Текст книги "В степях Зауралья. Трилогия"

Автор книги: Николай Глебов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 30 страниц)

– Тяни!

Бобыль доверчиво высунул голову. Расстрига нажал на спуск. Раздался выстрел. Почувствовав сильный ожог возле уха, бобыль отпрянул от ямы.

– Я тебе воды, а ты мне пулю, вот она, контра-то какая! – точно обращаясь к невидимому свидетелю, заговорил Ераска и, ощупав ухо, поспешно зашагал к городу. Через час он вернулся с двумя красноармейцами.

Никодим не хотел выходить из ямы и, только когда ему пригрозили гранатой, неохотно поднялся по веревке на поверхность.

ГЛАВА 27

Белогвардейские части укрепились на правом берегу Тобола. После сильных дождей дороги в низинах превратились в сплошные болота; лошади с трудом вытаскивали ноги из холодной грязи.

Полк, в котором служил Сергей Фирсов, был расположен недалеко от Зауральска. Казачьи станицы кривой линией уходили в степь. Артиллерийская стрельба не утихала ни днем ни ночью: цепляясь за водный рубеж, колчаковцы делали отчаянные попытки задержать наступление Красной Армии. Бои шли с переменным успехом несколько дней подряд.

Сильная огневая защита белогвардейцев, сковывала наступательные действия, мешала форсировать реку. Нужно было нащупать слабые места противника и ударить по ним с тыла. Конная разведка темной ночью перешла Тобол и углубилась в тыл беляков. Смутные очертания берега остались далеко позади. Перед разведчиками лежала степь, казалось, спокойная, равнодушная ко всему, что происходит на ней.

Командир разведки ехал впереди своей группы, прислушиваясь к шорохам ночи. Вверх по реке горели неприятельские костры, на их фоне виднелись силуэты часовых. Проехав небольшой кустарник, он вполголоса подал команду. Кони перешли на рысь. Объехав стороной казачью станицу, маленький отряд стал углубляться в степь. Рассвет их застал далеко от Тобола. Спрятав коней в балке, разведчики поднялись на старый курган и залегли. В полдень они заметили большой казачий отряд, который шел крупной рысью, направляясь на Зауральск.

– Лишь бы кони не заржали в балке, – заметил с тревогой старший из разведчиков и, приложив бинокль, стал наблюдать за белоказаками.

Отряд проехал мимо на расстоянии с полкилометра, удаляясь все дальше к правому берегу Тобола; прошла рота пехотинцев и вслед за ней потянулась артиллерийская батарея. Белые спешно подтягивали силы к Зауральску, оставляя участок, где находились разведчики, без заслона.

На рассвете красная конница форсировала реку, углубилась в прорыв. За ней пошла и пехота.

Не ожидая нападения с тыла, зажатые с двух сторон колчаковцы заметались под перекрестным огнем и, бросив обозы, отошли к Ишиму.

Вместе с ними ушел и Сергей. Накануне он долго стоял на берегу Тобола, вглядываясь в левый берег, где за редкими перелесками, крестьянскими пашнями лежал Марамыш.

Наступил холодный и неласковый вечер. Моросил дождь и закрыл берега молочной пеленой тумана.

Сергей не спеша повернул к лагерю. Сел на лежавшее бревно недалеко от костра и задумался: «Перебежать к красным, как сделали многие солдаты? А дальше что? Смотреть, как хозяйничают на мельнице чужие люди… отнимут все: дом, леса, земли, маслодельные заводы – все, что принадлежит мне». Сергей заскрипел зубами, порывисто поднялся, подошел к вещевому мешку и, вынув походную фляжку с водкой, с жадностью припал к горлышку. Выпил до дна, провел рукой по небритому подбородку.

– Все кончено, – прошептал он, – водка выпита… жизнь потеряна… Но без боя не сдамся, – точно встрепенулся Сергей и, набив туго патронами подсумок, прицепил шашку. – Скажи эскадронному, что поехал в сорок третий полк с пакетом, – заявил он вахмистру. Подойдя к коновязи, вскочил на лошадь и направился на мельницу. Красных там нет. Потайное место, где хранился ящик с аммоналом, ему известно.

