Текст книги "Антология советского детектива-48. Компиляция. Книги 1-11 (СИ)"

Автор книги: Николай Леонов

Соавторы: Георгий Вайнер,Аркадий Вайнер,Эдуард Хруцкий
сообщить о нарушении

Текущая страница: 86 (всего у книги 337 страниц)

60. МОСКВА. ДЖАНГИРОВ. СХОДКА

На сходку в гостинице «Интерконтиненталь» Моньку отвез Швец. Он остановил свой «исузу-трупер» подальше от циркульного подъезда парадного входа и сказал:

– Ну что, Моня, это у вас вроде пленума ЦК?

– Что-то вроде того, – усмехнулся Монька. Посидел, подумал, потом неспешно сказал: – У нас в Одессе был один козырной фраер по фамилии Самокиш. Очень хитрый человек, всех всегда хотел наколоть. Мы его для краткости называли Самокиш-ин-тухес… Пришлось его однажды зарезать.

Швец поддакнул:

– В общих чертах ясно. А что такое «самокиш»?

– Самокиш? – удивился Монька. – Киш – значит поцелуй, а все остальное тебе должно быть понятно.

– Понятно, – согласился Швец. – Ты кого имеешь в виду?

– Да так, никого. Ты меня отсюда не забирай, меня потом привезут. Знаешь, как расшифровывается слово «вор»?

– А чего там расшифровывать? – удивился Швец. – Вор – это и есть вор.

– Нет, не знаешь, – покачал головой Монька. – Вор – это высшее общество России…

– Ну, может быть, – недоверчиво протянул Швец. – У вас все честь по чести, по регламенту, по закону по вашему.

– Должно быть, во всяком случае, – сказал Монька. – У настоящих воров есть, слава Богу, блатной закон, и этим они, к счастью, отличаются от так называемых честных людей. А чести у них нет, и не люди они вовсе. Единственная радость – «капусту» квасят на счетах. Варят тыщщи из капусты…

– Монька, если ты сейчас будешь проповедовать мне идею бедности, я вылезу из машины и пойду в парикмахерскую – стричься в монахи, – возмутился Швец. – Наша жизнь показала, что бедным быть не просто глупо, а очень стыдно. Нормальный человек должен быть богатым!

Монька посмотрел на него задумчиво и сказал:

– Нормальный человек должен быть счастливым… Ладно, я пошел… Появлюсь у вас к ночи.

Монька вышел из машины и, косолапо переваливаясь на своих изувеченных ногах, отправился к входу. Швец вспомнил татуировку – «они устали». Он был готов ему поверить. Развернул машину и помчался к Джангиру.

А там уже царил большой переполох – явились Костин и Лембит и поведали о провале карательной операции.

Джангир сидел на своем высоком стульчике, мрачно смотрел на оживленного Швеца, который сразу деловито поинтересовался:

– Мамочке дорвали пасть?

– Достал его, похоже, Десант, – ответил Костин.

– Застрелил? – уточнил Швец.

– Нет, ножом угрохал. Менты там ждали нас, – сказал Костин. – Это была ловушка. Десанта или ранили, или убили, не знаем пока…

– Ничего себе! – присвистнул Швец. – Они вам Мамочку отдали, а вы, козлы, не смогли отработать! И-и-эх!

Джангир знал, что это была его вина. Грубый прокол. Его подловил Ордынцев – сделал «вилку». Джангир не сомневался, что это ордынцевская выдумка, он его подманил, как волка на хрюкающего в мешке подсвинка. Естественно, Джангир ничего не рассказывал своим про вчерашний звонок. Сейчас он вел себя, как все обделавшиеся люди, используя традиционный способ – спихнуть на крайнего. А крайним был попавший в лапы к ментам Десант.

– Кретин! – шипел Джангир. – У него руки из жопы растут, зато обе левые…

– Ну, это ты не прав, босс, – сказал, глядя в землю Костин, и Лембит поддержал его:

– Десант сделал все как надо, я был с ним до последнего момента.

