Текст книги "Встречь солнцу. Век XVI—XVII"

Автор книги: Николай Коняев

Соавторы: Владислав Бахревский,Арсений Семенов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 40 страниц)

Обнялись друг с другом все шестьдесят товарищей, послушали молебен и подставили попутному ветру холщовые паруса.

Ходко пошли.

А назад дорога и десятерым из них указана не была.

Умных да бывалых слушать надо

На выходе в море из реки Колымы стоял коч Герасима Анкудинова. Море было спокойное, далёкое, будто льды приснились мореходам пасмурным прошлогодним летом. Ветер дул на восток, кочи радостно бежали. Герасим Анкудинов плыл впереди, нагло. Его люди поорали обидные слова на дежнёвский коч, но утомились и примолкли. Дежнёв своим отвечать не велел, а ругаться безответно – всё равно что с эхом аукаться.

На третий день увидали лежбище моржей.

Баженка Астафьев и Афанасий Андреев – приказчики купца Василия Гусельникова – стали было поворачивать кочи к берегу, но Дежнёв велел им идти дальше. Свернул парус на своём коче, подождал приятелей и поговорил с ними грозно.

– Упустим ветер, погоду упустим, принесёт льды – не видать тогда Анадырь-реки.

– Ну и бог с ней, с рекой твоей, – ответили разобиженные приказчики, – смотри, сколько здесь рыбьего зуба, живьём гуляет! От такой прибыли невесть нуда и зачем бежать, может, за погибелью своей.

– Не каркайте, мужики, – Семён стал суровым, как пустынник, – море, оно всё слышит. Ничего не забывает.

Поднял Дежнёв паруса и побежал, обгоняя другие кочи, на своё первое место. Мастерил его коч сам Иван Пуляев. А лучше пуляевских кочей и не бывало никогда.

Так легко, по спокойной воде, под чистым небом, под немеркнущим солнцем плыли семь дней. На седьмой день пошёл ветер с севера, побежали вперекос по морю белки, ударили волны в борта, будто заманивая к берегу.

– Парус долой! Поворачиваем в море! – приказал Дежнёв.

Пять кочей из семи развернулись носом на волну, и гребцы, выбиваясь из сил, повели свои кочи в открытое море, подальше от каменных нелюбезных берегов.

Повернул в море и Герасим Анкудинов. Хороший был мореход Герасим, а вот молодые приказчики Гусельникова Баженка Астафьев и Афанасий Андреев надумали хитрей умных быть: подумалось им – совсем Дежнёв спятил, от бури в бурю попёр. Не слушая окриков с других кочей, Баженка и Афанасий повернули свои корабли к берегу.

Закрыло облаками небо. Волны подросли, но не шибко, а белые гребешки над их крутыми лбами распетушились уже не на шутку. Кочи раскачивало, как колыбели, гребцы промахивались мимо воды, вёсла ударялись о борта, и Дежнёв приказал убрать их. Теперь кочи воевали с морем в одиночку. Люди им не могли помочь.

Огромный Митяй лежал между лавок гребцов, закатив глаза и разинув рот. Кита убивает незыблемость берега, Митяя вконец замотало морское непостоянство. Он лежал глыбой, будто мамонт, и никакая сила не заставила бы его теперь пошевелиться. Желудок Митяя давно опустел, и, уморившись страдать, он заснул вдруг и проспал всю бурю, до последнего примирительного шлепка по гладкой боковине коча.

Пока он спал, случилась первая большая беда.

Кочи Астафьева и Андреева прижало к берегу, и море било о камни их до тех пор, пока они не лопнули, как орехи. Доски, людей и кое-что из их пожитков море выбросило на землю, прихватив свою львиную долю: в дереве, в людях и пожитках.

С коча Дежнёва видели беду, но помочь было нельзя, море несло кочи на восток и унесло неведомо как далеко.

Утихли ветры, кочи выстроились рядком, а впереди опять плыл разбойный Анкудинов.

Без двух кочей стало на пустом океане сиротливей. Молились, отходя ко сну, мореходы страстно. Далёкий лежал путь, и смертей на нём что ветров. Одна взяла своё – отступила. Назавтра ослепительно засияла другая.

