Текст книги "В степях Зауралья. Трилогия"
Автор книги: Николай Глебов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 30 страниц)
Книга третья
ДОРОГИ СХОДЯТСЯ ВНОВЬ
ГЛАВА 1
Григорий Русаков жил в доме Елизара Батурина на правах зятя. Небольшой закуток в избе отвели бобылю Ераске, который по-прежнему работал в транспортно-мобилизационном отделе исполкома.
– Насчет освобождения от конной мобилизации теперь у меня в трамоте своя рука есть, – говорил в шутку Батурин зятю.
– Сомневаюсь, – улыбнулся Григорий Иванович, – едва ли Герасим поможет в этом деле. Правда? – повернулся он к сидевшему за столом Ераске.
Тот почесал жиденькую бородку и ухмыльнулся.
– Раз есть директива, значит, я ее должен сполнять, будь ты мне хоть сват, хоть брат.
– Убедился? – спросил Григорий Иванович и лукаво посмотрел на тестя.
Елизар, приглаживая седую в колечках бороду, перевел взгляд на бобыля.
– Ты что, Герасим, всурьез али в шутку?
– Не до шуток рыбке, когда ее под жабры берут, – ответил тот. – Прошлый раз пристал ко мне новый начальник Иван Редькин: – Доставь, грит, к утру десять подвод для вывозки леса. Ну, и список дал… Гляжу, а в бумаге-то числятся мужики, которые уехали с казенным хлебом на станцию. Как тут быть? Говорю: «Товарищ начальник, похоже тут ошибочка». А он как рявкнет: «Сполняй! Я, грит, по законам военного времени могу тебя отправить, куда Макар телят не гонял!» «Э-э, – думаю, – пугал волк жеребца, да без зубов остался. Страх-то на тараканьих ножках бегает, а я пока хожу на своих». Уселся я, значит, на трамотское крылечко, сижу, думаю: как быть? Десять подвод – не шутка, да и подводчики в разгоне. Дай, думаю, съезжу в деревню Ключики, мужики там живут справно. Раньше все по ярмаркам ездили да в кованые карты играли или на погорелое место собирали. Не все, конечно, а те, которые позажиточнее.
– Как на погорелое место? – спросил в удивлении Русаков. – Ведь Ключики ни разу не горели?
– А зачем им гореть? Оборони бог, от пожара да от тещи. – Вынув кисет из кармана, Ераска продолжал: – У ключанцев спицилизация была такая: как отсеются, подпалят хвосты у лошадей да оглобли на дыму поворочают, помолятся богу и айда в степь к хохлам. Ездят по хуторам и тянут: «По-дай-те Хри-ста ради на по-го-ре-лое», – затянул Ераска, как нищий.
Русаков с Елизаром улыбнулись. Смеялась и Устинья.
– Ну, и навезут хлеба столько, что амбары ломятся. Приезжаю туда под вечер. Сидят мужики конпанией возле каменного дома и дуются в карты, практикуются значит. Здороваюсь, помогай, мол, бог. Речь держу:
– Мужики, товарищи православные! Вот чо скажу: кто поедет в Марамыш возить круглый лес, тому бумажку за печатью дадим – собирать на погорелое место беспрепятственно как пострадавшим пролетариям.
Гляжу: ключанцы в карты бросили играть, а один вроде как за старшего спрашивает:
– Сколько подвод надо?
Говорю: «Тридцать, – а сам думаю: – Выть мне волком за свою овечью простоту». Слышу:
– Когда представить?
– Беспременно чтоб к утру.
– Ладно, приедем.
Так и получилось. Всю площадь перед трамотом заполнили. Взяла меня забота, как бы ключанцы по шее мне не накостыляли. Была не была – иду к начальству, лепортую: прибыло из Ключиков сорок шесть подвод на конях и одна баба на корове. «Посылай, – грит, – пятнадцать за лесом, десять – за кирпичом, остальных – на глину, а бабу, что приехала по своей несознательности на корове, отправь обратно в Ключики». Потом слышу, кричит секлетарю: «Кукушкин! Отдай в приказе по трамоту: за образцовое выполнение задания по мобилизации конного транспорта объявить Герасиму Художиткову благодарность!» Думаю, пожалуй, так потом возблагодаришь, что небо с овчинку покажется.
