Текст книги "Антология советского детектива-48. Компиляция. Книги 1-11 (СИ)"

Автор книги: Николай Леонов

Соавторы: Георгий Вайнер,Аркадий Вайнер,Эдуард Хруцкий
сообщить о нарушении

Текущая страница: 83 (всего у книги 337 страниц)

52. КИЕВ – МОСКВА. ПОСАДОЧНЫЙ КОРИДОР. ХЭНК

Они ехали почти всю ночь. Вообще, если бы его везли в забитом ящике, Хэнк впечатлений получил бы не больше. Конечно, не так комфортно, но информации – тот же замкнутый ноль.

Единственное твердое убеждение, вынесенное Хэнком за эту долгую дорогу, – такая большая страна не может быть такой бедной. Не выдержит жесткость конструкции.

В Киев он прилетел поздно вечером, легко и быстро прошел паспортный контроль.

Единственное, что спросил у него таможенник: «У вас баксы или марчелки?»

Хэнк пожал плечами:

– Простите, что такое «марчелки»?

Таможенник смотрел на него как на придурка:

– «Марчелки» – марки ФРГ!

Хэнк облегченно вздохнул:

– У меня наличными шестьсот долларов США и две тысячи австрийских шиллингов…

– Внесите в декларацию… И проходите…

В зале ожидания его сразу же остановил сухопарый белесый человек, похожий на скандинава:

– Вы господин Сеймур Харрис?

– Да, – кивнул Хэнк. – Я – Харрис…

Блондин кивнул:

– Здравствуйте, я – Лембит…

Хэнк не понял, фамилия это или имя. Да и не имело это никакого значения. Монька перед отъездом напутствовал его:

– Тебя встретят надежные парни. Внимания на них не обращай, это так – промежуточные люди…

Хэнк спросил промежуточного человека Лембита:

– Вы скорее всего финн?

– Я эстонец! – сказал Лембит так, будто представился лордом-пэром.

– Прекрасно! – восхитился Хэнк.

Лорд-пэр Эстонии взял у Хэнка его маленький дорожный чемоданчик и повел на паркинг. В новенькой «БМВ»-«пятерке» засквозили в объезд Киева.

Лембит хорошо говорил по-английски, почти без акцента.

– Вам надо покушать перед дорогой…

Хэнк покачал головой:

– Нет, в самолете кормили… Я не проголодался…

– Тогда заедем, возьмем с собой еду. Пятьсот километров впереди – гастрономическая пустыня.

Лембит куда-то заехал по дороге, взял пакеты с сандвичами, жареной курицей и бутылку «Джима Бима».

– В Москву? – спросил он как таксист.

– С Богом!..

Пару раз Хэнк задавал какие-то ничего не значащие вопросы своему гордому эстонством водителю. Лембит отвечал подробно: «Да», «Нет». И сразу же нырял в молчание, как родные его сердцу таллинские кильки в море. Хэнк ему был за это очень признателен.

Дорога была жуткая. Очень узкое шоссе, в обоих направлениях загруженное до предела грузовиками. На полотне, выщербленном, выбитом, в ухабах, ямах-ловушках «БМВ» подкидывало и трясло, как тачку. Из-за плотного потока встречных грузовиков Лембит не мог сделать рывок на обгоне и объехать тяжело, медленно пыхтящую попутную колонну. Ехал гордый эстонец расчетливо, быстро – под упор, на трассе не ерзал, не вилял, не дергал машину тормозами. Обычно Хэнк сильно нервничал, сидя на пассажирском сиденье, – он не доверял шоферам. Через час, приглядевшись к рулежке Лембита, полностью успокоился, сделал несколько глубоких реанимационных глотков «Джима Бима» и тихо отключился от происходящей за стеклом мерзости. Конечно, досадно ехать на такой мощной машине так уныло – встречные грузовики слепили, попутки забрасывали лобовое стекло жирной грязью.

Хэнк подумал, что последний раз он ездил по таким дорогам во Вьетнаме. Только было не промозгло-холодно, а душно-мокро. Но так же противно.

В середине ночи Лембит разговорился. Открыл рот и сообщил:

– Приехали. Сейчас будет погранконтроль…

Долго стояли в очереди. Лембит взял у Хэнка паспорт, достал свои документы, в права вложил двадцатку – протянул в окно таможеннику, купюра испарилась, документы вернулись назад, и они въехали в Россию.

