Текст книги "Встречь солнцу. Век XVI—XVII"
Автор книги: Николай Коняев
Соавторы: Владислав Бахревский,Арсений Семенов
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 40 страниц)
Была ночь, а над Ленским острогом стояла тишина, какой уже не случается на земле. Даже собакам брехать было не на кого.
А тишина стояла от беспокойства, не от благодати. Таились люди по домам, подолгу стояли на коленях перед образами, сплетались бородами над столом, нашёптывая друг другу вести сказочные, выдуманные бог весть кем.
Заложил Ленский острог[49]49
Острог – крепость, где стояли казацкие и стрелецкие гарнизоны.
[Закрыть] восемь лет назад, в 1632 году, стрелецкий сотник Пётр Бекетов[50]50
Пётр Бекетов – известный землепроходец, енисейский сын боярский (низший чин служилого дворянства). В 1628 году совершил поход на Ангару – в «Братскую» (т. е. бурятскую) землю. В 1630 году послан с отрядом енисейских служилых людей на Лену, где основал Ленский острог, ставший административным центром края. С 1642 года – стрелецкий и казачий голова (полковник). В 1653—1654 годах совершил поход в Забайкалье и основал там несколько острожков.
[Закрыть]. Через пару лет для промысла соболя в Ленском остроге собралось человек с двести, через восемь – промышленников было три тысячи.
За свои пять рублей да за соляное и хлебное жалованье – за пять четвертей[51]51
Четверть – мера веса, равная четырём пудам.
[Закрыть] ржи, четыре четверти овса, за полтора пуда соли в год – казаки руки сложа не сидели.
В 33-м году атаман Галкин отпустил вниз на Вилюй Михаила Стадухина[52]52
Галкин Иван – енисейский казачий атаман. В 1630 году послан с отрядом на Лену. В 1638 и 1640 годах – приказчик Ленского острога. Известен и другими походами. Так, в 1648 году он обогнул Байкал с севера и построил острожек на устье Баргузина.
Стадухин Михаил Васильевич – известный, землепроходец, казак, служил на Лене с 1630 года. Осенью 1641 года во главе отряда, в котором был и С. Дежнёв, он был послан на р. Оймякон, затем перешёл на Индигирку и морем достиг Алазеи, где присоединился к отряду Д. Зыряна, пришедшему туда несколькими месяцами раньше. В 1643 году объединённый отряд Стадухина и Зыряна снова вышел в море и через две недели впервые достиг Колымы, где построил Нижнеколымский острог. В 1645 году морем с ясачной казной вернулся в Якутск (Ленский острог). В 1647 году послан на Анадырь. Летом 1649 года он пытался по морю пройти из Нижнеколымска на Анадырь (т. е. тем же путём, которым за год до этого прошёл С. Дежнёв), но был вынужден вернуться. Узнав о сухопутной дороге на Анадырь, Стадухнн с большим отрядом отправился в путь и, перевалив через Анюйский хребет, прибыл на Анадырь. Здесь он встретил С. Дежнёва с остатками его отряда, не поладил с ним и в 1651 году ушёл на р. Пенжину. Обследовав северное побережье Охотского моря, дойдя до Охотска, он в 1653 году после семилетних походов возвратился в Якутск. В 1659 году он сопровождал соболиную ясачную казну в Москву. Там он получил чин казачьего атамана, вернулся в Якутск и служил на Олёкме, а с 1663 года – приказчиком на Алазее. В 1666 году убит ламутами по дороге на Колыму.
[Закрыть] с товарищами, и те покорили жившие там тунгусские племена и привезли сто соболей.
Другие казаки построили Жиганск на реке Лене и оттуда ходили на Яну и на Индигирку[53]53
Другие казаки... ходили на Яну и Индигирку... – Жиганск был основан в 1632 году примерно на полпути между Якутском и устьем Лены. В 1633 году Иван Ребров и Илья Перфильев спустились вниз по Лене и морем прошли в устье Яны, а через три года Ребров морем достиг устья Индигирки. Этим было положено начало мореходству у северо-восточных берегов Азии.
[Закрыть] – Собачью реку.
Уже шёл в поход Иван Москвитин[54]54
Москвитин Иван Юрьевич – томский казак; в 1639 году во главе отряда послан из Бутальского острога на Алдане на восток для «проведывания новых землиц». Поднявшись вверх по Мае и перевалив через горы, отряд спустился по реке Улье и вышел к Охотскому морю; основав там зимовье, обследовал берега Охотского моря, совершив по нему плавание.
[Закрыть]. Ему первому из русских суждено было выйти к Великому океану на берег Охотского моря.
Москва, озадаченная покорёнными просторами, удивлённая бесчисленной соболиной казной, идущей из этих просторов, объявила новое якутское воеводство[55]55
...новое якутское воеводство... – Образовано в 1641 году. До этого Ленский край входил в состав Енисейского уезда и управлялся приказчиками Ленского острога, назначаемыми енисейским воеводой на 1—2 года.