Ах, насколько было бы сейчас легче на душе, если бы этот грубый ляп допустил не он, а кто-то из его подхватчиков! Разорался, наказал, отлучил! И стало бы гораздо легче. А так хоть самого себя за задницу кусай – не поможет!

И все, естественно, сходится одномоментно. Монька пошел на сходку, посадили Десанта – вся надежда, что он тертый калач и будет помалкивать. С ним не будет осложнений, успокаивал себя Джангир. Главное сейчас, чтобы Монька хорошо провел сходку. Вот это важно! Когда они расставались сегодня, Джангир попросил:

– Ты так и скажи им, что до нас мудрые люди в Коране записали: «Вору отсекайте руки, как устрашение от Аллаха» – сура пятая, айят сорок второй! Ты им напомни, – повторил Джангир.

– Петь, ты совсем того? – покрутил Монька пальцем у виска и захохотал. – Главное, что айят сорок второй! Смотри, если ты ошибся, не простят они твоей мусульманской неграмотности… – и пошел к выходу.

Джангиров догнал его у дверей и спросил тревожно:

– Монька, скажи, пожалуйста, а если все получится как надо и сходка примет решение, не может что-нибудь измениться? Ну, могут они отменить решение?

Монька снисходительно кинул:

– Тот, кто приговорен сходняком, не может быть никем прощен или помилован. Умрет он. Это наказание у нас – как кара Господня…

А теперь сиди, жди его.

Джангир велел Швецу поднять на ноги всех заблатованных милицейских начальников.

– Давай ищи, ищи, ищи! Разыщи всех своих трехгрошовых оперов, пусть крутятся-вертятся! Надо Десанта достать с кичи! Ни в коем случае нельзя его там оставлять…

Швец умчался по своим делам, и для Джангира потянулись бесконечно долгие часы ожидания. Только около полуночи заявился Монька, сильно навеселе.

– Ну что? – посунулся к нему Джангир.

Монька пожал плечами:

– Если ты вор, живи по понятиям… А если барыга, плати как все…

– Что это значит? – не понял Джангир.

Монька уселся в кресло, положил ноги на столик и велел Джангиру:

– Гони коньяк! – и перебросил ему через стол сложенный вчетверо лист бумаги.

Джангир жадно впился в листок:

– Это что?

– Это, Джангир дорогой, называется «прогон»! Или «малява», по-вашему – директивное письмо-указание.

На листе бумаги было выведено старательными буквами:

Приветствуем всех честных арестантов!

Привет бродягам и мужикам!

Здоровья и удачи вам!

Жизнь ворам!

Час добрый!

Ставим вас в курс за жизнь Нарика Нугзарова по кличке Псих, за кого ворами вынесено решение как за гада. Сегодня в Москве, по осени 1995 года, октября 12, большая сходка воров относительно Нарика вынесла однозначное решение, что Псих – блядина. А посему каждый уважающий себя человек при встрече с ним должен поступить в соответствии с вынесенным решением. Нарик, рядясь под вора и получив венец, грубо скрысятничал у товарищей больше полмиллиона долларов, о чем сходка воров имеет твердые документы. Поэтому мы постановляем и сообщаем вам, что он решением нашим должен быть наказан битьем по ушам, после чего с него будет спрошено как с гадины и негодяя. Эта ксива подписана семью ворами в законе.

Мы подписали:

Саша Циркуль.

Монька Веселый.

Бичо Стреляный.

Вальтер.

Тенгиз Комуняя.

Ражден Старый.

Гия Сухумский.

Исполнить надлежит всем, кто соблюдает наш закон.

– Как тебе это удалось? – положил на стол бумагу Джангир, посмотрел исподлобья на улыбающегося Моньку.

– Этот листок стоил один миллион долларов, который ты должен будешь внести в общак.

Джангир вздохнул:

– Хорошо. Я готов к этому.

– Миллион не деньги, за день на руках соберем. Но не в этом дело. Все не так просто. Полмиллиона ты внесешь наликом, а полмиллиона – чуть погодя. Они требуют, чтобы ты совершил блатной поступок и принес украденное с рывка…

– Вот идиоты! – сказал со злобой Джангир. – Ты не мог это отметелить?

