Текст книги "В степях Зауралья. Трилогия"

Автор книги: Николай Глебов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 30 страниц)

ГЛАВА 4

Незадолго до пасхи растаял снег. Распускалась верба. По обочинам дорог важно шагали грачи и, поднявшись в воздух, наполняли поля веселым криком.

В один из апрельских дней по косогору, с трудом вытаскивая колеса из грязи, тащилась запряженная в телегу лошадь. Возница то и дело понукал коня, бросая взгляды на седоков: симпатичную девушку, одетую в теплый жакет, и стражника. Сзади шел человек, лицо которого дышало бодростью и уверенностью. На вид ему было лет тридцать, чуть заметная седина на висках и ряд морщин, прорезавших высокий, выпуклый лоб, свидетельствовали о том, что жизненный путь этого человека был нелегок. Придерживая одной рукой небольшой чемодан, девушка, казалось, целиком была увлечена открывшейся внизу панорамой города.

Телега затарахтела колесами по бревенчатому настилу моста. Стражник сердито пробурчал что-то под нос и, взглянув на шагавшего сзади ссыльного, махнул ему рукой: «Садись!» Тот подошел к телеге и уселся рядом с девушкой.

– Вот мы и дома, – произнес он с едва заметной усмешкой и, помолчав, продолжал: – Пять лет – срок небольшой, – и, как бы успокаивая спутницу, тепло сказал: – Я уверен, что и здесь мы найдем друзей.

– Признаться, каждый раз, когда я вижу незнакомые места, меня охватывает грусть по родному городу, – вздохнула девушка и поправила выбившуюся из-под платка прядь волос.

– Не надо унывать, – мужчина энергично тряхнул головой. – Я уверен, работы в Зауралье для нас – непочатый край.

Стражник зевнул и, перекрестив рот, скосил глаза на ссыльных:

– Работа, конечно, найдется. Это верно. Было бы прилежание.

– Его у нас хватит, – ответил ссыльный, понимающе переглянувшись со своей спутницей.

Телега остановилась возле большого двухэтажного дома полицейского управления. На крыльце показался надзиратель.

– Этапные? – спросил он небрежно и, не дожидаясь ответа, кивнул головой на дверь: – Веди! Пакет передай дежурному, – бросил он стражнику, пытавшемуся вытянуть из-за пазухи какую-то бумагу.

Скоро ссыльных вызвали к приставу.

– Вы подождите, – сказал тот девушке, которая шагнула в кабинет вместе с товарищем.

Осторожно сняв сургучную печать, пристав углубился в бумаги, бросая порой взгляд на стоявшего перед ним мужчину.

– «Григорий Иванович Русаков, возраст 30 лет, осанка свободная, шаг крупный, – рассматривая регистрационную карточку ссыльного, бормотал он. – Рост – один метр семьдесят сантиметров, местожительство – город Николаев, профессия – слесарь». Тэк-с… – пристав отложил карточку в сторону и принялся читать решение суда. – М-да, – промычал он неопределенно: – «За участие в политической стачке отбыл заключение. Приговорен дополнительно к пяти годам ссылки». Тэк-с. «Член Российской социал-демократической рабочей партии, большевик». Ясно. – Сунув бумаги в ящик, пристав поднялся на ноги и покрутил в воздухе пальцем: – Эти штучки-у нас не пройдут! У марамышских мужичков революционеры не в почете. Шалишь, брат, это вам не пролетариат. Да-с. Паламарчук!

В дверях показался надзиратель.

– Оформите прибывшего, – распорядился пристав и кивнул головой Русакову. – Можете идти.

Ссыльный круто повернулся и вышел из кабинета.

– Следующий!.. Нина Петровна Дробышева? – Оторвавшись от бумаг, пристав посмотрел на ссыльную. – Такая молоденькая и уже сидела в тюрьме, ай-ай-ай, как нехорошо. «Член Российской социал-демократической рабочей партии, большевичка! Дочь присяжного поверенного из Одессы, образование – высшие женские курсы». Что такое? Невероятно, – вытащив из кармана носовой платок, он вытер потное лицо. – Вы – интеллигентный человек, из хорошей семьи, да как вы попали в большевики?