[Закрыть], и поехали на Лену первые её воеводы. Вместе с воеводами отправилось триста сорок пять казаков, и ехали на воеводство воеводы три года.
Чем ближе подходили обозы, тем крикливей бывали дни в Ленском остроге и таинственней ночи.
А пока всеми ленскими делами заправлял боярский сын[56]56
Боярский сын – чин в стрелецком войске.
Ходырев Парфён – енисейский сын боярский; впервые пришёл на Лену в 1630 году во главе отряда енисейских служилых людей, среди которых был и М. Стадухин; последний приказчик Ленского острога.
[Закрыть] Парфён Ходырев. Ждал воевод, побаивался. Собрались они однажды втроём: сам, Михаил Стадухин и Юрий Селиверстов[57]57
Селиверстов Юрий – промышленный человек, родом из Важского уезда. Пришёл на Лену с первыми партиями промышленных людей. В конце 30-х годов его выбрали целовальником (сборщиком таможенных пошлин) Ленского острога. Будучи в курсе всех новейших географических открытий и заинтересовавшись богатствами «новых землиц», в начале 40-х годов отправился на Яну, Индигирку и дальше, но вскоре вернулся в Якутск. В 1649 году участвовал в неудавшемся морском походе М. Стадухина с Колымы на Анадырь. В 1651 году взят на службу и в качестве служилого человека послан на Анадырь для промысла моржовой кости. В 1654 году сухим путём пришёл на Анадырь, где уже был С. Дежнёв. В 1656 году вернулся в Якутск и был привлечён к ответственности за то, что недодал казне 50 пудов моржовой кости, которую он роздал в долг промышленным людям и казакам на Анадыре. В следующем году отправлен обратно под началом К. Иванова, назначенного на смену Дежнёву приказчиком Анадырского острога.
[Закрыть].
Угощал Ходырев хорошо, хотелось ему в разговоре выведать, что думают о нём знатные казаки, не покажут ли против перед воеводами. Был Ходырев низок ростом, а в дверь протискивался боком, из железного мяса был да из широкой кости.
Затравив маленько хмельным, предложил игру: кто кого перепьёт. Чару пить в один дых, встать, положить крест – тогда уже и закусывай.
Чтоб не просто пить, а с интересом, поставили на кон по соболю.
Четыре чары Михаил Стадухин пил со всеми, пятую отодвинул.
– Всё? – удивился Парфён.
– Не идёт больше.
Селиверстов захохотал, а Парфён глаз сощурил.
– Суд вам буду творить, – сказал Михаил, не отводя перед Парфёном взгляда, – не бойся, по чести рассужу.
– А мы и не боимся, – усмехнулся Парфён, поглаживая мех стадухинского соболя. – Выпью, вот и пропал соболишко-то.
– Пропал, – согласился Михаил. – Зазря понадеялся на себя. С сильными тягаться вздумал.
– Не надо тягаться с сильными, Михаил.
Сказал многозначительно, выпил чару, встал, перекрестился, сел. Селиверстов тоже выпил.
– Нам бы, Михаил, с тобой подружить надо. Хороший бы из тебя купец вышел. Весь ты в своего дядю, а Василий Гусельников[58]58
Гусельников Василий – один из крупнейших русских купцов XVII века, наиболее известный представитель купеческой семьи Федотовых-Гусельниковых, вышедших из черносошных крестьян Устюжского уезда и разбогатевших на сибирских промыслах и торговле; через своих приказчиков вёл крупную торговлю в Сибири.
[Закрыть] даже на Москве большой человек.
Селиверстов выпил шестую чару, Парфён не отстал.
– Василий Гусельников большой купец, а мы с тобой здесь купцы. Ну, какой ты казак, Михаил? Ты купец. Ты умеешь дела вести.
– Я казак, Парфён. Я ни от какой службы не бегал, а коль дела хорошо идут, так на это божья воля.
Глянул на Селиверстова. Тот выпил седьмую чару и сразу же восьмую. Ходырев опять не отстал.
– Значит, не хочешь с приказчиком Ленской земли дружить?
– Хочу.
– Так чего ж петушишься-то? Купец и всё.
– Чтоб купцом быть, деньги нужны. А у меня их, Парфён, сам знаешь – кот наплакал.
– Врёшь! А не врёшь – у меня бери. Я разве тебе могу отказать, Михаил?
По девятой выпили.
– А что, может, и вправду дашь?
– Э-э-э-э! – засмеялся Парфён. И стал серьёзным. – Дам! Договоримся с тобой кой про что, и дам, за милую душу! Смотри, смотри, клюёт носом дружок твой. Пропал и его соболишко. Эй ты, гляди!
Парфён встал, выпил чару в один дых, сел и расхлябанно помахал рукой вокруг живота своего.
– Крест, крест клади! – потребовал Стадухин.
Парфён собрался и положил крест твёрдо.
– Ты думаешь, я пьяный?
