Текст книги "В степях Зауралья. Трилогия"
Автор книги: Николай Глебов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 30 страниц)
ГЛАВА 35
Накануне сенокоса с Никитой Фирсовым случилось несчастье: когда он проезжал заимку, конь испугался верблюдов и, закусив удила, понес. Никита, намотав вожжи на руки, уперся ногами в передок тарантаса, силясь удержать жеребца, но тот, обезумевший, несся прямо на заброшенную постройку и, стукнув тарантасом о фундамент, поволок на вожжах упавшего Фирсова через рытвины. Никиту привезли домой без памяти. Правая рука оказалась сломанной, плохо слушались ноги.
Через неделю растотурские мужики вывезли с Дарьиной заимки все машины, в том числе новую сноповязалку «Мак-Кормик», которую он купил на шумихинском складе за бесценок.
Паровая мельница на Тоболе, правда, охранялась милиционерами, но помольцев не было: оборудование стало ржаветь. Бездействовали и маслодельные заводы. Кабинетскую землю, около двух тысяч десятин, которую он арендовал в Башкирии, поделили переселенцы.
Не лучше шли дела и у зятя. Консервный завод в Зауральске остановился, не было сырья. Бекмурза кочевал и не подавал вестей о себе. Растерявшийся Тегерсен несколько раз приезжал к тестю за советом. Его компаньон Брюль, оставив на память обесцененные акции, укатил через Сибирь на родину.
К несчастью, открылся недуг Дарьи: она пила запоем. Сергей дома почти не находился: вместе с Никодимом сколачивал трещавшие по швам дела «Дома Фирсовых». В сопровождении милиционеров появлялся среди возбужденной толпы переселенцев, шагал в затихшей котельной мельницы, подолгу стоял у застывших мощных сепараторов маслодельного завода, обходил пустые цехи консервного завода Тегерсена.
– Важно – не унывать, – утешал он Никодима. – Временное правительство за нас. Игра в Советы скоро окончится, и все пойдет по-старому.
Болезнь жены не трогала Сергея.
– Пора ей убираться с моей дороги, – говорил он расстриге.
Проезжая однажды по Дворянской улице, молодой Фирсов увидел афишу, извещавшую зауральцев о гастролях певицы Сажней. Вечером он встретился с Элеонорой, а на следующий день, вручив озадаченному импресарио значительную сумму денег, увез певицу в Марамыш. Никита, услышав о любовнице сына, пришел в ярость, потрясая здоровой рукой, кричал в исступлении на Сергея.
– Для кого наживал?! А? Чтобы со своей арфисткой профурил? Жену богоданную бросил?
– Не богом данную, а тобой, – ответил спокойно Сергей, продолжая бесцельно смотреть в окно.
– Молчать! Щенок!
Молодой Фирсов стремительно повернулся от окна и взглянул тяжелыми, ненавидящими глазами на отца.
Никита, точно ожидая удара, натянул одеяло на голову. Прислушиваясь, как затихают шаги Сергея, Никита рванул ворот рубахи и, задыхаясь, произнес едва слышно:
– Мать, пи-и-ть… – и, пошарив дрожащей рукой в воздухе, с хрипом откинулся на подушки.
Обеспокоенная Василиса Терентьевна послала за врачом.
– Легкий удар. Пройдет. Больному нужен покой, – выписав лекарство, врач уехал.
Из комнаты нетвердой походкой вышла Дарья. Василиса замахала на нее рукой, и женщина с виноватой улыбкой повернулась к выходу. Когда-то красивое лицо ее стало дряблым, как у старухи. Глаза утратили прежний блеск, были безжизненны и тусклы. Целыми днями Дарья не выходила из комнаты и порой, заслышав шаги мужа, в страхе закрывалась на ключ. Единственным человеком в доме Фирсовых, искренне жалевшим ее, был глухонемой дворник Стафей. Встречая на дворе хозяйку, он жалобно мычал, сокрушенно качая стриженной под кружок головой. Дарья печально улыбалась, показывая сначала на локоны седых волос, и прикладывала указательный палец ко лбу. «Поседела от дум», – читал глухонемой по ее мимике и, вздыхая, маячил: «Уйдем из этого дома, уйдем в степь, на заимку!» Дарья отрицательно качала головой. Она не могла оставить Сергея. Закрыв лицо руками, поспешно отходила от дворника. Стафей грозил огромным кулаком фирсовскому дому и, опустившись на скамейку, долго сидел в задумчивости.
