Текст книги "В степях Зауралья. Трилогия"

Автор книги: Николай Глебов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 30 страниц)

ГЛАВА 18

Избитую Нину Дробышеву под усиленным конвоем отправили в Челябинск, бросили в камеру сырого подвала контрразведки.

Сделав попытку подняться, девушка закусила губы от боли, по телу пробежала мелкая дрожь. Она ползком добралась к железной кровати. Уткнувшись лицом в грязный тюфяк, закрыла глаза.

В коридоре слышались шаги часового. Холодная, противная крыса, быстро перебирая лапками, пробежала по груди девушки и скрылась под кроватью.

Нина в страхе подобрала ноги и прислонилась спиной к стене.

С писком метались крысы на полу камеры, прыгали на кровать, скрывались. Нина поспешно закрыла ноги тюфяком и, съежившись, притихла в углу.

Контрразведчики надеялись, что Дробышева начнет колотить в дверь, просить пощады. Но в камере было по-прежнему тихо, и встревоженный часовой припал к волчку.

Заключенная сидела в углу, подперев голову рукой.

Загремел засов, и яркий свет фонаря осветил камеру.

– Дробышева, выходите! – Дежурный контрразведки пропустил девушку вперед и, вынув из кобуры наган, направил дуло в спину заключенной.

Поднявшись этажом выше, он указал на дверь начальника контрразведки Госпинаса.

Перешагнув порог, ослепленная ярким светом ламп, девушка зажмурилась; снова открыв глаза, в страхе прижалась к косяку: на полу, недалеко от дивана, лежал Виктор. Одежда на нем порвана, спина исполосована нагайками. Правый глаз, под которым виднелся огромный синяк, закрыт.

На диване курил следователь контрразведки Гирш. Рядом лежала окровавленная нагайка с прилипшим к ней пучком человеческих волос.

У стола, заложив по привычке руки за спину, стоял Госпинас. Зеленый свет абажура падал на его испитое, с глубокими впадинами глаз лицо, напоминавшее маску мертвеца.

Возле стены спиной к Нине стояли три офицера.

Госпинас уставил немигающие глаза на девушку и, кивнув головой в сторону лежавшего Словцова, спросил:

– Узнаете?

Нина не ответила.

– Чистая работа? Как вам нравится наш гранд-отель? – глаза Госпинаса прищурились. – Правда, там есть маленькое неудобство – крысы, но, к сожалению, они сегодня сыты и, видимо, вас беспокоили мало?

– Что вы хотите от меня? – вяло спросила Дробышева.

– Пардон, несколько минут терпения, – глаза Госпинаса сузились, как у кошки. – Поручик Гирш, – повернулся он к офицеру, – вы невежливы: предложите даме место.

Гирш вскочил, кривляясь, шаркнул ногой.

– Бон суар, мадемуазель, как вы отдыхали? – спросил он, издеваясь, и хлопнув нагайкой по голенищу сапога, улыбнулся.

Не ответив, Нина тихо опустилась на колени перед Виктором, поправила его волосы и долго смотрела на измученное лицо.

– Трогательная идиллия, – прошипел Госпинас и крикнул свирепо: – Стать к дверям! Вы не в парткоме!

Девушка бережно опустила голову Словцова на пол и отошла.

Лежавший сделал слабое движение рукой и открыл здоровый глаз.

– Знакомьтесь, Нина Дробышева здесь, – пнул Виктора носком сапога Госпинас.

Избитый с трудом поднялся на ноги и, шатаясь подошел к Нине:

– Крепись, – пошевелил он губами и опустил горячую голову на ее плечо.

– Начинаем, господа, – обратился Госпинас к офицерам.

Те подошли к столу.

– Я последний раз спрашиваю, Словцов, намерены вы изменить свои взгляды и идти добровольцем в армию? – спросил Госпинас.

– Нет, – послышался ответ.

– Намерены вы сказать имена челябинских коммунистов?

– Нет.