«Знал бы этот самый Харрис, где путешествует живущий теперь отдельно от него паспорт», – подумал Хэнк. Харрис и не догадывается, что в одно прекрасное утро может проснуться самым знаменитым человеком на земле. Мистер Герострат Сеймур Харрис.

Никаких перемен по сравнению с Независимой Украиной на земле России Хэнк не обнаружил. Редкие тусклые желтые огоньки по сторонам, безвидность, индустриальные трущобы. Хэнк ориентировался только по иероглифическому языку дорожных знаков – этому замечательному эсперанто водителей во всем мире.

В машине было тепло и уютно. Расслабляла, убаюкивала музыка из приемника, еле слышно подсвистывал Лембит, мягко перемигивались огоньки на щите. Хэнк, прикрыв глаза, покачивался в полудреме, думал, что это похоже на прилет на чужую планету. Ничего нет позади, все, что происходит сейчас, – неповторимо, и совсем неизвестно, что будет завтра. Капсула текущего мгновения закрыта. Она отсечена от вчера и завтра. Почти неосязаемое мгновение между всем, чего уже нет, и тем, чего еще не было. «Раз мы все смертны, – раздумывал Хэнк, – любая цель бессмысленна для неверящих в загробную жизнь. Я в нее не верю, и скорее всего великий акт отмщения сбросит меня в пустоту. Но я проживу свою жизнь так, как я хочу. Моя воля заставит тысячи людей жить и умереть так, как я считаю правильным. Ведь, в конце-то концов, раз все мы когда-то умрем, то я просто сдвину для них календарь. Велика печаль!»

Под утро они подъезжали к Москве. Занимался тусклый безвидный рассвет.

Неожиданно для самого себя, как-то на уровне вздоха, Хэнк сказал вслух:

– Господи, какая бедность…

Эстонец равнодушно кивнул:

– Великий канцлер Отто фон Бисмарк говорил, что у славян ослаблено чувство собственности – от этого они склонны к расточительности и воровству…

– Занятно, – хмыкнул Хэнк. – Но за век народ мог измениться…

– Никогда! – отрезал чухонский лорд. – В России никогда ничего не изменится. Это невозможно.

– Почему?

– Для этого Россия должна проиграть большую войну. Не Афганистан, не Чечня! Сокрушительный разгром – как в сорок пятом было ликвидировано гитлеровское государство… – невозмутимо преподавал Лембит.

– Но без мировой ядерной войны это невозможно, а тогда погибнут все, кроме китайцев, – напомнил Хэнк.

– В том-то и дело! Исторический пат – у мира нет игры, поэтому здесь всегда будут нищета, дикость и оголтелое воровство…

– И других альтернатив нет? – из любопытства подначивал Хэнк.

– Нет, – заверил категорически Лембит. – Российский народ может спасти только оккупация чужеземцами. Русские не должны управлять своим народом – они постоянно нацелены грабить и унижать своих людей…

– Невеселую вы нарисовали картину, – сказал Хэнк.

– А я сам человек невеселый, – серьезно ответил Лембит. – В этой жизни нет поводов для веселья…

Этот ненормальный эстонец нравился Хэнку – такой парень и в его делах может сгодиться.

– Похоже, вы жили в Европе? – осторожно спросил Хэнк.

– В некотором роде… – сдержанно ответил Лембит, молчал километров пять пути, потом неожиданно добавил: – Я три года служил во Французском иностранном легионе…

Вон оно что! Надо бы к нему внимательно присмотреться.

На въезде на большой хайвей, видимо, опоясывающий город, был установлен не то какой-то пышный памятник, не то мемориал, не то рекламный биллборд.

– Что там написано? – поинтересовался Хэнк.

– Это памятный знак – «Дорожной отрасли России 250 лет!».

Хэнк вспомнил чудовищную дорогу, которую они одолели ночью:

– Кажется, дорожная отрасль и дороги существуют в России совершенно отдельно…

– В России все отрасли власти существуют отдельно от реальной жизни… – сказал Лембит и нырнул в свой эстонский омут молчания.

