Текст книги "Антология советского детектива-48. Компиляция. Книги 1-11 (СИ)"

Автор книги: Николай Леонов

Соавторы: Георгий Вайнер,Аркадий Вайнер,Эдуард Хруцкий
сообщить о нарушении

Текущая страница: 335 (всего у книги 337 страниц)

ЧАСТЬ ВОСЬМАЯ.
РЕДКАЯ ПТИЦА.

Иван Степанович Коломиец в воду не нырял, Иван Степанович Коломиец с доброжелательной улыбкой наблюдал за тем, как миллионеры получают удовольствие. В плавках – голый до положенного предела – он на мостках ждал, кто же первый выйдет из воды – на контакт с ним. Первым был, естественно, Тарасов.

– Иван Степанович! – радостно приветствовал директора музея московский юрист, будто в первый раз сегодня его увидел. Вскарабкался на скользкие доски и осведомился с детским недоумением: – Такое острое удовольствие, а вы – как памятник. Судя по соблюдению сугубо строгих нравственных правил, вы из номенклатуры?

– Как и вы, Алексей Владимирович, – с вежливой иронией уточнил Коломиец. – Вы ведь тоже из комсомольцев?

– Ваня, мы из одного гнезда! – вскричал Тарасов радостно и, прикрыв ладонями срам, затрусил к бане. Коломиец – за ним.

– Пока иностранцы в озере кувыркаются, есть время посмотреть, что там Матвеевич с моим Славкой наворотили, – решил быстро одевавшийся Тарасов. А Коломиец уже был одет – долго ли натянуть тренировочный костюм? Шнуруя изящные итальянские башмаки, Тарасов снизу исподлобья глянул на него: – И что это за манера – на людях в исподнем красоваться?

– Раньше в пижамах, теперь – в шальварах от «Адидаса». Вы, Иван Степанович, как я понимаю, не марафонскую дистанцию бежать сейчас собрались, а солидных иностранцев принимать.

– Нам с вами серьезные дела вместе делать, а вы мне хамите, – холодно отметил неудавшийся «марафонец». Тарасов резко поднялся со скамьи, по-братски обнял собеседника за плечи.

– Давай без обид, – предложил делец. – Никакого желания тебя оскорбить у меня нет. Просто я не хочу, чтобы ты в тренировочном наряде встречал их. Тебе будет весьма неудобно, Иван.

– Спасибо за науку, – издевательски, но миролюбиво поблагодарил Коломиец.

– Ну, тогда и действуй по науке! – полушутливо приказал Алексей.

…Одетые как положено, Тарасов и Коломиец осматривали зал, где собирались принимать миллионеров. Завезенные из Москвы яства были разложены по серебряным блюдам, в ендовах размещались фрукты и шампанское со льдом, в штофах потела водочка, в хрустальных графинах – коньячок. Тарасов снял крышку-«голову» с одного из кувшинов в виде журавля, понюхал:

– Заставь дурака Богу молиться… Кто же вино в такое наливает?! Ну, да ладно, – он поставил «журавля» на место и спросил Коломийца: – А не слишком ли всего много? Купеческий переборна, Иван Степанович?

– Того они от нас и ждут, Алексей Владимирович, – заверил тот.

– Может, ты и прав, – Тарасов переходами с «вы» на «ты» держал Коломийца в легком напряжении. Усевшись за стол, он жестом пригласил директора музея сесть рядом. – Нам, как устроителям, в порядке проверки следует слегка продегустировать как пищу, так и напитки.

Из штофа он плеснул водки в два высоких узких стопаря, ловко бросил по пластине драгоценной рыбы на две тарелки и поднял свой малый сосуд:

– За наше знакомство, Иван Степанович!

– Тогда уж на брудершафт, – предложил Коломиец.

– С удовольствием, – поддержал его Тарасов. – Только одно условие – без поцелуя. Идет?

– Идет! – согласился Коломиец.

Выпили. Коломиец пожевал рыбки и спросил без обиняков:

– И что же ты от меня хочешь, Леша?

– Я много хочу. Но не от тебя, от жизни. Как и ты, Ваня, – подмигнул делец.

Коломиец решил говорить без обиняков:

– В данном случае от жизни ты хочешь получить что-то через меня. Что?

– Для начала кое-какие сведения. Во-первых, откуда это? – Тарасов, сделав вилкой плавное движение, обозначил круг ендов, блюд, штофов, «журавлей».

