Текст книги "Антология советского детектива-48. Компиляция. Книги 1-11 (СИ)"

Автор книги: Николай Леонов

Соавторы: Георгий Вайнер,Аркадий Вайнер,Эдуард Хруцкий
сообщить о нарушении

Текущая страница: 298 (всего у книги 337 страниц)

Операция «кадр»

– Стоп, – скомандовал режиссер-постановщик Вадим Дербенев. – Давайте еще один дубль.

В маленьком, залитом светом кабинете оперативников было жарко и душно.

– Ты готов? – спросил режиссер оператора Володю Шевелева.

– Через две минуты.

– Давай быстрее.

– Вы че, мужики?

Из глубины коридора в комнату ввалился здоровенный парень в кожаной куртке.

В кабинете сидели два опера угрозыска: обычные менты с наплечными кобурами на свитерах, из которых торчали рукоятки «Макаровых».

– Слушай, – спросил парень в кожаном артиста Игоря Ливанова, – ты давно здесь сидишь?

– С утра.

– Мое заявление у тебя?

– Какое?

– Я же заяву подавал, что у меня «вольво» раздели.

– У меня ничего нет.

– Гражданин, гражданин, – вмешалась замдиректора картины Саня, – здесь кино снимают.

– Ты мне, красивая, пургу не гони. Какое там кино, вино и домино? Я заяву отдал? Отдал. Где моя запаска и набор инструментов?

– Товарищ, мы кино снимаем, – устало вмешался режиссер.

– Кино? Фраера нашли. Искать не хотите.

Кто-то догадался и сбегал за опером Колей Вешняковым.

– Ты чего орешь? – появился Коля. – Видишь, люди делом заняты, кино снимают.

– Понял, командир, – обрадовался кожаный мужик, – «Дорожный патруль». Понял. Вот я им расскажу, как вы в своей ментуре простого русского человека разруливаете.

Они уходят, а мы продолжаем снимать кино. Мы делаем художественный фильм в 108-м отделении милиции. Странное дело, с этим отделением милиции я был связан многими годами жизни.

В 1951 году, когда я переехал жить в коммуналку на улицу Москвина, отделение это находилось во дворе моего дома. В 1957 году, после возвращения и увольнения в запас, меня вызвали туда и со мной долго беседовали серьезный мужик в синем кителе-сталинке и кудрявый пацан из райкома комсомола. Они заманивали меня на суровую милицейскую службу. Обещали быструю и ослепительную карьеру, суровую, но интересную службу.

Тогда я отказался надеть синюю шинель и отправился восвояси, получив, как выстрел в спину, многозначительную фразу человека в синем кителе:

– Смотри, парень, тебе жить.

Позже, когда я стал журналистом и начал писать о боевых буднях «людей в синих шинелях», я подружился с операми из «сто восьмого» и они частенько бросали камушек в мое окошко, выходившее как раз на отделение.

Жил я в бельэтаже, подходил к окну и видел, как ребята щелкают себя по шее, приглашая составить компанию для вечерней беседы. Они приходили ко мне, мы слушали Окуджаву, пили водку и говорили «за жизнь».

Потом отделение переехало на Большую Бронную; и я часто бывал там – и просто потрепаться с ребятами, и с корыстной целью. Все дело в том, что на их территории находился самый модный в Москве ресторан ВТО. А многие мои кореша воспринимали алкоголь по-разному. Люди они были молодые, любили помахать кулаками и, естественно, попадали в 108-е отделение.

Среди ночи я шел на Бронную, благо улица Москвина была совсем рядом, и выручал своих дружков или их товарищей.

В 1986 году по моему сценарию делали фильм «Последняя осень», заключительную сцену мы снимали в дежурной части 108-го отделения милиции.

И вот снова, через восемь лет, мы подъехали к новому четырехэтажному зданию в Палашевском переулке, куда переехало это отделение. У входа остановился кинообоз, и из него начали выгружать игровые костюмы на длинных вешалках, штативы, коробки, кинокамеру в элегантном заграничном ящике.

Из автобуса вылезали киноработники в вытертых джинсах и потрепанных куртках.

Милиционеры в форме помогали нам затаскивать съемочное барахло в двери отделения.