«В котельную надо проникнуть со стороны реки – так безопаснее. Основной ход, очевидно, охраняется сторожем», – думал он, подстегивая лошадь. Время приближалось к полуночи.

Поднявшись на стременах, Сергей напряженно вглядывался в темноту: все затянуло густой пеленой тумана. Водная пыль забивалась под воротник шинели, стекала с лица. Смахнув ее с усов, Сергей остановил коня. Донесся глухой лай собак. Лошадь Фирсова беспокойно повела ушами и издала тревожный храп. Где-то недалеко в степи прозвучал тоскливый вой одинокого волка. Сергей снял с плеча винтовку, положил на седло.

«Воет, проклятый, собак поднял некстати!» Объехав мельницу стороной, он углубился в прибрежные кусты и сошел с лошади. Не выпуская винтовку из рук, цепляясь за тальник, медленно спустился к реке. Вот и знакомый колышек, вбитый еще старым Никитой. Здесь должен быть ящик с аммоналом. Положив винтовку возле себя, Сергей шашкой начал разрывать землю.

С реки дул холодный ветер, плескались о берег волны. Фирсов работал торопливо, порой останавливаясь, прислушивался к шуму воды и прибрежного кустарника. Наконец острие шашки уперлось в ящик. Сергей вытащил его, открыл крышку и, положив в карман бикфордов шнур, стал подниматься с ношей наверх. Осторожно пробрался к заднему ходу, который вел в котельную, нажал плечом на маленькую дверь. Она оказалась закрытой изнутри и не поддавалась.

В конторе светился огонек. Фирсов ощупью направился вдоль стен. Обойдя двор, подкрался через палисадник к окну. Через мокрые от дождя стекла были видны силуэты сидящих за столом людей. В одном из них, высоком и широкоплечем, одетом в кожаную тужурку, Сергей узнал Епифана Батурина.

«На мельнице партизаны!» Пятясь от окна, Сергей стал приближаться к выходу в котельную. Неожиданно услышал чей-то голос:

– Эй! Кто тут бродит? – Звякнул затвор винтовки. – Эй! Кто там? – повторил окрик сторож.

Тихо опустив ящик с аммоналом на землю, Сергей повернулся на шаги. Охранник подошел ближе. Навалившись на него, Сергей рванул дуло винтовки. Залаял, гремя цепью, рыжий Полкан. Ему ответили собаки из поселка. Из конторы по ступенькам бежали люди. Бросив полузадушенного охранника, Сергей метнулся через двор в кусты, где была лошадь, и, вскочив в седло, помчался в безлюдную степь.

В полдень, проехав стороной казахский аул, он заметил одинокую юрту и направил коня к ней. Встреченный лаем собак, не слезая с седла, голодный Фирсов крикнул вышедшему из жилья пастуху-казаху:

– Дай ашать….

– Колчак? – не спуская глаз с погон Сергея, спросил тот.

– Колчак, Колчак, – ответил тот и выжидательно посмотрел на казаха.

– Колчак-та албасты[17]17
  Албасты – злой дух, черт.


[Закрыть], – хозяин юрты презрительно сплюнул и повернулся спиной к путнику. – Айда, – махнул он рукой на степь. – Моя Колчак не кормит!

Под вечер усталый конь пошел шагом. Фирсов сошел с седла. Конь едва передвигал ноги. Кругом лежала мертвая равнина, покрытая тонким налетом соли. По-прежнему моросил дождь. Серые облака стремительно неслись над степью, бросая холодные волны водяной пыли на землю.

Ночь застала Фирсова на кромке солончаков. Лошадь вконец обессилела. Сделав попытку подняться на передние ноги, вновь упала и вытянула шею. Яростные порывы ветра несли с собой стужу, хлестали в лицо острыми иглами снега. Опустившись к поверженному коню, Сергей спрятал озябшие руки в шинель.

Ночь тянулась мучительно долго. Перед утром, бросив полуживую лошадь, он закинул винтовку за плечи и зашагал по степи. Туман рассеялся, выглянуло скупое осеннее солнце. Сергей вздохнул с облегчением: в стороне от него виднелся стог сена, значит близко жилье. Осмотрев местность, он убедился, что находится недалеко от станицы Звериноголовской. Боясь встретить красных, Фирсов забрался глубже в стог и пролежал целый день.