– Из музея, как тебе известно, – напомнил Коломиец.

– А в музей как это попало? – спросил Алексей не без подвоха.

– Все очень просто, Леша, – усмехнулся Иван. – Был такой в начале века богатейший купец Кукушкин. Родом из наших мест. Держал он в Москве крупнейшую бакалейную торговлю, по сути дела, монополист был. Сам-то он не очень меценатствовал, а вот дети – сын Максим и дочка Евдокия – большие были знатоки и любители русского искусства. Максим целые экспедиции организовывал по Северу и Поволжью, чтобы ценности разорившихся помещиков не упустить. А Евдокия, в замужестве Бахметьева, современную живопись коллекционировала. В конце концов загорелся и сам Кукушкин: очень хотел Морозова, Мамонтова и Щукина переплюнуть. Переплюнул или не переплюнул – неизвестно, потому что он к своим сокровищам мало кого допускал. Осторожен был. И осторожен до того, что сразу после Февральской революции все свои коллекции сюда переправил и сам здесь поселился в собственном доме, в котором сейчас музей. Затем все произошло так, как и следовало ожидать: в восемнадцатом объявился в городе начальник уездной Чека Евсей Кудрин, который в порядке борьбы с контрреволюцией поставил Кукушкина к стенке, а сам весьма комфортно устроился в его доме, гуляя вовсю. На похороны отца приехала дочь Кукушкина Евдокия Петровна Бахметьева с двумя сыновьями-близнецами. Уже вдова – муж на фронте погиб. Узнав все и увидев кудринские безобразия, она отправилась в Москву прямо к Луначарскому, с которым была знакома и даже через него деньжатами большевикам помогала! А Луначарский с ходу Дзержинскому: так и так, разбой, мол, ваши чекисты творят – чистые бандиты.

Вернулась к нам Евдокия Петровна не одна, а с чекистами уже столичными. Недолго думая, столичные поставили к стенке веселого Евсейку и уехали. А Евдокия Петровна осталась у нас навсегда. Луначарский объявил коллекцию Кукушкина национальным достоянием, приказал на основе этой коллекции образовать уездный музей и назначил директором музея Евдокию Петровну.

Женщина она была знающая, любила свое дело и главное – умная. Перво-наперво она вот что сотворила: приказ Луначарского был вставлен в рамку и повешен при входе в музей, где его не раз зрели областные начальники, пытавшиеся перетянуть коллекцию в область. Прочитав же, уезжали ни с чем. Война пришла, когда у Бахметьевой гостили сыновья, военные: один – артиллерист, а другой – инженер. Понимая, что может произойти всякое, они втроем за три дня упаковали все самое ценное из коллекции в двадцать огромных ящиков, которые спрятали в доме, в хорошо известных им тайниках. Остальные тридцать ящиков оставили в залах, ожидая приказа об эвакуации. Приказ-то пришел, а транспорт – нет. Нагрянули немцы, отобрали из тридцати ящиков самое ценное, а остальное милостиво разрешили экспонировать в музее. Евдокия Петровна так и сделала. В сорок четвертом вернулись наши, но к этому времени Евдокии Петровны уже не было в живых, умерла от инфаркта. Назначили директором музея Вадима Афанасьевича Гуркина, бывшего бухгалтера райисполкома. Тот согласно документации привел музей в порядок. Он-то и нашел бумагу о пятидесяти ящиках, которую составила в сорок первом Евдокия Петровна. Искали оставшиеся двадцать, да так и не нашли.

– А может, старушка просто по забывчивости или по ошибке такое написала? – предположил Тарасов.

– Да так вроде все и считали, пока я на место директора не заступил… – беспечно вроде бы сказал Коломиец, а затем добавил тихо и серьезно: – Мы нашли два ящика, Леша.

– Кто это мы? – спросил Тарасов, задумчиво разливая по второй.

– Я и два моих помощника. Экскурсовод Валентин Поливанов и плотник Олег Долгов, – пояснил Коломиец.

– Знали об этом только вы трое? – Леша напрягся, но старался не выдавать себя.

– А зачем другим знать? – удивился Иван.

– Есть еще и сыновья Бахметьевой…

– Их нет. Погибли на войне, – утешил собеседника Коломиец.

– Что ты сделал с содержимым ящиков? – продолжал пытать директора музея Тарасов.