– Нет, – покачал головой Монька. – У них свои расчеты…

Джангир снова взял в руки лист, почитал, потом спросил:

– А что, они компьютер купить не могут? Почему от руки надо писать?

Монька усмехнулся:

– Я допускаю, что они все вместе могли бы себе насобирать на компьютер. Циркуль один контролирует сто восемьдесят – двести миллионов долларов. Но порядок есть порядок, письмо на общак пишется от руки. От сердца.

Джангир взял со стойки бара хрустальный графин с золотистым коньяком, разлил по бокалам, спросил приятеля:

– Слушай, а почему половина воров в законе грузины?

Монька тяжело вздохнул:

– Сейчас две трети воров поднялись из лаврушников…

Джангиров усмехнулся:

– Такое впечатление, что князь Багратион тоже был из «пиковой масти»…

Чокнулись, пригубили, Монька удовлетворенно почмокал губами:

– Хороший коньячок, нежный.

Приободрившийся и пришедший в себя Джангир, конечно, не упустил случая:

– Не хороший, а замечательный! Этому коньяку около ста лет.

Монька встал:

– Ладно, рассказывай это кому-нибудь еще. Коньяк живет в бочке лет семьдесят – семьдесят пять… Как люди. Потом «деревенеет» и умирает. А мне пора, пока я совсем не одеревенел… Спать надо…

«Каждый третий вор в законе, на которого имеется досье в МВД России, является выходцем из Грузии», – передает РИА «Новости» со ссылкой на источники в правоохранительных органах.

Представители МВД отмечают, что Грузия фактически не предпринимает никаких действий по поиску и задержанию своих граждан, совершивших преступления на территории России.

В связи с этим министерство намерено поставить вопрос о закрытии российских границ для грузинских граждан и введении жесткого визового режима в отношении этой республики.

По данным МВД, наплыв грузинских уголовных авторитетов в ряд городов России, и в первую очередь в Москву, произошел в начале 90-х годов, когда в Грузии начались активные аресты лидеров преступного мира.

С тех пор так называемая грузинская преступная группировка неуклонно усиливалась. Сейчас ее главари поддерживают активные связи с правительственными чиновниками Грузии, включая правоохранительные органы республики, а также с грузинскими общинами в США, Германии, Голландии, Бельгии и Израиле.

Бандиты облагают «комиссионными» компании по торговле автомобилями, коммерческие банки, рестораны, захватывают заложников, занимаются грабежом и мошенничеством.

Самыми «колоритными» фигурами грузинского преступного сообщества в МВД называют арестованного за хранение наркотиков 43-летнего вора в законе Шарикадзе, известного под кличкой Омар Тбилисский, а также 42-летнего «автомобильного короля» Мамаладзе, который был недавно убит в одной из криминальных разборок.

61. МОСКВА. ОРДЫНЦЕВ. РАСЧЕТ

Из-за стеклянной закрашенной белилами двери я слышал ровный баритон хирурга. Мой друг Фима Удовский, видимо, диктовал ассистенту протокол – отчет об операции, и спокойствие его голоса удивительно не соответствовало тому, что он говорил:

– …Проникающее ранение, нанесенное холодным оружием, с повреждением плечевой сумки, переломом верхних ребер, разрушением ключичной кости, разрывом связок и нервов правой стороны плечевого пояса… Из раны извлечен десантный нож двухсторонней заточки с кровостоком, обушком и ограничением по рукояти…

Врачи «скорой помощи», приехавшие в гостиницу, не стали вытаскивать нож из раны и везли Мамочку в больницу с торчащим из груди мессером. Они объяснили мне, что боятся извлекать нож – не исключено, что он сразу же умрет от острой кровопотери.

Слава Богу, не умер, довезли. По дороге в клинику я разыскал Фиму по телефону, так что бандита и убийцу Арчила Мамия ждала хирургическая бригада, анестезиолог и реаниматолог, – как самого что ни на есть драгоценного пациента, героя, доставленного с поля битвы.

Фима не пустил нас дальше порога операционного блока, и мы с Любчиком в этом предбаннике вечности томились третий час, прислушиваясь к голосам из-за двери.