ГЛАВА 28

Как только Русаков поднялся, Устинья выехала в Звериноголовскую к свекру. В степи было неспокойно.

Узнав от Епифана, что его отряд направляется к мельнице Фирсова, стоявшей недалеко от станицы, Устинья обрадовалась.

– Ну вот, стариков попроведаю и на могилу Евграфа схожу. Теперь можно ехать без опаски…

– В седле тебе трудно. Не ускачешь за нами, – стал отговаривать ее Епифан.

– Ничего, к седлу привыкла. Поеду, не бойся, не отстану, конь у тятеньки добрый.

– А с Григорием Ивановичем советовалась?

– Да, – кивнула головой Устинья.

– Ну что ж, собирайся, – согласился Батурин.

Устинья добралась до станицы на вторые сутки. Подъехав к истоминскому дому, соскочила с седла, открыла ворота.

Старики, увидев сноху, радостно поздоровались.

Устинья вошла в свою горенку. Ощущение грусти при виде знакомых предметов охватило ее.

Ночью она проснулась от осторожного стука в окно, приподняла голову. Стук повторился. Не зажигая огня, молодая женщина подошла к косяку.

Кто-то настойчиво стучал, рассыпая по стеклу мелкую барабанную дробь.

– Кто там? – Устинья припала к стеклу и тотчас отшатнулась, узнав в страшном бородатом лице знакомые черты Сергея. Учащенно забилось сердце.

«Открыть дверь, пустить в дом? Ни за что не простит ей того брат! Приютить недруга? Нет!» – Устинья стояла неподвижно, прислушиваясь к усиливающемуся стуку в окно. Лупан заворочался на постели.

– Кто-то стучит. Иди открой, – сказал он снохе и надсадно закашлял.

– Боюсь я, тятенька, может, недобрый человек стучится. Сам знаешь, время какое.

Старик не спеша слез с кровати и, сунув ноги в валенки, подошел и тоже припал к стеклу:

– Кого надо?

– Пускай Устинья выйдет, – ответил голос с улицы.

– Тебя зовут, – повернулся он к снохе.

Накинув на плечи полушубок, Устинья решительно толкнула дверь.

Возле калитки, опираясь на винтовку, стоял Сергей.

– Здравствуй, Устинья Елизаровна, опять свидеться пришлось. Не узнала? – спросил он, натянуто улыбнувшись.

– Узнала, – ответила та сухо. – Что надобно?

– Спрячь у себя на денек. Ночью уйду.

– Нет, Сергей Никитович, иди своей дорогой. – Устинья повернулась к калитке.

– Устиньюшка, неуж забыла, как ночки темные коротали?.. – голос Сергея дрогнул.

– Уйди, чужой ты мне, – бросила Устинья через плечо, берясь за скобу калитки.

– Ну, что ж, бог тебе судья, прощай, – сказал тот понуро и, тяжело опираясь на винтовку, побрел по улице.

Сергея приютил Сила Ведерников, накормив, отвел в малуху, стоявшую на задах, уложил спать. После бессонной ночи, проведенной на солонцах, Фирсов спал очень крепко. Утром Сила вернулся в малуху, разбудил Сергея.

– Чуешь музыку-то?.. Стреляют. Как бы в станицу непрошеные гости не пожаловали. Подымайся!

Через час в сопровождении Ведерникова Фирсов выехал на его коне в степь.

– От станиц подальше держись: народ ненадежный стал, – советовал хозяин Сергею. – Дорог избегай. Держись на полдень! Встретишь Поликарпа, скажи, чтобы домой не рвался! – крикнул он вслед Сергею.

Дня через три вблизи Ишима Фирсов догнал свой эскадрон и явился к командиру.

– Где пропадал? – спросил тот сурово.

Сергей рассказал о попытке взорвать мельницу отца.

– Хорошо. Приехал кстати! Завтра принимай конную разведку. Из штаба получен приказ о твоем производстве в офицеры.

Бои на Ишиме разгорелись с новой силой. На рассвете конная разведка захватила в плен трех красноармейцев. Избитые в эскадроне, красноармейцы с трудом передвигали ноги по липкой грязи. Сергей ехал впереди, волком поглядывая на пленников.