– Это мое дело, – сухо ответила девушка. – Прошу побыстрее оформить прибытие. – Дробышева отошла к окну и стала смотреть на улицу.

– Жалко, жалко вашего папашу, человек, он, видимо, уважаемый и вдруг…

– Прошу продолжать свое дело, – бросила через плечо Нина.

– Вы, сударыня, забываете, что находитесь в моем распоряжении, – произнес ледяным тоном пристав.

– Я знаю об этом…

– После того, как найдете квартиру, явитесь ко мне, – не спуская глаз с ссыльной, распорядился пристав.

– Хорошо, – Нина направилась к выходу.

– Постойте, – услышала она за спиной. – У меня есть знакомая, весьма почтенная… я дам вам адрес и надеюсь, она уступит вам одну из комнат. – Глаза полицейского чиновника сощурились, как у кота.

– Благодарю. Найду сама, – девушка закрыла за собой дверь.

– А хорошенькая, канашка, – прищелкнул пальцами пристав и, поднявшись, зашагал по кабинету. – Большевики, меньшевики, эсеры! Дьявол! Хлопот сколько с ними, – выругался он. – Эти куда опаснее, чем Кукарский и Устюгов. М-да, дела!.. За Словцовым поглядывать надо. Да и старший сын Никиты Фирсова доверия не внушает, – продолжал размышлять пристав о своих поднадзорных и, взяв фуражку, вышел из полицейского управления. В одной из улиц он заметил ссыльных. «Надо сказать Феофану Чижикову, чтобы установил надзор за их квартирами…

Русаков проводил Нину до ближайшего переулка, побрел по направлению к реке. Доносились звонкие голоса детей, крики встревоженных гусей. Поднявшись на мост, Русаков прислонился спиной к перилам. Мягкие тени легли на город. С реки тянуло прохладой. Прошел какой-то купец, подозрительно оглядев стоявшего с узелком на мосту, и растаял в сгустившихся сумерках.

«Куда идти? Кто пустит глядя на ночь чужого человека?»

Сквозь грустные думы Русаков расслышал цокот конских копыт на мосту. Пара лошадей приблизилась к ссыльному.

– Чего стоишь? – услышал Русаков добродушный голос.

– Ночевать не знаю где…

– А ты кто такой?

– Ссыльный.

– Политик?

– Да.

– Ишь ты, какое дело! Так, стало быть, тебе ночевать негде? Ну, садись, – уступая место, ямщик отодвинулся в глубь тарантаса. – Поедем ко мне. Переночуешь и поговорим насчет жилья.

Спустившись с моста, лошади перешли на крупную рысь. Промелькнул ряд домов, и тарантас остановился.

Небольшой пятистенный домик земского ямщика Елизара Батурина стоял на пригорке и приветливо смотрел крашеными наличниками на расстилавшийся внизу торговый Марамыш. Вверх от него, сжатый огородами, тянулся небольшой переулок, обрываясь возле сараев. За сараями – бор, охватывающий котловину города с трех сторон. Ямщик открыл ворота.

– Ну, вот мы и дома, – произнес он довольно и, взяв за повод лошадей, ввел во двор. Скрипнула дверь. На крыльце показался рослый парень, сын ямщика.

– Епифан! – крикнул отец. – Выпряги коней и задай им корм. Заходи в дом, – сказал он ласково ссыльному.

Григорий Иванович поднялся по ступенькам крыльца, вошел в комнату, положил узелок на лавку.

– Эй, Устиньюшка, принимай гостей, дочь! – громко сказал хозяин.

Из маленькой горенки вышла с шитьем в руках девушка.

Семья у Елизара была небольшая. Сыну Епифану шел девятнадцатый год. Устинья – годом моложе.