На все это с нескрываемым удовольствием посматривало местное население.

– Спекулянтов поймали, – сказала дама с сигаретой в зубах, – видишь, сколько костюмов навезли.

– Не спекулянтов, а воров, которые в Малом Козихинском квартиру ограбили.

– И точно, рожи-то у них бандитские.

Надо сказать, что нам крупно повезло. Мы снимали фильм на бюджетные копейки. Ежедневная инфляция съедала нашу смету. Строить декорацию отделения в павильоне студии было делом непосильным. И, как всегда, «сто восьмое» пришло мне на помощь. Начальник отделения Владимир Колокольцев пригрел нищих киношников: без его помощи мы никогда бы не сняли четыре серии фильма «На углу у Патриарших». Он помог не только помещением, но всем, без чего нельзя обойтись, делая фильм о милиции.

С тех не столь далеких дней, когда мы на Бронной снимали заключительную серию «Последней осени», на самом деле прошла целая историческая эпоха. И если тогда только начиналась перестройка, то в Палашевский переулок мы приехали в самый разгар демократических реформ.

Мы делали фильм, а вернее, как говорится в договоре, «многосерийный кинороман о Москве», но показывали город через призму одного центрового отделения. Мы рассказывали о «земле», на которой работают сыщики.

* * *

«Землей» на профессиональном сленге ментов называется все: мостовые и тротуар, дома, квартиры и скверы, подвалы и магазины, рестораны, гостиницы, театры и ночные клубы, подпольные публичные дома и здание Государственной Думы. Это зона ответственности 108-го отделения милиции, кусок города от Охотного Ряда до Триумфальной площади.

На этой «земле» полный набор всех видов преступлений, ведь центр всегда притягивал к себе карманников, лохотронщиков, грабителей и сексуальных извращенцев.

Вместе с опером Колей Вешняковым я отправляюсь в путешествие по ночной «земле».

«Пушка», то есть, в переводе на общедоступный язык, Пушкинская площадь, забита иномарками. В подземном переходе тусуется куча молодых людей – странно одетые девчонки и пацаны. Они обвешаны цепями, на которых на дачах держат собак, в ушах болтаются серьги, сделанные, как мне показалось, из деталей списанных самосвалов. Они пьют пиво, играют на гитаре, говорят на каком-то странном птичьем языке.

– Панки или черт знает кто. Это с виду они странные, а так ребята с криминалом не связаны.

Увидев Колю Вешнякова, трое парней бегом бросаются к выходу на Тверскую.

– Пушеры, сволочь. Или глухонемые, или косят под них, – объясняет Коля, – мы их берем, а они молчат, только ручонками машут. Вызывали переводчика из общества глухих, он начинает руками махать, те не понимают, показывают молдавский или украинский флажок: мол, мы там учились языку жестов.

– Ну а потом?

– Потом начинают говорить на чисто русском, – смеется Коля. – Их задержать трудно. На кармане у них одна доза или вообще пусто. Дурь в тайниках держат.

Пушкинская площадь, Тверская, примыкающие переулки живут своей особой, непонятной и опасной жизнью.

Мимо нас проходят два пацана лет по пятнадцати – стройные, длинные светлые волосы почти до плеч. В желтом свете фонарей их покрытые гримом лица кажутся мертвенными. Они одеты в дорогие лайковые куртки и такие же брюки.

– Голубые, – говорит Коля, – работают только за валюту, по-крупному. Местные звезды мужской проституции.

– Сколько им лет?

– Одному пятнадцать, другому четырнадцать. Сейчас их снимут. Из-за них чуть не каждый день драки.

На секунду я потерял пацанов из виду, и они исчезли, только от «Макдоналдса» отъехал светлый «мерседес».

– Все, – говорит Коля, – сняли красавцев.

А мы продолжаем нашу прогулку по Тверской, по бывшему моему любимому Бродвею. С Колей почтительно здороваются солидные дамы – мамки, веселые проститутки кричат ему:

– Начальник, бери своего папика, пошли с нами, не пожалеешь!