– Поторапливай, – бросил он через плечо конвою. Те начали нажимать на красноармейцев:

– Шевели ногами!

– Не тянись!

– Идти не могу, – прошептал один из них.

Подхватив под руки обессиленного товарища, остальные молча зашагали вперед. Пасмурные облака низко неслись над землей. Дул холодный, пронизывающий ветер. Накрапывал дождь.

– Отдохнуть бы, – несмело заметил один из красноармейцев.

– Отдохнешь на том свете, – и, выругавшись, колчаковец замахнулся плетью: – Шагай!

– Гы, паразит, не машись, – губы красноармейца задрожали: – Я тебе не батрак.

– Прекратить разговоры? – приказал сердито Фирсов конвою и повернул коня к группе арестованных.

«Пожалуй, до штаба не дотащить, ослабли», – подумал он и подал команду:

– Спешиться! Шашки из ножен! Списать в расход! – сказал он хладнокровно.

Через несколько минут, обтерев о мокрую траву окровавленные клинки, конвойные вскочили на коней и поехали вслед за командиром.

В поле остались лежать три трупа. К вечеру повалил снег, накрыл их тонким белым саваном.

Фирсова назначили командиром эскадрона.

Сердце его окаменело к людским страданиям. Порывы бешенства, которые в нем наблюдались в Марамыше, вспыхивали все чаще.

В Петропавловске он чуть не зарубил командира своего полка из-за неудачной контратаки. Только вмешательство генерала Ханжина спасло его от военно-полевого суда.

Вскоре эскадрон Фирсова перебросили в Кулунду на борьбу с партизанами Мамонтова. Разбитый им наголову, он бежал с группой казаков в Барнаул.

Глубокой осенью пал Омск, за ним – Новосибирск. Освобождались от Колчака села и деревни многострадальной Сибири.

Зима 1920 года. Морозы сковали льдом высокогорные озера и реки. В междугорьях лежали глубокие снега. Над ними, точно причудливые замки, высились голые скалы. Угрюма, неласкова природа Алтая зимой.

Дни и ночи дует холодный ветер, сметая со склонов гор в узкие долины остатки снега. Безлюдно в алтайской тайге. Раскинув над землей могучие ветви, стоят молчаливые лиственницы. Выше тянутся заросли кедрача, за ними на самой границе леса видны уродливые деревца карликовой березы, стелющийся по земле мелкий кустарник, камни, покрытые лишайником, и ледники. Отряд Сергея Фирсова держал путь в Монголию, спасаясь от натиска Красной Армии.

Всадники приближались к границе. Вот и пограничный столб. Впереди – чужая земля.

Фирсов остановил лошадь.

– Ведерников!

Из рядов выехал Поликарп.

– В фляжке вино осталось?

– Так точно. Добыл в Онгудае!

– Передай сюда!

Казак подал фляжку Сергею.

– Езжайте. Я вас догоню. – Фирсов отъехал в сторону, наблюдая движение отряда: – Подтянись!

Когда последний всадник скрылся за выступом большого камня, Сергей подъехал к пограничному столбу, слез с коня, достал фляжку и выпил вино до дна.

– Что ж, такова судьба. От меня люди горе видели и сами лаской не дарили… – Властное лицо Сергея передернулось. Он долго стоял неподвижно, глядя на горы, за которыми лежало родное Зауралье. Вынул из кобуры револьвер. Раздался короткий выстрел. Сунувшись в снег, Фирсов затих.

ГЛАВА 29

Во время эвакуации белых из Челябинска в июне 1919 года триста шестьдесят заключенных были выведены из тюрьмы и посажены в «поезд смерти». Перед отправкой поезда начальник тюрьмы произнес «напутственную» речь, которая в основном сводилась к ругани и угрозам.

– Если кто сбежит, остальные будут расстреляны! Запомните! – Он погрозил кулаком молчаливо стоявшей толпе заключенных и подал команду.

– По вагонам!

«Поезд смерти» на станции Челябинск не задерживали. Впереди в классных вагонах ехала контрразведка, в середине состава – в заколоченных наглухо теплушках – заключенные, сзади – конвойная команда.