Куда-то свернули, ехали по хорошему гладкому асфальту через лес, больше похожий на парк, притормозили около огромных железных ворот с электроприводом. Лембит помигал вахтеру фарами, тот выскочил из будки, утирая руками рот, внимательно рассмотрел карточку Лембита, оглядел их самих, нажал пульт, и ворота разъехались.

Плавный полукруг подъездной дорожки упирался в подъезд огромного красного кирпичного дома. Но прежде чем машина затормозила, растворилась дорогая полированная дверь в медном наборе, и навстречу Хэнку появились Монька и маленький человечек, почти карлик, сухонький, желтоватый, с острым резким лицом. Он протянул Хэнку сухую жесткую лапку и с неожиданной силой крепко пожал руку.

– Ну что ж, я очень рад вас видеть. Дожидаемся вас давно. Я – генерал Петр Джангиров…

53. НЬЮ-ЙОРК. ПОЛИС ПЛАЗА, 1. СТИВЕН ПОЛК

Обезглавленное тело Дриста нашли почти сразу – в холодильной камере на кухне. Расспрашивать было пока некого, персонал ушел полчаса назад.

Полицейская круговерть бушевала, Полк давал поручения, Джордан гонял детективов, суетились все вместе, и Полк непрерывно раздумывал над тем, что обозначает такое убийство. Конечно, это не просто акт мести и не обычная брайтонская разборка. Это вызов. Его пытались напугать? Или сделать блатную «смасть»?

Кровоподтеки и ссадины на теле Дриста печально свидетельствовали о том, что его перед смертью долго били. Наверняка его начали бить задолго до того, как он позвонил Полку и оставил запись на автоответчике. Конечно, он рассказал своим мучителям все.

Двигаясь вместе со всеми в ожесточенной истерии первоначального розыска «хот-трэйс», одновременно Полк внутренне стоял на месте. Душевно замерз. Он знал – сейчас они традиционными методами полевого розыска не найдут никаких концов. Нужна догадка, идея, сокращенный прыжок сознания или очень ценная информация со стороны. Только тогда можно будет выйти на этих живорезов.

Полк не сомневался – работали чужаки. Другой почерк. Старые брайтонские бандиты, конечно, совсем не вегетарианцы – кого хочешь подколют, застрелят, удушат. Но здесь была видна рука ветерана гражданских войн, ибо нет более лютой формы озверения, чем внутренние войны, грабительские и беспощадные. Эти войны дают мутацию особых преступников – человекоподобная фауна, с которой тонкий слой цивилизации стерт до корней клыков.

Полк остановился, тупо рассматривая заходящее в море солнце. Оловянное бельмо заливало Даун-таун недостоверно мягким пугающим светом. Полк не сомневался, что все эти события, связанные потаенными пружинками, вызваны его поисками Бастаняна. Так в тире, попав в черный кружок мишени, ты вызываешь множество неожиданных механических событий: взлетают утки, прыгают олени, тяжело бегут кабаны, крутятся мельницы, и все – под металлический стрекот каких-то звякающих и скрежещущих деталей, соединенных между собой невидимыми нитками, при этом самым непонятным тебе образом.

Белесая солнечная капля упала наконец в воду, и он уселся за стол – писать запрос в Министерство внутренних дел России. Ему нужно еще до прилета в Москву запустить сыскной аппарат в поисках исчезнувшего Бастаняна. Его надо найти во что бы то ни стало, поскольку так или иначе все замыкается через фигуру исчезнувшего торговца ворованным антиквариатом.

Полк, осматривая труп Дриста, нашел у него в кармане мятую пачку с одной сигаретой и двумя спичечными картонными коробочками с фирменной этикеткой «Перияли» – есть такой неплохой греческий ресторан на Манхэттене на Двадцатой улице. Полк незамедлительно дернул туда. Метрдотель, степенный пожилой грек, по фотографии сразу опознал Дриста. Уверенно объяснил, что Дрист совсем не выглядел как завсегдатай такого солидного заведения. Он вспомнил, что Дрист был здесь три дня назад с хорошо одетым мужчиной лет тридцати, с которым они разговаривали по-русски. Он довольно подробно описал спутника Дриста, и с его слов был составлен примерный словесный портрет последнего сотрапезника Дриста. «У него волосы как из алюминия, – говорил грек. – И глаза металлические…» Полк распорядился немедленно распространить фоторобот среди полицейских и агентов на Брайтоне.