Василиса Терентьевна не раз пыталась говорить со снохой, увещевала, стыдила. Дарья продолжала пить.
Сергей, освободившись от дел, проводил время в диких кутежах и окончательно махнул рукой на жену: «Скорее свихнется».
Развязка пришла неожиданно. В августе, когда он кутил с Элеонорой на ближайшей ярмарке, Дарья повесилась. Хоронили ее скромно. За гробом шли Василиса Терентьевна, Стафей и несколько старушонок. Когда вырос холмик на могиле, глухонемой припал к свежей земле и долго лежал неподвижно.
Утром он собрал свои пожитки и ушел неизвестно куда.
Приближалась осень. Холодный ветер шумел в голых ветвях акации и жимолости, наметая кучи пожелтевших листьев к опустевшим газонам фирсовского сада. Улетели птицы. Крупные капли дождя неторопливо стекали с окна, Никита сидел в глубоком кресле, напоминая старую нахохлившуюся птицу в опустевшем гнезде.
ГЛАВА 36
Русаков вместе с матросом выехал в Звериноголовскую. В степи было неспокойно. Начались стычки между комитетчиками и фронтовиками.
В Кочердыке станичный исполком, где засели богатые казаки, пытался обезоружить местных коммунистов. Только вмешательство Христины предотвратило свалку. Не лучше было и в Звериноголовской. Значительная часть фронтовиков была в эскадроне Шемета в Марамыше. Сила Ведерников стал притеснять их семьи. Отдельные вооруженные группы казаков, стоявших за советскую власть, скрывались по глухим заимкам. Нужно было обеспечить их руководством. Посоветовавшись с членами укома, Русаков взял с собой Осокина: матрос давно просился в «штормовую непогодь» и скучал во время «городского штиля».
Епифан Батурин по заданию укома налаживал организацию боевых дружин в селах и деревнях.
Обстановка в стране была тревожной. После июльской демонстрации в Петрограде назревала открытая борьба с контрреволюцией. Корниловское восстание открыло глаза многим, кто еще верил в «демократию» Керенского. Ряды большевиков Зауралья пополнялись. За батраками и крестьянской беднотой потянулись и середняки. В селах, где в Советы пролезли кулаки и их прихлебатели, при дележе видинеевского леса и земель дело дошло до драки. Поднималась беднота. Политическая атмосфера в Зауралье накалялась.
Сила Ведерников отнял у мужиков сено, которое те накосили на казачьих лугах.
– Даровые работнички попали, – глядя на длинный ряд подвод с сеном, потянувшихся с лугов к станице, злорадствовал Ведерников. Возле каждого воза ехал вооруженный казак из сотни.
– Нагайкой пошевеливайте этих лапотошников, – учил Сила казаков, – пускай другой раз не зарятся на чужие луга.
Мужики были угрюмы. Фронтовиков каратели угнали в Зауральск. Пьяные избили зачинщиков в съезжей избе и бросили в каталажку. Избитый Ераска лежал на холодной печке, зябко кутаясь в рваный армяк. Как только каратели уехали, он с помощью соседки перебрался в ее избу.
Голодная скотина ревела в пригонах, бродила по свалкам навоза в поисках кормов.
Через неделю после налетов белоказаков на Донки Ераска, только поднявшись на ноги, ушел неизвестно куда. На заброшенных заимках появились вооруженные люди.
Русаков с Федотом приехали в Кочердыкскую станицу ночью. До самого утра в комнате Христины светился огонь и слышались возбужденные голоса.
– Пора готовиться к вооруженному восстанию! – говорил Русаков. – Нужно копить силы для борьбы за власть Советов. Временное правительство доживает последние дни. Революция приближается!
Тут же на собрании был разработан план захвата власти в Кочердыке.
Христина выехала, в отдаленные казахские аулы, где скрывались от карательного отряда фронтовики.
Григорий Иванович оставил Федота в Усть-Уйской станице и продолжал свой путь на Звериноголовскую. Выехал рано. Земля за ночь подстыла, и лошадь бежала легко.