На третий день приходят подводчики к Редькину.
– Лес вывезли, кирпич на месте, глина тоже. Пожалте бумажку насчет погорелого места.
Редькин глаза вылупил:
– В чем дело? Позвать Герасима!
Являюсь как огурчик. А он на меня:
– О какой бумажке идет речь? Выкладывай без утайки.
– Действительно, – говорю, – посулил я им бумажку – собирать хлеб на погорелое место. Но так как Ключики стоят на месте, то справки им можно будет выдать, когда они свою деревню спалят.
Редькин ухватился за бока: гы-гы-гы, ха-ха-ха. Ключанцы на меня: такой-сякой, надул нам в уши баклуши. Подальше от такой Фени, греха будет мене. Махнули рукой и вывалились ни с чем.
Елизар, скрестив пальцы на животе, трясся от беззвучного смеха:
– Значит, свое слово ты, Герасим, сдержал? – спросил Григорий Иванович.
– А как же, попробуй придерись, все в аккурате, – докурив цигарку, Ераска помял окурок в руках и сунул в кисет. – А я вот думаю из трамота уходить… Уйду, однако, в товарищество… Зовут меня туда.
Григорий Иванович посмотрел на часы.
– Устинья, я пойду поработаю, скоро не жди, – взяв фуражку, вышел. И сразу же столкнулся с Осипом Подкорытовым.
– Не решаюсь в дом к тебе зайти, – протягивая руку и глядя в сторону, заявил Осип.
– Почему? – удивился Григорий Иванович.
– Боюсь помешать семейному счастью… – с натянутой улыбкой ответил тот.
– Ну-ка, посмотри мне в глаза! – Григорий Иванович повернул Осипа за плечи к себе: – Ты не болен?
– Да уж что там! Перешел ты мне дорогу к Устинье, – прямо глядя ему в лицо, сказал Осип.
Русаков, смеясь, встряхнул его:
– Не придумывай! Нам с тобой работать вместе! Ссору из-за женщины заводить не по-большевистски…
– Это я знаю… Не бойся, ссоры не будет. Если бы не ты… Солоно бы тому пришлось… Я вот теперь не женюсь: никого мне не надо…
– Подожди, еще такую жену тебе найдем…
– Нет, видно, не родилась для меня жена… Давай о деле…
– Заходи в уком, потолкуем. Давно в Марамыше?
– Вчера приехал, – закрывая за собой дверь кабинета, ответил Подкорытов.
– Как дела в товариществе? – подвигая ему стул, спросил Русаков.
– Идут, но туговато. Пока вступило около сорока семейств. На днях получил заявление от Федора Мокшанцева.
– Кто такой?
– Богатый хуторянин. В своем заявлении так и пишет: «Отдаю в совместное пользование товарищества все движимое и недвижимое имущество».
– Как вы решили?
– Принять на первых порах, а там будет видно.
– Ты разговаривал с ним?
– Да.
– Ну и что он?
– Заявляет, будто в молодости много читал. Начал речь с христианских общин и кончил капитализмом как врагом человечества, – улыбнулся Осип.
– Интересно.
– Мокшанцев утверждает, что он по своей натуре всегда стоял за коллективные формы труда.
– Это понятно, – произнес Григорий Иванович, – кулаку Мокшанцеву нужно спасти имущество от реквизиции. Он не без умысла прикинулся чуть ли не марксистом.
– Об этом мы говорили на активе бедноты. Но с семенами у нас плохо, да и с инвентарем неважно, решили Мокшанцева принять.
– Похоже – пустили козла в огород.
Осип поднялся со стула.
– Григорий Иванович, ведь ты хорошо знаешь, что семян в этом году от государства мы не получим. Какой же выход?