Как-то зимой нужно было везти земского начальника в соседнюю волость. Елизар запряг тройку, на которой обычно развозил начальство.

– Далеко ли, тятенька? – заметив его сборы, спросила Устинья.

– С земским.

– Довези меня до магазина: надо шелковых ниток купить для вышивки.

– Одевайся.

Одевшись в короткий из мятого плюша жакет и накинув шаль, Устинья вместе с отцом вышла во двор, где Епифан держал под уздцы готовую тройку.

– Ну, как новокупка? – спросил отец сына про левую пристяжную, которую недавно купил в степи.

– Едва поймал, мечется, как дикая. С трудом шорку надел.

Елизар подошел к лошади, погладил ее по гладкой спине, поправил шоркунцы[4]4
  Шоркунцы – маленькие колокольчики, прикрепляются обычно к упряжи.


[Закрыть]. Пристяжная косила кровавые глаза и часто всхрапывала.

«С норовком», – подумал Батурин и бросил дочери: «Садись!» Коренник и вторая пристяжная спокойно вышли за ворота. «Новокупка» сначала потопталась на месте, потом рванулась в сторону, и только крепкие вожжи заставили ее идти в ряд с парой.

Устинья попросила у отца вожжи. Елизар уступил место дочери.

Девушка взмахнула кнутом, и коренник с места взял на крупную рысь. Второй удар кнута заставил его прибавить ходу, и тройка, звеня колокольцами, понеслась по улицам города. Довольный Елизар поглаживал черную с проседью бороду.

Промелькнули дом Фирсова, базарная площадь и квартира земского.

– Устя! Куда тебя лешак понес? – крикнул Елизар. Девушка повернула улыбающееся лицо к отцу и, не выпуская вожжей, ответила:

– Прокатиться хочу.

Тройка бежала ровно, оставляя за собой улицу за улицей. Вот и окраина. Впереди виднелась прямая, точно стрела, дорога. Поднявшись на ноги, Устинья задорно взмахнула кнутом и крикнула:

– Голуби!

– Устя! Ошалела, что ли? Мне ведь земского везти надо, – придерживаясь за облучину, заорал Елизар.

– Подождет. Эй, милые, пошевеливай! – точно пропела Устинья.

Откинув голову под дугу, коренник помчался во весь опор. Рядом, расстилая по ветру пышные гривы и хвосты, красиво изогнув шеи, летели пристяжные. Азарт гонки передался и старому ямщику.

– Дай вожжи, – стремительно отстранив дочь, он подался корпусом на облучок.

– Грабят! – завопил он дико.

Устинья со смехом откинулась в глубь кошевки.

Прогнав еще с версту, Елизар завернул взмыленных лошадей обратно.

Девушка вышла из кошевки возле квартиры земского.

«Эх, парнем бы тебе родиться», – подумал Елизар, глядя вслед дочери.

Устинья, раскрасневшаяся от быстрой езды, вошла в магазин. Выбирая нитки, почувствовала на себе чей-то пристальный взгляд. Повернувшись вполоборота, увидела стоявшего недалеко от прилавка юношу, одетого в черный полушубок. Поправив платок, девушка поспешно рассчиталась за нитки и, сбежав с крыльца, торопливо зашагала по улице.

На рождественских святках в дом Батурина ввалилась толпа ряженых. Они со смехом вытащили из-за стола Епифана и Устинью и стали кружить по комнате. Заиграл гармонист. В избе зазвучала уральская «Подгорная».

 
Моя милка семь пудов,
Не боится верблюдов… —
 

выделывая коленца, ухал один из ряженых. Взмахнув платочком, Устинья вышла на круг.

 
В Марамыше девки – мыши,
А в Кургане – кургаши,
А в Кургане – кургаши,
У нас на горке хороши… —
 

задорно пропела она и, остановившись перед «стариком», пристукнула каблуками и игриво повела плечом. Тот погладил кудельную бородку, вышел на круг и поклонился. Елизар вопросительно посмотрел на жену. Улыбнувшись, та шутливо погрозила ему пальцем.