Льды

Буря нагнала льды. Они загородили море, и было видно, как забегали люди на коче Анкудинова. Хлопнул, обмякнув, парус, отпуская ветер на все четыре стороны.

– Сдрейфил Герасим-то, – сказал Иван Пуляев Дежнёву. – А мы, думаю, проскочим. Льды-то как решето худое.

Дежнёв Пуляеву верил, что самому себе, да и Анкудинова хотелось посрамить. Прошли мимо, не сбавляя хода. На коче Анкудинова молчали.

Строил кочи Иван Пуляев знатно, а водил их с детства. Не один и не десять даже раз ходил он на Новую Землю – то с отцом, то со старшими братьями, а в семнадцать лет сам за главного.

Забрались в ледяную кашу. Правил кочем Пуляев. На нос поставили с баграми Фому Пермяка и Митяя. Митяй отдышался после бури, полизал для очистки мозгов ком соли и теперь старался вовсю – стыдился, что, когда надо было грести, подвёл товарищество, слёг. Отпихивал он льдины от коча напропалую, все, до которых доставал его огромный шест.

Кочи, как гусята за гусыней, шли следом. Ни один из них не уступил дорогу Анкудинову, и разбойнички потянулись последними. Впереди уже тяжело сипел глубокий океан, оставалось проскочить последнюю малость, и рискованный Пуляев завёл коч в узкую щель между двумя полями льдов небесной чистоты.

Пуляев видел, что поля пошевеливаются, что они, не ровен час, могут сойтись, как два голубка, но понадеялся на ход, на ветер. А ветер вдруг попритих, коч скользил по узкой улочке, будто во сне, всё медленнее и медленнее, и нельзя было помочь ему вёслами, потому что вёсла упирались в ледяные стены.

До гладкого моря оставалось не больше сорока саженей, когда белые голубки, каждый в версту длиной, прихватили легонько коч, а потом и поднажали.

Верный Митяй, синея от натуги, отжимал свою льдину. Льдина шла так, будто не было на свете никакого Митяя, и Митяй осерчал. Взревел, налёг. Шест великий, как лук самого Ильи Муромца, согнулся и выпрямился вдруг. Свистнуло, ухнуло, и Митяй, засверкав голым пузом, полетел над кочем, а потом – по льдине, всё на том же голом животе, веруя в рай и удивляясь, что он оказался холодным, белым и скользким.

Коч захрустел деревянными костями, стряхивая ледяные объятия.

– Пропали, Иван? – Дежнёв сунулся бородой в самое ухо Пуляеву.

– Погоди! Обхитрит коч льды, не впервой.

Поля сходились неминуючи и сошлись. Сошлись – и вознёсся пуляевский коч[86]86
  ...и вознёсся пуляевский коч. – Ленские кочи обладали высокими мореходными качествами и были хорошо приспособлены к арктическим условиям, к плаваниям во льдах. Они имели двойную деревянную обшивку и выпуклый орехообразный корпус, поэтому при сжатии льдами судно как бы выдавливалось льдинами вверх.


[Закрыть]. Лежал на белом льду смирной рыбиной, а к ней, этой рыбине, спешил со всех ног Митяй. Едва перевалился он через борт, как грянул ветрище, наполнился до краёв забытый парус, и коч, словно не коч он вовсе, а сани-самокаты, скользнул по льду и плюхнулся по-тюленьи в воду.

Поплыл.

Ледяные поля растащило, и пошли, пошли по чистой воде пять кочей. Четыре праведных, один разбойный, а все они были русскими, одинокими на том океане на тысячу вёрст, и никак они не могли поделить между собой это бездольное и бесконечное одиночество.

Большой Чукотский Нос

Солоно пришлось мореходам. Опять забурлил океан-котёл, и никто не думал, что придётся на белом свете принять новые многие муки, а все думали, что отмучились.