Стояла жара. В переполненных до отказа товарных вагонах люди изнемогали от жажды и духоты. Во время стоянок на отдельных разъездах контрразведчики стреляли по теплушкам, посылая «счастливые» пули в арестантов.

В одном из вагонов заключенные прорезали пол. Восемь человек выпрыгнули на полотно железной дороги. Побег был обнаружен на станции. Началась расправа. Избитые до потери сознания этапники были брошены в вагоны. Неожиданно состав был остановлен в степи. Контрразведчики стали выводить заключенных, связывая их попарно. На крыше переднего вагона агенты контрразведки установили пулемет. Казалось, еще минута – и смерть начнет косить измученных людей.

Перед Новгородцевым промелькнула картина сожженной станицы, трупы людей, порка женщин и стариков, лицо Виктора Словцова. Повинуясь внутреннему чувству, он воскликнул:

– За власть Советов!

Триста шестьдесят человек подхватили боевой клич. Над притихшей степью долго звучали их голоса.

– Приготовить пулемет! – раздалась резкая команда.

– Не сметь! Стрелять не позволю, – размахивая на ходу руками, к толпе заключенных бежал начальник конвоя. – Если расстреливать, то убивайте и меня вместе с ними! – крикнул он офицерам контрразведки и встал впереди толпы.

Наступило короткое замешательство. Офицеры начали совещаться; среди арестованных послышалось легкое движение.

– Я отвечаю за жизнь заключенных! – продолжал выкрикивать начальник конвоя. – Сдам в Иркутске, тогда делайте, что хотите. А сейчас расстреливать людей не дам!

От вагона контрразведки отделились два офицера. Взяв начальника конвоя под руки, отошли с ним в сторону, убеждая его в необходимости расправы.

– Не согласен! Приедем в Иркутск, там – ваше дело! – упорствовал тот. – Не с вас спросят, а с меня! Снять пулемет с крыши, загнать заключенных в вагоны! – распорядился начальник конвоя. Солдаты, развязывая на ходу арестованных, вталкивали их обратно в вагоны.

В теплушке Михаил Новгородцев вздохнул с облегчением и улегся на нары. Раздался стук буферов, прозвучал протяжный гудок паровоза. Поезд тронулся. Неожиданно вместе с лязгом железа раздалась беспорядочная стрельба.

Контрразведчики открыли с тормозных площадок по заключенным огонь. В вагонах поднялась суматоха: люди прыгали с нар, валились друг на друга, слышались крики, стоны раненых, и на полу уже лежало несколько человек убитых. Поезд постепенно набирал скорость. Стрельба не прекращалась. Вокруг лежавшего Новгородцева образовалась куча тел, по которым из-за тонкой перегородки вагонов по-прежнему сыпались пули.

Через полчаса стрельба прекратилась. Поезд остановился. Заскрипели дверные ролики, и в вагон просунулась голова контрразведчика.

– Есть живые? На тесноту теперь жаловаться не придется! – злорадно произнес он и скомандовал: – Выбрасывай убитых!

В вагоне слышались стоны раненых. Кто-то, схватившись за голову, качаясь в углу, как маятник, кричал надрывно:

– Воды! Воды!

На приказ контрразведчика никто не отозвался. В суровом молчании было столько ненависти, что контрразведчик поспешно задвинул дверь, с опаской отошел от вагона.

Во время стоянки на станции Ново-Николаевск[18]18
  Ново-Николаевск – теперь Новосибирск.


[Закрыть] в вагон Михаила заскочил здоровенный детина в широчайших брюках с красными лампасами. Свирепо вращая белками глаз, он гаркнул:

– Кто меня знает? Кто был со мной на Карпатах? Ага, нет таких, изменники! Нужно родину защищать, а вы по тюрьмам пошли! – Взмахнув толстой плетью со свинцовым наконечником, он остервенело стал избивать заключенных.

Удар нагайки пришелся Новгородцеву по плечу. Присев на корточки, Михаил схватил колчаковца за лампасы и сильным рывком выбросил из вагона. Очнувшись, тот поднялся на ноги и, погрозив плетью, направился к соседней теплушке.