– Нет, – сказал Михаил, – ты не пьяный, а вот денег, которыми хвастаешь, у тебя нет.
– Есть.
Встал, подошёл к сундучку, открыл, вытащил бумаги.
– Видишь? Долговые кабалы[59]59
Долговые кабалы – долговые расписки. Служилые люди снаряжались в поход за свой счёт, большинство из них – на деньги, взятые в долг. Кроме того, долговые кабалы давались ими в качестве взятки представителям администрации за разрешение пойти в поход.
[Закрыть]. Целый день будешь считать. Только этого на четыре тыщи.
– Пью! – закричал Селиверстов.
Выпил и опять закричал.
– Пью!
Выпил, встал и рухнул мимо скамьи.
– На две чары тебя обошёл.
Парфён засмеялся. Убрал бумаги, запер сундучок, трезво, с насмешкой посматривая на Стадухина, подошёл к столу и одну за другой, хлестанул три чары.
– Твоя! – ахнул Стадухин. – Крепок ты, Парфён. За тебя хочу выпить, с тобой.
Выпили, и Парфён уснул, повалившись головой в блюдо. Михаил взял его за шиворот, глянул в безжизненное лицо, толкнул презрительно опять же в блюдо.
Абакаяда Сичю просыпалась раньше Семёна. Она лежала во тьме и слушала его сон. Бог весть каким чувством знала она, сколько ещё Семёну спать, и, если знала, что сон прервётся не скоро, выскальзывала из-под одеяла и уходила в угол избы, на шкуры: так спали якуты.
Случалось, что Семён заставал её на полу. Он ложился рядом и, когда она просыпалась, ласкал. Она была счастлива, что Семён её не ругает, и горячо принималась расспрашивать про далёкую русскую землю, веруя, что на этот раз всё поймёт и что теперь уже воля якутских богов не заманит её на шкуры.
Сичю обнимала Семёна и всё спрашивала:
– Семён, а какая твоя земля?
Семён улыбался и говорил, как ребёнку:
– Земля такая же: у вас – деревья, у нас – деревья. У вас – трава, у нас – трава.
– А цветы другие. Ты говорил.
– Цветы другие.
– Оленей нет! – подсказывала Сичю.
– Оленей нет, лоси есть.
– А конца-краю нет твоей земле?
– Конца-краю у нашей земли нет. Одних рек не меньше тыщи.
Стукнули в окно. Сичю в испуге прижалась к Семёну. Тот оторвал её от себя, глянул.
– На службу зовут чевой-то.
Весть была невесёлая: тойон Сахей – предводитель своего племени – обозлился и убил двух казаков, посланных собирать ясак[60]60
Ясак – подать.
[Закрыть]. Крикнул эту весть на утреннем крыльце свежий, словно всю ночь спал, Михаил Стадухин. Кровь ударила Семёну в голову. Дружков порубил Сахей. Ефима Зипунка да Федота Шиврина. Ослеплённый, будто кипятком шваркнули по ногам, бросился Семён к бане, где со вчерашнего дня сидел якут. Якут привёз дань, но на свою голову прибыл к русским без единого соболя.
Барахлишко его казаки вчера растащили, а за то, что соболя не привёз, побили маленько, но не сильно. Заморённый был якут, пожалели. Собирались утром отпустить, а тут весть о Сахее.
При Семёне был шестопёр[61]61
Шестопёр – нечто вроде булавы.
[Закрыть]. Одним ударом сбил замок с двери. Влез в баню, поднял за шиворот проснувшегося от ужаса якута и выкинул в толпу, казакам под ноги. Уж чем там били – не разобрать. Оставили на снегу клочья рваных шкур да кровавую проталину.
Распалила пролитая кровь: вспомнили казаки о Ходыреве. Два года не получали казаки хлебного жалованья, половину денежного оклада зажал приказчик. Все у него в долгу, у каждого на него зуб.
Пошли к амбарам.
Верный человек, пока убивали якута, добежал до Ходырева, едва растолкал.
Унимая боль в голове, выпил Ходырев двойного вина, квасу ледяного – и к амбарам. Возле амбаров стояли верные Ходыреву люди, пищали заряжены, даже затинные.
Выступил Ходырев перед своим войском, на казаков рукой махнул. Замолчали.
– По добру разойдись! В амбарах не моё добро, царское. Шевельну мизинцем, башки ваши – долой!
Вышел из казачьей толпы целовальник[62]62
Целовальник – должностное лицо, собирающее подати.
[Закрыть]:
– Открой, Парфён, амбары. Яви соболей, которых утаил от царя нашего.
Ходырев зашёл за своё войско, вытащил саблю.
– Кому помереть охота, иди!
И саблю над головой. Попятились казаки.
Прошла у Семёна злоба, и стал у него перед глазами растерзанный якут. Побежал Семён в тихую часовенку, в ней всего-то один человек уместится. Вдарился перед образами, просил у заступницы милости, бил поклоны несчётно, аж в глазах потемнело.