Не доезжая до мельницы, он заметил небольшую группу всадников, ехавших навстречу, и оглянулся. Кругом лежала ровная степь. Ни кустика, ни бугорка, где можно было укрыться от врага. Русаков отстегнул кобуру револьвера и, приподнявшись на стременах, стал вглядываться вдаль. Ехали четыре вооруженных казака: впереди, раскачиваясь в седле, – тучный всадник на гнедой лошади, сзади, растянувшись цепочкой, двигались с винтовками остальные.
– Враги или друзья? – Григорий Иванович еще раз окинул глазами степь и, тронув коня за повод, поехал навстречу. Передний казак крикнул что-то ехавшим сзади, и те сняли винтовки.
– Кто такой? – заплывшие жиром глаза Силы Ведерникова в упор посмотрели на Русакова.
– Я не обязан отчитываться перед тобой! – ответил сердито Григорий Иванович и сделал попытку объехать казаков.
– Стой! – Ведерников поднял руку с нагайкой. – Куда едешь? – И, повернувшись к казакам, сказал многозначительно: – Ребята! – Те защелкали затворами винтовок.
– Большевик?
– Да, – твердо ответил Русаков. – Что вам нужно?
– Заворачивай обратно в Усть-Уйскую! – скомандовал Ведерников. – Там разберемся. А револьвер-то дай сюда! – протянул он руку к Русакову.
Сопротивляться было бесполезно.
Часа через два в избу фронтовика Ошуркова, где остановился Федот, поспешно зашел казак-сосед. Матрос разбирал затвор винтовки.
– Утром поймали в степи большевика и привели в исполком, – не снимая шапки, заявил с порога вошедший.
Матрос вскочил на ноги.
– Какой он из себя?
– Плотный, голова стрижена под машинку. В плечах широк.
Федот накинул полушубок и, прицепив гранату, бросил отрывисто:
– Пошли в исполком. Это Русаков.
Ошурков, одеваясь, повернулся к жене:
– Сбегай за фронтовиками, пускай сейчас же идут в исполком, – и, открыв подполье, вынул оттуда винтовку. – Пошли.
Все трое поспешно зашагали к станичному комитету. В коридоре услышали твердый голос Русакова:
– Отвечать на ваши вопросы отказываюсь!
Федотко пнул ногой дверь, шагнул в комнату. Русакова допрашивал Сила Ведерников. Кобура револьвера болталась у Русакова на ремешке, на лице виднелась ссадина.
Матрос выхватил гранату:
– Вон отсюда, сволочи!
Перепуганный Ведерников распахнул окно и лег толстым животом на подоконник. Ошурков рванул его за широкие лампасы, и в тот же миг тучное тело Ведерникова перелетело за окно. Остальные комитетчики, выхватив клинки, сбились тесной кучей в угол.
Разъяренный Федот, продолжая размахивать гранатой, шагнул к белоказакам и повторил возбужденно:
– Вон отсюда!
Озираясь, точно затравленные волки, те потянулись возле стен к выходу.
На крыльце их встретили подбежавшие к исполкому фронтовики.
– Бросай клинки!
Защелкали затворы винтовок. Угрюмые комитетчики один за другим побросали шашки. Ночью в доме Ошуркова Русаков ушел в горенку и, усевшись за стол, при свете висячей лампы стал что-то писать. Неожиданно со стороны палисадника раздался выстрел, дзинькнуло стекло, и пуля, разбив лампу, впилась в стену. Русаков отпрянул от стола, встал за косяк. Прогремел второй выстрел.
– Из-за угла стреляют гады! – услышал он приглушенный шепот Федота. Наткнувшись в темноте на Григория Ивановича, матрос сказал с тревогой: – Ложись на пол!
Было слышно, как в кухне жена Ошуркова испуганно шарила рукой по столу, разыскивая спички.
– Не зажигай, – тихо заметил муж. Женщина опустилась на постель.
Остаток ночи прошел тревожно. В доме Ошуркова не спали, чутко прислушиваясь к шорохам улицы. Как только показался рассвет, хозяин вместе с матросом осторожно вышел за ограду.
– Стреляли через палисадник. Смотри, вон сломанная ветка.
Утром на митинге Русаков говорил:
– Враги посылают пули из-за угла. Они знают, что приходит их последний день и в своей злобе не останавливаются ни перед чем!
Толпа загудела.
– Наш лучший ответ врагам – взять власть в свои руки! Да живет революция!