Полк пытался восстановить последовательность событий. Три дня назад бандиты подманули Дриста дармовым обедом, что-то интересное ему пообещали. Во всяком случае, отпустили – позавчера вечером он по телефону рассуждал с Полком о стукачестве как призвании или трудовом промысле. Вчера, когда Полк был в Вашингтоне, они уже взяли Дриста к себе – судя по тексту на автоответчике. Сегодня, когда Полк ходил по коридорам больницы Кони-Айленда, Дрист еще был жив – он должен был опознать и подтвердить бандитам, что явившийся на встречу человек – это и есть спецагент ФБР Стивен Полк.

Его убили, когда Полк сел за столик в кафе. Одним ударом большого разделочного ножа на кухне. На кафельном полу почти не было крови – обезглавленное тело сразу бросили в холодильник. А голову – в сумку и на транспортер. К моменту убийства все работники кафе уже ушли. Автомат, регистрирующий явку и уход с работы, указывает, что все отметили карточки и покинули помещение до четырех часов. Вахтер на служебном выходе не видел, чтобы кто-либо возвращался. Сейчас все люди Джордана проверяли, есть ли русские среди работников кухни. В круг интересующих лиц попали также все поставщики продуктов и технический персонал – слесаря, уборщики, монтеры, обслуживающие кухню, – все, кто может иметь туда доступ…

Завтра Дриста похоронят в безымянной могиле для неопознанных бродяг, некому вручить свидетельство о смерти.

Полк вспомнил, что читал как-то аналитическую справку, присланную уполномоченным ФБР в Москве. Резидент сообщал, что крупные уголовники для своих погибших друзей покупают гробы стоимостью от пятнадцати до шестидесяти тысяч долларов. Гробы палисандровые, красного дерева, хрустальные, в которые монтируются магнитофон и бар, как в прогулочном лимузине. Похоронная контора принимает на себя ответственность за приведение в божеский вид их раздавленных, разбитых, расстрелянных клиентов. Интересно, сколько бы они взяли за то, чтобы привести в божеский вид Дриста?

От праздных размышлений Полка отвлек громкий голос Джордана, инструктировавшего своих сыскных на полицейские подвиги:

– Поднимите на ноги всех своих тротуарных певцов-«шептунов», разбейтесь в прах, но завтра у меня должна быть хоть какая-то дельная информация об этих кровожадных животных…

Джордан не скрывал, что не любит русских. И сейчас он был в ярости не из-за того, что Дриста убили, а из-за того, как его убили. Джордан, опытный полицейский, знал, что если бы Дриста тихо прирезали или подстрельнули в затылок, то это бы никаким образом не заинтересовало власть. Но начальство, которое относится к худшему виду ротозеев и уличных дилетантов, наверняка будет чудовищно шокировано способом убийства. Это же надо подумать, до чего дошло – отрезали голову! Конечно, для телевизионщиков – это сладкое событие, все радионовости, все газеты будут орать об этом, пока какие-нибудь пуэрториканцы в Бронксе не сожгут кого-то заживо. Естественно, с Джордана начальство будет снимать штаны каждый день.

– Кто их звал сюда, этих наглых оборванцев? – бушевал Джордан. – Своих бандитов мало?.. Нет, все бились за свободу выезда из России! Вот теперь имеете! Радуйтесь!..

Полк остановил его жестко:

– Слушай, Джордан, это твое личное дело – любить кого-то или не любить. Но думаю, что твоя злоба на русских связана с тем, что ты имеешь дело только с русским отребьем в Америке…

– А ты знаешься, конечно, не с отребьем? – окрысился Джордан. – С гордостью России? Которая теперь стала нашей гордостью…

Полку надоела эта вонючая политическая корректность, обязательная для джентльмена на государственной службе, по странным прихотям которой он должен братски любить и уважать цветных, а те, в свою очередь, свободны ненавидеть и поливать в любой форме русских или поляков.

– Да, я знаю самых разных русских, – спокойно согласился Полк. – Среди них полно отребья, есть и гении. А в основном они такие же люди, как и все наши. Зря ты прешь на них, это глупо! Если бы все думали, как ты, вряд ли ты сидел бы здесь, а вкалывал на хлопковых полях…

В кофейный цвет кожи Джордана стал натекать кипящий битум. Глаза-сливы поперло наружу прорывающейся яростью.