Здесь его и разыскали.
– Стадухин спешно зовёт. Беги к съезжей избе[63]63
Съезжая изба – дом, в котором располагалось канцелярское учреждение.
[Закрыть].
В съезжей избе казаков набралось человек с двадцать. Опять бунтовали. Парфён Ходырев решил показать власть – схватил троих бунтовщиков, запер в своём доме, бил кнутом и поднимал на дыбу.
Стадухин встретил Дежнёва приветливо:
– Всё вот недосуг повидаться-то с тобой. Земляки ведь?
– Земляки.
– Вот и хорошо. Для пира не было времени, а в беде земляк за земляка стеной должен стоят. Так ведь?
– Да так оно!
– Ну и хорошо.
Подождали ещё казаков, пошли на Ходырева. Выручили всех троих. Ходырев грозил Стадухину карами небесными и земными, но явилось уже всё ленское начальство, сотники, целовальник. Стадухин и Селиверстов крикнули, чтобы сделать обыск в доме приказчика. Обыск сделали. Долговой кабалы обнаружили на 4156 рублей. Вызнали, что присвоил себе Парфён больше трёх тысяч соболиных шкурок.
Собрал Парфён обоз и, не подпустив никого к награбленному, отправился из Якутска. Летом на Ленском волоке воевода Головин арестовал лихого приказчика.
Кончилась власть Парфёна Ходырева.
А к тойону Сахею ещё одного казака посылали, опытного Ивана Метленка. Сахей Метленка убил. И послали к нему тогда Дежнёва.
Семёна уже заприметили. Ездил он мирить батуруских якутов с мегинскими[64]64
Ездил он мирить батурских якутов с мегипскими... – Это было в 1640 году, то есть позже поездки к Сахею (1639 г.). Царская администрация в целях успешного сбора ясака решительными мерами пресекала племенные раздоры. С. Дежнёв и позже принимал участие в разборе межплеменных конфликтов: так, в 1668 году он предотвратил столкновение двух тунгусских племён на реке Оленек, примирив их друг с другом.
[Закрыть], те друг у друга воровали скот и воевали беспощадно. Семён якутов помирил. И задал ему тогда атаман Галкин Сахееву задачу. Живота на этом деле можно было лишиться очень даже легко, но Семён службу нёс исправно и перечить атаману не стал.
Тойон Сахей ждал шамана Дуруна. Сахей был молод и злобен, как тысяча волков. Три года назад чихнул ему в лицо олень: и удачи как не бывало. В тот год с тойонами Откураем и Базеком подступили они к Ленскому острогу[65]65
...подступили они к Ленскому острогу. – Здесь, вероятно, имеется в виду восстание якутов в 1641—1642 годах, самое значительное в XVII веке, во время которого в марте 1642 года Ленский острог действительно был осаждён восставшими. Восстание было вызвано жестокими методами управления и злоупотреблениями воеводы П.П. Головина. В ходе восстания проявились межплеменные разногласия: часть племён (сильный борогонский князец Логуй, кангаласские тойоны) отказались примкнуть к восстанию, которое было жестоко подавлено. Таким образом, осада Ленского острога была не за три года до мятежа Сахея, а три года спустя.
[Закрыть]. Борогинский князец Логуй, свой же, якут, уговаривал их не идти на русских, но они пошли: загнали русских в крепость, морили голодом, а победить не смогли.
Откурай и Базек – сыновья великого тойона Тыгана – не великие тойоны.
Тыган до самой смерти не покорился русским, а Откурай и Базек платят ясак! Когда надо было выбирать свободу и смерть или жизнь и покорность, они выбрали унижение. Они отступили от Ленского острога, и атаман Галкин сам пошёл на якутские острожки. Якутские острожки за двумя ледяными стенами, но один острожек Галкин взял и убил пятьдесят якутов.
И все – бетунцы и конгалассцы, намцы, мегинцы и одейцы, не говоря уже о верном русском холопе Логуе, – все заплатили ясак.
Сахей был воин. Он не покорился. Он бежал в Оргутцкую волость и убивал всех русских послов. Сахей был свободен, как птица, а удачи ему не было. У него угнали двадцать коров, у него умерла любимая юная жена: шаман Дурун плохо отгонял злых духов.
Сахей ждал Дуруна. От нетерпения ломило голову: Сахей глотал лисий жир – лучшее лекарство, – а боль не затихала.
Дурун пришёл осторожный, как рысь. Сразу же понесли угощения. Так пышно Сахей никогда и никого не принимал – Дурун поставил уши торчком.
– Расскажи мне про Эллея, – сказал вдруг тойон.
– У меня есть другая сказка. Логуй прислал гонца. К тебе едет русский. Логуй просил тебя быть твёрдым. Убей!
Тойон захохотал.
Сначала тихо, потом развалясь на полу и перекатываясь с места на место.