Коля говорит:

– Ничего с ними сделать нельзя. Забираем каждый вечер «ночных бабочек», целый автобус набиваем. Штрафуем, заводим карточку, и все. Нет в УК статьи за проституцию. Демократия говенная. Этим правозащитникам на «земле» бы поработать…

Мы идем дальше. Мимо итальянского кафе, мимо ночного клуба «Найт Флайт», мимо еще каких-то шалманов.

Стремительно пробегают по улице одинокие прохожие, случайно оказавшиеся в самом центре ночных развлечений, на углах сбиваются в кучу молодые пустоглазые люди в кожаных куртках.

Вся криминальная Москва съезжается сюда на тусовки.

* * *

А мы снимаем милицейскую киножизнь. Наши герои – опера Игорь Ливанов, Саша Берда, Игорь Петров – под руководством начальника отделения, народного артиста Николая Кузнецова, – успешно борются с главным мафиозо – народным артистом Алексеем Шейниным. На площадке у нас все идет по сценарию: кого нужно – задерживают, кого нужно – убивают, кого нужно – допрашивают.

На наш этаж поднимаются оперативники отделения посмотреть, как делается кино.

– Ну что, ребята, – спрашиваю я, – похоже?

– В общем, да, – отвечает мне опер Саша Долгушин.

– Непохоже? – подходит режиссер, – давайте будем снимать иначе.

– Не надо, – говорит Саша, – пусть нас увидят такими, как на этих съемках.

Александр Долгушин окончил МАИ, работал на заводе, потом в НИИ. В милицию ушел добровольно.

– Почему? – спрашиваю я его.

– Работа нравится.

* * *

В дежурной части сидит и пьет чай неопределенное существо, называющее себя Леной. На самом деле это двадцатилетний парень по имени Сережа, одетый в яркие женские тряпки. Он приехал из Запорожья на заработки. Его хорошо знают в отделении и относятся к нему с иронией и жалостью, не дают в обиду на «Пушке».

Он приехал в Москву зарабатывать деньги на операцию. Наперекор земному и божескому закону он решил стать женщиной.

Я смотрю на него и никак не могу определить свое отношение к этому «голубому» пареньку.

Но все же его судьба связана с ребятами из «сто восьмого». И я придумываю сцену, говорю режиссеру. Ему нравится, он даже актера подбирает.

Но редактура говорит:

– Нет, мы этого не допустим.

И не допустили. А жаль.

* * *

Весь кинотабор выезжает на натуру. Снимаем сцену в ресторане «Сказка», недалеко от Сергиева Посада. Время поджимает, инфляция сжирает деньги. Администрация с грустью прикидывает, сколько потребуется денег, чтобы взять у пиротехников напрокат четыре автомата, нанять милицейскую машину, пригласить статистов в форме для группы захвата.

И опять нас выручает наш консультант – начальник отделения Владимир Колокольцев. Он просит четверых сменившихся милиционеров поехать с нами, конечно, направляет нам в помощь Колю Вешнякова и молодого помощника оперуполномоченного Сережу Волкова.

Мы приезжаем, выгружаем технику, начинаем гримировать артистов.

К ресторану подъезжает «боевая машина вымогателей», в просторечии БМВ.

Из нее вылезают трое крутых и по-хозяйски приближаются к нам.

– Кто у вас бригадир? – спрашивает малый с лошадиным лицом.

– Ну я, – отвечает режиссер.

– Ты, мужик, на нашей территории работаешь. Плати.

– Все вопросы к ним, – кивает Вадим в сторону милиционеров.

– Я с твоими арцыстами базарить не буду. Тебе объяву сделали – плати.

К ним подходят Коля Вешняков и Сережа Волков. Из-под расстегнутых курток торчат рукоятки пистолетов.

– Уголовный розыск. – Коля достает удостоверение.

Четверо автоматчиков полукольцом надвигаются на крутых.

И те стремительно бегут к машине. Взревел двигатель, и БМВ исчез.

– Жаль, – говорит Вешняков, – надо было машину обшмонать, наверняка у них там стволы.

Победа над местным рэкетом одержана, начинаем работать по плану.