После выборов в станичный комитет, куда вошли в большинстве фронтовики, Григорий Иванович вместе с матросом выехал в соседнюю станицу.
Зима наступила ранняя. В середине ноября повалил снег и шел несколько дней подряд. Затем ударили морозы, установился санный путь. В деревнях и станицах по-прежнему было неспокойно. Стычки бедноты с представителями властей начали охватывать новые волости.
В Марамыш в одиночку и мелкими отрядами стали стекаться с уезда вооруженные люди окольными дорогами, избегая богатых заимок; в город прибывали обычно ночью, размещались в избах кожевников и пимокатов.
В укоме партии людно. В караульной комнате, на полу, спали вповалку только что прибывшие дружинники.
В небольшой комнате Русакова собрались коммунисты.
Григорий Иванович вынул из бокового кармана аккуратно сложенный лист бумаги и, разгладив на столе, обвел взглядом присутствующих.
– Получено письмо Колющенко. Власть в Челябинске и Зауральске перешла в руки трудового народа. План захвата правительственных учреждений Марамыша таков: на тридцатое ноября назначено заседание меньшевистского совета. Из Зауральска ждут Кукарского, комиссара Временного правительства. Наша задача: изолировать меньшевиков, арестовать их руководителей, которые будут на заседании, и затем после окружения гарнизонной роты занять почту, телеграф. Как ты думаешь, товарищ Батурин, – обратился Русаков к Епифану, – кому можно поручить захват меньшевистского совета? – и, не дожидаясь ответа, предупредил: – Учти, задание ответственное и от успеха операции зависит весь ход восстания!
– Пойду сам! – решительно тряхнул головой Епиха.
– Решено. А на почту и телеграф?
– Пошлем Осипа, – ответил Батурин.
– Так, в казначейство?
– Федота Осокина.
– Горячий он парень, – покачал головой Русаков. – Как бы не натворил что-нибудь.
Епиха задумался.
– Придется держать с ним связь. Дадим ему группу фронтовиков с кожевенного завода вместе с товарищем Петровым.
– Хорошо, – согласился Русаков. – С казармами у нас выяснено?
– Да, половина людей там свои. Окружение поручается товарищу Шемету, – повернулся Епиха к молчаливо сидевшему за столом казаку. Тот ответил коротко:
– Я готов.
– По сведениям, карательный отряд сотника Пономарева начинает движение к Марамышу. – Русаков поочередно посмотрел на Батурина и Шемета. – Что предпринято?
– В Звериноголовской их встретит заслон Евграфа Истомина со Степаном Ростовцевым, – заявил, поднимаясь, Шемет.
– Григорий Иванович, а как быть с группой Дымова? – спросил Батурин.
– Если будут мешать, разоружить! – сказал тот твердо.
С осени анархист Пашка Дымов подобрал себе ватагу из уголовников, изредка делал набеги на богатые заимки и неделями пьянствовал. Недавно он вернулся из очередной «экспедиции».
За день до заседания меньшевистского совета в сопровождении конвоя прибыл Кукарский. Заседание открыл председатель Марамышского совета Устюгов, глава местных эсеров. Предоставив слово гостю, он слушал, развалясь в председательском кресле. Плоское лицо его сияло.
– Господа, я должен сообщить вам пренеприятное известие: большевики полностью захватили власть в Петрограде, Москве и других городах Центральной России… – начал Кукарский и, вынув носовой платок, потер им усы. – Но казачество и крестьяне Зауралья не питают ни малейшей симпатии к большевистским Советам и стоят за нас.
В зале послышались одобрительные хлопки. Устюгов лениво позвонил в колокольчик. Когда стало тихо, Кукарский, теребя на груди золотую цепочку от часов, продолжал:
– Повторяю, что казачество и крестьянство Зауралья не склонны принимать марксистскую доктрину, ибо она противоречит их укладу жизни, который большевики хотят разрушить. – Оратор снова потер усы платком и бросил небрежно: – В свете этих фактов мы считаем, что затея коммунистов захватить власть в Зауралье потерпит полное фиаско…
Увидев входившего Батурина с группой вооруженных фронтовиков, Кукарский вытянул шею и беспокойно перевел глаза на Устюгова. Тот, придерживаясь рукой за кресло, поднялся на ноги.
