаяся шевелюра, лукавые глаза, озорная улыбка. Но когда он говорил с кем-либо о делах, первое, что бросалось в глаза, – это подчеркнутая серьезность и независимость.
Удальцов забрался в кузов грузовика и кричал оттуда:
– Проворней, проворней, энтузиасты! Что ты в обнимку со своим чемоданом грузишься? Давай его сюда, а сам прыгай. А ты, красавица, чего стоишь? Давай руку, поможем…
Ребята, плотно прижавшись друг к другу, сидели на досках, положенных прямо на борта машины, придерживали ногами снующие по дну чемоданы и узлы, жадно вглядывались в мелькавшие по сторонам картины. Ярко зеленела под солнцем озимь, лоснились коричневатые, только что вспаханные поля, стайками толпились на взгорьях березовые рощицы.
Наконец машины свернули с шоссе и стали пробираться по рыхлому проселку к середине огромного поля, по которому были разбросаны кучи прошлогодней картофельной ботвы. Остановились у приземистой фанерной будки.
Приехавшие торопливо выпрыгивали из машин, разминали затекшие ноги и вопросительно смотрели на Удальцова. Тот обвел взглядом стоявших вокруг комсомольцев.
– Вот здесь и будем жить, – сказал он. – Здесь будет город заложе́н…
– Как это – здесь жить? В этой будке? – пошутил кто-то.
– В палатках будем жить, в палатках.
– И долго? – раздалось два-три голоса сразу.
– Чего не знаю, того не знаю. А вы что, уж того… А как же наш комсомольский энтузиазм? Романтика? Готовность к подвигам? К трудностям и лишениям?
Молодежь удивленно переглядывалась.
Зарубин придвинулся ближе к Удальцову.
– Почему вы так? Спросить-то люди могут?
Удальцов улыбнулся.
– Ладно, ладно. Спорить нам не о чем, да и некогда. Завтра три эшелона с людьми придут, а жить негде. Давайте осмотрим свои владения – и за дело.
Удальцов пошел по полю, направляясь к невысокому взгорью. Отсюда открывался вид на озеро Лебяжье. Широким полуовалом оно тянулось на добрых три-четыре километра. Его южную сторону обрамляли высокие, густые ветлы и тополя, а у самой кромки берега бесконечной вереницей выстроились ивы. Со стороны будущего поселка к берегу сбегал пологий скат полей, кое-где их разрезали неглубокие овраги, и по ним струились желтоватые ручейки цветущих верб. Ровная, вылизанная волной песчаная отмель расстилалась вдоль берега.
Шумной гурьбой ребята спустились к озеру. Кто-то попробовал воду.
– И холодна же!
– Лед-то совсем недавно растаял.
– Ничего, подождем малость. Зато летом мы тут такое устроим…
– Пляж будет что надо!
– Заживем, как дачники.
Вернулись к машинам. Удальцов разбивал ребят на группы, выбирал взглядом тех, кто покрепче и побойчей, чтобы назначить их старшими. Зарубина он спросил:
– В отделе кадров сказали, что вы строитель и сможете быть бригадиром.
Виктор пожал плечами:
– Вам виднее.
– Но все же, на стройке работали?
– Работал. Техник.
– Ну вот. А прибедняемся. Помогай. Собирай группу, и начинайте ставить палатки. Вон где отметки сделаны. Давайте, давайте…
Зарубин спросил столпившихся вокруг него:
– Кто из вас плотничал?
Молчание.
– Ну, а кто в походах бывал, кто палатки ставил?
В ответ раздался разноголосый шум. Это дело вроде бы знакомое.
– Тогда пошли, – и Виктор направился к груде пухлых, объемистых тюков, лежавших на картофельной ботве. Все поспешили за ним. Взяли первый. Он был тяжелый, несли вчетвером. Возились с установкой долго. Оказалось, однако, что палатка натянута плохо, бока висят, закрылки жалобно хлопают по ветру.
– Нет, плохо. Давайте-ка переделаем, – и Зарубин с сердцем начал снимать петли с опорных кольев.
Когда палатку установили вновь, вся группа отошла чуть подальше. Получилось уже лучше. Палатка стояла легкая, подтянутая, брезент чуть-чуть позванивал на ветру.
Вторая далась легче, третья еще легче.
По пути за следующим тюком Виктор, остановив всю группу, вдруг предложил:
– Что же это мы, работаем, работаем, а друг друга не знаем? Давайте знакомиться!
И верно, – загалдели в ответ.
– Трофимов.
– Цвит.
– Сашин…
Виктор стоял, смотрел и думал о том, с кем свела его судьба. Все разные. Этот, с лихим чубом – Сашин, другой, рядом с ним, рыжий, здоровенный, но покладистый, добродушный верзила – это Трофимов. А этот низкорослый и удивительно подвижный? Как же его фамилия? Ах да, Фурер… И одеты так, словно нарочно старались отличиться друг от друга. Сашин в добротных резиновых сапогах и фуфайке; Трофимов – в легком спортивном костюме, кедах и шляпе; Фурер – во франтоватом костюме, и даже складка на брюках еще не сошла.
Все из разных мест, и сами все разные. Но у всех что-то общее. Видимо, то, что приехали они сюда не за длинным рублем, их, как и его, Виктора Зарубина, привело другое – сознание того, что «Химстрою» нужны их руки, их силы. И путевку райкома на стройку каждый хранил в кармане рядом с комсомольским билетом.
Вечером, усталые донельзя, облюбовав одну из наиболее удачно натянутых палаток, ребята забрались в нее и принялись за благоустройство.