– Вижу, и тебе, старый дуралей, поплясать охота. Куда уж нам, – проговорила она, – отошло, видно, времечко.

Подперев щеку рукой, мать ласково смотрела на танцующих. Дочь плавно прошлась раза два по кругу, на какой-то миг замерла, затем, гордо откинув голову, под торопливые звуки музыки дробно застучала каблуками:

 
Мой-то милый долговязый
Только веники вязать.
Провожал меня до дому,
Не сумел поцеловать.
 

За ней, отбивая чечетку, отчаянно хлопая руками по голенищам сапог, мелко закружился «старик».

 
Девушки, красуйтеся,
Да в бабью жизнь не суйтеся…
 

– Ух! – танцор взлетел вверх, вихрем закружился возле девушки.

Елизар, не утерпев, крикнул сыну:

– Епифан! А ну-ка нашу, горянскую!

Парень не спеша вышел на круг, посмотрел на сестру, поправил чуб, яростно грохнул коваными каблуками об пол и стремительно закружился. Лихой, веселый гармонист, склонив голову на плечо, с увлечением растягивал меха. Теперь плясали все ряженые.

– Пошли, мать! – Елизар подошел к жене и погладил бороду.

– Ну тебя к лешакам, не дури, – отстранила его та рукой. – Пусть пляшут молодые.

Наконец, ряженые высыпали на улицу. Епифан с Устиньей вышли их провожать. У ворот ее задержал «старик». Выждав, пока толпа скроется за углом, прошептал на ухо:

– Приходи завтра вечером на мост.

– Стану я к какому-то старику бегать, что мне, горянских ребят мало, что ли? – улыбнулась Устинья.

«Старик» поспешно стянул с себя бороду. Девушка смутилась: перед ней стоял тот незнакомый парень, которого она не так давно встретила в магазине.

– Придешь? – юноша с надеждой посмотрел на Устинью.

– А вы чьи будете? – спросила она несмело.

– Фирсов Сергей, может, слыхала? Наш дом стоит на площади.

– Знаю… С городскими мы не водимся, наши ребята не любят их.

– А мне какое дело, лишь бы ты меня любила, – Сергей сделал попытку обнять девушку, но та, упираясь локтями в его грудь, строго сказала: – Ишь ты, какой прыткий! Догоняй-ка своих, а то отстанешь.

– Придешь?

– Спрошу у тятеньки, – рассмеялась Устинья и, вырвавшись от Сергея, поднялась на крыльцо. Наклонившись на перила, долгим, внимательным взглядом посмотрела на юношу.

– Приду, – чуть слышно прошептала она.

ГЛАВА 5

Следующий день тянулся томительно долго. С утра Устинья вызвалась съездить с Епифаном за сеном, помогла сметать сено на крышу и вечером, подоив корову, ушла в светелку. Долго смотрела в висевшее на стене небольшое зеркальце, разглядывая смуглое, как у отца, лице с тонкими дугообразными бровями, темно-карие глаза, красиво очерченные губы. Откинув со лба прядь каштановых волос, улыбнулась, обнажая ряд ровных зубов. Оглядев мельком статную фигуру, стала одеваться. Выйдя за ворота, торопливо зашагала к мосту. На перекрестке двух улиц, где жили пимокаты и горшечники, ее остановил оклик.

Оглянувшись, Устинья увидела Осипа Подкорытова, поспешно идущего к ней.

– Устя, постой, – рослый, широкоплечий здоровяк, лихо сдвинув на затылок шапку, не здороваясь, хмуро спросил: – Куда пошла?

– А ты что за допросчик? – девушка гордо посмотрела на парня. – Куда хочу, туда иду.

– В слободку? – продолжал расспрашивать тот.

– А хотя бы и туда, тебе какое дело?

– Устя, если узнаю, что ты водишь компанию с городскими, пеняй на себя.

– Больно-то мне нужны они, – ответила та сердито и, слегка двинув плечом парня, шагнула вперед.

