Текст книги "Встречь солнцу. Век XVI—XVII"

Автор книги: Николай Коняев

Соавторы: Владислав Бахревский,Арсений Семенов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 40 страниц)

РОДОСЛОВНАЯ ЕРМАКА

Так было или иначе – кто знает? Ничего не известно сейчас о композиторах шестнадцатого века Стефане Голыше и его ученике Иване Лукошке. Только музыка, написанная ими, осталась нам, а о жизнях – нет! – ничего не ведомо.

Отрывисты и противоречивы и дошедшие до нас сведения о Ермаке.

Летопись говорит о нём кратко:

«О себе же Ермак известие написал, откуда рождение его. Дед его (Афанасий Григорьевич сын Аленин) был суздалец, посадский человек, жил в лишении. От хлебной скудости сошёл во Владимер... и тут воспитал двух сыновей Родиона и Тимофея, и кормился извозом, и был в найму в подводах у разбойников, на Муромском лесу пойман и сидел в тюрьме, а оттуда беже с женой и с детьми в Юрьевец Повольский, умре, а дети его Родион и Тимофей от скудности сошли на реку Чусовую в вотчины Строгановы, ему породи детей: у Родиона два сына – Дмитрей да Лука, у Тимофея дети Гаврило, да Фрол, да Василей. И оный Василей был силён и велеречив и остр, ходил у Строгановых на стругах в работе, по рекам Каме и Волге, и от той работы принял смелость, и, прибрав себе дружину малую, пошёл от работы на разбой и от их звался атаманом, прозван Ермаком, сказуется дорожный артельный таган, а по-вологодски – жёрнов мельницы рушной».

Вот и вся родословная Котла Тимофеевича, а по-вологодски – Жернова.

Однако и эти небогатые сведения сомнительны. Кунгурская, например, летопись называет Ермака «рабом божьим Германом», а всего историками зафиксировано семь имён Ермака: Ермак, Ермолай, Герман, Ермил, Василий, Тимофей и Еремей.

Довершая путаницу, в тусклой мерцающей полутьме прошлого возникает двойник – донской атаман Ермак Тимофеевич, который летом 1581 года осадил город Могилёв, а вскоре после гибели покорителя Сибири упомянут в списке донских атаманов.

Имя, место и год рождения – ни на один из этих анкетных вопросов мы не можем ответить, когда заходит речь о Ермаке.

«Слишком мало источников», – вздыхает исследователь, и это действительно так. Мы небрежны к своей истории. Разве не об этом виноватые слова дьяка из семнадцатого столетия: «...в приказе большого дворца Елатомский таможенный сбор неведом, а Старо-Резанских зборных книг... не сыскано. Подьячие же, которые те дела в тех годах ведали, померли, и справиться о том не с кем».

Сколько же столетий подряд в войнах, пожарах и смутах, а чаще всего из-за нерадения теряем мы подробности своей истории!

Так легко воскликнуть, но в случае с Ермаком восклицание это не совсем уместно. Ермак был одной из самых крупных фигур своего времени, и значение дела, совершенного им, прекрасно понимали и при жизни. Не успело ещё посольство Ивана Кольца вернуться в Кашлык[8]8
  Кашлык – столица Сибирского ханства (другое название – Сибирь), располагалась на правом берегу Иртыша в месте впадения в него р. Сибирки (выше современного Тобольска). Это был не город в полном смысле слова, а небольшое городище с мечетью, обнесённое валом, ставка Кучума.


[Закрыть], как уже зазвучали песни о Ермаке, а былина назвала его младшим братом Ильи Муромца.

По свидетельству Александрова, входившего в состав казацкого посольства, в Москве очень настойчиво выспрашивали о личности Ермака. Да и историками-современниками Ермак не был забыт. Ещё жили сподвижники Ермака, когда царь «за обедом вспомянул Ермака...» и дал указание тобольскому архиепископу Киприану Старорусенникову собирать материалы о сибирском походе.

На второй год по приезде в Тобольск Киприан призвал к себе уцелевших казаков и, подробно расспросив их о сражениях, о том, кто, где и когда был убит, составил первую сибирскую летопись.