Подмели пол, вместо постелей положили нераспакованные тюки, притащили с улицы большой чурбак, который водрузили в самом центре палатки. Кто-то, кажется Фурер, вернулся с охапкой пахучих стружек.
– О, это уже совсем здорово! – весело заметил Виктор.
Ребята делились новостями, которые слышали в отделе кадров, на участках. Говорили, что уже несколько человек покинули стройку, не согласились жить в таких условиях. Кто-то рассказал о крупном разговоре с начальником стройки в обкоме партии. Комсомольцев понаехало много, а поселок только сегодня начали ставить.
На следующий день к зарубинцам подошли два паренька. Один высокий, широкий в плечах, с маленьким вещевым мешком, другой маленький, щуплый и юркий, с огромным чемоданом и не менее солидным свертком в руках.
Низкорослый смело подошел, выбрав место посуше, сложил свой сверток, потом опустил на землю чемодан и спросил:
– Кто здесь главный? Прораб послал к вам.
– А мы тут все главные, – ответил Зарубин. Однако взял у парня записку Удальцова, прочел. – Ну что ж, очень рады. Включайтесь в работу… Только кто из вас кто?
– Я – Зайкин.
– Как, как? – переспросил Виктор.
– 3-зайкин. Константин Зайкин.
– А твой товарищ?
– Он Медведев. Григорий Медведев.
– Земляки? – с улыбкой спросил Виктор.
Зайкин ответил:
– Не совсем. В грузовике познакомились. У обоих направления к вам.
– А что умеете делать?
Костя вскинул белесые брови:
– Что может делать человек, окончивший профтехучилище, добравшийся до третьего курса техникума и не один годок отработавший в цехах завода «Октябрь»?
– На стройках работать не приходилось?
– Пришлось… немного.
– Где же?
– В Москве. Черемушки, Ленино-Дачное, Измайлово. Полагаю, вы в курсе, какой там размах? Строителям помогать приходилось.
– Это уже кое-что, – согласился Зарубин и, обращаясь к стоявшему молча рослому парню, спросил:
– А вы, Медведев?
– Я плотник. Не очень чтобы настоящий, но год с небольшим работал по плотницкому делу.
– Совсем находка! – Виктор показал на свою палатку: – Вон наше жилье. Устраивайтесь – и на работу.
Так группа Зарубина пополнилась еще двумя строителями.
…Прошло несколько дней, и Лебяжье изменило свой вид. Десятки серо-белых и зеленоватых палаток рядами встали среди картофельных полей. В центре поселка – палатка раза в четыре больше остальных. Здесь разместится поселковый клуб. Но это потом, позже. Сейчас его, конечно, заселят.
Меж палаток желтели песчаные дорожки. Как часовые стояли по углам поселка высокие столбы электрических фонарей. То тут, то там дымили костры. Наиболее хозяйственные разжились картошкой, луком. Слышались выкрики:
– Эй, чей это синий чайник? Клокочет вовсю, снимать пора.
– Чья кастрюля с отломанным ушком? Спешите, весь завар убежит.
Строительство кухонь не предполагалось, так как обеды доставляли с промплощадки. Но привозили их не аккуратно – то в двенадцать, то в два, а то и в три.
Первым против сухомятки восстал Костя Зайкин. Пообедав два раза хлебом, колбасой и кипятком, он подошел к Зарубину и, упершись в него своими маленькими зеленоватыми глазами, заявил:
– Так дело не пойдет. Они что хотят, чтобы мы тут копыта откинули? Питание для человека – первое дело. Дайте кухню, и я вам здесь второй «Метрополь» устрою.
– «Метрополь» нам, пожалуй, ни к чему, а кухни действительно нужны.
Удальцов, когда Зарубин заговорил с ним об этом, замялся.
– Ведь столовую будем строить.
– Это когда же?
– Как управимся.
– Вот именно. А управимся, по всей видимости не скоро.
Удальцов, видя, что от ребят не отвязаться, прислал трех печников. Времянки они сложили довольно быстро.
Зайкин придирчиво принимал работу. Вид у него был такой, что можно было подумать: специалист парень, поди, всю жизнь только тем и занимался, что печи клал. Придя в бригаду, Костя громко объявил, что если его отпустят, то все будут есть потрясающий обед.
Отпустили. Обедать, правда, пришлось кефиром и булками, потому что к перерыву Костя не явился. Но вечером, когда зарубинцы пришли в палатку, их ждал стол, покрытый скатертью, рядком выстроились тарелки, в центре большой бачок с половником. Суп и жареная колбаса с картошкой, с помидорами и луком попахивали дымком и вкуса были необыкновенного.
…Еще через несколько дней были расставлены последние пятьдесят палаток. Они ждали тех, кто вслед за первыми эшелонами мчался на «Химстрой».
Глава V. «Легкой жизни не будет»
На стрелах экскаваторов, на ребристых стенах строительных складов, на бункерах растворных узлов белели объявления: «Сегодня в 17 часов на главном корпусе состоится собрание химстроевцев». Об этом же несколько раз прокричал репродуктор местного радиоузла, который только накануне установили приехавшие из Москвы радисты.
К пяти часам продолговатая и неглубокая пока выемка главного котлована была заполнена молодежью. День был хоть и серый, но теплый. Беглый ветерок лениво крутил теплую пыль на откосах котлована, гнал по небу пухлые, ленивые облака.
Народу собралось столько, что Снегов забеспокоился, всем ли будет слышно.
– Ничего, – легонько подтолкнул его Быстров, – все будет в порядке. Иди открывай.