Не было на океане лица. Серый, как прошлогодний мох, тяжко вздыхал он, и от каждого вздоха возносились кочи к небу, в бородатую муть сырых облаков, а потом падали, неудержимо и долго, и над ними поднимались солёные гладкие хребты, серые, как и весь океан, в жемчужном ожерелье пены, и всё это пойло чукотского бога накатывало смертно и вдруг вместо того, чтобы накрыть, бережно подстилалось, и опять взлетали кочи, и падали опять.

И, взлетев, увидали с коча Дежнёва, как, не вытерпев столько смертей, поддался чей-то коч. Лежал он в самой глубокой пропасти днищем кверху, и океан, смущённый своей неловкостью, накрыл его быстренько и отбросил Дежнёва подальше.

Большой Чукотский Нос по тихому морю обогнули три коча. Были эти кочи Федота Алексеева Попова, Семёна Иванова Дежнёва и Герасима Анкудинова.

Увидали на берегу чудную башню, увидали небольшую речку, решили пристать. Проведать, что за люди живут, набрать свежей воды, запастись съестным: плавали третий месяц. Наступил сентябрь.

Дежнёв первым сошёл на берег, за ним потянулись было остальные, но Дежнёв велел остаться на кочах. Не дай бог иноземные люди устроили засаду. Было тошно покачиваться на волнах прибоя. Ноги так истосковались по земле! Но приказ есть приказ. Ждали.

Дежнёв поднялся к башне. Она была сложена из китовых костей. В башне жили. Вился над нею дымок костра, пахло рыбой и мясом. Поодаль от башни стояли яранги. Вокруг морехода закружила пёстрая свора собак.

– Эй! – крикнул Семён. – Есть кто?

Яранги стояли молча, и башня не отзывалась. Семён позвал людей на якутском языке и по-юкагирски. Опять никто не отозвался. Семён хотел было зайти в башню, как вдруг над головой свистнуло. Отшатнулся, выхватил пистоль. В двух шагах позади лежал костяной топор.

Дежнёв торопливо насыпал из берендейки[87]87
  Берендейка – трубочка для одного заряда.


[Закрыть] порох на полку, и тут из башни, снизу откуда-то вышел мальчик. Он нисколько не испугался казака. В его руках был костяной кинжал, и он ждал нападения, покачиваясь на расставленных кривых ногах.

– Aй да воин! – Дежнёв рассмеялся и заговорил по-юкагирски: – Где отец? Ты меня понимаешь?

Мальчик следил за каждым движением Дежнёва, не отвечал, но по его смышлёным глазам было видно, что он понимает этого странного бородатого человека.

– Я хочу пить! – Семён руками показал на свои сухие губы, почмокал.

Мальчик ткнул кинжалом на пригорок, где лежал молодой снег.

– Я хочу есть! Ам, ам!

Семён вытащил из кармана голубую бусинку и, подкинув её, показал мальчику. Глаза маленького воина засияли. Он сделал знак Дежнёву, чтобы тот стоял на месте, и исчез в башне. К ногам Дежнёва шлёпнулись одна за другой две сушёные рыбины и кусок свежего тюленя.

Рыбины Семён поднял, а ворвань оттолкнул ногой. Мальчик удивился, потом насупился, но Дежнёв перебросил ему бусинку, и мальчишка заплясал, забыв про опасность.

С берега закричали, и Семён побежал назад. На многих байдарах подходили чукчи.

– Что будем делать, Федот? – крикнул на соседний коч Дежнёв.

– Ты сам-то что проведал на берегу, скажи?

– Пусто у них. Одни дети. Я думаю, положить надо кое-что из товаров и отойти.

– Можно и так. Только ведь нам всё равно опять приставать придётся – за водой, за едой.

– А вы меня вместе е товаром оставьте. Договорюсь. Не впервой.

– Смотри, Семён!

– Двум смертям не бывать. Клади на берег товары.

А на коче Анкудинова готовились к бою. Дежнёв углядел это.

– Анкудинов! Отойдёшь в море вместе со всеми. А нет… – и дал знак своим ребятам. Те сдвинули вбок деревянную русалку, украшавшую нос коча, и на Анкудинова серьёзно глянула тяжёлая затинная пищаль. – Потоплю, гляди! – досказал Дежнёв понятнее.

Анкудинов заругался, однако отчалил.