Сцена простая, но вместе с тем есть некоторые сложности. Никто из нас не умеет пытать. По сценарию, хозяин ресторана прячет у себя бандита, совершившего налет и взявшего кучу драгоценностей. Его разыскивает другая бандитская группировка. Главный в ней артист Игорь Верник. Он-то с двумя братками и пытает хозяина. Они надевают на голову несчастного артиста Саши Пяткова полиэтиленовый мешок. Тот мычит, вырывается.

– Не могу, – хрипит Саша.

Пробуем снять. И снова не получается.

– Вы, братки, в натуре не по теме делаете. – К нам подходит здоровенный парень в синем кашемировом пальто.

– А как надо?

– Давайте сюда пакет.

Парень берет пакет, достает нож-выкидуху и делает маленький разрез.

– Вот так, ваш клиент будет слегка живым, пока не поплывет, а сколько его держать с гондоном на голове – зависит от характера.

Мы послушались совета специалиста и сняли сцену со второго дубля.

* * *

Пока мы снимали, на территории отделения работала цыганская банда. Район был богатый. На Бронной, в Южинском, Козихинском было много богатых квартир. Цыганки действовали обычно днем, когда в квартире оставались только пожилые люди, и по точной наводке. Звонили в дверь, говорили, что они из фонда социальной защиты, что их послали именно сюда, чтобы увеличить пенсию. И, как ни странно, эти весьма небедные люди радостно открывали дверь.

Дальше все шло как обычно. Пока обрадованная пенсионерка писала на кухне заявление, цыганки разбегались по комнатам и одним им ведомым методом находили драгоценности.

Потерпевшие с утра толкались в коридоре, мешая нам работать.

Дама в норковой шубе, приняв меня из-за кожаной куртки за опера-переростка, скорбно поведала, что у нее унесли огромную сумму денег и все драгоценности. Правда, кое-что у нее все-таки осталось. В ушах – серьги с крупными сапфирами, а на пальцах многокаратные бриллианты.

– Мой муж, – предупредила она, – работает у Гайдара, у вас могут быть неприятности.

– Мы это переживем, – нагло ответил я и ушел.

А на следующий день опер Миша Ялыкин пошел «топтать землю» и увидел весь цыганский табор. Он был один, а воровок – четыре, поэтому он решил их «пропасти». На его счастье, по Южинскому шли трое милиционеров из «сто восьмого».

Они задержали всю команду и приволокли в отделение. При обыске у них нашли похищенные вещи, их опознали потерпевшие. Дело стремительно закрутилось.

В отделении был праздник: к концу квартала раскрыли десять «висяков». И тогда в отделении появился человек в чудовищно модном светло-бежевом кашемировом пальто, весь обвешанный цепочками и унизанный перстнями: цыганский барон приехал выручать соплеменников.

* * *

– Значит, так, – сказал мне Вадим, – играть прокурора будешь ты. Актера нет, и денег тоже.

– Бога побойся, Вадик!

– Смета горит.

Я надел прокурорскую форму с полковничьими погонами, меня загримировали, и я пошел на второй этаж, где снимали кабинет прокурора.

– Ты что-то очень скованный, – сказал мне режиссер, – пока свет ставят, походи, подумай о чем-то хорошем, расслабься.

Ко мне подошел мой друг актер Боря Клюев.

– Ты чего?

– Не знаю.

– Пошли, я тебе помогу.

Мы вошли в кабинет на третьем этаже, Боря приволок полстакана водки и кусок соленой рыбы.

– Давай.

Я выпил, расковался и пошел играть свою первую роль в кино.

* * *

А в кабинете Володи Колокольцева сидел цыганский барон.

– У тебя такие добрые глаза, начальник, – сладко пел он, – ты нас пойми, цыган. Поймешь – простишь. Отпусти девочек, они бедные, у них дети…

– Не могу, дорогой, – улыбается Володя, – над ними моей власти нет. Ты же видел в коридоре прокурора? Теперь он все и решает.

* * *

Я отснялся на удивление быстро.

– Ты пока не раздевайся, – сказал Вадим, – может, еще что-нибудь доснимем, погуляй пока, только сильно не расслабляйся.

Я поднялся на третий этаж, и на меня наехал человек в бежевом пальто.

– У тебя добрые глаза, начальник. Не говори нет, вижу, что ты открытый человек. Помоги моим девочкам. Цыгане друзей любят. Добро помнят. За добро добром платят.