– Основное выставил в двусветном зале, где ты был, – ответил Иван. – А мелочевкой приторговываю. Жить-то надо.

– И шарите, шарите по дому в поисках других тайников, да, Ваня? – уверенно заявил Тарасов.

– Нетрудно догадаться. Шарим, Леша, шарим, – ничуть не смутился Коломиец.

Тарасов поднял стопку, Коломиец поднял стопку. Выпили.

– Тайниками займемся потом и всерьез, – сказал Тарасов, пожевав рыбки. – Сейчас о самом актуальном. Миллионеры положили глаз на твою сову. Сделаешь так, что все будет шито-крыто. Поимеешь хороший навар.

– И ты тоже, – жестко напомнил Коломиец.

– Что тоже? – удивился Тарасов.

– Тоже поимеешь навар. – Во взгляде Ивана мелькнуло что-то явно хищное. – Сколько же ты думаешь мне положить?

– Пятьдесят косых. Зелеными! – Тарасов явно хотел поразить собеседника.

– В тысяча девятьсот восьмом на аукционе в Амстердаме Петр Ефимович Кукушкин только за два изумруда сто тысяч фунтов стерлингов отстегнул – за уникальную схожесть двух этих камней, – Коломиец, выдерживая интригующую паузу, поискал что-то во всех карманах пиджака, из внутреннего наконец извлек бумагу и прочитал: – «Два изумруда (один – 46, 09 карата, второй – 45, 12 карата) – исключительное явление своей схожестью по размерам, форме и внешнему эффекту. Абсолютная чистота и прозрачность дает неповторимую игру и глубину цвета». После этого был сделан на условиях полной конфиденциальности заказ фирме Фаберже на изготовление из платины и золота совы с изумрудными глазами. Золото, платина и изготовление обошлись Кукушкину еще в 230 тысяч рублей золотом. Переведи все это на нынешний курс и подсчитай, – насмешливо закончил Иван. Затем фыркнул и с презрением передразнил: – Пятьдесят косых! Зелеными!

– Есть одна деталь. – Не глядя на Коломийца, Тарасов разлил по третьей. – Ты – не Фаберже, а я – не Петр Кукушкин.

– Мы действительно не они, – согласился директор. – Но цены-то те же самые, если не более высокие.

– Цена, Ваня, – вещь относительная, – с ухмылочкой сообщил Тарасов очевидную истину. – Одна цена, когда есть легальный продавец и легальный покупатель. Совсем другая цена в нашем случае.

– Я и не прошу два миллиона, – опять ничуть не смутился Коломиец.

– Твоя цена! – рявкнул Леша.

– Сто двадцать и две недели, – спокойно и безапелляционно назвал свои условия Иван.

– Так, – произнес Тарасов и подумал слегка. – Двадцать и две недели на изготовление фальшкопии, как я понимаю?

– Ты много чего понимаешь, – пробурчал Коломиец.

– Мой совет, Ваня: в столицу с заказом не лезь, – предупредил Алексей. – Кто-нибудь здесь из умельцев у тебя имеется?

– Это уж мое дело! – отрезал директор.

– Только не полную липу в подмену ставь, – снова посоветовал Тарасов.

Коломиец вдруг весело рассмеялся и тут же объяснил причину смеха:

– Наши местные интеллигенты, из тех, кто сову видел, брезгливо морщатся: зачем, говорят, Иван Степанович, в вашей экспозиции эта безвкусная вещь с глазами из бутылочного стекла? Вот и получат глаза из бутылочного стекла.

Влетел в комнату шофер Славка с криком:

– Сейчас прибудут! – и выскочил встречать. Тарасов, ликвидируя на столе произведенный ими небольшой беспорядок, спросил вдруг:

– Все-таки почему сова?

– По местному преданию, так дразнили Кукушкина в детстве за большие зеленые глаза совсем без ресниц, – объяснил Коломиец.

Оценив разгульный стиль «рюс» зала и необычайную посуду, все три американца по очереди одобрительно и восхищенно произнесли:

– О! О! О!

Никольский полулежал на разобранном диване-кровати, как поэт Некрасов на известном портрете. У изголовья чинно сидели сослуживцы по журналу «Современник», то бишь по сто восьмому отделению: Котов – Григорович и Лепилов – Панаев. «Григорович» продолжал гневную речь, яркую и выразительную, как и подобает классику:

– Тебе же врачи приказали: лежи! Вот и лежи. Какого хрена ты суетишься? Ты что, один у нас спец по ловле клопов и тараканов? Думаешь, мы без тебя не справимся?