Кочи отходили всё дальше и дальше. Длинные кожаные байдары чукчей замешкались было при виде неведомых деревянных кораблей, а теперь мчались к берегу. Дежнёв насчитал одиннадцать байдар, и в каждой сидело восемь человек. Дежнёв сел на камень перед товарами и стал ждать хозяев земли.

Чукчи выскакивали на берег, вытаскивали байдары. И, разделившись на два отряда, с копьями в руках двинулись в разные стороны.

Один отряд побежал наверх, к ярангам, другой медленно и зловеще окружал чужестранца.

Дежнёв перекрестился, сотворил молитву:

– Во имя отца, сына и святого духа ныне, присно и во веки веков. Аминь!

Встал, распахнул руки, показывая чукчам, что у него нет оружия. Вспомнил о кинжале, вынул из ножен, отбросил. Чукчи наступали, не меняя боевого порядка.

– Да нет у меня ничего! – рассердился Дежнёв. – Чего копьями-то махать?!

Воины были уже близко, когда от китовой башни прибежал гонец. Показал своим голубую бусинку, видно, у мальчишки отнял. Копья сразу опустились. Семён руками подзывал иноземцев: подходи, покупай!

Купцы оставили на берегу обычный товар: медные зеркала, пёстрые шапки ярких цветов, кафтаны, расшитые доброй сотней пуговиц, бусы, медный котёл, ленты.

Чукчи стояли поодаль, зачарованные зрелищем диковинных, прекрасных вещей и не в силах побороть робость. Вдруг появились женщины. Они были одеты так же, как и мужчины, – в меховые кухлянки[88]88
  Кухлянка – меховая одежда.


[Закрыть], но любопытнее они были мужей раз в десять. Красота сразила их. Как галки, бросились к Семёну, и в воздухе запорхало красное, зелёное, синее.

Растолкав женщин, подошёл высокий крутоплечий чукча.

– Эрмэчьын, – стукнул он себя в грудь.

– Семён, – Дежнёв малость поклонился.

Чукча обнюхал его и, улыбнувшись, повторил:

– Сэмэын.

– Во-во, Семён!

Заговорил по-юкагирски, вставляя ламутские и якутские слова. Его понимали. Семён показал на кочи.

– Это мои кочи. Мы будем с вами торговать, а вы нам дадите мясо, рыбу, воду, рыбий зуб, шкуры.

Семён забрал из рук одной женщины красный кафтан и отдал Эрмэчьыну.

– Бери.

Эрмэчьын обрадовался.

– Пусть пристают твои большие лодки. Будет мир.

К Эрмэчьыну подошёл старик, заговорил быстро, сердито. Семён догадался, что это шаман, но не догадался что-либо и ему подарить. Самый сильный чукча оттолкнул старика и повторил:

– Пусть пристают твои большие лодки.

Семён дал знак, и кочи пошли к берегу.

У чукчей был удачный день. На охоте они убили с десяток лахтаков[89]89
  Лахтак – взрослый тюлень.


[Закрыть] и много маленьких тюленей. Женщины ходили на свою охоту, за травами, и тоже принесли немало. Лето в тот год было на редкость большим, и в начале сентября снег выпал только один раз. Добычей женщин были листья красной ивы, капусты и листья камнеломки, которые чукчи едят, заливая жиром нерпы. А тут ещё пожаловали чужеземцы со своими необыкновенными товарами.

Пока кочи причаливали, чукчи притащили клыки моржей, шкуры лахтаков, собак и соболей.

К их удивлению, тёплые собачьи шкуры русские не брали, а брали маленькие шкурки соболей и кость.

Закончив торговлю, чукчи пошли к своим байдарам, выгрузили лахтаков и тюленей и стали их делить.

Мясо и жир лахтаков резали на ровные куски и делили между всеми охотниками. Головы и клыки получили хозяева байдар. Шкуры расщепили. Первую получал хозяин, вторую стрелок. Эрмэчьын получил две головы и целую шкуру. Ему же отдали маленького тюленя целиком. Маленьких тюленей отдавали тем, кто убил их.

Начался праздник.