– Это как?

– Ты только скажи, все будет.

– Не могу, дорогой, служба не позволяет, – гордо ответил я и пошел к Колокольцеву.

Вечером, когда я после смены садился в машину, он опять подошел ко мне. С недоверием оглядел мою кожаную куртку и, видимо, что-то понял.

* * *

Мы снимали кино, меняя многие сцены, стараясь приблизить их к той реальной милицейской жизни, с которой сталкивались ежедневно.

Но пусть простят меня сыщики уголовного розыска: если бы мы с документальной точностью сняли их рабочие будни, то получился бы жестокий и не очень интересный фильм.

Я зашел к заму по розыску 108-го отделения майору Совкову и увидел в углу кабинета весьма удобное кресло.

– Ты не садись в него, – сказал он мне.

– Почему?

– Посмотри сам.

Серо-голубоватая обивка была покрыта бурыми пятнами. Обычно в протоколах о них пишут: «Бурые пятна, похожие на кровь». И это действительно была кровь человека, сидевшего в этом кресле.

Борис Демин работал в магазине на Тверской обычным продавцом, но имел еще и свой дополнительный бизнес, кстати весьма прибыльный.

Изо всех сил он рвался к вершинам финансового могущества, к получению почетного звания «новый русский». Но у него был партнер: старший партнер и богатый. А значит, и власти, и прибыли имел больше. Вот он-то и мешал Борису. Они были в товарищеских отношениях. Поэтому, когда Демин пригласил его в магазин и повел в подсобку, он спокойно пошел с ним.

Демин усадил его в то самое кресло, которое я увидел в кабинете, и сказал, что сейчас сварит кофе по особому рецепту. Вместо этого достал газовый пистолет, переделанный под дробовые патроны, и выстрелил партнеру в сонную артерию. Потом он пил кофе и ждал, когда перестанет идти кровь.

– Не хотел пачкать новый костюм, – так Демин объяснил на допросе.

Через час он упаковал убитого в целлофан, вытащил в соседний подвал, замуровал в стене, выключил плитку. Вымыл пол и заменил ковровое покрытие.

Сыщики из 108-го нашли труп через пять часов по свежеуложенному кафелю и раскололи Демина, как орех.

Ну разве придумаешь такую историю.

* * *

Ну а теперь еще об одном объекте на «земле» опера Коли Вешнякова – о Государственной думе.

Приведу один документ:

«Справка.

Дана гражданину Швецу А.И. в том, что он обращался в 108-е о/м по поводу пропажи картин “Московская улица” и “Березовая роща” из здания Государственной думы…»

Так печально окончился вернисаж для владельца картин.

* * *

Мы сняли кино и уехали. А прототипы наших героев остались защищать свою «землю», потому что их «земля» – маленькая часть всей нашей заворованной и измученной земли.

Эдуард Хруцкий
Тайны уставшего города

Глава первая
Криминальные тайны

Тайны уставшего города

Это как сон наяву…

В нем растворяются краски. Очертания становятся нереально зыбкими. Перемешиваются цвета и тени. Я иду по своему уставшему городу, и прошлое, словно обрывки снов, проецируется на старом штопаном экране кинотеатра «Смена», вместо которого нынче построен супермаркет.

И на этом экране я вижу Кузнецкий Мост. Не сегодняшний, многолюдный, с вывесками «АО» и банков, бутиков и супермаркетов, заполненный людьми и лотками с книгами.

Я вижу его залитым тусклым январским светом, заваленный сугробами. Витрины магазинов и окна домов, заклеенные бумажными перекрестьями, дымящие трубы буржуек, выведенные в форточки.

Сорок третий год, зимние каникулы, мы втроем отправляемся в далекую экспедицию с Грузинского Вала на Кузнецкий Мост. Двое из нас едут за книгами, а третий – менять марки.

На Кузнецком Мосту рядом с продовольственным магазином ОРС-9, во дворе филиала Большого театра по воскресеньям бушевала книжная толкучка. Я ехал с надеждой выменять или купить «Граф Монте-Кристо» А. Дюма.

Я прочел только его первую часть и уже несколько месяцев бредил похождениями Эдмона Дантеса.