– Так. А вы, Дробышева? Все еще упорствуете?

– Товарищей не выдам, – твердо произнесла Нина.

– Что же, придется к вам обоим применять один метод развязывания языка… Раздеть большевичку! – крикнул Госпинас. – Держать Словцова! Гирш, за работу!

Госпинас рванул Нину от Виктора, вцепился в ворот кофточки. Затрещала ткань, Нина, оттолкнувшись, прикрыла руками грудь, Гирш взмахнул нагайкой.

– Словцов, имена коммунистов, и Дробышева будет на свободе!

Защищая лицо от ударов, девушка крикнула:

– Виктор!

Словцов бился в руках державших его офицеров. Непонятно, откуда бралась сила у этого человека. Наконец ему удалось вырваться, и он бросился на Гирша.

Началась свалка. Разъяренные контрразведчики били Виктора чем попало. Госпинас спокойно курил, наблюдая происходящее.

– Дробышева, скажите адрес типографии, и Словцова мы оставим, – бросил он резко девушке.

– Нина! – в голосе Виктора послышалось приказание. – Нина! – еще раз крикнул он и упал. Голос товарища придал девушке силы:

– Мерзавцы! Вы думаете побоями сломить наш дух?! – голос Нины зазвенел, как натянутая струна: – Ваша гибель неизбежна!

ГЛАВА 19

Весной арестованных челябинских коммунистов отправили в Уфимскую тюрьму, где в то время находился военно-полевой суд.

Поезд с заключенными шел до Уфы трое суток. Ночью стояли на глухих разъездах, дожидаясь рассвета. В темноте ехать было опасно: контрразведка получила сообщение о готовящемся нападении миньярских рабочих на поезд.

Мимо мятежного завода проехали с бешеной скоростью. В паровозной будке два колчаковских офицера следили за каждым движением машиниста. Усилена была и охрана вагонов. Толстые железные решетки на окнах, часовые у дверей, в проходах, в тамбурах офицерский контроль лишали заключенных возможности побега.

В Уфе арестованных принял конвой из казаков.

Дробышеву, как важную преступницу, поместили в одиночку, рядом с карцером.

Нина опустилась на койку. Вспомнилась записка неизвестного коммуниста, найденная в Зауральской тюрьме: «…Я знаю, я верю, ибо старый строй рушится, обломками убивая нас. Но нас много, все новые и новые силы идут под Красное знамя…» – прошептала Нина слова убитого и выпрямилась.

– Я умру. Но будет жить партия, несокрушимая, как гранит, будет вечно жить великое дело Ленина.

В окно виден небольшой кусок неба, окрашенный в мягкие вечерние тона. Камера погружалась в полумрак.

Ночью Нину вызвали в контрразведку. Переступив порог комнаты, она в изумлении посмотрела на сидевшего за столом следователя.

– А, землячка! – на холеном лице контрразведчика появилось нечто похожее на улыбку. – Не узнаете?

Девушка подумала горько: «Значит, я и теперь нахожусь в ведении челябинской контрразведки».

– Гирш Иван. Мы встречались с вами у Госпинаса. По-моему, вы не должны забыть! – заметил следователь с сарказмом. – Правда, там пришлось прибегнуть к маленькой экзекуции, но здесь, я надеюсь, мы договоримся, как порядочные люди…

– Странное у нас представление о порядочности, – усмехнулась Нина. – Бить беззащитную девушку за то, что не разделяет ваших взглядов, это вы считаете порядочностью?

– А вы как бы назвали? – сохраняя напускное спокойствие, спросил Гирш.

– Подлостью! – четко ответила Нина.

– Молчать! – следователь грохнул кулаком по столу. – Вы забываете, что находитесь в моих руках! Прошу отвечать на вопросы, – Гирш подвинул к себе лист бумаги.

– Имя, отчество, фамилия?

– Повторяю: Нина Михайловна Дробышева.

– Возраст?

– Двадцать шесть лет.