А в конце шестнадцатого – начале семнадцатого века труды о сибирском взятии появляются один за другим[9]9
  А в конце шестнадцатого – начале семнадцатого века труды о сибирском взятии появляются один за другим. – Самым ранним из дошедших до нас историческим сочинением о походе Ермака является «Синодик ермаковым казакам», составленный по повелению архиепископа Киприана в 1622 году на основании принесённого к нему казаками «Написания» и их устных рассказов. Никаких других «трудов о сибирском взятии», написанных в конце XVI – начале XVII века, нам неизвестно. Самая ранняя из сибирских летописей – Есиповская – составлена в 1636 году.


[Закрыть]. Это и Есиповская летопись, и Ремезовская, и Строгановская и т. д.

Так отчего же так мало известно нам о Ермаке?

Человек, который, возникнув из слухов, с небольшой дружиной ушёл в Сибирь и сразу начал жить в песнях, просто не вмещался в изыскания древних летописцев. Любая конкретность вступила бы в противоречие с образом Ермака, созданным народом. И летописцы – сами люди из народа – чувствовали и понимали это...

ЕРМАК НА ВОЛГЕ

Карамзин сказал, что «Ермак был рода безвестного, но душою великой». Кажется, это наиболее точное определение человека, завоевавшего Сибирь.

Обрывочные сведения источников указывают на то, что больше десяти лет Ермак провёл на Волге, совершал набеги на ногайцев[10]10
  Ногайцы – кочевые племена, входившие в Ногайскую Орду – феодальное государственное образование, выделившееся из Золотой Орды и занимавшее степи от Волги до Иртыша.


[Закрыть] и грабил купеческие суда.

Вероятно, он был атаманом лишь одной из многочисленных казачьих шаек, действовавших в тогдашнем Поволжье.

Московское правительство если и не одобряло, то, во всяком случае, смотрело сквозь пальцы на грешки казаков, относясь к ним как к своеобразному природному явлению, полезному для безопасности южной границы.

И хотя то и дело происходили досадные недоразумения – так, например, царский гонец доносил, что на пути из Казани в Астрахань пришли на них в стругах князь Василий Мещёрский да казак Личюга хромой Путивлец и взяли «у нас судно, а меня позорили» – Иван Грозный не предпринимал никаких решительных действий против казаков, ограничиваясь засылкой к ним воевод, которые должны были объяснять казакам, что делать можно, а что нельзя. Можно было нападать на ногайцев, а грабить купеческие и тем паче царские суда не следовало. Когда же поступали жалобы от послов, царь разъяснял им, что к казакам он не имеет никакого отношения и потому не несёт ответственности за их действия.

Так продолжалось до тех пор, пока не начались неудачи в Ливонской войне. По меткому определению советского историка Р. Скрынникова: «в большой дипломатической игре казаки оказались разменной монетой. Ими откупалось московское правительство от своих южных соседей».

Волжская деятельность Ермака продолжалась более десяти лет, и за эти годы он не раз участвовал в весьма сомнительных предприятиях (участвовал Ермак и в знаменитом набеге на столицу ногайцев город Сарайчик), но в документах тех лет, склоняющих имена Ивана Кольца и других волжских атаманов, имени Ермака мы не находим. Нет его и в списке разбойников, осуждённых на смертную казнь. По-видимому, его имя вообще было неизвестно Москве.

Это тот случай, когда отсутствие информации о человеке весьма много говорит о нём.

Очевидно, Ермак на голову превосходил своих товарищей по ремеслу дипломатическими способностями и гораздо лучше их разбирался в политической ситуации тех лет. Потому-то, занимаясь тем яге, что и они, делом, прямых столкновений с интересами царя избегал и в самых рискованных делах умел оставаться в тени. Слушок о нём, может быть, и доходил до Москвы, но всегда рядом с Ермаком были более дерзкие ослушники, и молнии царского гнева падали на их головы.

Гораздо более трезво оценивая ситуацию, сложившуюся на Волге к концу семидесятых годов, когда казаки оказались стиснутыми между враждебными ногайцами и карательными частями, Ермак первый и – вполне возможно – тогда единственный из волжских атаманов принимает решение уйти на Каму.