Отёр потное лицо, подполз на четвереньках к Дуруну и, как собака, снизу заглянул ему в лицо.
– Скажи мне, Дурун, должен ли я послушать Логуя?
– Когда говорит враг, его надо слушать, а потом сделать наоборот.
Сахей встал.
– Ты плохой мудрец, Дурун. Логуй хочет соболями платить за спокойную жизнь. Логуй знает, что я ненавижу его. Он знает, что я слушаю его советы и делаю наоборот. Логуй стал слабоват умом. Я его разгадал.
– Ты убьёшь русского?
– Тебе, Дурун, не суждено знать это. Дурун, у якутов нет великого тойона. Логуй хитёр, как весенняя река, но он никогда не был воином. Я – воин, но меня боятся. Тойоны не дадут мне быть выше их. Я ждал от моей юной жены богатыря. Ты не спас её, Дурун. Что же ты наделал, Дурун?
Сахей заплакал. Лёг и, плача, не спуская с шамана глаз, пополз к нему, простирая то одну, то другую руку.
Никогда Дурун не видел тойона в таком унижении. Мысль о том, что Сахей сломлен, что пора прибрать его к рукам, заиграла и споткнулась: «Тебе, Дурун, не суждено знать это?» Угроза?
Сахей положил голову на колени шаману, рыдал.
Дурун улыбнулся свысока, как бог, и в тот же миг прямой русский нож вошёл ему снизу в живот и легко, не грубо, покатился к груди.
Дурун хотел закричать, но не хватило воздуха.
Ночью тойон молился своему деревянному хранителю. Он кормил его лучшими кусками, мазал всеми жирами, какие только были в доме. А потом взял его и пошёл с ним на реку. Он посадил его в лодку и опять щедро кормил и напоследок сунул в рот лепёшку. Потом сделал вид, что нечаянно толкнул лодку, и она тихонько поплыла, унося деревянного бога, который не оправдал надежд.
Семён Дежнёв, посол атамана Галкина, сидел возле потухшего костра и мазал углём лицо. Вымазавшись предостаточно, он явился к тойону Сахею, который был удивлён видом русского посла и его слезами.
– Кто причинил горе тебе? – спросил Сахей. – Или ты оплакиваешь свою жизнь, ибо никто из русских не ушёл отсюда.
– Я сам пошёл к тебе, Сахей, – ответил Дежнёв. – Кто-то должен был идти, и я пошёл. Я оплакиваю не свою жизнь. Я оплакиваю смерть твоей молодой жены. Я женат на якутке Абакаяде Сичю и знаю, как прекрасны женщины твоего народа. Смерть женщины – это не смерть мужчины. Женщины приносят нам детей. И я опечален твоим горем: жена твоя не успела родить тебе охотника.
– Воина! – закричал Сахей.
– Охотника, – возразил Дежнёв. – Слишком много крови проливает твой народ в бесполезных войнах. Если бы я был воеводой, ни один волос не упал бы с головы охотников.
– Ещё бы, вам подавай соболей!
– Все мы кому-то служим, тойон Сахей. Якуты рыщут по лесам, чтобы убить соболя и уплатить нам ясак. Я, как волк, хожу по земле и приискиваю землицы, чтобы угодить своему царю. А все цари служат богу.
– Тебе не понять нас, но ты не глуп, – сказал Сахей и пригласил Дежнёва в дом. – Мой враг Логуй прислал гонца с просьбой, чтобы я убил тебя. Он предал вас!
– Логуй хочет мира. Я сам просил тойона Логуя послать к тебе гонца. Я надеялся, что ты поступишь наперекор желаниям своего врага.
– Я разгадал его. Я только думал, что это сам Логуй пошёл на хитрость.
– Ты мудр, тойон Сахей. Если бы у якутов все тойоны были такие же, как ты, нам бы пришлось плохо.
– Если бы все тойоны якутов были такие, как я, русский царь платил бы нам ясак.
– Так бы оно и было, Сахей. Только до русского царя по его земле нужно идти два года.
– Это на моих-то лошадях! С моими-то воинами!
– Ты прав, тойон Сахей. На твоих лошадях, с твоими воинами до русского царя можно дойти за полтора года.
Сахей помрачнел.
– Я знаю, что у вас есть пищали величиной с лошадь. Нас мало, чтобы победить бесчисленных воинов русского царя. Мы на него не нападали, зачем он послал вас сюда? Зачем ему столько земли, если из конца в конец её идут два года?
– Воля божья!
– Что послал сказать мне приказчик Парфён Ходырев?
– Меня послал атаман Галкин тебе сказать, что приказчик Парфён Ходырев сидит в тюрьме. До нашего царя дошло, как притеснял Парфён Ходырев якутский народ, и царь сместил его. Мне велено сказать тебе, что все твои прегрешения прощаются. Я привёз подарки.
– Покажи!
Дежнёв сходил к лошадям, принёс тюк красной материи, пять шапок, сшитых из разноцветных лоскутов, маленький медный котёл, наполненный голубыми бусами.