– Партийная принадлежность?

– Член Российской Коммунистической партии большевиков.

– Какие должности занимала при Советской власти?

– Ответственный секретарь Челябинского горсовета.

– Партийные поручения?

– Не скажу.

Гирш удивленно посмотрел на Дробышеву.

– Хотите повторить прием у Госпинаса?

Нина молчала.

– Будете отвечать?

– Нет.

– Я вас последний раз спрашиваю: будете отвечать?

– Нет.

Исписав лист бумаги, контрразведчик подвинул его Дробышевой.

– Распишитесь.

Девушка внимательно прочитала протокол и положила обратно перед следователем.

– Вы ошиблись.

– В чем? – поднимая глаза, спросил тот.

– Я дочь трудового народа и не торгую его интересами. Вы хотите меня купить ценой крови моих товарищей, так знайте, – Нина возвысила голос: – Этому никогда не бывать!

– Но ведь иначе для вас смерть!

Девушка заговорила тихо:

– Я знаю скоро смерть. Знаю, что на земле будет иная, радостная жизнь и что солнце осветит вершины Урала, зальет светом просторы Сибири… Я верю, что будущее поколение не забудет наших страданий… Я иду на смерть с открытым сердцем.

Через два дня Нину снова вызвали на допрос. Вместо Гирша сидел за столом незнакомый важный военный с обрюзгшим лицом.

– Дробышева? – перелистывая лежавшее перед ним «дело», спросил он.

– Да.

Он поднял на заключенную водянистые глаза.

– Виктора Словцова знаете?

– Да.

– Вот его показание, – колчаковец вынул протокол, начал читать вслух долго и нудно, перевирая фамилии челябинских и зауральских коммунистов, адреса явочных квартир. В протоколе было зафиксировано, что поскольку контрразведке удалось напасть на след подпольной типографии большевиков в Зауральске, то он, Словцов, признает выдвинутые обвинения против него, Нины Дробышевой и других коммунистов. Закончив чтение, офицер спросил:

– К показанию Словцова ничего не можете добавить?

– Могу.

На лице контрразведчика показалась улыбка.

– Что именно?

– Все это наглая и вместе с тем неумная провокация со стороны господ из контрразведки!

Не ожидая столь смелого ответа, офицер пришел в замешательство, растерянно оглядел папки с делами, поднялся со стула и заорал:

– Это оскорбление военнослужащего! Вы знаете, с кем разговариваете?

– Не знаю и знать не хочу! – ответила спокойно Нина.

– Если вы не знаете начальника особого отдела при штабе генерала Ханжина, то вы его сейчас узнаете! Эй! – Вбежал дежурный офицер. – Всыпать шомполов! – показывая на девушку, завопил он в исступлении.

Нина пришла в себя через несколько часов. Провела рукой по слипшимся от крови волосам и, сделав попытку перевернуться на бок, застонала.

Выздоравливала она медленно. Болело тело, резко выступали скулы и лихорадочно блестели глаза. Долго не могла смыть затвердевшие сгустки крови в волосах.

Однажды на рассвете услышала Нина далекий отзвук орудийного выстрела. Откинула одеяло, прислушалась. По тюремному коридору протопало несколько пар ног.

Канонада продолжалась недолго.

Несмотря на слабость, Нина ухватилась за железные прутья решетки, подтянулась к окну. За стенками тюрьмы, на дороге, тарахтели тачанки, гулко раздавались шаги солдат.

«Красная Армия возле Уфы! Скоро, скоро час освобождения!» – радостное чувство охватило ее. Опустившись на пол, Нина с просветленным взором стала смотреть в окно на приближающийся рассвет.

Неожиданно в камере вспыхнул свет электролампы, послышался скрип засова. В дверь просунулась чубатая голова казака.

– Выходите в коридор!

Полная тревоги Нина вышла из камеры.

Двор тюрьмы был набит каппелевцами и казаками. Показались Виктор Словцов и другие коммунисты, арестованные в Челябинске и Зауральске.