Мама выделила мне для этих целей квадратную банку американской пайковой колбасы, а дядька – четверку водки.

– Только не продешеви, за нее ты целый шкаф книг купишь, – засмеялся он.

Я уложил свою «валюту» в сумку от противогаза – тогда портфелей не было и все пацаны из нашей школы ходили на уроки с зелеными сумками через плечо – и ринулся на поиски мужественного Эдмона Дантеса.

Минут тридцать я толкался среди пестрого сборища чернокнижников, пока, наконец, меня не окликнул старичок в очках и вытертом зимнем пальто.

– Вы что-то ищете, молодой человек? – спросил меня человек неопределенного возраста.

– «Графа Монте-Кристо».

– Вам повезло, он у меня есть. Что вы можете предложить взамен?

– Четверку, – как опытный пацан с Тишинки, ответил я.

– Не понял?

– Четвертинку водки.

– Вы? – удивился старик.

– Я.

– Покажите.

Я расстегнул сумку и достал бутылку.

– А где вы ее взяли? – недоверчиво спросил старик.

– Дядька дал для обмена.

Водка в военные годы была страшным дефицитом. Старик достал книгу, протянул ее мне, взял четвертинку.

Подошел мордатый мужик в кожаном пальто.

– Смотри-ка, – сказал он, – довоенная. Ты, Гаврилыч, не обижай пацана, дай ему еще чего-нибудь.

– Возьмите, – старик достал из порванного портфеля книгу, – это «Пятнадцатилетний капитан» Жюля Верна.

Я взял том, не веря своему счастью.

– Ты, пацан, если водочкой разживешься, гони сюда, мы тебе библиотеку соберем, – хохотнул мужик в кожаном пальто.

Я спрятал свои сокровища в сумку, застегнул ее на кожаный ремешок и с друзьями отправился в сторону Лубянки, где был марочный базар.

По дороге мы постояли у витрины комиссионки и полюбовались на бронзового орла. Здоровенная птица, раскинув крылья, смотрела на нас из глубины витрины сквозь наклеенные бумажные кресты.

Казалось, орла посадили в клетку и он никак не может разбить ее своими мощными крыльями.

Мы стояли и ждали. Пожилой продавец поглядел на улицу сквозь витринное стекло и включил электричество.

Глаза орла загорались злым желтым цветом.

И он уже казался не узником, попавшим в клетку, а хищником, нашедшим добычу.

Потом глаза его гасли, и орел снова становился несчастным и унылым.

Мы ездили на Кузнецкий за книгами и марками довольно часто и всегда ходили поглядеть на орла.

А в сорок седьмом, после знаменитой девальвации, он исчез из витрины. В том году исчезло многое. Люди, спасая деньги, скупали десятилетиями стоявшие в витринах неликвиды.

Улетела бронзовая птица.

* * *

Хозяин дома, обласканный Государственной премией СССР в области кинематографии, показывает мне в кабинете свои картины, редкие книги. Дом заполнен старыми вещами, дорогими и не очень, но все же безумно интересными. Большинство вещей он унаследовал от отца-академика, но не продал их, а, наоборот, приумножил семейную коллекцию.

На разные голоса отбивают время настольные, напольные, каретные часы, стоящие в разных комнатах.

– Пошли к столу, – торопит хозяин, – давай до общего сбора выпьем водочки.

Мы входим в гостиную, и в меня упирается желтый злой взгляд бронзовой птицы, стоящей на подставке из красного дерева.

Раскинутые мощные крылья, настороженно опущенная голова, хищные когти, впившиеся в постамент.

– Слушай, – говорю я, – это чудо мне знакомо.

Я пересказываю ему историю своих странствий в поисках книг.

– Точно, – хохочет хозяин, – тот самый орел.

– Как он к тебе попал?

– Не поверишь. У нас дача в Удельной, а сосед был крупнейшим московским артельщиком. Упакован, естественно, выше крыши. Он умер, а вдова начала распродавать некоторые вещи. Этого орла она вообще выбросить хотела, говорила, что он приносит несчастье. Покойный муж за огромные деньги за день до девальвации снял его с витрины. Давай выпьем.