Существует версия, что Строгановы в эти годы сами пригласили к себе на службу казаков Ермака. Так или иначе, но интересы Ермака и Строгановых в этот момент совпадали: казакам нужно было пережить трудное время; Строгановы нуждались в хорошо подготовленном и вооружённом отряде – назревала новая война с немирными зауральскими князьками.

Иван Кольцо со своим отрядом остался на Волге, и то, как сложилась его судьба, доказывает своевременность действий Ермака.

В критический момент Ливонской войны, когда шведы, взломав русскую оборону на северо-западе, взяли Нарву, Копорье, Ям, когда поляки осадили Псков, Иван Грозный пожертвовал волжскими казаками ради предотвращения конфликта на южной границе.

Возвращающегося из Сарайчика посланника Пелепелицина сопровождало триста верховых ногайцев. На переправе в районе реки Самары на них напали казаки Ивана Кольца и С. Волдыря и разгромили отряд. Взятого «языка» отправили в Москву – там обычно щедро награждали за такие дела. На этот же раз всё получилось иначе. Пленный ногаец назвался «улусным человеком князя Уруса» и был освобождён, а казаки казнены у него на глазах.

Царь приказал поймать Ивана Кольцо. «И мы на тех казаков на Волжских, на Митю Бритоусова и на Иванка Юрьева (Кольцо) опалу свою положили, казнить их велели смертью перед твоим (ногайского князя Уруса) человеком».

Кстати, Пелепелицин, по-видимому, сумел тогда убежать, потому что через несколько дней – целый и невредимый – появился в Москве. Впрочем, дипломатическая карьера его на этом неудачном посольстве и кончилась. Он был назначен вторым воеводой в глухую Чердынь и сразу же уехал туда, затаив злобу на Ивана Кольцо.

«СИРОТКИ» СТРОГАНОВЫ

В письмах к царю Строгановы именовали себя сиротами. К 1580 году «сиротки» владели семью с половиной миллионами десятин земли, а торговый дом их процветал.

По словам крупнейшего знатока этой фирмы А. А. Введенского: «В русской истории Строгановы являли собою более неповторяющийся тип русских Фуггеров, и русских Пизарро, и Кортеса одновременно».

Это действительно были смелые, энергичные и предприимчивые люди. Не чужды им были искусства и науки – прославлена строгановская иконописная школа, а после смерти Аники Фёдоровича, всю жизнь донашивавшего отцовскую одежду, осталось огромное по тем временам собрание рукописных и печатных книг. Смело вкладывали Строгановы деньги и в политику. Это они финансировали в 1445 году выкуп из татарского плена Василия Тёмного[11]11
  ...они финансировали в 1445 году выкуп из татарского плена Василия Тёмного. – Великий князь московский Василий Тёмный в 1445 году в сражении под Суздалем был ранен и взят в плен татарами. Через три месяца он был отпущен из плена, обещав дать за себя огромный выкуп, в выплате которого должны были принять участие (отнюдь не добровольное) купцы и всё торгово-ремесленное население городов.


[Закрыть].

Деньги, вложенные в политику, оборачивались новы ми привилегиями, приносящими новые деньги.

Правда, щедрость московского правительства простиралась лишь на территории, где власть его была чисто символической, и, прежде чем пользоваться дарованными привилегиями, нужно было утвердить эту власть, но Строгановы не смущались такими накладками – смело продвигали они к Уральскому хребту границу Русского государства.

Прошлое людей, которых они брали на службу, мало интересовало их, и естественно, что на «подмоченную» репутацию Ермака они не обратили внимания.

Ермак был нужен им для дальнейшей колонизации Предуралья. Кроме того, после вступления Строгановых в опричнину, Грозный даровал им новые земли на Тахчеях[12]12
  Тахчеи – область по реке Туре, находившаяся в сфере русского влияния ещё до похода Ермака.


[Закрыть]. По царской грамоте, подписанной 30 мая 1374 года в Александровской слободе, Строгановы получили новые привилегии на землях, расположенных уже за Уральским хребтом в зоне непосредственного влияния Кучума, и поэтому укрепиться на них было трудно.