Нина крепко пожала товарищам руки и, встав рядом с Виктором, молча выслушала приговор.

Его читал молодой офицер, выпущенный недавно из школы прапорщиков. Руки его заметно дрожали.

– «…Суд постановил: подсудимую Нину Дробышеву на основании 152-й статьи уложения о наказаниях и приказа начальника штаба верховного главнокомандующего от 4 февраля девятнадцатого года за № 111 лишить всех прав состояния и подвергнуть смертной казни через расстрел».

Нина крепко сжала руку Виктора.

Так же торопливо был прочитан приговор и остальным.

Заключенные встали спиной к тюремной стене.

– Приготовиться! – пропел тонким фальцетом офицер. Казаки вскинули винтовки.

– Да здравствует пролетарская революция! – прозвенел голос Словцова.

– Да здравствует коммунизм! – страстно крикнула Нина.

– Вз-во-од! – послышалась команда.

– Да здравствует власть Советов!

– Пли!

Виктор уткнулся лицом в землю и, зажав судорожно в кулаке траву, затих.

После второго залпа Нина покачнулась, крикнула:

– Старый мир рухнет, коммунизм будет жить вечно!

Офицер яростно завопил:

– Вз-во-од, пли!

ГЛАВА 20

Челябинск потонул в сугробах. На улицах видны лишь редкие прохожие. Извозчики отсиживались на постоялых дворах, целыми днями играли в «подкидного». На станциях застряли поезда. Согнанные на очистку железнодорожных путей крестьяне работали неохотно.

Морозы сковали толстым слоем льда реки и озера, загнали в теплые избы людей, одели в пушистый куржак леса.

В один из таких дней из города по направлению Копейска шла Христина, одетая в овчинный полушубок, пеструю шаль, из-под которой выбилась прядь волос. Поправив ее на ходу, девушка внимательно вглядывалась в завьюженный след саней, который терялся на снежной равнине.

Началась поземка. Колючий снег с легким шуршанием катился по затвердевшему за ночь насту, дымил на высоких сугробах и легкими вихрями кружился по опушке редких лесов. Христина глубже спрятала озябшие руки в полушубок.

Весной, после того, как чехи заняли Марамыш, она благополучно доехала до Челябинска и остановилась на квартире у дальней родственницы в Заречье.

Город был наводнен чехами и белогвардейцами. Христина начала осторожно наводить справки об оставшихся на свободе коммунистах.

Лето прошло, напряженное и опасное. Шпики шныряли повсюду. Подпольный комитет поручил Христине вести работу по оказанию материальной помощи семьям партизан. Девушка выезжала в Куричью дачу, в отряд Русакова. Через нее была установлена связь с рабочими Златоуста и Миньяра. Сейчас она шла в Копейск по заданию укома.

Над равниной медленно плыли тяжелые тучи.

Согретая быстрой ходьбой, Христина не чувствовала холода и, поглядывая с опаской на небо, старалась лишь не сбиться с дороги.

Часа через полтора она стучалась в дверь маленького домика.

Шахтер Ошурков находился в партизанском отряде. Девушку встретила хозяйка, молодая, но уже состарившаяся от нужды и непосильной работы.

Вместе с ней Христина направилась к партизанским семьям, сидевшим в то время без хлеба и денег.

В семье шахтера Андрея Бойко три сына сражались против Колчака, четвертый томился в белогвардейском застенке, малыши жались друг к другу на широкой кровати. Христина, окинув взглядом пустые промерзшие стены избушки, вздохнула.

В избу вошли другие женщины. Девушка начала рассказывать о разложении в рядах белых частей, о наступлении Красной Армии.

– Скорей бы, – вздохнула одна из шахтерок. – Так намучились, так намучились, что сказать трудно!