Сахей, черпая пригоршнями бусы, прищёлкивал языком.
– Иди, – сказал он наконец, – тебе укажут дом. Я буду думать.
А всё уже было ясно. Настала пора покориться. Чуть ещё промедлишь, придёт атаман Галкин вместе с Логуем да с тем же Откураем, вырежут весь род, не пощадив детей, а женщин растащут.
Три дня думал тойон Сахей. Так говорили Дежнёву. А Дежнёв знал, что Сахей ест сушёные мухоморы[66]66
...ест сушёные мухоморы... – Сибирские народы употребляли мухомор как опьяняющее средство.
[Закрыть] и пьяный колотит слуг.
Через три дня Дежнёву принесли три сорока двадцать соболей, то есть с каждого мужчины по соболю. Было в роду Сахея сто сорок мужчин.
Ламуты [67]67Ламуты – эвенское племя, жившее в XVII веке на Янском, Индигирском и Колымском хребтах.
[Закрыть]
И верилось и не верилось: ехал домой от страшного Сахея целёхонек, вёз богатый ясак. Прикидывал: теперь» то не забудут небось ни дьяки, ни атаманы. Удастся, глядишь, своё дело завести. Пошлют на выгодную службу, а там не плошай. Не сплошаешь, соболь будет, деньги будут, товары будут.
В Якутске Василий Поярков[68]68
Поярков Василий – письменный голова (приказный для особых поручений) при первом якутском воеводе П. П. Головине, вместе с которым прибыл в Якутск в 1641 году. В 1643—1645 годах возглавлял поход на Амур. В 1648 году вернулся в Москву.
[Закрыть] набирал два отряда на Яну и на Индигирку. На Индигирку вёл казаков Посник Иванов; Дмитрий Михайлов Зырян[69]69
Иванов (Губарь) Посник, Зырян (Ерило) Дмитрий Михайлович – землепроходцы, возглавлявшие походы на северо-восточные реки в конце 30-х – начале 40-х годов.
[Закрыть] шёл на Яну. Дежнёв ударил челом, и хотя охочих людей было сверх меры, а посылали всего тридцать человек, по пятнадцать в отряде, его не забыли. Попал Семён к Зыряну.
Уже лёг снег. Отряд уходил через неделю, зимней дорогой, а у Семёна всё ещё не было снаряжения. Зырян пришёл к нему домой узнать, в чём дело, и узнал: Семён искал в долг деньги на покупку двух лошадей, платья и обуви. Зырян крепко заругал казака: чего молчал? – и дал взаймы. Вместе ходили на базар, а на якутском базаре стоило всё в десять раз дороже против московского. За двух лошадей заплатил Семён якутскому тайону[70]70
Тайон (тойон) – старейшина рода или племени у якутов.
[Закрыть] восемьдесят пять рублей.
Отправились в поход спозаранку, при утренних звёздах. Грубовато отрывали от себя жён, горячили коней, чтобы скорее осталось позади тёплое нестрашное житьё и началась бы казачья жизнь. Ехали, окликали задиристо друг друга, а потом, когда острог остался далеко, притихли, понурились, а кто попросту задремал.
На Семёна напал вдруг божий страх. Куда, господи, опять несло? Что от него хочет господь? Где суждено прославить имя его? Где суждено положить голову?
Не в этих ли снежных краях, куда ни одному ветерочку не добежать с родной стороны, ни одному-то облаку не доплыть.
Помилуй мя, господи!
Господи, помилуй меня!
Трудно перевалили горы.
Когда спустились в долину, увидели большой отряд ламутов на оленьих упряжках. Ждали русских в недобром молчании. Казаки тоже примолкли, поглядывали в спину Зыряну. Он ехал первым, важно, без страха. Артём Шестаков не выдержал:
– Дмитрий, чего молчишь? Ветер-то в нашу сторону. Место выбрали косоглазые в самый раз. Из луков удобно бить.
– Не бойсь! Поглядим, у кого душа крепче. А как кто из них стрельнёт, ты, Артюшка, из пищальки давай. Приготовь пока да пороху насыпь поболе, для громкости.
Расстояние между отрядами сокращалось. В одном – пятнадцать человек, в другом – не меньше сотни. Уже было ясно, ламуты мира не хотят, не хотят пустить на свою землю усатых людей.
Хороший охотник ещё не воин. Не хватило терпения у ламутов, загалдели, пустили по ветру пока что безвредные стрелы – ни одна до казаков не долетела.
– Пали, – сказал Зырян, осадив коня.
Шестаков спешился, вышел перед отрядом, установил пищальку и бабахнул. Стрелять было тоже бесполезно, далеко, но ламутов как ветром сдуло. Только снежный вихрь заметался по белой равнине.
От смеха казаки попадали с лошадей.
Зырян сказал им:
– Они не знают нашего боя, и пусть подольше не привыкнут к нему. Где миром будут встречать, там пищалей и пистолей не показывать.