На восьмые сутки «поезд смерти» пришел в Иркутск. Из трехсот шестидесяти заключенных осталась в живых половина. Люди были похожи на скелеты. Опухшие от голода, измученные, многие вышли из вагонов с помощью товарищей.

Едва успели построиться в колонну, как сопровождающий офицер обратился с речью к толпе зевак:

– Господа! Посмотрите на этих людей, – рука колчаковца протянулась к заключенным. – Это красноармейцы, взятые нами в плен во время боев. Вы видите, что совдепия умирает с голода, фронт красных трещит по швам. Эти люди – прямое доказательство. Советам приходит конец!

– Неправда! – Михаил Новгородцев задыхался от гнева. Собрав остатки сил, выкрикнул страстно: – Советская Армия бьет колчаковцев, как бешеных собак! Скоро, скоро настанет час, когда вас выбросят из Иркутска, Сибири, Приморья! Сбросят в помойную яму, как ветошь. – Ослабев, Новгородцев упал на руки товарищей.

Разъяренные буржуа из толпы накинулись на заключенных, избивая их чем попало.

Потерявшего сознание Михаила Новгородцева привезли в иркутскую тюрьму на телеге.

ГЛАВА 30

В холодное, пасмурное утро заключенных погнали к железнодорожной станции для погрузки в вагоны. Избитый накануне белогвардейцами Михаил Новгородцев с трудом передвигал ноги, обутые в старые галоши. Со стороны Ангары дул пронизывающий ветер. Арестованные шли тесными рядами, зябко кутаясь в пиджаки и рваные ватники. На одной из улиц, ведущих к станции, Михаилу пришлось идти по луже, покрытой тонкой коркой льда. Галоши слетели с ног. Вытаскивая их из грязи, Новгородцев нарушил ряды. К нему подскочил конвоир и занес шашку над головой. Михаил бросился под ноги колчаковца. Клинок пролетел мимо головы. Новгородцев почувствовал лишь удар кулака, в котором была зажата рукоятка. Белогвардеец разразился площадной руганью и, пнув лежавшего сапогом, выкрикнул яростно: – Иди, сволочь, на место!

Босой Михаил по замерзшей земле едва доплелся до станции.

Заключенных загнали в товарные вагоны, забили наглухо двери.

На третьи сутки прибыли в Читу. Через маленькое оконце, заделанное с двух сторон железной решеткой, заключенные могли видеть молчаливо стоявших часовых.

Начал брезжить мутный рассвет. Припав к оконцу, Михаил спросил подошедшего к вагону белогвардейца.

– Что нас ждет?

– Красивая смерть, – ответил тот с усмешкой.

Новгородцев отошел от оконца, опустился на нары.

В вагоне стояла гнетущая тишина. Каждый мысленно прощался с близкими. Говорить не хотелось, но и молчать было тяжело.

Первым подал голос Федор Клюшин.

– У нас, наверное, уже отмолотились. Народ, поди, на рыбалку в Тургай собирается…

– А хорошо бы, братцы, с бреднем по Ую побродить, – заметил старик Ковальский и тяжело вздохнул.

– Похоже, отрыбачили, – отозвался кто-то.

Михаил подошел к Петру. Старший Новгородцев лежал на нарах, плотно закутавшись в тюремное одеяло.

– Знобит?

Тот молча кивнул. Заболел он еще в Челябинске. В Иркутск его отправили из тюремной больницы вместе с группой усть-уйских большевиков. Частые побои, недоедание, подточили когда-то могучий организм, у Петра появились признаки туберкулеза. Заостренный нос, глубоко ввалившиеся глаза, острые лопатки, которые покрывала грязная рубаха, заставили Михаила невольно сжать кулаки:

– Гады, до чего довели человека!

Больной положил руку на плечо брата.

– При первой возможности беги, а я… – Петр выдержал короткую паузу и тихо закончил: – Отлежусь как-нибудь.

В полдень началась высадка.

– Стройся по двое! – раздалась команда. Со стороны станции, пересекая пути к эшелону, шли три офицера.

– Смирр-на!

Шагая вдоль нестройных рядов измученных людей, офицеры брезгливо окидывали их взглядом.

