Текст книги "В степях Зауралья. Трилогия"
Автор книги: Николай Глебов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 30 страниц)
ГЛАВА 31
Под вечер к Устинье забежала Анисья Шемет, ойкнув, повалилась на лавку.
– На задней улице у Черноскутовых-то что делается! Ой! Господи! – выкрикнула она и, закрыв ладонью пухлое лицо, закачалась, как маятник.
Устинья отбросила холстинку, через которую процеживала молоко:
– Что случилось?
Рассыпая слова, точно горох, та зачастила:
– Степан с фронта пришел, а Васса, сама знаешь…
Устинья побледнела. Семью Черноскутовых она знала. Степан был взят на фронт прямо с лагерного сбора. За два года о нем ничего не было слышно. Писали станичники, будто он зарублен немцами. Потом про Вассу, жену Степана, пошли нехорошие слухи. Зимой Васса родила. Кто был отец, никто не знал. Молчала об этом упорно и сама Васса, тихая, застенчивая, похожая на девушку казачка. Бережно пеленала сына и, слушая, как он гулькал, была счастлива.
Неожиданно появился в отцовской избе Степан. Увидев зыбку, не снимая вещевого мешка и фуражки, выхватил шашку и перерубил толстый ремень, соединявший зыбку с очепом. Зыбка грохнула на пол, раздался плач ребенка. Яростно крикнув помертвевшей жене: – Сволочь! – Степан выскочил из избы.
Вассу спрятали. Возле избы Черноскутовых стал собираться народ. Заглядывали в окна и, увидев тесно прижавшихся друг к другу стариков, молча качали головой и отходили. Вскоре пьяный Степан, выйдя из-за угла соседней улицы с обнаженной шашкой, подбежал к отцовскому плетню и начал крошить плотно слежавшийся тальник.
Через полчаса вяло опустился на сваленные колья и закрыл лицо руками. В избе было тихо. Любопытные казачки, прячась за изгородью палисадников, не спускали глаз с неподвижно сидевшего Степана. Вот он снова вскочил на ноги, дико оглядел притаившуюся улицу и, точно бешеный, начал рубить подпорки старой амбарушки. Полетели щепки, сверкнула искра: видимо, Степан ударил о толстый кузнечный гвоздь, замшелая крыша сползла набок. Он оторвал доску и начал часто хлестать дверь. Наконец удары посыпались реже, Степан ослабел. В это время, к ужасу казачек, на улице показалась Устинья. Шла не торопясь, не спуская спокойных глаз со Степана, смело подошла к нему и, обхватив с материнской нежностью голову фронтовика, притянула к себе. Степан очнулся.
– Устиньюшка, се-стри-ца! – И надрывный, ноющий звук пронесся по улице: «ы-ы-ы!». За плетнями послышались всхлипывания, показалась на пороге избы сгорбленная горем мать, за ней, сутулясь и часто моргая красными веками, отец. В тяжелый, точно звериный, вой Степана влились плачущие голоса женщин. Кто-то догадался сбегать за Вассой. Прижимая к груди ребенка, с побледневшим лицом, она торопливо бежала по улице, на миг остановилась перед Степаном и произнесла со стоном:
– Прости!
Фронтовик поднялся на ноги и, махнув Вассе рукой, с помощью Устиньи добрался до избы. Уложив пьяного Степана в постель, она ушла домой.
Утром, чуть свет, она снова направилась к Черноскутовым, тихо открыла дверь и, увидев сидевшую у зыбки мать Степана, остановилась у порога. Старуха со счастливой улыбкой помаячила в сторону спящих в обнимку сына со снохой и тихо шепнула:
– Наладилось.
Возвращаясь, Устинья заметила, как с верхней улицы выехала группа вооруженных казаков и стала спускаться к реке. Она прижалась к перилам моста, пропуская всадников. Впереди ехал на рыжем жеребце Сила Ведерников, за ним Поликарп и еще несколько зажиточных станичников. У каждого за плечами была винтовка. Женщина проводила их взглядом, догадываясь, что отряд Силы Ведерникова решил отобрать у мужиков покосы, которые те захватили с неделю назад.
«Будет свалка», – подумала она с тревогой и, вбежав в дом, разбудила Лупана.
– Не с кем ехать на выручку мужиков: Евграф с Шеметом в городе. В станице не больше двух-трех фронтовиков, ну да, скажем, еще Степан Черноскутов. Однако попытаюсь.