– Да, пожалуй, ты прав, – после некоторого раздумья согласился Русаков. – Хлеб мы должны отправлять в рабочие районы, а семена взять у кулаков.
– Ну вот, – обрадованно сказал Осип. Помолчав, добавил: – Мокшанцеву мы воли не дадим.
ГЛАВА 2
Товарищество по совместной обработке земли оформилось в коммуну «Борцы революции». Первая зима для коммунаров была тяжелой. Сказывался недостаток в кормах. В марте начался падеж скота. Овцы гибли десятками. Слабых лошадей, которые не могли стоять, подвешивали на веревках. Падали коровы. Как на грех, зима выдалась суровая и затяжная. Заимка потонула в снегу. В холодных пригонах некормленая скотина жалась по углам, где тише ветер. Стельные коровы лежали пластом, глядя печальными глазами на проходивших мимо сумрачных людей.
Осип за эти дни почернел и осунулся. Посланный несколько дней назад в соседнюю коммуну Ераска не возвращался. Еще на прошлой неделе Осип договорился с ялымцами о том, что два больших стога сена они передают «Борцам революции» в обмен на брички. Ераска с группой коммунаров выехал на двенадцати подводах за сеном и задержался.
– Пожалуй, к стогам не пробьются, – прислушиваясь к вою ветра, думал Подкорытов. – Да и с возами ехать убродно. Намаются и лошадей кончат.
Осип вышел из дома, где занимал одну из комнат, и зашагал по сугробам к соседней избе. В густой снежной пелене построек почти не видно. Заимка казалась вымершей. Ни звука. Осип обмел веником снег с валенок. Зашел в избу. По хмурым лицам сидевших в избе коммунаров видно, что они не расположены к беседе. Едкий махорочный дым пеленой висел под потолком, густой струйкой тянулся к печной отдушине.
– Пропали наши подвозчики, – произнес кто-то с тоской.
– Буран, чуешь, как воет…
– Пробьются… места Герасиму знакомые. С дороги сбиться не должны…
Осип курил, отдавшись невеселым думам. Если подводы с сеном завтра не придут, придется вывозить в яму еще несколько коров. Бросив недокуренную цигарку, он обвел глазами коммунаров.
– Поеду в Ялым, узнаю насчет подвод, – сказал он и взялся за шапку.
– Какой толк, – заговорили коммунары. – Собьешься с пути, замерзнешь.
– Нельзя же сидеть, сложа руки, когда скот дохнет, – решительно ответил Осип и вышел из избы. Оседлал жеребца, стоявшего в отдельной конюшне, и выехал на дорогу. Порывы ветра яростно бросали снег в лицо всадника. Осип пересек небольшой колок и выехал на опушку леса. Далеко, на широкой равнине, движущиеся точки то застывали на месте, то уходили в сторону от большака, вытягивались длинной цепочкой.
Осип вздохнул с облегчением:
– Едут!
Ветер, разогнав белесую полумглу, затих. Через разрывы низко несущихся над землей облаков порой показывалось солнце и вновь скрывалось. Вот уже видны передние подводы.
– Ну, Герасим, выручил ты нас, – произнес Осип радостно и пробежал глазами по возам. – Все двенадцать.
Придерживая коня, который тянулся к сену, Осип поехал рядом с Ераской.
– Не замерз?
– По дрова съездим, так на полатях не замерзнем. Как там со скотом? – Ераска кивнул головой на заимку.
– Валится скот. Ждем не дождемся, когда вернетесь с сеном. Где ночевали?
– В степи буран застал. Что делать? Пришлось составить возы поплотнее друг к другу, придавить сено крепче бастрыками, чтоб ветром не раздуло. Сами залезли между возов так и провели ночь. Дорога убродная, ну и задержались. Сам знаешь, как на наших лошадях ездить: под гору коленом, а в гору поленом, так и двигались. Час едем да два стоим.
– Ну, спасибо, друг. Теперь мы отсеем.
– Не за что: для себя старались.