– Это что за чучело? – показывая на Петра, с трудом стоявшего на ногах, спросил контрразведчик с нашивками капитана.

– Больной, – ответил конвойный офицер.

– Сейчас ему пропишем микстуру, – отступив от рядов, капитан крикнул: – Эй вы, слушайте! На каждого арестованного у нас имеются документы. Если кто соврет, будет немедленно расстрелян. Допрос начнем с правого фланга.

Заключенные приглушенно заговорили:

– Не сознавайся, ребята. Документов у них нет. Берут на удочку.

– Не лучше ли сказать правду? Покорную голову меч не сечет.

Начался допрос.

Первым выступил из шеренги Клюшин.

– Большевик?

– Да, – ответил тот твердо.

– Какие должности занимал в октябрьские дни 1917 года?

– Был командиром рабоче-крестьянской дружины.

Офицер круто повернулся к конвоиру.

– Отвести в третью группу! – показывая на Клюшина, сказал он многозначительно. – Ну-с, а ты, старик, как попал сюда? – Вопрос относился к Ковальскому.

– Я член коммунистической партии большевиков. Работал в волкоме, – с достоинством ответил Ковальский.

– Понятно. В третью! – кивнул контрразведчик.

Очередь дошла до Михаила.

– Большевик?

– Да, – Новгородцев смело посмотрел в глаза колчаковцу.

– Казак?

– Троицкого округа станицы Усть-Уйской Оренбургского казачьего войска.

– С немцами воевал?

– Да. Имею георгиевские кресты за храбрость.

– Георгиевский кавалер и вдруг переметнулся к большевикам? Не понимаю, – пожал плечами капитан. – Запишите во вторую, – приказал он. – А этого… – указательный палец уставился на старшего Новгородцева: – в первую. Он и так сдохнет.

Вместе с Михаилом во вторую группу попали Ковиков из станицы Миасской и большевики из Долгодеревенской.

Слышались отрывистые слова команды: «В первую, вторую, третью».

Что это означало, никто не знал.

Окружив каждую группу конвоем, этапников повели во двор офицерского клуба.

Продрогшие на ветру заключенные тесно жались друг к другу.

В дверях показался офицер с бумагой в руках. Лица людей вытянулись. В свежем воздухе четко прозвучали слова:

– Первая группа пойдет на работу; вторая будет взята под особый контроль. Третью группу – расстрелять!

Михаил сделал попытку пробиться к Клюшину и Ковальскому, но удар прикладом заставил его попятиться.

– Товарищи станишники! – выкрикнул страстно Клюшин. – Будете живы, бейте гадов до конца!

Кто-то высоко и страстно начал:

 
Вставай, проклятьем заклейменный,
Весь мир голодных и рабов!..
 

Величавые звуки гимна понеслись над улицами города.

– Прекратить! – выскочивший из клуба капитан выхватил из кобуры револьвер.

Заключенные, взявшись за руки, продолжали петь:

 
…Кипит наш разум возмущенный
И в смертный бой вести готов…
 

– Готов-сь! – стараясь заглушить голоса, яростно выкрикнул офицер. Конвойные вскинули ружья.

– Огонь по третьей группе!

Раздался залп.

Под дулами винтовок, под ругань разъяренных семеновцев первая и вторая группа заключенных оставили страшный двор офицерского клуба и хмуро зашагали к баракам войскового хозяйственного управления.

Прошла томительная ночь. Никто не спал. Михаил ворочался на нарах, прислушиваясь к бессвязному бормотанью сонных. Плошки чадили.

«Бежать? У дверей часовой, за стеной барака – стража и высокая в несколько рядов колючая проволока».

Перед рассветом Михаил забылся, но скоро проснулся от холода. Кто-то стонал. Полумрак и смрад. В углу дико вскрикнул один из заключенных и забился в припадке. В бараке поднялся шум. Несколько человек соскочили с нар.

– По местам! – гаркнул часовой свирепо и щелкнул затвором винтовки. Заключенные неохотно улеглись на нары. Затих и припадочный.

Через оконную решетку было видно, как пелена тумана, медленно поднимаясь вверх, обнажала заросший бурьяном двор и низкие, сколоченные из досок бараки.