– …Ранением, угрожающим жизни, является проникающий удар в брюшную полость. Раневое отверстие диаметром около трех миллиметров находится на три сантиметра ниже и четыре сантиметра левее пупка. Травма причинена острым длинным деревянным предметом, напоминающим стилет – спицу с обломанной ручкой. Извлеченная из раны спица длиной 23 сантиметра из твердой породы дерева – дуба или бука – причинила повреждения: сквозное ранение мочевого пузыря, части тонкого кишечника и задела двенадцатиперстную кишку с обильным внутренним кровотечением…

Мы недоуменно переглянулись с Любчиком – никаких таких ранений на теле Мамочки мы не видели.

Голоса за стеклянной дверью смолкли, раздался чей-то резкий громкий смех, и снова успокаивающий голос доктора Удовского:

– Великий хирург Вегенер говорил, что если кровь на полу не твоя, успокойся и продолжай делать операцию…

Монотонность происходящего усыпляла. Обычная больничная рутина, нарушаемая только торчащим у дверей милиционером в форме. И беспрерывно снующий туда и обратно персонал в зеленых выцветших от постоянного кипячения хирургических формах, из-за которых они были похожи не на врачей, а на усталых штукатуров.

Любчик, явно нервничая, сказал:

– Боюсь, что эта скотина умрет, и мы не успеем с ним поговорить…

Я пожал плечами:

– Капитан Любчик! Меньше цинизма…

Может быть, я задремал, но в какой-то момент снова открыл глаза и увидел, что, загораживая весь дверной проем, появился в белом фартуке, похожем на поварской, Фима Удовский. На необъятном животе следы крови расходились темными пятнами и разводами. Фима был похож на громадный кухонный холодильник «Шарп». Мы с Любчиком одновременно вскочили ему навстречу и дуэтом, как спевшиеся эстрадники, завопили:

– Как он?

Фима стянул с себя латексные перчатки, кинул в лоток и сообщил индифферентно:

– Бог весть. Шансов немного. Скорее всего в течение суток он должен умереть от острого перитонита. Конечно, тот здоровенный обормот, что лежит в соседней операционной, добил его этой спицей. – Фима вздохнул и добавил: – У него чистейшая сквозная пулевая рана в бедро… Кость не задета… Можете вечером его забирать и перевозить в тюремную больницу. А то здесь милиции многовато… Кстати, вы поищите на месте нападения в гостинице, там должна быть рукоятка от этой спицы…

Мне уже доводилось видеть это бесшумное орудие тренированных убийц, которые наносят в низ живота удар снизу вверх, по существу, не оставляя снаружи следов – из раны почти нет кровотечения, подпиленную рукоятку отламывают и уносят с места происшествия. Обычно хирурги не сразу замечают смертоносный удар деревянной спицей – суматоха приемных покоев, рентген не фиксирует, раненый, как правило, уже без сознания. В поле зрения хирургов она возникает через несколько часов, а иногда и через пару суток, завершая безукоризненно свое дело.

– Нам надо с ним поговорить… – сказал я.

Фима пожал плечами:

– Вообще-то с такой просьбой я бы должен был шугануть вас обоих… Но он уже очнулся и сам почему-то хочет поговорить с вами…

Мы удивленно переглянулись с Любчиком, который взвился под потолок:

– Доктор! Ефим Евгеньевич! Да не тяните тогда резину! Он ведь может кончиться в любой момент! Или передумает этот гад ползучий…

Фима вывел нас в коридор, проводил в послеоперационную палату, строго предупредил: «Даю вам десять минут!» – И ушел.

Мамочка усох, скукожился, глаза провалились, проявился неожиданно большой горбатый нос, и багровость страшного рубца через все лицо померкла, и даже крысячьи острые ушки, прижатые к голове марлей, стали незаметны. Удивительно – он вдруг стал похож на Сталина.

Мамочка приподнял веки, смотрел некоторое время на меня, потом с усилием сказал:

– Явились, черти, за мной? – Помолчал и спросил: – Это, наверное, ты мне все устроил?