Вечером того же дня отряд Зыряна вошёл в якутский острожек. Казаков здесь встретили с надеждой.
Лихой тайон Нирагай увёл у здешних якутов почти весь скот. Зыряну принесли триста сорок соболей да чёрно-бурых лис две, хороших; московского царя признали своим, но просили защитить от Нирагая.
Зырян послал половину отряда с Дежнёвым в погоню за разбойным тайоном.
Якуты указали дорогу, и на третий день Семён настиг Нирагая.
Воевать не пришлось. Нирагай знал: русским служат огненные духи. Тайон сначала прислал ясак соболями, а потом и сам явился.
– Я хочу мира с тобой, – сказал Дежнёв:
– Мир – это лучшее из того, что дали боги людям, – ответил Нирагай.
– Русские пришли на землю твоих отцов с миром. Мы дадим вам то, чего нет у вас, но что обрадует ваши сердца: одежду, бусы, железо.
– Большое войско убивает маленькое, большой лось затопчет волчонка, твой большой народ хочет мира. Я кланяюсь твоему царю. Что ты ещё хочешь?
– Я хочу, чтобы якуты не обижали якутов.
– Я верну скот братьям моим. Чего ещё?
– Я хочу, чтобы ты пошёл со мной и сам бы вернул скот.
– Я иду с тобой. Пусть будет мир на земле якутов. Пусть гремят бубны добрых шаманов. Пусть будет праздник. Пусть летит к небу не грозный крик войны, пусть летит к небу песня.
И был праздник, и были песни.
Казаки подзадорили Семёна вступить в состязание с якутами: кто быстрее разделает оленя. Дело это требовало сноровки. Ни рубить, ни резать оленя было нельзя, ни одной косточки нельзя было сломать – всё это грех, удача убежит, охоты не будет.
Ножом действовали только в самом начале, разрезали шкуру от горла до паха и в стороны от паха, а потом работали кулаками. Кожу Семён ободрал первым, а вот разбирать оленя по косточкам было ему не по нутру. Заторопился, засуетился, и обогнали его якуты. Но хоть и проиграл Семён состязание, а праздник ещё веселей пошёл. Были рады якуты, что их законы русские знают и уважают. Угостили Семёна самым большим лакомством – сырым мозгом из ног.
Зыряну губы поднесли, тоже лакомство.
Много было мяса. Все были сыты. Весь народ в тот день был сыт.
Л русских даже квашеной рыбой потчевали. Квасили рыбу летом, в ямах, обложенных лиственничной корой. Ели такую рыбу зимой. И русским пришлась она по вкусу.
Праздники кончились, началась жизнь. Щедрые стали жадными, добрые – жестокими, люди остались людьми.
Откочевал Нирагай. Казаки поставили зимовье. Обнесли зимовье тыном. Якутов башенка впечатляла.
Обжившись, занялись казаки торговлей. Семён с Шестаковым ездили в дальний городок и вернулись при многих соболях. Семён заплатил Зыряну долг и всё равно остался при выгоде.
Что Семён, что Шестаков – мужики хитрые. Поехали продавать голубые бусы да тайком прихватили разные » железа. Торговать железом царский указ запрещал строго-настрого. Да Зырян, знавший казачью бедность, будто бы и не заметил ничего. В конце концов, торговали казаки железом на свою же голову. Не костяными, а железными уже стрелами воевали с ним оленьи да собачьи ясачные мужики.
Торг прошёл быстро, без насилия.
Местный тайон сторговал у Семёна медный котёл.
Котёл был средний, ведра на три. Семён запросил обычную цену: набить котёл соболями с верхом. А за сверх обещал дать надбавку: тайоновым жёнам голубого бисеру по горсти. Против такой русской щедрости тайон не устоял: купил котёл за тридцать соболей да ещё четыре горсти бисеру получил.
Шестаков тоже выгодно товарец сбыл: продал топор за десять соболей да железный прут в три чети – за пятнадцать соболей. И все были довольны – и русские прибыльной весьма торговлей, и якуты.
Затевали якуты дело большое, и железа и меди надобно им было много.
Весна стояла уже за горами, и пока не вскрылись реки, Зырян послал Семёна Дежнёва с соболиной казной в Якутск. Дал ему в товарищи трёх казаков.
Шли, торопились, а миновать беды не пришлось.
Мелькнул привидением на сопке ламут. Оставил после себя лыжный след. Тревожно стало. Может, случайный какой, а может, дозорный. Может, испугался, а может, побежал своих звать сюда.
Спали теперь со сторожем. Трое спят, четвёртый ночь слушает.
И услышал на какой-то уж день сторожевой Артемий Шестаков вроде бы скрип. Послушал ещё, аж наморщился весь, – тишина. Только взяла его жуть, и небось с десяток раз отбарабанил он «Отче наш» и «Богородицу». Успокоился было – и опять скрип.