– Справитесь, – миролюбиво и даже томно ответил больной Некрасов. – Обязательно справитесь. Только со мной быстрей и проще.

– Излагай, как, – поняв, что сопротивление бесполезно, скомандовал-предложил Котов.

– Завтра же, с утра пораньше, если можно товарищ начальник. Спроворьте, пользуясь своими связями в управлении, хорошую ксиву Шевелеву – он уже в этих местах побывал – в Управление культуры Твери, в которой зелепуха какая-нибудь о бесхозной картине, изъятой при обыске, и на которой плохоразличимое инвентарное обозначение, что-то вроде «Музей г.Осташков», – Никольский замолк ненадолго, попросил: – Миша, там у меня в пиджаке, в левом кармане, вчетверо сложенный лист. Будь добр, дай-ка его мне.

Лепилов кинулся, вмиг нашел, протянул Никольскому. Никольский, не разворачивая лист, завершил монолог:

– Пусть Шевелев потребует каталог осташковского музея, он наверняка у них в Управлении культуры имеется, и по нему начнет искать картину. Но не ту, что вы в ксиве обозначите, а… – Никольский развернул лист и прочитал: – Три карандашных портрета Бакста, два сомовских наброска, два Бенуа, три театральных эскиза Добужинского, «Усадьбу» Жуковского, «Свадьбу» Малявина и батальное полотно Самокиша.

– А где эти картины? – спросил любознательный Лепилов.

– Неизвестно, – ответил Никольский. – Но вполне возможно, что похищены они из осташковского музея. Пусть тщательно проштудирует каталог и возьмет на карандаш изменения списания и поступления.

– Серега, ты – искусствовед! – Котов положил бумагу себе в карман и добавил: – В штатском.

– Ну, а дальше что? – потребовал инструкций Лепилов.

– Дальше – маета… – вяло махнул рукой Никольский. – Судя по спокойствию краснопиджачников, у них хороший тыл. Значит, директор. Походить за директором надо.

– Может, местным отдадим? – робко предложил Лепилов, чем вызвал небывало бурную реакцию подполковника Котова.

– Ты в своем уме, Лепилов?! – заорал он. – Чтоб наши с Серегой кровные баксы голубым огнем сгорели?! Местные наши пять кусков по карманам раскидают да еще такое красивое раскрытие поимеют! Нет уж!

Покричав, Котов малость пришел в себя и подвел итог сугубо официально:

– Преступление, как-то: продажа уникальной драгоценности, совершено на подведомственной мне территории и будет раскрыто нашим подразделением. Кого на директора пошлем, Сережа?

– Вешнякова, – сразу назвал Никольский. – Он после Миши самый опытный. И сообразительный.

Котов встал для последнего поклона.

– Мы его покормили, мы его попоили, мы ему личико умыли, мы ему сопли утерли, – бормотал он. – Миша, еще что?

– Телевизор, – напомнил Миша.

– Да, Сережа, ты телевизор смотрел? – спохватился Котов.

– Для того, чтобы смотреть, к нему идти надо, включать. А мне ходить что-то неохота, – хмыкнул Сергей.

– И слава Богу, – решил Котов. – Хоть книжку почитаешь. Будь здоров, инвалид.

– До свиданья, Сергей Васильевич, – попрощался Лепилов.

– Дверь не захлопывайте! – крикнул им вслед Никольский.

– Гостью ждет, – тайно, но так, чтобы слышали все, сообщил Лепилову Котов. Захихикали, подлецы, и удалились.

…Анюта в развевавшихся крыльями одеждах птицей вспорхнула по лестнице и, не звоня, толкнула дверь рукой. Дверь, к ее удивлению, отворилась. Уже не птицей – пулей – она влетела в комнату, где лежал Никольский.

– Успела! – торжествующе возвестила она, глянув на настенные часы.

– Меня живым застать? – попытался догадаться Никольский.

– Типун тебе на язык! – возмутилась девушка.

Мгновение отдохнув, она ринулась к телевизору, включила и, щелкая переключателем, добралась до московской программы: – Гляди!