Прошло недели две. На высоких местах обнажалась земля. В кузнице с утра до вечера слышен стук молотка: готовили к севу плуги и бороны. В конце марта дорога пала. Лошадей после зимней бескормицы поправить было трудно. Ждать, когда пойдет трава – значит, опоздать с севом. Сено, взятое зимой у ялымцев, скормили. Лошади бродили вместе с коровами по назмам в поисках остатков соломы. Только овцы уже паслись на буграх, где сохранилась трава. Телят и ягнят роздали на время коммунарам. Пришлось вернуть хозяйкам общественных кур и прочую домашнюю птицу.
Недели за две до сева Осип заметил, что лошади стали поправляться. Даже те, которых подвешивали зимой на веревках, стали гладкими, и шерсть на них не висела клочьями.
«Что за оказия? – удивлялся он, поглядывая по утрам на круглые бока лошадей. – Где достают корм? Снег еще не сошел, травы доброй нет. Старые одёнки приедены с зимы, а кони день ото дня веселее».
Как-то ранним утром Осип направился на глухариный ток пострелять. За знакомым колком увидел вереницу лошадей, идущих по рыхлому снегу с низовьев Тобола. Впереди – верховой, одетый в дубленый полушубок, валенки и заячий треух. Приглядевшись, Осип узнал Ераску. Тот ехал неторопливо, оглядываясь на лошадей, тянувшихся друг за другом. Увидев председателя коммуны, Ераска беспокойно заерзал на седле.
– Сорок одно вам с кисточкой, – делая веселое лицо, поздоровался он.
Осип, не отвечая на приветствие, спросил сурово:
– Куда гонял лошадей?
– На пастбище.
– Какое пастбище в снегах?
Ераска приподнялся на стременах и оглядел равнину.
– Действительно, белым-бело.
Задние лошади, обходя передних, направлялись к заимке.
– Животная, а дом знает, – щербатый рот Ераски открылся в широкой улыбке. – Ишь, домой тянутся…
– Ты отвечай, когда тебя спрашивают, – сердито заговорил Осип: – Чье сено стравил?
– Осип Матвеевич, да рази я… да рази мы… – Ераска деланно вздохнул: – Я только один стожок стравил, он каминским мужикам не нужен.
– Откуда ты знаешь, что не нужен? – смягчаясь, спросил Осип.
– Раз каминцы зимой сено не вывезли, стало быть, и нужды в нем нет. А теперь посуди. Тобол вот-вот тронется. Утопить коней и себя кому охота, – заговорил оживленно Ераска. – Опять же лошадь – тварь, можно сказать, не сознательная. Видит сено, чужое или свое не спрашивает.
– Но ты-то ведь сознательное существо, ты знаешь, что чужое брать без спроса нельзя? – скрывая улыбку, ответил Подкорытов. – Вот что, Герасим, зубы мне не заговаривай, а скажи лучше, чем расплачиваться будем.
– Козлами.
– Какими козлами? – не понял Осип.
– Дикими, – невозмутимо ответил Ераска.
– Ага, ты хочешь свалить потраву на диких козлов?
– Беспременно.
– Но каминские мужики – не глупые: следы-то у стога конские.
Ераска вновь почесал за треухом.
– Мил человек, – нагнулся он с седла к председателю, – а овцы на что? Как только растает снег, я пригоню их на место, где стоял стожок с сеном, пускай потопчутся. Да прихвачу старую шкуру дикого козла, также валяется у меня под койкой, раскидаю клочья шерсти возле стожка, пускай разбираются.
– Ну, хорошо, поезжай. Дома обсудим.
ГЛАВА 3
После мартовских холодов наступили теплые дни. Поднимались травы, одевались деревья. В низинах раскрылись золотистые чашечки купавок. Виднелись голубые островки незабудок и белые венчики ветрянок. Из густой влажной травы выглядывали маленькие лепестки земляники. Набирала цвет вишня, гудели шмели. Воздух звонкий, как хрусталь. Поет, повиснув в воздухе, жаворонок. Хороша природа Зауралья, и, кажется, ничего нет ее краше.