Ехать на покосы Степан согласился.
«Помочь мужикам надо, – седлая отцовского коня, думал он. – Жаль, что вчера от пьяной дурости клинок затупил. Зазубрины есть», – виновато улыбнулся, помолчав, сказал Устинье с чувством:
– Спасибо, выручила, а то бы набедокурил, – и, подтянув подпругу седла, легко вскочил на коня.
Лупан дал Степану винтовку Евграфа.
Подъезжая к деревенской поскотине, они заметили большую толпу мужиков и баб, вооруженных кольями, железными вилами. У некоторых за поясом были топоры. Поскотина была закрыта. Со стороны дороги, у ворот, приподнявшись на стременах, что-то кричал толпе Сила Ведерников.
Лупан повернул коня в объезд. Степан последовал за ним. Заехав с противоположной стороны деревни, казаки пришпорили коней и понеслись по безлюдной улице.
Заметив мчавшихся всадников, толпа шарахнулась. Раздались крики:
– Обходят!
Навстречу выбежал с винтовкой солдат, вскинул ее к плечу и крикнул:
– Стой! Стрелять буду.
Вынырнувший из толпы Ераска ухватился за его винтовку.
– Не видишь, что ли: это – Лупан, с ним – Степан, а третьего не знаю. Наши люди…
Получив неожиданную помощь, мужики осмелели.
– Ну-ко, слазь с вершны, толстопузый! И не думай, покос все равно не отдадим.
– Самовольничать не позволю! – кричал, не слезая с седла Сила. – Покосы и земли еще царем нам дарованы, косить не дадим.
– Давай-ка, отъезжай подальше от греха, – сказал ему подъехавший вплотную к воротам Лупан. – Не будоражь народ!
– Я с тобой еще поговорю в комитете, – погрозил ему нагайкой Ведерников.
– Отчаливай! – Степан открыл ворота и, обнажив шашку, крикнул мужикам: – За мной, ребята!
Группа Ведерникова под напором толпы постепенно отходила от поскотины. Не спуская злобных глаз со Степана, Сила начал снимать с плеча винтовку.
– Спрячь винтовку, царский ублюдок! – яростно кричал Черноскутов.
Сила круто повернул коня:
– Мякинники! Большевики!
– Колом его, кикимору!
– Старорежимник!
Ведерников поскакал от ворот, отчаянно ругаясь и грозя кулаком:
– Я вам попомню, голь перекатная!
– Отчаливай!
ГЛАВА 32
Евграфу с Шеметом удалось добраться до Марамыша лишь поздно ночью.
Батурины спали. На стук вышел незнакомый человек в кожаной тужурке и рабочих сапогах. Спросив, что им нужно, пропустил приезжих в комнату, а сам ушел в боковушку, где жила когда-то Устинья.
Елизар, увидев зятя, стал торопливо одеваться.
– Не ждали. Мать, а, мать, – потряс он за плечо спящую жену, – вставай, Евграф приехал.
Женщина поднялась с постели и всплеснула руками:
– Евграф Лупанович, вот радость-то!
Утром, за чаем, Евграф спросил:
– Должно, ночью дверь нам открывал твой квартирант Русаков?
– А вы откуда его знаете?
– Устинья говорила, – помолчав, Евграф добавил: – Уж сильно его хвалила. И в Кочердыкской мы о нем слышали от дочери Степана Ростовцева.
– Спит он еще, наверное… Пойду узнаю, – Елизар направился к квартиранту.
– Здесь я, здесь, уже живой, – улыбаясь, Григорий Иванович подошел к гостям, поздоровался, провел по привычке рукой по волосам и, обратившись к Евграфу, спросил: – Значит, вы и есть муж Устиньи Елизаровны?
– Да.
Русаков взглянул на Евграфа. В его душе на миг вспыхнуло чувство неприязни и тотчас погасло. «Может быть, Устинья с ним счастлива?» Стараясь отогнать ее образ, Русаков повернулся к спутнику Евграфа.
– Это мой товарищ. Мы с ним из одной станицы, – сказал Истомин, показывая глазами на Василия.
Шемет крепко пожал руку Русакову и внимательно посмотрел на него. Крепко сбитая фигура, простое лицо рабочего, с коротко подстриженными усами и гладко выбритым подбородком, спокойные движения, уверенный голос располагали к Русакову.