– А на что глядеть? – спросил Сергей с показным безразличием. – Ну, министры иностранных дел совещаются, ну, в Мурманске пригрозили, что отключат электроэнергию заводу-неплательщику, ну, наш мэр разоблачил очередную против него интригу…

– Теперь слушай и смотри! – предупредила Анюта.

– Сегодня около четырнадцати часов, – ликующе поведала ведущая, – правоохранительными органами Москвы был обезврежен опасный преступник-убийца. Случайно на месте происшествия оказался человек с видеокамерой, который сумел запечатлеть на пленке отдельные фрагменты этой операции. Нам удалось отстоять эксклюзивное право на показ этой пленки. Итак, смотрите…

…По экрану торопливой чередой побежали кадры кинохроники. Вот у выхода из «Макдональдса» возник человек в черном с ребенком на руках. Плохо был виден пистолет, приставленный к виску ребенка, – нетвердая рука, неопытный глаз любителя сумели поймать в видоискатель лишь общую картину событий. Вот человек в черном побежал. Головы зевак мешают хорошо его рассмотреть. Человек обернулся, крикнул: «Стойте, гады!» и свернул за угол. Камера осторожно последовала за ним, держась на приличном расстоянии. Мелькнул угол ресторана, из-за которого послышались три выстрела. После беспорядочного мельтешения – результата быстрых перемещений владельца камеры – стали видны наконец через головы ментов оцепления и разваленное выстрелами ветровое стекло «Дэу», и кровавый шар на баранке машины, донеслись визг ребенка, вой матери, рвущей на себя дверцу… Запечатлел объектив и Никольского, сидящего на асфальте. И вдруг на экране крупным планом возник Лепилов.

– Имя работника милиции, застрелившего убийцу, нам пока не удалось установить. Но надеемся, что в ближайшее время получим исчерпывающую информацию! – жизнерадостно откомментировала показанное телевизионная девица.

– Выключи! – заорал Никольский. Анюта тут же нажала на соответствующую кнопку. Экран погас.

– Я ужасно испугалась, когда увидела это в семь часов, – призналась девушка. – Как раз перед спектаклем. Адаму истерику устроила, играть отказывалась. Он тут же вам в отделение позвонил, и его там успокоили: мол, ничего страшного, ушибы. Точно ушибы, Сережа?

– Ушибы, – без выражения произнес Никольский.

– Как ты себя чувствуешь? – Она подошла к нему, зачем-то положила ладонь на его лоб.

– Температура нормальная, – сообщил он.

Ударили настенные часы. Они молча считали удары. Двенадцать.

– Ночь, – констатировала она.

– Зачем ты мне это показала? Напомнить, что я убил? – спросил он с неприязнью.

– А это ты убил его? – Анна не очень удивилась; именно этого она и ожидала.

– Да, – с тяжелой злостью подтвердил Сергей. – Я. Первый раз в жизни!

– Ты что, до этого ни разу в человека не стрелял? – на сей раз всерьез удивилась девушка. – Ты же мент!

– Стрелял, и не раз, – согласился Никольский. – В перестрелках и убитые были. Но в первый раз у меня было яростное желание убить, убить именно этого человека! Я убил.

– Ночь, – Анюта подошла к окну, посмотрела на желтые фонари. – Дубленки, шубы из норки, каракуля, ондатры в магазине на Ленинском. Ночью дешевле.

Сергей недоуменно посмотрел на нее:

– Ты о чем?

– Ночью все дешевле, Сережа. И доступнее все… – произнесла она задумчиво. – В первую очередь откровенность. Откровенность в чувствах, словах, поступках. Ты любишь меня, Сережа?

– Не знаю.

– И я не знаю, люблю ли я тебя. Что нам делать?

– А ничего, – вдруг чему-то обрадовался Никольский. – Ты, небось, голодная? Мои менты всякой жратвы нанесли на роту. Сходи на кухню, подхарчись.

– Потом. Сначала с тобой посижу. – Она устроилась в кресле рядом с диваном-кроватью. – Знаешь, в этом что-то умилительно стародавнее: девушка у постели раненого героя. Давай постони малость, Сережа.

– Не умею, – буркнул он недовольно.

– А больно, Сережа? – спросила она лукаво.

– Еще как! Не я, но задница моя стонет, – совсем не романтично выдал Никольский.

– Что-то не получается у нас с девушкой и раненым героем, – поняла Анюта.