Это волнующее чувство любви к родному краю испытывал и Осип Подкорытов. С севом коммунары управились вовремя. Всходы ровные и высокие травы на лугах радовали. Еще в апреле Осип уладил с каминцами дело о потраве сена. Во время сева коммуне неожиданно пришла помощь. В Марамыше на дворе бывшего Анохинского завода стоял всеми забытый «фордзон». Как он попал туда – никто не знал.
Однажды, проходя с директором по заводскому двору, Русаков увидел заброшенный трактор и остановился возле него.
– Что вы думаете с ним делать?
– Как видишь, ребята его раскулачивают понемножку.
– Запретить! – решительно заявил Русаков. – Отремонтировать не пробовали? – захваченный какой-то новой мыслью спросил он живо.
– Нет человека, который бы знал трактор.
– Постой, постой, – радостно воскликнул Русаков. – Есть товарищ, который работал когда-то на тракторе. Это я устрою. Запасные части надо взять в Шумихе на бывшем складе сельскохозяйственных машин американца Мак-Кормика.
Придя в уком, Григорий Иванович вызвал Яна.
– Ты когда-то рассказывал, что работал на тракторе у одного австрийского помещика? – спросил он чеха.
– Да, несколько лет батрачил в экономии эрцгерцога.
– Трактор марки «фордзон» знаешь?
– Да.
– Чем сейчас занят?
– Работаю весовщиком в «Хлебопродукте».
– Так, – Русаков прошелся по комнате. – Дело вот в чем: тебе поручается отремонтировать трактор, что стоит на дворе Анохинского завода. Правда, некоторых частей не хватает, но мы их достанем. Как только приведешь его в порядок, выезжай на сев в коммуну «Борцы революции». С тяглом у них плохо. Нужно помочь… – Помолчав, Русаков спросил с улыбкой: – На родину не тянет?
– Нет, Григорий Иванович, здесь я нашел родину. Да и Федосья в Чехию не поедет. Ведь ты знаешь, что у меня сын растет. – Глаза Яна потеплели.
– Помню, помню, – весело заговорил Русаков. – Приходила Федосья с ним в партизанский отряд. Жаловалась, что уродился в тебя, неспокойный. Ну, как он сейчас?
– Бойкий парнишка, – Ян взялся за фуражку. – Когда приниматься за трактор?
– Выходи на работу завтра же. С управляющим «Хлебопродуктом» договоримся.
В один из весенних дней, приминая колесами рыхлую землю, фордзон вышел из ворот механического цеха. За невиданной машиной, оглашая громкими криками воздух, бежали ребятишки. Шарахались в сторону от дороги испуганные кони, и, задрав хвосты, носились с ожесточенным лаем собаки. Ян сидел за рулем, чутко прислушиваясь к мерному рокоту мотора. Вот и уком. Остановив машину, чех поднялся по ступенькам крыльца и вошел к Русакову.
– Задание выполнено. Прибыл на тракторе, – отрапортовал он по-военному.
– Спасибо, Ян, – Григорий Иванович поднялся из-за стола и, подойдя к чеху, крепко пожал ему руку.
Возле трактора толпился народ. Пробившись через толпу любопытных, Григорий Иванович произнес взволнованно:
– Вот где, Ян, будущее сельского хозяйства. О нем говорил великий Ленин! Желаю тебе успеха!
Трактор, сопровождаемый толпой, скрылся в переулке.
Ераска пахал за колком. Старая Сивуха, налегая на хомут, с трудом тащилась по борозде. Над пахарем кружились чайки, порой опускались на свежие пласты земли и, подхватывая жирных червей, взмывали вверх. По борозде за Ераской прыгали вороны и настороженно косились на длинный кнут пахаря. В средине загона лошадь неожиданно остановилась, с тревожным храпом подняла голову и чутко шевельнула ушами. Со стороны леса донесся неясный шум. Ераска выпустил вожжи из рук и выругался.
– Несет вас лешак на тараканьих ногах, – поднявшись, пахарь отряхнулся и посмотрел на дорогу.