– Фронтовики? – Григорий Иванович бросил беглый взгляд на георгиевские кресты на груди обоих.
– С Евграфом Лупановичем из одного полка, – ответил Шемет.
– Он кавалер всех четырех степеней, – заметил Евграф. – Приказ был о его производстве в чин подхорунжего. Да вот с крестами-то у Василия заминка вышла. Разжаловали за подстрекательство казаков к бунту. Чуть под расстрел не попал. Революция спасла.
Русаков украдкой поглядывал на Шемета. Открытое, мужественное лицо казака, его военная выправка пришлись по душе Григорию Ивановичу: «Пожалуй, из него выйдет неплохой командир. Надо иметь в виду».
– Коммунисты?
Евграф отрицательно покачал головой.
– Оформляться было некогда. Домой торопился…
Василий же вынул из кармана гимнастерки удостоверение члена партии большевиков, выданное одним из райкомов Петрограда.
Русаков бережно сложил удостоверение вчетверо, передал его хозяину и поднялся из-за стола:
– Сегодня приходите после обеда на партийное собрание, – он назвал адрес. – Не прощаюсь, увидимся.
Гости направились осматривать город.
– Давно не были, – одеваясь, сказал тестю Евграф, – да и обнов надо купить Устинье, дочке и старикам.
Марамыш изменился мало. На улицах стояли полицейские, но уже без формы. В купеческих магазинах шла бойкая торговля. Сохранились и старые вывески государственного казначейства, кредитного банка и земского присутствия. По-прежнему мелькали офицеры, чиновники и нарядно одетые дамы с собачками. В магазинах приказчики с красными бантами на груди учтиво называли покупателей господами и угодливо подставляли стулья богатым клиентам.
Навстречу фронтовикам шел широкоплечий, среднего роста мужчина в широчайших галифе из красного сукна, заправленных в голенища хромовых сапог, на которых звенели серебряные шпоры. Лихо заломлена кубанка. Огромный чуб закрывал низкий, покатый лоб, смуглое с узкими раскосыми глазами лицо – неприятно. На боку, поверх цветной шелковой рубахи, – массивная, покрытая лаком деревянная кобура, из которой торчала рукоятка тяжелого парабеллума. Положив руку на эфес сабли, ножны которой были украшены богатой резьбой и инкрустациями, он слегка раскачивался на кривых ногах, привыкших к седлу.
Приглядевшись, Евграф воскликнул:
– Да ведь это Пашка Дымов. Вот дьявол, смотри, как оделся, а? Вот чучело гороховое. Эй, Пашка, постой!
Услышав свое имя, тот повернулся на голос и, расставив широко ноги, спросил хрипло:
– Кто кличет?
– Да протри ты глаза! Своих не узнаешь?
– Геть! – Дымов ударил рукой по ножнам сабли. – Какое вы имеете право так называть командира отряда анархистов? Башку снесу!
– Да ты что, башибузук, не узнаешь нас, что ли? – усмехнулся Евграф. – А еще однополчанин, – произнес он с укоризной.
Дымов огляделся, видя, что чужих близко нет, шагнул к казакам.
– Вы, ребята, так мой авторитет подорвать можете. Всякая контрреволюционная сволочь хихикать начнет. Я, брат, здесь их устрашаю. – Пашка самодовольно погладил жидкие усы и хлопнул по кобуре парабеллума. – В Самаре достал, а саблюка казанского мурзы. У одного богатого татарина в доме маленько пошуровал. Ну и взял на память. Пошли в пивную! – Видя, что фронтовики замялись, продолжал хвастливо: – Деньги здесь, брат, с меня никто не берет!
– А где твои отрядники? – поинтересовался Евграф.
Пашка сдвинул кубанку на затылок, ухмыльнулся и покрутил в воздухе пальцем.
– Только вы, ребята, молчок. Я, брат, купчишек на бога беру. Стоит мне стукнуть в пивной кулаком по столу и гаркнуть: «Геть! Братва, по коням!» – так они, друг мой, эта самая неорганизованная масса, кто куда! Ну и пошла слава: у Пашки Дымова тысячный отряд. Живу, брат, во! – анархист выставил большой палец. – Может, вы запишетесь для почина в мой отряд, а? Вот бы стали орудовать, мать честная! Все бы кадетики ползали передо мной, а?