Анатолий Яковлевич проследовал через охраняемый двор роскошного новостроя, поздоровался с охранником, миновал калитку и вышел на Остоженку.

– Поздновато на работу изволите идти, Анатолий Яковлевич, поздновато!

Ювелир обернулся. За его спиной стоял и приветливо улыбался человек средних лет, одетый несколько игриво: бежевые брюки, голубой блейзер, желтая рубашка с воротником навыпуск, под ней – бордовый шарфик.

– Барсуков, откуда ты? – натужно обрадовался Анатолий Яковлевич.

– Вас жду, – ответил Барсуков. – Умаялся совсем: то у калитки дежурю, то к воротам мчусь – не вы ли в «Кадиллаке» укатили.

– Ишь ты, стихами заговорил, – неодобрительно усмехнулся ювелир. – Не в поэты ли переквалифицировался? Учти, поэзия в наше время – вещь малодоходная.

– Нет, не переквалифицировался, – отмел предположение Барсуков. – По-прежнему ваш коллега.

– Я думаю, после той истории ты не в Москве? – предположил Анатолий Яковлевич.

– Угадали. В Твери. Я там первый человек! – заявил Барсуков хвастливо. – А где ваш «Кадиллак», Анатолий Яковлевич?

– В гараже, Паша. А на работу я пешком. Моцион. Тем более что совсем рядом. У тебя ко мне дело? – спохватился он. – По дороге и поговорим.

Паша замялся:

– По дороге не хотелось бы…

Старый ювелир насторожился. Знал он, какие дела могут быть у Барсукова. Не хотел старик связываться с подобными делами. Но отказать коллеге… некрасиво.

– Что ж, зайдем ко мне в мастерскую, – вздохнул Анатолий Яковлевич.

Двумя переулками они спустились к Москве-реке. У одной из бронированных дверей громадного банковского здания Анатолий Яковлевич просунул в незаметную щель тонкую пластинку, и дверь толщиной, как оказалось, сантиметров в сорок могуче отъехала. В ее проеме стоял, расставив ноги, амбал в сером.

– Здравствуйте, Анатолий Яковлевич, – сказал здоровяк и строго посмотрел на Барсукова. Небольшой штучкой размером с ракетку для пинг-понга охранник провел, не касаясь, по ногам Барсукова, по его промежности спереди и сзади, под мышками, по груди, по спине, по пластиковой сумке в правой руке. Спросил:

– А в сумке что?

– Гипсовая модель художественного изделия, – отрапортовал Барсуков.

– Проходите, – разрешил амбал.

Оба ювелира прошли по коридору, с помощью пластины открыли еще одну дверь, а потом – последнюю, в мастерскую Анатолия Яковлевича.

Барсуков огляделся.

– А вы хорошо устроились, надежно, – позавидовал он. – Небось громадные бабки платите?

– Я по договору обязан выполнить ежегодно несколько работ, вот и вся арендная плата, – не без гордости ответил старик.

– Представляю, какие это работы… – Теперь Барсуков смотрел на рабочий стол. – Да, рисковый вы человек, Анатолий Яковлевич. Оставлять на ночь на столе такую вещь…

На столе лежал освеженный стараниями ювелира сапфировый эгрет.

– А хорош эгрет, а? – в очередной раз восхитился Анатолий Яковлевич.

– Хорош, – подтвердил Барсуков и осторожно положил драгоценную штучку на ладонь, чтобы рассмотреть как следует. Рассмотрел, улыбнулся торжествующе: – А на самом большом сапфире скол, Анатолий Яковлевич, малюсенький, но скол!

Ничего не ответил старый ювелир. Наоборот, спросил:

– Какие у тебя дела ко мне?

Барсуков положил эгрет на место, уселся в гостевом кресле и стал излагать суть дела:

– Есть у меня постоянный заказчик, первый тверской бизнесмен. Недели две назад вернулся из Питера и привез с собой нечто под Фаберже, фигуру совы, серебро с бронзой. Работа, впрочем, неплохая, на уровне добротного ремесла. И втемяшилось моему магнату сову эту на каминную доску пристроить. И так ставил, и этак – все ему кажется скудновато и невыразительно. И наконец решил, что в пару сове надо еще одну такую же, чтобы по краям доски. И сразу: а подать сюда Ляпкина-Тяпкина! Вот у меня и новый заказ. Заказ есть, а материалов нету. Что в Твери найдешь? Кто куда, а я в сберкассу – к вам Анатолий Яковлевич. Посодействуйте.