Бой на глазах у подчиненных уже было начался, но тут ввалился судмедэксперт:

– Хай, сыскари! Я принес заключение о смерти повесившегося Драпкина… Самоубийство чистое, как странгуляционная борозда…

Полк махнул рукой на Джордана и взял у эксперта бумагу.

«…Смерть наступила от удушения петлей между двумя и тремя часами ночи…»

Хотя это вовсе не исключает, что Драпкин не влез сам, а его засунули в эту петлю.

В описательной части протокола Полк обратил внимание на фразу: «В области грудины большая ссадина и кровоподтек размером шесть на семь с половиной дюймов». Он спросил эксперта:

– Отчего могла произойти такая ссадина?

– Прижизненное повреждение, – пожал плечами эксперт. – Похоже на удар…

– Удар такой силы в грудь?

– А что удивительного? Тренированный каратист может ударом тэби-йоко-гери проломить грудную клетку…

– Что за удар? – поинтересовался Джордан.

– Поражение противника пяткой в прыжке. Знаешь, как они кричат в кино: «Й-а-а-а!»

– Знаю, – мрачно кивнул Полк. – Предполагаю, что вот так врубили в грудь Драпкину… Он потерял сознание, и его вдели в петлю…

Конолли заметил:

– Садисты… Драпкин потерял бы сознание от одного клича «Й-а-а-а!», – и снял трубку давно трезвонящего телефона. – Отдел убийств, инспектор Конолли слушает… Да, здесь… Хорошо, передам.

Бросил трубку, почтительно наклонил свой замечательный пробор.

– Старшему специальному агенту Полку сообщают из секретариата директора ФБР, что виза в посольстве на него получена и через пару недель он может вылетать в Москву… Большое угощение для нас всех устраиваешь сегодня за свой счет…

– Это тоже директор передал? Насчет пьянки? – уточнил Полк.

– Это мы с директором тебе сообщаем вместе… – вздохнул Конолли.

54. МОСКВА. ОРДЫНЦЕВ. ЮСТИЦИЯ

Задержанный Арчил Мамия, по кличке Мамочка, надо отдать ему должное, вел себя очень грамотно. По существу, допустил одну тактическую ошибку – сильно нагрубил при задержании Любчику и Киту. Ну, естественно, они наколотили ему по барабану так, что сопли из ушей потекли.

Арчил Мамия, двадцати четырех лет, уроженец Сухуми, образование незаконченное высшее – два курса торгово-экономического института, в армии не служил, привлекался за воровство, разбой, хранение огнестрельного оружия, с двенадцати лет живет в Москве. Начинал с тралерства – извоза проституток. По оперативным данным, является правой рукой бандита Нарика Нугзарова в его преступной группировке.

Его привели ко мне на разговор уже не такого наглого и смелого, но держался Мамочка своей линии твердо.

– Недоразумение! Граждане командиры! Недоразумение у вас со мной! – уверял он. – Вы меня за кого-то другого держите… Я ничего не знаю… Нигде, никогда, ни на каком Курском вокзале не был… Не знаю ни про каких ваших сотрудников… Кто такой Нарик, не слышал и слышать не хочу…

Мы ему устроили мельницу – сутки кололи непрерывно, вчетвером. Почти двадцать четыре часа Любчик, Кит, Мила и я допрашивали его обо всем, что как-либо относилось к его участию в банде Нарика и обстоятельствам убийства Валерки Ларионова.

Под утро он уже валился со стула, лицо было синюшного цвета, и только жуткий рваный шрам – от угла рта до самого уха – рдел на его острой морде с крысячьими чертовыми ушками. Но не кололся и стоял жестко. Под утро меня вызвал из кабинета в коридор Куклуксклан:

– Эксперты не подтверждают идентичность голосов…

– То есть как не подтверждают? – взвился я.

Эксперты-акустики сравнивали запись голоса по телефону, оставшуюся после убийства Ларионова, и голос Мамочки, записанный сейчас.

– Нет, они не говорят, что это разные люди, – развел руками К.К.К. – Но дать категорическое заключение о том, что два образца голосов, которые мы имеем, идентичны по всему спектру звуковых характеристик, они отказываются. Материала для сравнительного анализа очень мало…

По существу – единственная моя серьезная надежда прищемить этого гаденыша всерьез. Остальное – косвенные показания на Мамочку, которыми мы могли только закреплять полученные показания. Заставить его заговорить это не могло. Итак, здесь у нас большой облом.