Я выпиваю, подхожу к колонне, на которой сидит мой знакомец, и вижу на бронзовом постаменте надпись: «И.Я. Дриллиху в день юбилея от друзей из „Театрального кружка“.

– Наверно, антрепренер, – говорю я хозяину.

– Да бог с ним, давай еще по одной, пока гости не пришли.

Мы выпиваем еще по одной.

* * *

Когда-то он работал в прогрессивной газете «Киевская мысль». Начал там репортером и выбился в фельетонисты. Перо у него было острое, склад ума – язвительный, да и литературным даром был не обделен.

Присяжные поверенные, профессура, врачи-бессребреники, учащаяся молодежь с нетерпением ждут его публикаций. Он принят в домах киевской либерально мыслящей интеллигенции. Он прекрасно пишет, умеет говорить, имеет средства.

Но после убийства Столыпина «Киевскую мысль» начинает прессинговать Губернское жандармское управление, да и начальник Особого департамента полиции МВД империи полковник Еремин не очень доволен линией газеты.

Тучи начинают сгущаться.

Но ему везет. Его приглашает работать сам Иван Федорович Благов, редактор знаменитой газеты «Русское слово».

Так Иван Яковлевич Дриллих становится заведующим петербургским отделом газеты и занимает кабинет на втором этаже в доме «Товарищества Сытина» на Тверской.

Историю человека, которому к какому-то юбилею был подарен бронзовый орел, я приблизительно восстановил, работая в архивах, собирая материал для романа «Полицейский». И хотя сочинение мое было о русской сыскной полиции, мне попадалось огромное количество документов охранных отделений.

Но давайте продолжим историю Ивана Яковлевича Дриллиха.

Он переехал в Москву. После спокойного Киева жизнь бывшей столицы казалась горячечной и нереальной.

В те годы в моду вошло танго. Томные мелодии неслись из закрытых клубов, ресторанов и кабаре.

Вся Москва стремилась попасть в театр миниатюр Арцебушевой в Мамонтовском переулке, где выступала королева танго Эльза Крюгер.

После театров гулявая Москва неслась к «Яру», там особо важным гостям отводили «пушкинский» кабинет: существовала легенда, что именно здесь Александр Сергеевич Пушкин и Аполлон Григорьев слушали цыган.

А ночью на моторах или «голубцах» – дальше по Петербургскому шоссе к светящемуся в темноте стеклянному куполу «Стрельны».

На рассвете ехали к Всехсвятскому – в «Гурзуф» или к «Жану».

То была ночная разгульная жизнь, но была и другая – театральная, литературная, общественная.

Заведующий петербургским отделом был принят в лучших домах Москвы, где собирались художники, писатели, журналисты, актеры и деятели нового вида искусства – кинематографа.

«Русское слово» считалось в Москве серьезной либеральной газетой, ее ведущие сотрудники были украшением любой интеллектуальной компании.

Иван Яковлевич быстро освоился в Москве. Он одевался в магазине австрийской фирмы Менделя. Шляпы и перчатки покупал только у Лемерсье, часы выбирал в магазине Павла Буре, фраки заказывал у Деллоса.

Он появлялся на премьерах в Художественном и у Корша, любил заглянуть на бега, был своим человеком в Английском, Охотничьем и Купеческом клубах.

Обязательно три раза в неделю заходил в «Роял кафе» в Камергерском переулке, дом 1.

Там дорогого гостя встречал сам хозяин, элегантный господин по фамилии Тихомиров. Он усаживал известного литератора за удобный стол и не гнушался выпить с дорогим гостем рюмку бенедектина.

Иногда он что-то говорил Ивану Яковлевичу, и тот быстро выпивал кофе и уходил. Он шел по четной стороне Камергерского. Спокойно, не торопясь, постукивал тростью. Обычный московский фланер. Входил в подъезд последнего дома, поднимался по ковровой дорожке на второй этаж и входил в правую от лестницы квартиру.

Входил – и попадал в «кукушку», так на сыскном сленге именовалась конспиративная квартира. Там его ждал лучший агентурщик политической полиции империи – начальник Московского охранного отделения полковник Мартынов.

Иван Яковлевич Дриллих в картотеке особого отдела МВД числился как секретный сотрудник под псевдонимом «Блондинка».