К этому времени Строгановы накопили большой опыт в освоении новых земель и сейчас продвигались к Тахчеям осторожно и основательно, ставя один за другим новые городки по Чусовой и Сылве.

Постригшись в монахи, в 1570 году умер глава фирмы Аника Фёдорович Строганов. В 1580 году дола дома вели трое Строгановых. Семён Аникеевич и его племянники: девятнадцатилетний Никита Григорьевич и двадцати четырёхлетний Максим Яковлевич.

Максим Яковлевич и дядя энергично осваивали земли на Чусовой и Сылве. Они и приняли в свои городки казаков.

Строгановская летопись, освещая этот период в жизни Ермака, пишет: «Атаманы же и казаки стояху против безбожных агарян буйственно и единомысленно с живущими ту людьми в городках, и бияхуся с безбожными агаряны сурово и немилостливо и твёрдо стояху и на по верных поощряхуся, пожиста же они, атаманы и казаки, в городках два лета и месяцы два».

Казаки не напрасно ели строгановский хлеб. Ещё не успели затянуться раны после набега Магомет-Кули[13]13
  Магомет-Кули (в русских летописях – Маметкул) – племянник Кучума, его главный военачальник, на протяжении многих лет возглавлявший войско Сибирского ханства; был разбит и пленён казаками весной 1583 года, отправлен в Москву, где был принят на царскую службу.


[Закрыть] – будущего главнокомандующего кучумовскими войсками, – как перешёл Югорский хребет мансийский мурза Беглебий[14]14
  Беглебий – мансийский мурза Веглебий Агтаев, совершивший набег на русские селения по реке Чусовой.


[Закрыть] и «нечаянно подошёл под Чусовский Строгановых городок и оттоль, учини нападение на Сылвенский острожек и прочие села и деревни многия, выжег и разорил и убийства людям и грабежи учинил и получа в добычу несколько мужеска пола людей, назад было побег», но был настигнут и взят в плен.

СЫЛВЕНСКИЙ ПОХОД

Историки не задумываются над тем, когда в Ермаке возникла мысль о походе в Сибирь. Считается, что стремление это уже изначально было заложено в нём, а восторженные беллетристы договариваются иногда и до того, что и на Волгу-то пошёл атаман только затем, чтобы набрать отряд для задуманного похода.

Но если трезво смотреть на события четырёхсотлетней давности, то легко заметить, что до весны 1581 года (новый год начинался тогда первого сентября) ничто не свидетельствует о том, что у Ермака появились столь обширные планы.

В строгановских вотчинах он находился на положении наёмника, которого кормят за выполнение вполне конкретных указаний хозяев. Строгановы же не спешили за Урал, укреплялись пока в Предуралье.

Не понимая этого, многие исследователи объясняют сылвенский поход Ермака ошибкой. Ермак, дескать, спутав устья Чусовой и Сылвы[15]15
  ...спутав устья Чусовой и Сылвы... – Сылва – левый приток Чусовой, так что спутать их устья невозможно. В Кунгурской летописи, вобравшей в себя местные предания о Ермаке, содержится рассказ о том, как казаки, отправившись в Сибирь и плывя вверх по Чусовой, «обмишенилися», свернули по ошибке на реку Сылву и вынуждены были там зазимовать. Некоторые историки считают это сообщение недостоверным, полагая, что кунгурокое предание о заходе Ермака на Сылву сочинили в XVII веке местные церковники, чтобы обосновать легенду о постройке Ермаком часовни в окрестностях Кунгура.


[Закрыть] – действительно расположенные близко друг от друга – и «обмишенившись», пошёл не по той реке, а когда понял свою ошибку, уже начались заморозки, и пришлось вот зимовать Ермаку на месте нынешнего Кунгура.

Самое забавное, что аналогичное объяснение я услышал в Кунгуре от местного жителя.

– А чего? – сказал он. – Всё просто. Ермак лёг спать, а кормщикам чего надо? – лишь бы река была спокойная. Вот они и выбрали Сылву. Сылва-то ведь не Чусовая – ленивая, словно корова.

Местному жителю, конечно, простительно не знать, что в шестнадцатом веке и на Сылве и на Чусовой уже стояли русские городки и острожки, но как об этом забывают профессиональные историки – просто уму непостижимо!