А он пер свое уверенно, будто бы знал, что помощь ему будет обеспечена. И спасательная экспедиция скоро начала шевелиться, причем сразу же – резво.

Из прокуратуры позвонил к концу дня Бестужев, надзирающий прокурор, и спросил весело:

– Сергей Петрович, нам тут весть принесли, будто бы вы задержали Мамию…

– А кто принес? Весть – я имею в виду…

– Ну кто же вести разносит? Известно – сорока на хвосте…

– Сорока, думаю, воровка? Или бандитка? Из той же бандгруппы? Или со стороны?

Бестужева я знал довольно давно. Мы его для точности называли Бестыжевым.

Он хмыкнул:

– Кто же их сейчас разберет… Так что – это соответствует действительности?

– Допустим, соответствует, – осторожно ответил я.

У Бестыжева потяжелел голос:

– Что это у вас за формулировки, Ордынцев? «Допустим»! Или задержали, или нет! Но я знаю, что задержали!

Тут уж и я локоть вперед выставил:

– Восхищаюсь, Бестужев, зоркостью нашей прокуратуры… Бдите! Не успели бандюгу заловить, а вы уже тут как тут – в курсе дела! Вы что, по всем задержаниям так остро реагируете?

– А вот это не ваше дело, Ордынцев! – отрезал прокурор. – Главное, что мы реагируем по всем случаям необоснованных задержаний.

– А почему вы решили, что Мамия необоснованно задержан?

– Ха-ха-ха! – Он не смеялся, а декламировал смех. – Были бы основания, вы бы с утра уже тут трындели! Вот скоро введут закон о судебном порядке задержания и ареста, тогда вы с вашими штучками запляшете…

Он мне сильно надоел, чернильный выкормыш. Спросил я его вежливо, душевно:

– Скажите, Бестужев, а чего вы так жопу за него рвете?

А он и глазом не моргнул, телефонным ухом не повел:

– Потому что лучше жопу рвать, чем закон сапогами попирать! Мы не можем допустить, чтобы вы превратились в параллельный бандитский отряд. Держава вас уполномочила держать в узде преступников, а не раздвигать их фронт дальше. И за этим будем тщательно надзирать.

– Ну и надзирайте себе на здоровье… Раз вам держава велела держать, но не задерживать…

– Ладно, давайте прекратим эту ненужную дискуссию! – отрезал Бестыжев. – Завтра к одиннадцати часам прошу вас быть у меня с материалами дела…

Я вернулся в комнату, где ребята трясли Мамочку, а он им убежденно доказывал:

– Вы же затрюмили невинного человека! Вот и доказывайте, что я преступник. А кроме как отдуплить невинного человека, у вас никаких аргументов нету… Вам главное – честного человека превратить в лагерную пыль…

Любчик устало говорил:

– Да хватит тебе быковать, Мамия… Ты не лагерная пыль, ты – нормальная городская тротуарная грязь… И будешь париться в остроге все равно…

– А вот увидите – не буду! – нагло уверял Мамочка.

Он знал, гадина, что и под стражей он будет в безопасности. Его поддержат извне беспрерывными заявами, «телегами», проплатами, блатными звонками, непрерывным прессингом по всему нашему загаженному правовому полю.

В девять утра я велел не останавливать допросов и поехал на Новокузнецкую в городскую прокуратуру. В кабинете Бестыжева меня уже дожидался адвокат Мамочки – вальяжный сытый господинчик в английской тройке, в надушенной пушистой бороде и при ясных голубых глазах афериста «на доверии».

Видимо, ему платили за работу, вычитая из гонорара часы, проведенные Мамочкой в наших застенках. Потому что, вручив мне свою визитку, он мгновенно ринулся в бой и стал выкручивать со мной все мыслимые финты, демонстрируя широкий ассортимент фокусов и ловких приемчиков опытного стряпчего.

Бестыжев слушал его, сочувственно кивал, неодобрительно посматривал на меня. Похоже было, что прокурор не поддерживает государственное обвинение, а надежно играет с ним в паре против меня. Честное слово, я бы не мог поклясться, что адвокат не принес ему бабки прямо в кабинет в своем прекрасном портфеле «Луи вуитон».