– Постой. У вас вчера ряженые были?

– Были, да сплыли.

– Епиха шибко хвалил там одного плясуна, поглядеть бы его охота, – сказал Осип загадочно и сжал губы.

– Приходи в церковь на паперть, покажу, он там с кошелем стоит, – сдерживая смех, ответила Устинья.

– Устя, если что узнаю, вот те крест, худо будет! – снова пригрозил Подкорытов.

Лицо девушки залил румянец.

– Ты не пужай, не пугливая, – круто повернувшись, Устинья поспешно зашагала к слободке.

Осип несколько минут постоял неподвижно. Заметив бегущую собаку, от злости запустил в нее камнем.

Устинья приблизилась к мосту. Солнце только что спряталось за увалом, окрашивая в розовые тона редкие облака, плывущие на север. Сверкала макушка соборного креста, и в тихом вечернем воздухе уныло бумкал церковный колокол. Выждав, пока пройдут подводы по мосту с хлебом, девушка перешла на другую сторону и неожиданно столкнулась с Сергеем.

– Устинька, – юноша взял ее руку, – а я думал, что не придешь.

Зарумянившееся лицо девушки выдавало радость.

– Замешкалась маленько… – вспомнив разговор с Осипом, она нахмурилась.

– Тебе никто не помешал? – заметив ее волнение, спросил Сергей.

– Нет, – неопределенно протянула девушка и, улыбнувшись, спросила: – Ноги не болят после вчерашней пляски?

– Хоть сейчас готов плясать, – весело ответил юноша и взял Устинью под руку. – Походим немножко? – Свернув с моста, они направились в один из переулков.

Над дальним бором выплывала бледная луна. На узкую улочку легли сумрачные тени. Выбрав одну из скамеек у ворот небольшого дома, Сергей с Устиньей опустились на нее. Девушка смотрела на звезды, которые то исчезали на небе, то появлялись вновь. На душе было легко и отрадно. В переулке послышался скрип снега, шаги. Устинья поправила платок и отодвинулась от Сергея.

Прошел какой-то парень и, пристально посмотрев в лицо девушки, неожиданно повернул обратно.

– Пора домой, – беспокойно сказала Устинья и поднялась.

– Кто это? – спросил Сергей.

– Наш горянский, Федотко, дружок Осипа.

– А кто такой Осип?

Устинья замялась.

– Парень один… мой ухажер, – улыбнулась она через силу.

– Ну, а ты?

– Не по душе он мне, – глаза Устиньи встретились со взглядом Сергея; Фирсов неожиданно обнял ее.

– Люб я тебе или нет?

– Не спрашивай, – тихо ответила девушка. – Хорошо мне с тобой. Так бы и просидела до утра. Вот только боюсь, как бы тебя не встретили кольями наши горянские ребята. Пойдем лучше стороной.

До дома Устиньи прошли задними улицами.

– Погоди маленько, – девушка скрылась на минуту во дворе и вынесла пятифунтовую гирьку на ремешке.

– Вот тебе оборона, тятин кистень. А то, может, переночуешь у нас в малухе?

Сергей отрицательно покачал головой.

– Нет, пойду. А гирьку возьму на всякий случай, может, пригодится, – и, помолчав, спросил тихо: – Где встретимся?

– Приходи на неделе. У нас девушки будут прясть, брату я скажу… да, пожалуй, он придет за тобой. Бойся Федотки, он, наверно, уже сказал Осипу, и ждут где-нибудь.

Сергей сделал попытку поцеловать Устинью, но та ловко вывернулась и закрыла калитку на крючок.

– Спокойной ночи.

Пимокаты и горшечники ложились спать рано, берегли керосин. Прислушиваясь к тявканью собак, Сергей прошел уже половину улицы. За углом крайней избы заметил двух человек, притаившихся за штабелем бревен, лежавших на берегу реки. Сергей почувствовал прилив сил, буйную радость предстоящей драки и смело шагнул к штабелям.