– Что вам угодно? Здесь происходит заседание.
– Придется вам его закрыть, господа: вы арестованы, – поднимаясь к трибуне, спокойно заявил Епиха. – Всякая попытка сопротивления будет подавлена оружием. Город в наших руках.
Часть меньшевиков кинулась к выходу и, наткнувшись на красногвардейцев, заметалась, точно испуганное стадо овец. Устюгов бросился к телефону. Станция не отвечала: там уже был Осип с дружинниками.
– Вы ответите за насилие, – подскочил Кукарский к Батурину.
– Убрать эту сволочь, – прогремел голос Епихи.
Раздался стук винтовочных затворов, и двое красногвардейцев стали подталкивать упиравшегося адвоката к выходу.
– Обыскать остальных!
Загнав меньшевиков в угол, Епиха поставил к ним усиленный караул и вышел с остальными красногвардейцами на улицу.
Ночь была светлая, морозная, под ногами хрустел снег.
Со стороны казармы доносилась пулеметная стрельба и ружейные выстрелы. Шемет с восставшими солдатами плотным кольцом окружили здание гарнизонной роты и выбивали засевших на втором этаже офицеров. Бой разгорался.
Комнаты укома наполнялись прибывающими из сел вооруженными фронтовиками. Послышался первый телефонный звонок. Григорий Иванович взял трубку.
– Почта, телеграф и телефонная станция заняты! Легко ранен один дружинник. Перевязка сделана. Стрелявший телеграфист ликвидирован, – услышал Русаков бодрый голос Осипа.
Через некоторое время послышался звонок из казначейства.
– Пришвартовался без аварии. Полундру казначея запер в кубрик. Охранников загнал на нижнюю палубу, – докладывал Федотко хрипловато.
– Охраняй! – коротко бросил Русаков.
– Есть охранять! – послышался в ответ голос матроса.
Стрельба возле казарм усилилась. На помощь Шемету явился с отрядом Батурин. В сухом морозном воздухе выстрелы звучали особенно гулко. Прислушиваясь к ним, перепуганные обыватели проверяли в темноте дверные крючки и задвижки, в страхе крестились.
Казаки под командой Шемета спешились и вместе с дружинниками продолжали выбивать офицеров с лестницы и чердака казармы. Заняв более выгодную позицию, белогвардейцы не прекращали огня.
Особенно беспокоил дружинников пулемет, установленный в слуховом окне. Охватывая значительную площадь казарменного двора и соседний переулок, он прижимал атакующих к стенам.
Выбить пулеметчиков взялся Степан Черноскутов. Прицепив к поясу две гранаты, он стал взбираться по водосточной трубе на крышу и, достигнув ее, метнул гранату в слуховое окно. Раздался грохот взрыва. Отброшенный воздушной волной Черноскутов поскользнулся на крутом склоне крыши и упал на булыжник, торчащий из-под снега.
Шемет приподнял окровавленное тело друга и с помощью дружинников занес его в помещение. Пулемет на крыше замолчал. Наступавшие ворвались на второй этаж и после короткой схватки обезоружили яростно сопротивлявшихся офицеров.
К утру все было кончено. По улицам разъезжали красногвардейские патрули, задерживая подозрительных.
ГЛАВА 37
Заслышав выстрелы в городе, Пашка Дымов поспешно собрал свою ватагу и, пользуясь суматохой, начал грабить богатые дома.
На рассвете он подошел к каменной ограде фирсовского дома и постучал в тяжелые, окованные жестью ворота. На стук вышла стряпка Мария. Увидев вооруженных людей, в испуге открыла калитку. Пашка поднялся по лестнице и, пнув ногой дверь, вошел в гостиную. Там царил полумрак. Слабый свет лампады падал на стекла старинного буфета, освещая стопки серебряной с позолотой посуды, богатую мебель и ковры.
В халате, с подвязанной рукой показался дрожащий от страха Никита и сделал попытку скрыться в соседней комнате.
– Геть, старый ворон! – гаркнул Пашка. – Где прячешь золото?
– Никакого у меня золота нет. Кто вы такие? – Здоровая рука Никиты беспокойно забегала по вороту цветного халата.
– Мы – партия анархистов, самый ре-волю-цион-ный отряд, – пропел Дымов и, повернувшись к шайке, скомандовал: – Очистить буфет от пыли!