Чукчи пригласили русских в яранги. Угощали рыбой и мясом, пытались потчевать сухими мухоморами. Дежнёв с Федотом Поповым и Анкудиновым были в китовой башне у Эрмэчьына. Оставлять Анкудинова вместе с его братцами было рискованно. От мухоморов русские отказались и угостили Эрмэчьына водкой. Тот посмотрел сначала, как пьют, покряхтывал, отирая ладонями усы и бороды, русские. А потом и сам отпил глоток. Отпил, зажмурился и сидел, не открывая глаз, чуть покачивая головой. Федот тревожно толкнул Дежнёва, но тот губами сделал знак: спокойно.

Наконец Эрмэчьын разжал веки.

– Во все времена ни один чукча не пил более усладительной воды, чем эта. Я первый чукча, выпивший глоток воды, дающий блаженство. Я – преславный человек!

Он допил свою водку до конца, дал облизать посуду жене и, развеселившись, созвал чукчей на игры и пляски.

Начались состязания. Лежало пять камней. Один больше другого. Молодые воины поднимали эти камни, но не у многих хватало силы поднять пятый.

Митяй, почуявший под ногами твердь, повеселел. Он хорошо поел, отдохнул от качки и теперь ринулся похвалиться силой. Камень поднял рывком, стоял, взметнув его над головой, красный от натуги и вытаращив от счастья глаза. Ему показали ещё на один камень, в отдалении. Митяй помчался к нему. Схватил и не одолел. Покрутился вокруг, подышал спокойно, изловчился, рванул и взвалил на грудь. Закачался под тяжестью, но устоял. Набрал в грудь воздуха, ахнул, и камень на мгновение взлетел высоко над его головой и, вырвавшись из рук, упал. Митяй отёр рукавом мокрое от пота лицо и сел на этот камень без силы. Чукчи окружили его, похлопывали по плечам, спине, а Эрмэчьын поднёс ему шкуру лахтака потому, что никто в стойбище, кроме самого Эрмэчьына, не мог поднять этот камень.

Раздались удары бубна. На праздник пришёл шаман. С ним было пять сильных чукчей, они трудно несли совсем небольшой камень. Эрмэчьын лёг на землю спиной, выставив руки вверх. Носильщики положили ему на руки свой камень. Он был с хорошее ядро. Эрмэчьын подержал камень на вытянутых руках и опустил на грудь. Силача обступило восемь молодых чукчей. Они взяли Эрмэчьына за ноги, за руки и оторвали от земли.

– Колдуют, видать, – сказал Попов Дежнёву.

– Похоже.

Но оказалось, это тоже состязание. Эрмэчьына с камнем поднимали или пытались поднимать и другие чукчи. Эрмэчьын предложил поднять этот Небольшой камень и русским. В одиночку даже Митяй его не сдвинул.

– Камень-то небесный, – определил Попов. И угадал. Позже шаман рассказал русским начальникам, что на Луне живёт женщина Пынрываырчын. Она выдаивает из груди пищу для людей. Одни звери падают на землю, другие в море, и хозяева леса и моря посылают этих зверей охотникам, но однажды мать-богиня выдоила огненный камень. Он долго плыл по небу, а потом упал на Большой Каменный Нос. Видно, кто-то рассердил Пынрываырчын. Сердить её опасно, а то вместо зверей надоит она на землю и в море огненных камней и будет голод.

Устроили чукчи и другие состязания. Бегали по кругу, кто останется последним. А в том кругу, выложенные камнями, были ещё два круга. По первому бежали молодые охотники, по среднему – пожилые, а в центре носились мальчишки.

Бегал тут и Семёнов дружок. Дежнёв увидал его и сказал Эрмэчьыну:

– Этот малец, когда я пришёл на стойбище, чуть не убил меня топором, а потом хотел ножом зарезать.

Эрмэчьын от радости ударил в ладоши.

– Ого! Я создал насильника, грабителя чужих стад. Я создал воина. Я – хороший человек.

– Видал, как у них, – удивился Дежнёв и покосился на Анкудинова. Тот всё время сидел молча и на этот раз отвёл глаза.