Разумеется, Ермак не мог заблудиться.

Весной 1580 года, выполняя вполне конкретное указание Строгановых, благополучно поднялся он вверх по Сылве и поставил на месте Кунгурской ледяной пещеры городок, а весной, оставив в городке семейных казаков и поставив в городище часовню во имя Николая Чудотворца, вернулся назад на Каму.

Место над Кунгурской ледяной пещерой до сих пор называется Ермаковым городищем. Память народа сохранила до наших лет около тридцати названий на уральских притоках Камы, так или иначе связанных с Ермаком.

НАБЕГ КИХЕКА

Когда Иван Грозный в припадке ярости убил своего сына, в этой же комнате находился и Борис Годунов. Он пытался остановить расправу, но вмешательство это не помогло. Убив сына, Грозный отлупил и Годунова. Отлупил так, что тот надолго слёг в постель. Знавший толк в травах Семён Аникеевич Строганов решил задержаться в Москве. Он взялся лечить царского любимца.

Полновластным хозяином в чусовских вотчинах стал двадцатипятилетний Максим Яковлевич.

Лето выдалось неспокойное. Едкой гарью тянуло с верховьев реки – там горела подожжённая преподобным Трифоном тайга, – и по воде несло задохнувшихся в огне животных.

Пожар начался так. Выжигая для пашни лес, Трифон ушёл молиться и не уследил, как перекинулся огонь на заготовленные крестьянами дрова. Крестьяне, вместо того чтобы тушить пожар, первым делом кинулись ловить отшельника. Поймали, сбросили со скалы, но, увидев, что он остался жив, кинулись снова догонять его, а пожар за это время ушёл в тайгу.

К счастью для будущего святого, возле берега стояла лодка. Он прыгнул в неё, и лодка, покачнувшись, отошла т берега и быстро поплыла по стремнине.

Отшельника перехватили в Нижнечусовском городке. Максим велел надеть на него железо и бросить в темницу.

«Скоро и сам ты понесёшь то же!» – предрёк Трифон, но Максиму было недосуг вдумываться в пророчество. Уже донесли лазутчики, что просочились из-за камня войска пелымского князя Кихека[16]16
  Пелымский князь Кихек. – Пелымское княжество – наиболее значительное из мансийских княжеств, включало в себя бассейны рек Пелыма и Конды, известно с середины XV века. На протяжении полутора столетий иелымские князья неоднократно вторгались в русские пределы. В 1581 году князь Кихек захватил и сжёг Соликамск, разорил в Прикамье слободы и деревни, увёл их жителей. Лишь в 1594 году после долгой и упорной борьбы Пелымское княжество было окончательно присоединено к России.


[Закрыть] и – не сегодня-завтра – следовало ждать их у стен городка. Дни и ночи проводил Максим с Ермаком на городских стенах.

Были и другие недобрые знамения. Прибежал из леса вогулич со стрелою в спине, упал у ворот и умер. Когда вышли посмотреть, увидели – оперение у стрелы золотое. Кучумовской была та стрела...

С Кучумом не собирался воевать Максим. Слишком могущественным был сибирский владыка. Он и московскому царю мог писать: «Хочешь миру – и мы помиримся, а хочешь воевать – давай воевать будем». Куда уж тут ему, Максиму? Нет, не воевать он хотел, а пробиться на пожалованные на Тахчеях земли, укрепиться там, а дальше уж... Бог подскажет, что делать дальше.

Но не с кем было посоветоваться...

Горечью лесного пожара пропитался воздух. Максим по ночам вставал с постели, долго сидел у стола, сжав руками голову... Не вовремя, ох, не вовремя отлучился дядя. Максим одевался, снова шёл на стену, до боли в глазах вглядывался в мутноватые рассветные сумерки.

Лишь в августе, убедившись, что войска пелымского князя прошли севернее, на Чердынь, Максим приказал Ермаку готовиться в путь. Нужно было успеть поставить до снега ещё один городок – в самом верховье Чусовой.

СЕМЁНОВ ДЕНЬ

Первого сентября – Семёнов день.

Первого сентября 1581 года случилось сразу три события. Случились они в разных концах страны, но все они имеют важное значение для последующего повествования.