– Нет, валяй уж один, нам с тобой не по пути!
На партийном собрании Евграф с Шеметом сели недалеко от председательского стола. Большинство собравшихся было в солдатских шинелях. На краю скамейки молодой матрос беседовал с двумя башкирами. В глубине большой комнаты устроилась группа крестьян. Были тут рабочие с кожевенных и пимокатных заводов. Народ прибывал. В комнате стало тесно. Вскоре показался Русаков.
– Товарищи! – прозвучал его четкий голос. – На повестке дня у нас один вопрос: Апрельские тезисы вождя нашей партии Владимира Ильича Ленина.
– Советы рабочих депутатов являются единственной формой революционного правительства: нам необходимо завоевать там большинство и тем самым изменить политику Советов, а через них изменить состав и политику правительства. Такова установка Ленина.
Евграф подтолкнул Василия и зашептал:
– Правильно ведь: у нас хозяином Сила Ведерников, в сельских комитетах тоже сидят богатеи…
В комнате послышался приглушенный шепот:
– Точно! Правильно! Так!
– …Буржуазия будет крепко держаться за свои права. Наша задача заключается в полном отказе от поддержки Временного правительства. Нужно покончить с империалистической войной, которая выгодна лишь капиталистам, и вести борьбу за мир.
Среди фронтовиков началось движение. Евграф с Шеметом, чтобы лучше слышать Русакова, пересели ближе.
– Только власть Советов может обеспечить мирную и радостную жизнь трудового народа. Мы знаем: борьба будет нелегкой, но мы победим!
Последние слова Русакова потонули в шуме рукоплесканий.
– Я считаю, что нам нужно познакомить с Апрельскими тезисами рабочих Анохинского кожевенного завода и бедноту сел и станиц Зауралья. Ваше мнение?
Истомин с Шеметом поднялись точно по команде.
– Мы хорошо знаем своих станичников, – заговорил Василий, – поэтому, как коммунисты, беремся провести беседы по станицам.
– Так, – довольный Григорий Иванович что-то записал на своем листке. – К рабочим Анохинского завода я пойду сам.
ГЛАВА 33
Осенью в Марамыш возвратились с фронта солдаты: Епиха Батурин и его дружок Осип. Явился Федотко. Вид его был грозен. Опоясанный пулеметными лентами, с двумя гранатами, висевшими по бокам, он на следующий день пришел в уком к Русакову.
Григорий Иванович, завидев на пороге матроса, пригласил:
– Проходи!
Федотко, вытянувшись во фронт, козырнул:
– Младший канонир Балтийского флота Федот Осокин явился в ваше распоряжение.
Русаков поднялся:
– Федот, да ты ли это? Прости, братец, я ведь тебя не узнал, – воскликнул он радостно, обнимая матроса. – Возмужал, да и вид-то у тебя боевой. Коммунист?
– Я ведь, Григорий Иванович, коммунистом стал, когда еще плавал на «Отважном». Давай теперь работу. Не терпится.
– Это хорошо, что тебе не сидится дома. Но только вот что, – лицо Русакова стало озабоченным. – Придется тебе эти воинские доспехи снять, – потрогал он рукой пулеметную ленту. – Гранаты спрячь в надежном месте. Пригодятся. Епиху с Осипом видел?
– Так точно, – козырнул Осокин, – вчера маленько гульнули. Осип напился с горя, а я с ним за компанию.
– А что у него за горе? – насторожился Русаков.
– Видишь ли, Григорий Иванович, тут такое дело… – Переминаясь, Осокин заговорил в смущении. – Осип до солдатчины фартил с Устиньей – сестрой Епифана.
– Как то есть «фартил»? – не понял Русаков.
– Ну, ухаживал… Любил, значит. А Устинья в войну вышла замуж за другого. Осипу обидно стало, что она не дождалась. Вот и загулял. Зашли мы в пивную, а тут Пашка Дымов к нам привязался. Я не стерпел и дал ему так… слегка помял…
– Так это ты выставил из пивной анархиста Дымова?
Федот виновато опустил глаза. Со вздохом сказал:
– Не удержался. Маленько поскандалил, – и, набрав воздуху, выпалил: – Терпеть не могу разную сволочь.
– Погоди, погоди, – брови Русакова сдвинулись. – Ты знаешь, что твоя драка в пивнушке на руку нашим врагам? Знаешь о том, что сейчас нужно быть особенно осторожным в своих поступках?