– Здравствуйте вам, разрешите прикурить, – услышал он насмешливый голос. Коренастый Федотко загородил дорогу, За ним стоял второй парень, лицо которого Сергей не мог рассмотреть. «Наверно, тот и есть Осип», – промелькнуло в голове.

– А ты ослеп, что ли, видишь, не курю. Если надо, прикуривай у приятеля. Отойди с дороги, – сказал он решительно.

– Ох, как вы меня напугали, шибко я боюсь!

– Хватит тебе с ним толковать, дай ему по загривку!

Сергей прикинул расстояние: от штабеля до насыпи – шагов пять. «Если ударить Федотку, можно будет проскочить». Недолго раздумывая, выхватил из кармана гирьку. Перепрыгнув через упавшего парня, метнулся к насыпи, но почувствовал сильную боль в ногах и скатился вниз.

Очнулся он глубокой ночью. Хотел подняться, но ноги слушались плохо. Пополз на насыпь. Вот и мост. Опираясь на перила, с трудом перебрался на ту сторону и побрел к своему дому.

На стук вышел Прокопий. Увидев едва стоявшего на ногах молодого хозяина, помог добраться до комнаты. Встревоженный Никита погнал работника за врачом.

– Кто тебя исхлестал? – сидя у кровати, допытывался он.

В соседней комнате горячо молилась Василиса Терентьевна:

– Пособи, пресвятая владычица, не оставь своей милостью раба твоего…

…За время болезни Сергей похудел, осунулся. Подолгу сидел у окна. Дышал на обледенелые окна в надежде увидеть Устинью. Однажды показалось, что она стоит на противоположной стороне улицы. Но мороз затянул стекло узором, и фигура девушки расплылась. Сергей торопливо соскреб лед, но улица уже была пустынна.

На первой неделе великого поста заехала Дарья Видинеева, женщина лет тридцати, с красивым, мягким лицом, серыми спокойными глазами, глядевшими из-под густых черных бровей. Толстые косы, лежавшие короной, как бы подчеркивали важность ее осанки.

Никита Захарович не знал, куда и усадить дорогую гостью. Дарья Петровна заехала будто по делу, но хитрый Никита понял настоящую причину ее визита.

Сергей по обыкновению был с ней сдержан. За чаем Дарья Петровна украдкой поглядывала на его побледневшее лицо. Было заметно, как дрожали ее руки в поисках носового платка.

Ее муж, богатый скотопромышленник и землевладелец, утонул весной при переправе скота через Тобол. Никита Захарович помогал ей в хозяйственных делах. Как-то, поймав пристальный взгляд вдовы на Сергее, повел себя по-иному.

Сейчас, сидя за столом, он всячески старался угодить гостье, нажимая порой на мягкий полусапожок супруги, показывая глазами то на варенье, то на пироги.

– Жду вас на поминки во вторник, – поднимаясь из-за стола, проговорила Дарья Петровна. – Скоро год как скончался муж. Приезжайте всей семьей. – Простившись со стариками и Агнией, она протянула руку Сергею. Юноша, скрывая смущение, шумно отодвинул стул.

ГЛАВА 6

На обеде у Дарьи Петровны гостей было мало. Утром прикатил на рысаке местный исправник, старый холостяк Пафнутий Никанорович Захваткин. Был он по обыкновению навеселе и, выпив несколько рюмок малиновки, окончательно раскис.

– Рано, рано умер Василий Николаевич, – он поднес надушенный платок к покрасневшим глазам и, с трудом ворочая языком, продолжал: – Мужчина, скажу вам, – орел.

Вскоре исправник задремал.

Дарья Петровна сделала слуге знак, и тот, обхватив грузное тело Захваткина, вынес к подъезду, уложил в санки и махнул рукой кучеру.

Пришел соборный протоиерей.

Наконец, не спеша вошли Никита Захарович с женой.

– А где же Сережа? – глаза хозяйки беспокойно забегали по лицу Никиты.