Шестаков, чтобы не спугнуть скрипуна, бочком забрался в походную юрточку, тихо затормошил казаков.
– Мужики, вставай!
– Что? – спросил Дежнёв.
– Семён, окружают нас будто.
Дежнёв вскочил.
– Тихо! – осадил его Шестаков.
– Пищали приготовляй, – скомандовал Дежнёв шёпотом, окончательно проснувшись и понимая, что Артемий прав.
По одному выползли из юрты, засели с четырёх сторон, изготовились.
В ту ночную пору на север, на юг, на восток и запад, в каждую сторону на тысячу вёрст доживала век ледовая тишина.
Скрип – и ни звука.
Скрип. И страшно: не зверь ступает на снег, люди ползут.
И когда задышало где-то близко и, легко трогая землю, метнулось к юрте, гаркнул Дежнёв:
– Пали, ребята!
Четыре молнии поразили четыре части света. Ночь заревела от боли, от смерти, от неизвестности. И побежали, побежали. И только близко орал и захлёбывался в сугробах раненый человек.
– Мучится-то как, прости господи! – пожалел Шестаков.
– Добить надо! – сказал Дежнёв. Промолчали казаки. Семён поправил рукавицу, покрутил на ремешке шестопёр.
– Ну его, пусть орёт. В засаду попадёшь! – засуетился Нефед.
– Какое там! Сто вёрст будут теперь драпать.
Дежнёв пошёл на крик, и скоро там смолкло всё.
– Кому дежурить? – спросил он, возвращаясь.
– Мой черёд не вышел, – откликнулся Шестаков.
Семён приказал:
– Ложись все. До утра спокойно будет.
Забрались в юрту.
– Этот-то как? – спросил Нефед.
– А так! – сердито рявкнул Дежнёв.
Спали безмятежно. Проспали зарю. Натопили снегу, сварили кашу, поели. До полудня ехали одни. Ламутов было не видно, у казаков лопалось терпение: когда опасность в двух шагах, уже не страшно, страшно, когда знаешь, что нападут, и не нападают.
В полдень пожаловали. Сначала замаячили впереди, но на сближение не шли, уходили, будто заманивали. Потом и позади объявились. Отряд густой, быстрый.
– Что будем делать? – спросили у Дежнёва.
– А что нам делать? Казну государеву везти в Ленский острог.
Прошли ещё вёрст десять. Возле горных отрогов передний край развернулся и пошёл на казаков.
– Голо-то как! – затосковал Нефед. – Спиной опереться не на что.
Шестаков оскалился:
– Зато видней.
Спешились казаки. Приготовились к бою.
Ламуты то сжимали кольцо, то опять отходили. Завизжали вдруг, поскакали и, близко не подойдя, откатились.
– Хотят узнать, что ли, как далеко пищали бьют? – спросил Шестаков товарищей.
Семён из саадака достал лук и стрелу.
– На ихний бой ихним боем отвечу.
Когда ламуты опять побежали на русских, когда пустили костяные стрелы, Дежнёв встал в изготовку и послал свою железную стрелу. Угодил в задние ряды, в шею старого воина, и тот закричал так же страшно и жалобно, как вчерашний. Ламуты повернули, утащили старика.
Ближе они так и не подошли.
Наступила ночь.
– Давайте уходить в горы! – приказал Семён. – Утром пробиться будет тяжело. Ты, Нефед, пойдёшь первым, а ты, Артемий, прикрой. Ты, Нефед, как кто зашевелится – пали, и ты, Артемий, как кто зашевелится – пали.
Снялись, как цыгане на промысле, без единого звука. Никто не мешал, даже звёзды. Ночь стояла облачная. Двигались ощупью, проваливаясь в глубокий снег. Добрались до гор. Осилили одну сопку, и сморил их безудержный сон.
Утром ламуты увидели, что русских и след простыл. Бросились в погоню. Самые быстрые, человек сорок, догнали Семёна. Место Дежнёв выбрал удобное: русские сидели на вершине.
– Чуешь, – сказал Шестаков, когда отбили вторую волну. – Привыкли к нашему бою.
– А что ты думал? Из них казаки были бы не хуже нас с тобой, – ответил Семён и вдруг охнул. В правую ногу, в икру, впилась стрела.
– Окружили! – заорал Нефед.
На соседней близкой сопочке стояло человек с десяток ламутов. Самый большой из них, заметив, что русский ранен, прыгал и кричал. Семён развернулся к нему грудью, ламут снова натягивал тетиву. Семён выстрелил и вскрикнул от боли, словно его же пищаль ударила по его же ногам.
Ламут с развороченной грудью лежал на снегу бездыханно. У Семёна под коленом торчала вторая пернатая стрела.
Видно, убил Семён тайона. Застонали ламуты, подхватили убитого под руки, побежали.
Шестаков перевязал Семёну раненую ногу. И пошли, поехали в белые снега, которым ни конца нет, ни краю.
В Ленском остроге Дежнёва ждали новости.