– Скоро! – решительно тряхнула головой Христина. – Потерпите немножко. Колчак подыхает, но он еще силен. Нужно бороться, не давать угля белогвардейцам! – Открыв полевую сумку и достав из нее деньги, бумагу и карандаш, девушка продолжала: – Подпольный комитет посылает вам свою пролетарскую помощь. Мы будем оказывать вам поддержку по мере возможности.

Ночью был созван подпольный райком.

Христина передала директиву укома.

– Снижайте добычу угля. Всячески тормозите его транспортировку. Если не будет угля, паровозные топки заглохнут, тогда эшелоны колчаковцев застрянут на станциях. Не получая подкрепления, беляки быстрее откатятся обратно, мы скорее их добьем! Победа не достается даром, ее нужно завоевать. Устраивайте забастовки! Ни одной тонны угля на-гора!

На второй день девушка направилась в обратный путь.

Пройдя километра два, Христина заметила небольшую группу всадников. Растянувшись цепочкой они двигались навстречу неторопливо, видимо, боясь сбиться с дороги.

– Казаки! – Девушка поспешно расстегнула полушубок, и, вынув полевую сумку с бумагами, быстро втоптала в снег.

Казачий разъезд приближался. Переминаясь с ноги на ногу, девушка стояла на сумке, ожидая, когда всадники проедут.

– Холодно, красавица? Может, тебя погреть? – весело крикнул молодой казак.

– Погрей ее нагайкой! – хмуро буркнул в бороду второй и сердито посмотрел на Христину. – Куда идешь?

– В город, на базар.

– Какой тебе базар в такое бездорожье?

– Трогай коня! – крикнул задний, напирая на лошадь бородатого. – И так запаздываем! – Не дожидаясь, когда тот возьмется за повод, стегнул лошадь бородача нагайкой.

Казачий разъезд скрылся за березовым колком. Христина нашарила в снегу сумку и спрятала ее под полушубок.

* * *

Старая тетка, у которой она жила, открыла дверь и сказала тревожно:

– Какой-то человек целый день возле окна ходил. Не сыщик ли?

Девушка торопливо прошла в комнату, зажгла лампу, прислонилась спиной к теплой печке и, грея озябшие руки, ответила:

– Спи спокойно, тетя.

Старушка вздохнула.

– Боюсь за тебя. – Помолчав, добавила: – Бумаги-то спрятала бы подальше. Не ровен час, придут с обыском, тогда как?

– Я сейчас об этом думаю, – сказала Христина и, приподняв с помощью хозяйки одну из половиц, сунула прокламации в отверстие. Доска легла на свое место.

Христине не спалось. Подошла к маленькому столику, взяла в руки фотографию Андрея и поднесла к свету.

Долго смотрела на дорогое лицо и, вздохнув, поставила фотографию на место. Жив ли? Огонек в лампе затрепетал, мигнул последний раз и погас. Сумрак ночи окутал комнату и одинокую фигуру девушки, неподвижно сидевшую у стола.

Чуть свет Христина достала прокламации из тайника, сунула под меховой жакет и, простившись с тетей, вышла на улицу.

Через час, купив билет на пригородный поезд, вышла на перрон.

Там толпились мешочники; прошла дама с носильщиком; проковылял, опираясь на палку, старичок в форменной фуражке с полинялым околышем; из ресторана вышла группа пьяных каппелевцев. Один из них, задев Христину плечом, нагло уставился на нее.

Христина вошла в тамбур. В вагоне сидеть не хотелось: там было накурено, пахло сырой одеждой, портянками, как обычно в общих вагонах.

Взглянув еще раз на перрон, девушка вздохнула с облегчением. Каппелевцев не было. Недалеко у стены вокзала толпилась группа солдат. На усталых, давно небритых лицах лежала печать безразличия ко всему. До отхода поезда оставалось минуты три. Христина снова вышла на перрон, посмотрела по сторонам, подошла к широкой доске расписания поездов и, вынув какую-то бумагу, сделала вид, что сличает запись. Раздался звук паровозного гудка. Обронив в спешке лист недалеко от солдат, Христина вернулась в вагон. Поезд набирал скорость.