Русские жили у чукчей неделю. Опять разыгралась на океане буря, и пришлось ждать, когда она утихнет. Федот Попов был сам не свой. Ветры били о землю кручёными хлыстами мокрого снега. Зима врывалась наскоком, и тёплый в мечтах Китай был в такой несусветной, зыбкой дали, что казалось, нет другого исхода, как лечь лицом вниз на эту чужую холодную землю и помереть, не борствуя, потому что своя русская земля лежала, может быть, ещё дальше.

Попов бродил эти дни одиноко. Сквозь ветер и снег взбирался на Каменный Нос и глядел туда, откуда пришли, и туда, куда собирались плыть дальше.

Поднялся однажды и Дежнёв с ним. Попов сказал ему:

– В Сибирском приказе, в Москве, немец показывал мне карту. На той карте земля у них сплошняком идёт. А тут – море, на Китай и на Индию заворот. Я ему, тому немцу, и тогда про это сказал, а он смеялся, дурак.

– А ты откуда сам-то знал, что море здесь?

– Не знал, нутром чуял, да и приказные сомневались в той карте.

– Верно, значит, говорил, тут вправду море. Однако на Анадырь надо спешить. Придём зимой – лихо будет. Место неведомое, иноземцы неведомые, еду найти неведомо как и где.

– Холодно. У нас-то теперь праздники, урожай собрали, хлеб свежий едят, молочка бы парного, да и с ледника бы. Хорошо!

На краю неба тучи разошлись вдруг, и стали видны далёкие острова. Их было два.

– Чукчи говорят, что на островах этих живут зубатые люди[90]90
  Зубатые люди – так С. Дежнёв и его спутники называли эскимосов, живших на островах Диомида: они носили в прорезях нижней губы украшения-втулки из моржовой кости или камня, которые, оттягивая нижнюю губу, обнажали зубы и десны.


[Закрыть], – сказал Дежнёв, – они пронимают сквозь губу по две рыбьи кости.

– Как угомонится буря-то, зайти к ним надо будет. Слышал я, рыбьего зуба у них много.

– Зайдём, Федот. Мне вот Анкудинов покоя не даёт. Притих что-то.

Как только Анкудинов попритих, Семён перешёл спать на коч: боялся каверзы. Приходил он спать поздно, засиживаясь в китовой яранге Эрмэчьына. У того был старый отец, который длинными вечерами рассказывал сыновьям и внукам сказки. Дежнёв до сказок был любитель и слушал старика до тех пор, пока тот от старости не засыпал, забывшись на полуслове.

Больше всего пришлись ему по нраву сказки о Пичвучине. Рассказывал их старик с любовью, рассказывал их своему любимцу храброму мальчику Онно, тому, кто не испугался бородатого чужестранца.

– Если на тебя напал самый сильный, самый страшный непобедимый зверь, – тихо и монотонно говорил старик, – и если уклониться от безнадёжной борьбы нельзя – бейся. Ты можешь победить потому, что даже у самого сильного и беспощадного есть своя слабинка, о которой он не любит думать, но про которую никогда не забывает.

Нет сильнее Пичвучина. Нет Пичвучина беспомощнее… Он мудр и добр. Он плакса. И всё это правда.

Пичвучин ловит в море китов и одной рукой бросает их на берег. Он тормошит медведей так же, как мы тормошим щенят.

Пичвучин боится мышей и маленьких рыб. Когда мышь, даже самая глупая, не мышь, а мышь-ребёнок выходит из норы, Пичвучин дрожит от страха и плачет.

Ростом Пичвучин в половину пальца. Он носит кухлянку из шкуры собаки, такой маленькой собаки, какую мы ни разу не видели. На ногах у Пичвучина – торбаса[91]91
  Торбаса – обувь из меха.


[Закрыть] из нерпы. Из такой маленькой нерпы, какую не убил ни один охотник, даже самый зоркий. Шапка у Пичвучина соболиная. Из такого маленького соболя, какого ещё никто не видел и которого никто никогда не увидит.

Пичвучин подолгу плавает по морям и много ходит по земле. Но никто не может отличить от мышиных его следы, так они похожи.