Он был умный сотрудник. Так называемый «платник», то есть человек, получавший постоянное жалование в Охранном отделении. Получал Блондинка деньги немалые по тем временам – 150 рублей.

Для сравнения приведу две цифры. Армейский подпоручик, окончивший Александровское военное училище, на выходе в полк получал 90 рублей. Капитан, командир роты – 120.

Хорошим сотрудником был элегантный господин литератор с псевдонимом «Блондинка», очень хорошим.

В свое время, читая всевозможные мемуары тех лет, я сталкивался с фамилией либерального литератора. Он был частым гостем в Ясной Поляне у Льва Толстого, навещал в Ялте Антона Павловича Чехова, его в своих очерках упоминает Леонид Андреев как одного из активистов Московского литературного фонда.

Есть эта фамилия и в переписке Алексея Толстого.

В 1916 году вместе с группой русских общественных деятелей Иван Яковлевич ездил к союзникам во Францию и Англию.

К истории, которую я хочу рассказать, Блондинка имеет самое непосредственное отношение. Я уже говорил, что Дриллих заведовал петербургским отделом. И вот он публикует заметку, что столичный промышленник Андрей Ковригин, страстный собиратель живописи, в Гааге в лавочке старьевщика приобрел за копейки валяющуюся среди хлама картину известного голландского художника XVII века Саломона ван Рюисдаля. В каталогах эта картина оценена в восемь миллионов франков. По тем временам деньги баснословные.

Картина, как излагал Дриллих, «написана на холсте длиною в 1 аршин и шириной 10 вершков и изображает пейзаж с группой деревьев и прудом с плавающими утками. Несмотря на старину, картина прекрасно сохранила свежесть красок, общий колорит, прозрачный воздух, тени и мельчайшие отделки подробностей».

Далее говорилось, что редкое полотно стало жемчужиной коллекции господина Ковригина и находится в его доме на Шестой линии Васильевского острова, нумер 21.

Вроде ничего особенного, заметка как заметка. Обычная информация петербургского отдела.

Так бы и жил либеральный литератор Иван Яковлевич Дриллих в свое удовольствие в Москве, посещал салоны, на Татьянин день в ресторане «Эрмитаж» произносил острые спичи, если бы не Февральская революция.

У полковника Мартынова на связи было восемь особо важных секретных сотрудников. В день смены власти он предупредил их и приказал исчезнуть из города. Их оперативные дела он изъял из своего сейфа и уничтожил.

Когда толпа громила Охранное отделение, а либеральные интеллигенты, возглавившие ее, судорожно уничтожали материалы о своей причастности к политохране, Иван Яковлевич пришел к Благову и сказал, что ему нужно срочно ехать в Петроград.

Желание его было вполне закономерным. Все главные события происходили в северной столице.

Иван Яковлевич уехал в Петроград, а потом в Финляндию.

Надо сказать, что было еще одно дело секретного сотрудника Блондинки. В агентурной картотеке особого отдела Департамента полиции на Гороховой. Правда, оно было не таким подробным, как в Москве, но все-таки имелось.

Оно и поступило в распоряжение Комиссии по обеспечению нового строя, которая занималась Охранным отделением.

На деле И.Я. Дриллиха стоит штамп «не разыскан».

* * *

Ну, а теперь Берлин. Конец декабря 1921 года. Гражданская война практически закончена. Перманентные очаги восстаний, вспыхивающие на территории России, не в счет. Солдаты и офицеры многочисленных белых армий томятся на острове Галлиполи, в Польше, в Маньчжурии.

А в оставленной белыми России необыкновенные перемены. Новая экономическая политика. НЭП. И сразу появились на прилавках магазинов забытые продукты, запели цыгане в частных ресторанах, в витринах модных лавок выставлены французские костюмы, немецкие пальто и английская обувь.

НЭП – время надежд русской эмиграции. Именно в декабре 1921 года в Берлине в элегантном кафе «Ландграф» на Курфюрстенштрассе, 75 случилось знаковое событие в духовной жизни русской эмиграции: состоялось первое заседание «Дома искусств». Когда-то клуб с таким названием существовал в Петербурге и в нем проводила время веселая столичная богема.