Бандиты принялись вытаскивать серебро, пряча его в мешки. Остальные рассыпались по комнатам обширного дома.
Накануне, вернувшись с Сергеем после очередного кутежа у Элеоноры, Никодим спал нераздетый, опустив ноги, обутые в сапоги, на пол. Резкий толчок заставил его приоткрыть глаза. «Грабители», – промелькнуло в голове, и Елеонский вскочил с кровати.
Один из бандитов, играя револьвером, подошел к нему вплотную и произнес сипло:
– Раскрывай рот – за душой полезу.
Остальные обшаривали комнату. Никодим скосил глаза на массивный подсвечник, стоявший на столике, схватил его и сильным ударом вышиб револьвер из рук анархиста. Не ожидая столь стремительного нападения, бандиты растерялись. Елеонский выскочил из комнаты и повернул ключ. Отчаянно ругаясь, те забарабанили в дверь.
Полумертвый от страха Никита прижался к стене, не спуская глаз с сына, который отбивался от грабителей. Точно разъяренный бугай, расстрига ринулся на Пашку Дымова. Поднял анархиста на воздух и грохнул об пол. Брякнула кобура парабеллума, Никодим рванул за рукоятку пистолета. Пашка был обезоружен.
Пытаясь свалить с себя здоровенного налетчика, Сергей откатывался все ближе к буфету. Остальные кинулись на помощь. Расстрига, бросив полумертвого Дымова, заскочил за угол буфета и, напружинившись, обрушил его на бандитов. Раздался страшный грохот, звон и треск. Подпрыгнула лампада и погасла. В наступившей темноте были слышны стоны и ругань грабителей, выползавших из-под обломков буфета. Нащупав лежавшего без памяти Пашку Дымова, Никодим поволок его за ноги к дверям и сильным пинком столкнул с лестницы.
Вскоре в доме Фирсова зажегся огонь. Василиса Терентьевна сидела возле Сергея, лежавшего на кровати. Трое бандитов, запертых в комнате, во время суматохи успели скрыться через окно.
* * *
В комнате Русакова беспрерывно раздавались телефонные звонки, входили командиры красногвардейских отрядов и, получив указания, поспешно покидали уком.
Перед утром прискакал вестовой из Звериноголовской. После короткой схватки Сила Ведерников с единомышленниками бежали в степь. Хозяевами станицы стали фронтовики во главе с Евграфом Истоминым.
В Кочердыке после отчаянного сопротивления богатых казаков власть перешла к бедноте. Плохо лишь было в низовьях Тобола, ближе к Зауральску. В двух станицах держался еще сильный отряд сотника Пономарева.
Русаков направил туда эскадрон Шемета.
Осип оставался на телеграфе, принимая депеши из станиц и крупных сел.
Было решено созвать первый съезд рабоче-крестьянских, солдатских и казачьих депутатов для выборов уездного исполкома. Днем в городе состоялся митинг. Народ прибывал на площадь к фирсовскому дому. Привлеченный шумом Никита Захарович, опираясь на костыль, подошел к окну. Подышал на стекло, затянутое зимним узором, и хищно посмотрел на волнующееся людское море. Из окна было видно, как солдат, взобравшись на спину кожевника, кошкой влез на высокий памятник «царю-освободителю» и накинул ему петлю на шею. Вскоре несколько человек дружно потянули за веревку, и чугунный Александр II рухнул на землю. Кисть его руки вместе с манифестом отлетела в сторону и зарылась в мягкий снег.
Увидев подходившего Сергея, Никита прошептал побелевшими губами:
– Искариоты, свалили царя.
Вскоре из укома вышли командиры. Лицо Русакова было радостно, светло. Оживленно разговаривая, он прошел через шумный людской коридор, поднялся на трибуну, снял шапку и вздохнул полной грудью.
– Товарищи! Руководимый партией большевиков рабочий класс в союзе с крестьянской беднотой и трудовым казачеством свергнул богатеев, установил власть Советов, утвердил в нашей стране новый тип государства – Социалистическое Советское Государство. Скоро настанет день, когда Зауралье, край ссылки, край нужды и людского горя, превратится в цветущий край нашей социалистической Родины.
Громкоголосое «ура» разнеслось по площади, долго гремело в переулках.
В Зауралье наступила новая жизнь.