Матрос беспокойно переминался с ноги на ногу.
– Григорий Иванович, так я на радостях выпил. С ребятами два года не виделся… С фронта ведь пришел, домой.
– Домой? Нет, ты не дома, – сказал сурово Русаков.
– Как не дома? – Осокин поднял непонимающие глаза.
– Да, не дома, ты сейчас на фронте, – ответил спокойно Русаков. – Только этот фронт сложнее военного. Там ясно, где враг, а здесь он притаился.
Григорий Иванович подвел Федота к окну.
– Ты видишь дом Фирсовых? Снаружи все спокойно, а внутри засел хитрый и беспощадный враг.
– Знаю, что внутри враги! Один Сергей чего стоит! – задорно произнес Осокин.
Русаков вспомнил об Устинье, смолк и долго глядел в окна фирсовского дома. С усилием он показал на здание меньшевистского совета.
– И там враги. Они предают революцию, маскируясь революционными фразами. Теперь ты понимаешь сложность обстановки?
Федот кивнул:
– Моя вина, Григорий Иванович, каюсь.
– Ну, я тебе не поп! Что ж, первая вина прощается, – сказал тот дружелюбно. Простившись с Русаковым, балтиец вышел на улицу.
Городок дремал. Лишь на берегу реки были слышны голоса детей. В тени заборов лежали овцы и телята. Из открытых настежь дверей магазинов слышался стук костяшек на счетах. Разморенные жарой приказчики играли на опустевших прилавках в шашки, изредка бросая ленивые взгляды на стеклянную перегородку, за которой хозяин подсчитывал барыши. На улицах тишина и безлюдье.
«Полный штиль, – подумал Федот и, поправив бескозырку, огляделся. – Куда лечь курсом? Пойду к Епихе», – решил он.
Епифан во дворе седлал лошадь. Увидев друга, перевел коня под навес и уселся с ним на ступеньках крыльца.
– Далеко собрался?
– В Кочердыкскую станицу. Письмо надо доставить от своего бывшего ротного Фирсова к учительнице. – И в ответ на вопросительный взгляд Федота добавил: – Он старший сын Никиты Фирсова.
– Никиты Фирсова?! Ты что за буржуйского сына хлопочешь? – спросил Федот угрюмо. – Мы их на «Отважном» за борт повыкидывали, а ты нянчишься с ними?
– Нет, зачем, – ответил спокойно Епиха. – Ты не горячись. Мы тоже со своими офицерами разделались, и в этом деле помог нам Андрей Никитович, теперь начальник штаба революционного полка.
– Не верю я Фирсову, это тесто на буржуйских дрожжах замешено, – сказал Осокин.
– А мы с тобой, выходит, на опаре? – улыбнулся Епиха.
– На ней самой, – повеселел Федот, – о нашу, брат, корочку буржуйские зубы ломаются. – Помолчав, добавил: – Ну, раз ты горой стоишь за своего командира, дело твое. Андрея Фирсова я до войны не знал. А вот его брательнику Сережке мы с Осипом один раз крепко по ногам дали. Помнишь?
– И стоит: тот настоящая контра, – заметил Епиха.
За последние годы Епиха возмужал, стал шире в плечах, в его медлительных движениях чувствовались сила и уверенность. Загорелое лицо на первый взгляд казалось суровым: темно-карие глаза были неласковы, угрюмы.
Крепыш Федотко еще с детства чувствовал его превосходство над собой в кулачном бою и в горячих спорах. И теперь, поглядывая на могучую фигуру друга, сильнее проникался к нему уважением. Смелый и решительный, Епиха вместе с тем был осторожен и благоразумен.
Григорий Иванович вскоре подметил эти качества в молодом Батурине и, посоветовавшись с членами укома, поручил ему, как коммунисту, организацию боевой дружины в станице Зверинской.
ГЛАВА 34
Дул горячий ветер. Побурели и поникли травы. Точно расплавленное серебро, блестели на солнце солонцы. Мертвящую тишину Тургайской степи порой нарушал клекот беркута и редкий посвист сусликов. Иногда пробежит тушканчик и, завидев тень орла, стремительно зароется в песок.