Любчик примирительно-философски заметил:

– А какая тебе разница? Все равно ты должен был так кончить. Знаешь, ведь наказывает сатана, а карает Бог…

У Мамочки скривился в насмешке угол разорванного рта:

– Да ладно тебе! Жалко, не было у меня с собой «волыны». Вы запомните мои показания, вам это потом понадобится… Хочу, чтобы он тут потом валялся, как я… Это – Десант, джангировский бык. С ним еще был белобрысый… Не знаю, как его зовут… Вы уж достаньте Джангира, его это дела…

– Я могу это передать Нарику, – предложил я. – Если ты скажешь, где он…

Умирающий Мамочка нашел в себе силы засмеяться:

– Вы что думаете, что я скурвился и сдам братана? Хер вам! Хочу вашими же руками вмастырить этим нелюдям… Достаньте их покрепче…

– Скажи, а где Бастанян? – спросил я.

Мамочка молчал, то ли отключился, то ли обдумывал мой вопрос, то ли решал, стоит ли говорить.

Любчик, тихо сидевший у стены, встал со стула, подошел к капельнице, из которой бежала струйка жидкости, еще дающая Мамочке жизнь, – его существование висело на этом тонком прозрачном пластмассовом проводке. Любчик сухо щелкнул пальцами – большим и средним, будто воздух с треском щипнул. Мамочка открыл глаза и осмысленно посмотрел на него. Любчик снял с подвеса капельницы стеклянный стакан с кордиамином и задумчиво стал крутить его в руках. В зрачках у Мамочки плеснулся ужас – если опер пережмет шланг, этот сладкий спасительный ток жизни замрет. И придет смерть.

А Мамочка не хотел умирать. Он надеялся отбиться и от нас, и от смерти, он еще собирался с нами рассчитаться и отомстить. Ему убитого Валерки Ларионова было мало.

Любчик опустил капсулу с лекарством до пола и показал ему, как легко сгибается прозрачно-белесый шланг. И тихо, почти шепотом спросил:

– Где Бастанян?

Мамочка быстро хрипло забормотал:

– Бастаняна нет… Убили… Третьего дня… Нарик поклялся, что армяшка не переживет брата ни на один день…

– Куда дели труп? – спросил я.

Мамочка захрипел громче:

– Куда труп дели?.. Сожгли!.. Нету его… Прах, дым…

Он обессиленно замолчал. Любчик повесил стакан на стойку капельницы.

– Зачем вам нужен был Бастанян? – спросил я.

Посииневшими губами Мамочка прошептал:

– За ним большие деньги… Мы давно еще переправляли ему зубы…

– Какие зубы?

Долгая пауза, иссякающий вздох, Мамочка шепнул:

– У Джангира есть черт… Приносит зубы убитых… Золотые… Где берет – не знаю…

На экране монитора забилась, заплясала огненная точка сердечного пульса. Потом вдруг остановилась, снова двинулась, она стала замедлять ход, описывая плавные нисходящие синусоиды, что-то там пикнуло, и кривая выпрямилась в ровную линию. Загудел тягучий назойливый зуммер, в палату вбежала сестра, схватила Мамочку за кисть руки – искала пульс. Быстро повернулась к нам:

– Уходите!.. Он умер…

62. ТУЛЬСКАЯ ОБЛАСТЬ. ПРОКАЖЕННЫЕ

Вонг позвонил и сообщил своим невыносимо вежливым голосом:

– Товарищ генерал, человека, о котором вы говорили, я нашел…

– Где он? – импульсивно вскинулся Джангир.

Вонг молчал одно мгновение, потом так же вежливо, почти ласково сказал:

– Я не могу говорить об этом по телефону… При случае я вам об этом сообщу… Я жду указаний – приступать мне к выполнению основного задания? Или подождать? Здесь он сидит крепко – можно не торопиться…

Джангир глубоко, радостно вздохнул и ощутил необыкновенную легкость, освобожденность от тех бесчисленных забот и сложных обязательств, которые он должен был все время учитывать, помнить, оценивать, принимать в расчет, завязывать на них свои решения и поступки. Всё!