– В сумке-то у тебя гипсовый отлив. Покажи, – предложил старик.

Спустя минуту безглазая сова-альбинос устроилась на столе.

– Мне бы сплавчику, польского золота самую малость, изумрудовые стразы, – бормотал Барсуков, непрерывно поправляя птичью фигурку. – Серебро-то у меня есть…

– Цветные фотографии покажи, – приказал Анатолий Яковлевич.

Барсуков поспешно достал из кармана пакет и стал по одному выкладывать снимки. Анфас. Профиль справа. Профиль слева. Три четверти справа. Три четверти слева. Спина.

Анатолий Яковлевич не проглядывал фотографии, он их изучал. Потом сложил стопкой.

– Непростая тебе, Паша, предстоит работенка. Хоть, как ты говоришь, уровень добротного ремесла, но тебе до этого уровня тянуться и тянуться, чтобы достойной схожести достичь. Занятно, занятно…

– Может, поможете, Анатолий Яковлевич? – заробел Барсуков. – Клиент за деньгами не постоит.

Анатолий Яковлевич погладил сову-альбиноску по перышкам, опять посмотрел на ее цветной анфас.

– Помочь могу только советом. Бесплатно. Потому что самому интересно, как к этому делу подойти, – подняв бровь, Анатолий Яковлевич думал. – Вот что, Паша, чтобы время зря не терять, я, как ты понимаешь, человек занятой, сделаем так. Я записочку тебе дам для одного мужичка и позвоню ему. Он тебя и сплавом снабдит, и польским золотом. Не бесплатно, конечно. У тебя пятьсот зеленых найдется?

– Найдется! – с энтузиазмом воскликнул Барсуков.

– Тогда ноги в руки и действуй. Сейчас записку напишу. Пока ты мотаешься, мы с совой думать будем. Может быть, что-нибудь и придумаем.

Старик достал письменные принадлежности, листок бумаги. Барсуков внимательно смотрел, как Анатолий Яковлевич пишет. Дождался, пока тот закончит, взял записку, прочел адрес.

– Я ему позвоню. Так что иди без страха, – ободрил его Анатолий Яковлевич.

– А с изумрудами как? – напомнил Барсуков.

– Тут, Паша, дело сложнее, – Анатолий Яковлевич опять взял в руки фото. – Ишь как глазки пучит! Каждый карат по сорок, а?

– Приблизительно, – подтвердил Барсуков. – Но как быть-то?

– Заказ, только заказ на выплавку, – категорично заявил старый ювелир. – И делает это один человек, занятой по горло.

– Посодействуйте, Анатолий Яковлевич, срочно нужно! – почти взмолился Барсуков.

– Через неделю, не раньше, – отрезал старик. – И то, если я попрошу, а ты хорошо заплатишь.

– Плачу с запроса! – почти закричал Барсуков.

– Ехал на ярмарку ухарь-купец, – спел-проворчал Анатолий Яковлевич.

Милицейский «Форд» примчался к 108-му отделению с непозволительной скоростью, круто присев, затормозил, выбросил из своего нутра капитана милиции Шевелева в полной форме и исчез без следа. Шевелев ворвался в дежурную часть и высокомерно осведомился у Паршикова:

– Бугор в яме?

– У нас бугров – как на Среднерусской возвышенности, – хмыкнул майор. – Которого тебе?

– Самого главного! – торжествующе выдал Шевелев.

Паршиков нажал кнопку селектора и доложил:

– Товарищ подполковник, Шевелев прибыл… Посылаю, – и кивнул капитану: – Иди, путешественник.

… – За семь часов обернулся, товарищ подполковник, – докладывал Шевелев Котову. – Благодаря вам. Вот машина так машина! В отделение для оперативной работы хоть бы одну такую. Зачем она в управлении? Начальников катать?

– Твое дело, Шевелев, преступников ловить, а не рассуждать, – без энтузиазма цыкнул на него Котов. – Ну, есть успехи?

– Разрешите доложить, товарищ подполковник! – вытянулся Шевелев.

– Никольскому, – не дал ему продолжить Котов.

– Так он некоторым образом раненый… – засомневался оперативник.

– Некоторым образом… – передразнил Котов. – В ж…у, а не в голову. Он на это дело через своих агентов вышел, он его ставит, ему и карты в руки.