Вскоре один из солдат поднял оброненный Христиной лист бумаги и стал читать. Кинув быстрый взгляд на опустевший перрон, произнес чуть слышно:

– Прокламация.

– А ну-ка, читай, – окружив его плотным кольцом, солдаты придвинулись ближе.

– «Солдаты и казаки!

Доколе вы будете воевать? Доколе вы будете разорять Россию? Доколе вы будете мучить себя и равных себе рабочих и крестьян. Они не хотят отдавать свою землю помещикам, свои фабрики капиталистам, они не хотят быть рабами царских офицеров и генералов.

…Мы воюем с помещиками, капиталистами, с царскими генералами и офицерами, со всеми, кто сотни лет держал русский народ в рабстве.

Руку, товарищи солдаты и казаки!

От вас зависит ваше счастье и счастье страны!

Мы ждем вас к себе как друзей, как истинных сынов страдающего народа.

Урало-Сибирское бюро Российской Коммунистической партии».

Солдаты молча переглянулись. Разговаривать о политике на вокзале опасно. Заскорузлыми пальцами чтец аккуратно сложил листовку вчетверо и, положив ее на скамью, отошел к товарищам.

Белый лист бумаги со жгучими словами правды скатился и, гонимый ветром, понесся по асфальту перрона, прижался к рельсам. Там его нашел смазчик, прочитал первые строки и поспешно сунул в карман.

В ту ночь листовки были найдены и на пригородных станциях.

На одном из разъездов Христина пересела в поезд, идущий обратно.

Невдалеке маячили огни вокзала, за ним был виден тусклый свет уличных фонарей, ведущих в город.

Девушка вышла из вагона и юркнула под грузовой состав.

В конце поезда стоял, завернувшись в огромный тулуп часовой и, видимо, дремал. Недалеко от Христины пробежала собака и, усевшись на задние лапы, задрала морду вверх. Тоскливые, ноющие звуки полились над застывшими составами, тупиками и замерли на сумрачных полях.

Потянуло холодком. Христина стояла неподвижно, не выпуская из рук узелок. Ее беспокоил вчерашний шпик. Куда идти? К кому? Домой нельзя. Там установлена слежка. На старую конспиративную квартиру? Опасно, недавно был провал.

Через час она постучала в дверь квартиры одной из знакомых по гимназии. Женщина, узнав Христину смутилась.

– Милая, я бы рада принять, но… – хозяйка завертела головой по сторонам безлюдной улицы, – пойми, дорогая.

– Хорошо, я поняла, – перебила Христина, сдвинула брови и побрела в Заречье, где жила тетка. Остановилась на перекрестке, прислонившись к забору, долго смотрела на знакомый дом. Было видно, как из трубы поднимался дым и, гонимый ветром, плыл к Миассу.

«Тетя, наверное, на кухне, обнять бы старушку и посидеть у огонька, погреть руки».

Христина подула в кулак и слегка постучала носками стоптанных ботинок.

По застывшим тротуарам катился колючий снег, набиваясь к ногам. Резкий, холодный ветер стучал оторванным листом железной крыши соседнего дома, вихрями кружился по улицам и злобно метал снег в стены, окна.

Христина, зябко кутаясь в меховой жакет, зашагала к рабочей слободке. Уставшая опустилась на первую попавшуюся скамейку возле ворот одного из домиков и задремала.

Мороз крепчал. Слышно, как во дворе загремел цепью пес и, почуяв незнакомого человека, хрипло залаял. Стукнула дверь, из домика вышел немолодой хозяин, судя по одежде, рабочий, и, прикрикнув на собаку, открыл калитку. Христина приподняла отяжелевшую голову и вновь опустила ее на узелок, лежавший на коленях.

– Ты что, не здешняя? Замерзнешь ведь. Проходи-ка лучше в избу, – сказал он приветливо.

Девушка поднялась со скамейки и пошла вслед за хозяином.