– Задержался. Скоро придет, – тихо ответил он и занял стул.

Василиса Терентьевна поправляла кашемировое платье с воланами, а пока хозяйка занималась гостями, успела осмотреть гостиную. Бархат, ковры, трюмо с множеством безделушек из кости и ореха, мягкая плюшевая мебель, горки серебра и посуды в старинном буфете, украшенном инкрустациями, – все говорило о богатстве дома. Дарья Петровна по случаю поминок мужа оделась в черное платье из тяжелого шелка, которое выгодно оттеняло белизну ее лица и шеи.

Сергей пришел, когда уже закончился молебен и гости усаживались за стол. Глухонемой слуга Стафей, одетый в сатиновую рубаху и плисовые шаровары, стоял за спиной хозяйки. Улавливая ее незаметные для гостей знаки, он выносил из кухни разные блюда. Мясного по случаю поста не полагалось. Никита Захарович по просьбе хозяйки угощал мужчин наливками, которых у Дарьи Петровны было в изобилии, сам пил мало.

Провожая гостей по домам, Дарья Петровна шепнула Сергею:

– Останься.

Молодой Фирсов молча кивнул. Когда закрылась за стариками дверь, Дарья быстро подошла к нему и, заглянув в лицо, спросила:

– Почему такой пасмурный? Не доволен, что остался?

Юноша повернулся к хозяйке и, взяв ее за руки, притянул к себе.

– Дарья Петровна, не хочу тебя обманывать, другая у меня на уме.

– Кто, скажи, кто? – губы женщины задрожали.

– Устинья Батурина, дочь ямщика, – тихо сказал Сергей.

Взгляд Дарьи стал холодным.

– Ты ее любишь?

– Не знаю, – с трудом произнес Сергей и, точно стряхивая с себя тяжесть, сказал окрепшим голосом: – Выпьем, Дарья Петровна, раз справлять поминки, так лучше по обоим.

– По ком еще? – Глаза Видинеевой настороженно прищурились.

– По Устинье, – ответил решительно Сергей, подойдя к столу, наполнил стакан вином и залпом выпил.

– Вот это дело, – повеселела Видинеева.

Доставая икру, она прикоснулась грудью к плечу Сергея. Им овладело непонятное, одурманивающее чувство. Быстро отодвинув стакан, он порывисто поднялся, с незнакомой ему ранее силой грубо обнял Дарью и жадно припал к разгоряченным губам.

…Проснулся он, когда уже было светло. На широкой кровати красного дерева под балдахином, разметав по подушке пышные косы, спала Дарья. На ковре, катая клубок ниток, играл кот. Приподнявшись на локте, юноша долго смотрел на разрумянившееся лицо Дарьи. Боясь потревожить ее сон, тихо оделся и вышел во двор. Здесь его встретил глухонемой Стафей и, восторженно промычав, показал сначала на блестевший купол церкви, потом на дом хозяйки, истово перекрестился, отбросил метлу и, схватив юношу, закружил его с мычанием вокруг себя.

…Вернувшись из гостей, Никита Захарович долго бродил из угла в угол в своей комнате.

– Неужто дурак проворонит свое счастье, а? Ведь капитал-то какой, миллионщица. Господи, вразуми ты его, – шептал он.

Когда часы пробили полночь, он успокоился и пошел в спальню. Василиса Терентьевна спала крепко, пожевывая во сне губами. Никита, двинув жену в бок кулаком, привалился к стене.

Поднявшись на рассвета, он на цыпочках подошел к дверям комнаты Сергея, приоткрыл дверь. Кровать была пуста.

Потирая на ходу руки, Никита зашагал обратно в спальню, зажег лампаду, опустился на колени и, крестясь, подумал:

«Плохой лак попал: борода-то у Савватия святого облупилась, на вершок короче стала, чем у Зосима. Надо прошпаклевать. Сергей ночевал у Дарьи, дай бог удачи».

Перекрестившись еще раз, Фирсов поднялся и облегченно вздохнул.