– Богом клянусь, я не понимаю таких методов! – восклицал патетически стряпчий. – Вы же, Сергей Петрович, интеллигентный человек! Правовой климат…

Я перебил его тихо, застенчиво:

– Вы напрасно клянетесь Божьим именем…

– А почему? – напористо поинтересовался адвокат.

– Во-первых, не следует поминать имя Божье в прокурорской всуе… А во-вторых, если вы настоящий адвокат, клянитесь убедительно: «Падвой буду!»

Ох, долгая, тяжелая душиловка происходила: они вдвоем всячески стращали меня чудовищными дисциплинарными карами, а я открыто шантажировал их тем, что прямо сейчас поеду в Генеральную прокуратуру и подам заявление об их заинтересованности в деле, выходящей за рамки служебной добросовестности. Так мы и препирались очень долго, пока прокурор Бестыжев нашел компромиссное решение:

– По закону вы имеете право его задерживать семьдесят два часа. Через… через… – Он посмотрел на свой золотой хронометр, купленный, наверное, на прокурорскую зарплату за двадцать лет вперед, и уточнил: – То есть вам остается сорок семь часов. Я вас жду в десять часов утра послезавтра. Или с материалами, которые позволят арестовать в надлежащем порядке Мамию… Или, уж извините, выпустить его на свободу…

Я поднялся со стула. После бессонной ночи кружилась голова, и томило жуткое желание дать им обоим по роже. Уже стоя у дверей, я поделился с ними:

– Римейк старого водевиля «Видит полицейское око, да гнилой прокурорский зуб неймет»…

Бестыжев вслед заорал:

– Отдельно проследим за тем, чтобы не применялись недозволенные методы!..

Я ехал к себе и тупо думал об одном: как же они не боятся? Ведь это же у всех на виду! Неужели никакого укорота на них нет? Или все так уже повязались между собой, что и бояться-то нечего?

Наверное, не боятся. Или риск так хорошо оплачивается, что имеет смысл попробовать.

Надо полагать, очевидные вещи не затрагивают сильно, пока кто-то не плюнет тебе в душу – лично! Или не ударит по сердцу. Или не убьет твоего товарища, безнаказанно.

И вдруг я с отчаянием подумал, что, передав Мамочку в руки охранителей нашего кривосудия, я спас бандита. Для меня он неуязвим. Они его легко и быстро выволокут из нашей страшной пыточной избы. Или на следующем этапе расследования – если мы докажем, что он убил Ларионова – Мамию сразу передадут по подследственности в прокуратуру. А там уж Бестыжев со товарищи все обеспечат.

Нет, ребята, вы рано радуетесь. Наверное, есть ситуации, где нарушение закона не грех, а добродетель. И я сам справлюсь с правосудием…

В конторе допрос не продвинулся ни на шаг. Да и нельзя решить такую проблему с налета. Она требует серьезной агентурной подготовки, подбора массы материалов, на очных ставках надо заставить испуганных свидетелей подтвердить свои показания, есть много способов нормальной реализации дела в рамках закона. Но ничего сейчас нельзя сделать хотя бы из-за железной уверенности Мамочки, что ему надо любой ценой продержаться трое суток. А там – воля!

Неохота вспоминать, но эти двое суток были как горячечный бред. Со стыдом и сожалением на исходе третьих суток мы вынуждены будем отпустить Мамочку. Мои ребята смотрели на меня с удивлением, поражаясь моей пассивности – я как будто отключился от происходящего. Мамочка валился с ног от усталости, но был злобно оживлен и вздрючен:

– Ништяк! Еще пара часов – и скажем друг другу «пока!». И больше, надеюсь, никогда не увидимся…

– Увидимся, – заверил я его.

За два часа до душеразрывающего мига расставания я вышел на улицу, разыскал работающий телефон-автомат и набрал номер. Знакомый резкий голос с неистребимым акцентом ответил:

– Джангиров слушает…

Зажал себе ноздри – чтоб погундосее вышло – и быстро сказал:

– Сегодня в одиннадцать часов утра из городской прокуратуры выйдет киллер Мамочка, друг твоего племянника…

И дал отбой. Им всем.