– Можешь исполнять его… Больше он никому не нужен!

– Я сделаю, генерал, как вы сказали. О результатах сообщу, – пообещал Вонг и отключил телефон.

Вонг говорил из кабины джипа «эксплорер», одновременно рассматривая в бинокль серый одноэтажный дом, стоящий на краю большого поселка, у самой опушки леса. И сама опушка, и серый дом, и машина, в которой сидел со своими бойцами Вонг, и тускло освещенные корпуса клиники чуть поодаль – все было обнесено трехметровым забором с кружевными «оборочками» колючки поверху. Все пространство внутри забора было вполне легальным учреждением, о существовании которого было не известно никому, кроме попавших за забор, – отсюда выхода не было. Вроде бы нормальная клиника-стационар, инфекционная больница номер восемь, подчиненная непосредственно Министерству здравоохранения. Пациенты в ней были не совсем обычные – прокаженные.

Лет двадцать назад в связи с ростом числа больных проказой здесь, на полдороге между Москвой и Тулой, разместили лепрозорий в глухом лесистом месте. Эта больница превратилась в фантом – без адреса, без памяти, вне времени. Пациенты попадали сюда без срока – до смерти, с врачей отбирали подписку о неразглашении. Чего?

А когда сумасшедшая советская секретность наложилась на хаос и бескормицу демократической жизни в свободной России, про лепрозорий будто забыли.

Вонг, битый волк, не мог не оценить исключительного хитроумия Нарика, нашедшего себе такое замечательное логово. Вонг проказы совершенно не боялся, потому что в его родных местах прокаженных вообще не изолируют – под стражей они свободно доживают свой век среди людей в деревнях и в буддийских монастырях. Его смешили строгость охраны и чрезвычайная секретность лепрозория, порожденные постыдным суеверным страхом перед опасностью этой жутковатой болезни.

Новый демократический режим в России победил предрассудки, суеверия и нелепые страхи, прекратив финансирование больницы. Оказывается, без питания, лекарств и зарплаты таинственность этого учреждения быстро рассеялась. Разбежалась охрана, разбрелся кто куда медперсонал. Остались только больные – желтые изможденные люди со скрюченными пальцами, отгнившими суставами, с «львиными печатями» на лбу. Получив наконец свободу, тоже никуда не пошли – им и идти-то некуда было. Решили умирать здесь.

Всегда пьяный главврач, которого Нарик обеспечил деньгами, выпивкой и продуктами из Москвы, охотно уступил ему корпус. Когда-то это место для банды Нарика разыскал Мамочка. Его привезла сюда развеселая гулящая медсестра, работающая здесь и вступившая с Мамочкой в разовый боевой секс-контакт. Мамочка не больно-то сильно испугался, что трахается с бабой в лепрозории, – огляделся, подрасспросил ее, подумал и через день приволок сюда Нарика. Нарик за тысячу долларов снял на год пустующий больничный корпус, там произвели ремонт и привезли мебель, и они получили многократной секретности и укрытости базу.

А сейчас Мамочки, первооткрывателя, Колумба лепрозорийного покоя, уже не было. Эту печальную новость привез водитель-охранник Автандил по кличке Авто.

И Нарик горевал, бушевал и безумствовал. Сколько раз он ширнулся, Нарик и сам не помнил. Перед ним на мраморном столике лежал шприц – «баян» и щепотками насыпан белоснежный чистейший «герыч» – героин-99, лучший, который Авто смог достать в Москве. Предполагалось, что в каждой щепотке обычный дозняк – два миллиграмма. Да кто их мерил! Авто пытался угомонить хозяина, опасаясь, что Нарик откинет хвост от передоза. Но закаленный многолетним ширевом организм Нарика надсадно тянул, как перегретый двигатель. Вместе с ним справляли тризну по Мамочке еще пара подхватчиков и какие-то шлюхи.

– Давай еще! – орал Нарик.