Унылый пейзаж дополняли мертвые озера, окаймленные голыми берегами. Кругом – ни коня, ни человека. В синеве степи видны лишь одинокие курганы, следы старых могил. Иногда в низине, на ковыльном просторе, промелькнут две-три юрты пастухов, косяк лошадей, и снова – гнетущее безмолвие. Ближе к берегам Уя и Тобола шли заросли тальника, за ними редкие перелески, речные заводи, поросшие ярко-зеленой стелющейся травой, камыши, где день и ночь слышен гомон птиц. Почуяв воду, быстрее бежит конь, исчезает сонливость у всадника: приподнявшись на стременах, он бодро смотрит через заросли на лежавшую впереди станицу.
Христина, забравшись в густую тень жимолости, в палисаднике, читала книгу. Заслышав на улице топот коня, раздвинула кусты и увидела незнакомого всадника, который расспрашивал о чем-то проходившую по дороге женщину. Вот он повернул лошадь к воротам дома Ростовцевых и бодро соскочил с седла.
Христина подошла к калитке.
Епиха козырнул по военной привычке и спросил вежливо:
– Случайно вы не Христина ли Степановна?
– Да, – ответила девушка, пытливо глядя на приезжего.
– Я вам весточку привез от Андрея Никитовича.
Христина вспыхнула, сдерживая радостное волнение, схватила письмо.
В белом платье, стройная, с большими выразительными глазами, девушка понравилась Епихе.
– Поторопился я отдать письмо…
– Почему?
– Надо бы сначала заставить вас поплясать.
– Плясать я не мастерица, – тепло улыбнулась Христина. – А за письмо большое спасибо. Заводите коня во двор, я сейчас открою ворота.
«Баская деваха, под стать Андрею Никитовичу», – подумал Епиха и, привязав коня под навес, последовал за девушкой в дом.
Пока мать Христины занималась с гостем, девушка прошла в свою комнату и разорвала с волнением конверт.
«Милая Христина!
Пишу тебе после долгого перерыва. Не знаю, дойдет ли письмо: человек, которому я его вручил, подвергается не меньшей опасности, чем я. Коротенько о событиях: после свержения царя я был избран солдатами в полковой комитет и назначен начальником штаба. На долю нашего революционного полка выпало сдерживать натиск немцев, чтобы не пустить их на родную землю. После пришлось защищаться с тыла от реакционных частей генерала Корнилова. Как видишь, твой Андрей находится все время на поле брани.
Горизонт ясен. Цель тоже. Не скрою: сильно желание видеть тебя, родная. Но что значит мое желание, когда личное подчинено воле партии. Придет час, когда я снова увижу тебя!
Итак, мой друг, будем шагать заре навстречу!
Твой Андрей.
P. S. Ты можешь во всем положиться на подателя сего письма, Епифана Батурина. Да, я забыл: по слухам, Виктор Словцов был отправлен с экспедиционным корпусом во Францию и оттуда бежал морем во Владивосток. Сейчас, возможно, находится где-то в Сибири. Передай мой сердечный привет старикам.
Андрей».
Христина бережно сложила письмо и подошла к окну. Целый год она ничего не знала о судьбе жениха.
– Андрюша, Андрюша, если бы ты был со мной! – Заслышав шаги Батурина, поспешно вытерла глаза.
– Еще раз вам большое спасибо за письмо! Вы доставили мне большую радость.
Батурин, прямо посмотрев в глаза Христине, произнес не торопясь:
– Андрей Никитович дал мне наказ беречь вас и помогать во всем. А сейчас я вот нуждаюсь в вашей помощи… – и, помолчав, продолжал: – Григорий Иванович говорил мне, что вы секретарь местной комячейки. Вот его записка.
Христина быстро пробежала глазами ее содержание.
– Хорошо. Когда собрать коммунистов?
Вечером, открыв собрание, Христина предоставила слово Епихе.
– Товарищи! Подлая буржуазия при помощи своих хозяев – меньшевиков и эсеров полностью захватила власть в свои руки. Контра издала приказ об аресте нашего учителя Владимира Ильича Ленина, но партия укрыла Ленина в глубоком подполье и сказала нам, чтоб мы готовились.
Казаки вскочили с мест. Епиха сжал огромный кулак и потряс им в воздухе.
– Мирная революция кончилась! Штык и шашка будут теперь решать наше право на свободу! К оружию!
В тот вечер коммунисты Кочердыкской станицы записались в первый конный красногвардейский отряд.