– Так и вы, товарищ подполковник, из оперов… – завуалированно польстил начальству Шевелев.

– Эх Шевелев, Шевелев, – косвенно пожаловался на судьбу Котов и спел ему на прощание довольно музыкально: – Где мои семнадцать лет? На Большом Каретном. Где мой черный пистолет? На Большом Каретном… Шагай к Никольскому, капитан, – заключил он.

…По забывчивости Шевелев ткнул пальцем в кнопку звонка, тут же спохватился и толкнул дверь. Дверь отворилась, но было поздно: по коридору навстречу гостю, опираясь на палку, хромал Никольский.

– Чего это вы ходите? Вам лежать положено! – возмутился Шевелев.

– Я, Митя, в мамином медицинском справочнике вычитал, что при ушибе суставной сумки неподвижность не есть радикальный метод лечения, – важно объяснил свое вертикальное положение Никольский и решительно пресек беседу о здоровье строго деловым вопросом, полным осторожной надежды:

– Привез что-нибудь?

– Ну, это как сказать, – с вялой неопределенностью ответил Шевелев.

– Сидя и со всеми подробностями, – приказал Никольский.

Они прошли в комнату, устроились за столом. Шевелев начал доклад:

– По вашему списку – ничего, Сергей Васильевич. И так примеривался, и эдак. Даже других картин этих художников за музеем не числится. Облился я горькими слезами, но вспомнил, что вы велели каталог еще посмотреть на предмет изъятий, поступлении и изменений в экспозиции. Так вот, полтора года тому назад при ремонте водопроводной сети в подземелье музея был обнаружен тайник, а в тайнике ящик, в котором находились экспонаты, спрятанные в сорок первом году от немцев, как наиболее ценные. Находка была запротоколирована честь по чести: милиция, прокурор, понятые. Найденные экспонаты были инвентаризированы и выставлены в нынешней экспозиции.

– Что было найдено конкретно, по вещам, не помнишь? – спросил Никольский.

– Зачем же помнить? – с тихой гордостью возразил Шевелев. – Я их все переписал, час писал, чуть рука не отвалилась.

– Давай список, – потребовал майор.

Шевелев положил листки на стол и предупредил:

– Только у меня с сокращениями…

– Разберусь, – уже читая, успокоил его Никольский. Читал внимательно и долго, возвращаясь и сравнивая. Шевелев с детским интересом следил за выражением его лица. Никольский дочитал, по милицейской привычке перевернул листки исписанной стороной вниз, положил на стол и сказал – себе, не Шевелеву: – Только серебряные и бронзовые изделия. Да эмали с ковкой. А картин нет. Где картины, Шевелев?

– Не знаю, – испугался Шевелев, будто это он заныкал эти картины.

– И я не знаю, Митя… – вздохнул Сергей. – Теперь возникает такой вопрос: один ли ящик нашли при ремонте водопроводной сети?

В сумеречной полутьме сова смотрела на людей огромными сияющими прекрасными зелеными глазами – будто корила их за что-то.

– Да, птичка! – восхитился Тарасов. Он не мог отвести глаз от совы.

– Накалываешь ты меня, Паша, – сказал о другом Коломиец.

– Успокойся, меня тоже накалывают. В принципе же, с учетом обстоятельств мы с тобой получим неплохие деньги, – Тарасов наконец отвернулся от птички.

– Но ведь хочется побольше, – с лукавым простодушием заметил Коломиец.

– Будет больше, значительно больше, неизмеримо больше, если мы те восемнадцать ящиков откопаем, – заверил деляга.

– Я в военной части у одного старшины миноискатель купил, – сказал директор музея.

– Не инструмент, Ваня, не инструмент, – отмахнулся Тарасов. – Уже есть машинки специально для кладоискателей, которые точно показывают, что и на каком расстоянии лежит. Закончим с совой, разбогатеем, и я эту машинку достану. В общем, все дороги ведут к нашему благополучию, но меня по-прежнему мучает вопрос: какого черта ты все найденное на обозрение выставил? Ну, нашел ящики и припрятал. Вопрос чисто риторический и даже в укор мне: без этого я бы твою сову и не увидел никогда. Но интересно.

– Свидетели были, два водопроводчика, которые обнаружили первый ящик. Я их быстро в милицию направил для сообщения. Пока они бегали, я с Валькой и Аликом второй ящик успел перепрятать.