И Авто насыпал героин в стальную ложку, наливал туда немного воды и на зажигалке раскалял раствор до кипения. Тогда он затягивал резиновым шнуром руку Нарику, и Нарик сам брал шприц – не доверял никому – и безошибочно вводил его в «колодец» – толстое, опухшее по краям красное отверстие, постоянно открытый доступ в вену. Нарик, весь удолбанный, засморканный, плачущий, воющий и бушующий, сейчас был мало похож на прежнего красавчика бандита, наводившего ужас на всех.

Он смотрел, как игла входит в вену, подтягивал шток шприца, пока в стеклянном цилиндре не появлялось несколько капель крови – верный знак, что игла в вене и «колодец» он прошел нормально. Он смотрел на кровь и удивленно говорил:

– Моя кровь! Моя кровь! – Он повторял беспрерывно: – Моя кровь! Из меня выпустили всю кровь! Мой брат Ахат, мой друг Мамочка! Все погибли! Я отомщу! Я их зубами буду рвать! Я буду жрать сырым их сердце…

Вонг спокойно, терпеливо, неподвижно, будто во сне, ждал. И бойцы его не шевелились. Шли часы. Он дожидался ночи, когда все в доме загрузятся до ноздрей и отпадут.

Окно в большой комнате было забрано почти доверху решеткой, оставался только узкий лючок для открытой форточки. Гардины были задернуты, и Вонг мог видеть только вялые движения теней. Но зато он прекрасно слышал все, что там происходило, – ствол направленного микрофона «снимал» все шумы из дома.

Презрительно кривя губу, Вонг на слух фиксировал динамику состояния Нарика – приход, тяга, полет, отпад. Кто-то из собутыльников Нарика взял на гитаре аккорд, негромко запел:

 
Вор вора на юру познаша
И домой братка позваша.
Налил ханки, дал закуски,
Жаркой шмарой угостил.
Утром обнял,
Дал подводку,
В нужный адрес проводил.
Объяснил про все запоры
И запасные ходы,
Пожелал ему удачи —
И в ментовку заложил.
 

Он пел горестно, со слезой. Кто-то уже храпел, подвизгивали шлюхи, Нарик зло и страстно мычал. Потом шумы стали стихать. Пригас свет в доме, только одно окно в гостиной еще светилось.

Вонг сказал сидевшему рядом с ним крошечному юркому вьетнамцу, похожему на недокормленного мальчишку:

– Давай!

Вьет выскочил из машины, дверца не хлопнула, а еле слышно чавкнула. Темнота на миг проглотила его, но через минуту он уже беззвучно подтягивался на оконной решетке, ухватился за раму и через форточку стал ввинчиваться в окно. Он проникал в отверстие как змея – гибкими, плавными круговыми рывками. Потом он исчез в доме, и тогда Вонг сказал:

– Начинайте…

Сидевшая на заднем сиденье тройка подхватчиков десантировалась из джипа в темноту. Их силуэты на фоне стены были еле различимы. Через минуту изнутри щелкнул замок, и дверь чуть-чуть растворилась, тени скользнули в дом. Маленький вьетнамец мигнул фонариком, и тогда вылез из машины Вонг, пошел замыкающим.

В тускло освещенной гостиной валялся на тахте в наркотическом отпаде Нарик. На ковре лежала голая девка, остатки еды и выпивки громоздились на столе. Авто, сидя, дремал в кресле в изголовье Нарика, верно тело охранял. Но привстать не успел – в ухо воткнули ствол автомата «узи», и карлик вьетнамец прижал палец к губам:

– Тихо…

Вонг подошел к бесчувственному Нарику, ухватив за длинные волосы, приподнял голову. Нарик открыл мутные, затянутые пеленой безумия глаза, равнодушно глядя в лицо своему раскосому ангелу смерти.

Вонг медленно вытянул из черных кожаных ножен узкий, чуть загнутый на конце «кинжал милосердия» и воткнул Нарику в шею, под сонную артерию. Булькнул, вырвавшись наружу, алый ручеек, Нарик закрыл глаза, будто уснул, наверное, «тяга» еще продолжалась, из сумерек «торчания» он уплыл в темноту навсегда.

Вонг сказал маленькому вьету:

– Телохранителя тихо кончайте, и быстро уводи людей… Я иду следом… Мне надо на минуту задержаться…