Первого сентября 1581 года струги Ермака ушли из Нижнечусовского городка. Начался знаменитый сибирский поход.

Первого сентября 1581 года войска пелымского князя Кихека обрушились на Чердынь.

«Город Чердынь деревянный, а на городе шесть башен, а мосты и обломы на городе и на башнях давно сгнили, и кровля обвалилась, а четвёрты ворота да тайник дак совсем завалилися, да и колёса у пушек ветхи и худы» – такою была в тот день Чердынь, но – странно! – она выдержала удар и, растекаясь по окрестностям, кихековские банды пошли к Кай-городку, где «велию пакость учиниша», а затем вернулись на Каму, сожгли Соликамск и двинулись – уже с другой стороны – к строгановским вотчинам.

Отпуская казаков Ермака, Максим просчитался. Хотя Кихеку и не удалось взять ни один из строгановских городков, но опустошения, произведённые им, были огромны. Все окрестные деревеньки были сожжены пелымским князьком.

Решающее сражение состоялось у стен Нижнечусовского городка. Вооружив сбежавшихся в крепость крестьян, Максим вышел навстречу неприятелю, и «сражение было жестокое и упорное, а победа сумнительная». Тем не менее с остатками своих войск Кихек бежал за Камень.

Всю зиму Максим бился, восстанавливая порушенное хозяйство, а весной как снег на голову хлынули в его городки бегущие с Волги отряды Ивана Кольцо.

Максим Яковлевич наотрез отказался снабжать этих казаков припасом, но казаки подступили к нему «грызом», а Иван Кольцо крикнул гневно: «Мужик! Не знаешь ли, ты и теперь мёртв! Возьмём тебя и растерзаем по клоку!»

С тоской смотрел Максим Яковлевич, как из его амбаров тащат казаки в его струги его добро. Казаки тащили всё без разбора, так что скоро «струги грузу знимать не стали и под берегом тонули».

Кунгурская летопись дважды рассказывает о начале похода, называя сперва имя Ермака, которого Строгановы сами снаряжают в поход, а затем имя Ивана Кольцо, который сам собрался в поход, ограбив Строгановых. Так, наверное, и было, но, когда записывались рассказы казаков, оба отряда уже настолько слились в их представлении в одно целое, что казаки не различали их между собой, и поэтому и летопись не дифференцирует выступления казачьих отрядов.

Несчастья Максима Строганова, однако, на этом не кончились, потому что в Семёнов день 1581 года случилось ещё одно, пока не упомянутое нами событие. В этот день прибежал в Москву вырвавшийся с бойни, учинённой казаками на самарской переправе, Василий Пелепелицин.

Перечёркивая карьеру незадачливого дипломата, Грозный назначает его вторым воеводой в Чердынь. Легко представить себе, что чувствовал Пелепелицин, когда узнал, что Максим Строганов позволил уйти казакам Ивана Кольцо за Камень. Весь гнев опального воеводы, а тогда Пелепелицин был единственным воеводой – князя И. М. Елецкого отозвали в Москву, – обрушился на голову Максима Яковлевича.

Срочно в Москву полетел донос, и уже 16 ноября 1582 года Грозный откликнулся опальной грамотой на Максима и Никиту Строгановых. Все потери в войне с пелымским князем ставились в счёт Строгановых: «И то всё осталось вашим воровством и изменой».

Впрочем, до заточения Максима дело не дошло. Он вовремя вспомнил о пророчестве преподобного Трифона, приказал снять с него оковы и отпустить на волю и, как утверждает житие, «по молитве преподобного царский гнев прекратился».

Трифон вскоре покинул негостеприимные края и в дальнейшем продолжал свою деятельность в Хлынове, где основал Успенский монастырь. После смерти он был причислен православной церковью к лику святых.

Вторая, помимо молитв Трифона, версия о прекращении царского гнева основывается на том, что в январе 1582 года до Москвы добралось посольство Ермака, привёзшее известие о взятие Сибири, и возглавлял его осуждённый на смертную казнь Иван Кольцо.

Но, впрочем, мы уже слишком забежали вперёд. Впереди ещё весь беспримерный, героический поход в Сибирь.