Из-за колка, дымя трубой, двигалась машина, таща за собой плуг.
Узнав Яна, Ераска пошел навстречу. Трактор фыркнул и остановился.
– Здравствуй, Герасим, – приветствовал его чех. – Приехал на помощь. Где Осип?
– В экономии, семена возчикам отпускает. А это что за штука? – Ераска осторожно дотронулся до трактора.
– Железный пахарь, – весело отозвался Ян.
– Ишь ты, – недоверчиво произнес Ераска. – А глубоко он берет?
– Не мелко, – слезая с трактора, ответил чех.
На стан, где стоял трактор, собрались коммунары. Пришел и Федор Мокшанцев, бывший хозяин заимки.
– Дивная машина, – осмотрев трактор, произнес он елейно. – Поистине, разум человеческий неистощим. По воздуху летают, землю железным конем пашут. Чудны дела твои, господи.
В последнее время Мокшанцев держался обособленно, не вмешивался в дела коммунаров. Ночами просиживал над апокалипсисом. На собрании коммунаров сидел молча, прислушиваясь к разговорам.
Ранней весной на пастбище за одну ночь пало восемнадцать штук овец. Вызванный из Марамыша ветеринар обнаружил, что животные отравлены стрихнином. Мокшанцев первым вызвался ехать в непогодь в Марамыш за ветеринаром. Сокрушенно вздыхал, глядя на павших овец. Во время сева он деловито ходил с саженью по полям, замеряя пахоту. Сейчас, оглядывая трактор, говорил:
– Советская власть – первая помощница мужику. Гляди-ка, какую машину прислали, возблагодарить надо и трудиться в поте лица!
На следующий день Ераска, сидя на прицепе, наблюдал, как четыре лемеха, поднимая черные пласты земли, оставляли за собой ровный след. Старый бобыль радовался, как ребенок. Сколько силы унесла у него земля, принадлежавшая богатеям! Перепахивая старую межу, Ераска пустил лемеха глубже. «Пропадай, межи да грани, ссоры да брани, – подумал он и, захватив на ходу ком свежей земли, любовно растер его на ладони. – Как пух».
Трактор шел по просторному полю и, обогнув колок, исчез в дымке весеннего дня.
ГЛАВА 4
Из степей Казахстана дул знойный ветер. Земля затвердела. Всходы не показывались. Засохла трава, обмелели озера и реки. Голые стояли деревья. Червь поел листву. Запасов хлеба не было. В Зауралье начинался голод.
Осип выехал в уком, к председателю.
– Григорий Иванович, что будем делать? Хлеба нет, скот пропадает, как быть?
– А ты думаешь, рабочим легче? – спросил в свою очередь Русаков. – Они по осьмушке на день получают и работают у станков.
– Но мы-то как будем жить? – вырвалось у Осипа. – Мешочничать? Ехать в Славгород, менять барахло?
Русаков медленно подошел к Подкорытову.
– Коммунист, а рассуждаешь как обыватель, – сказал он жестко. – Раскис? Может, помощь тебе нужна от «Ары»[19]19
Ара – Американская администрация помощи.
[Закрыть], где засела разная сволочь? – Председатель укома прошелся по комнате. – Голод охватил Поволжье и другие районы страны. Так что ж, по-твоему, мы должны хныкать? Нет, этого не будет! – Григорий Иванович решительно пристукнул кулаком по столу.
– Я не хнычу, а советуюсь с тобой, – ответил сдержанно Осип. – Люди с голода пухнут.
Наступило гнетущее молчание. Русаков, закинув руки за спину, шагал по кабинету. Осип сидел повесив голову. В окне билась муха, тикали стенные часики.
Как бы сбрасывая с себя тяжесть, Русаков шумно передвинул стул и спросил деловито:
– Сколько осталось у тебя проса?
– На семена хватит.
– Пропусти через крупорушку и раздай людям. Скот перегони на камыш. С председателем волисполкома об отводе пастбища в низины я договорюсь. Еще что?
Осип молчал. Григорий Иванович сказал проникновенно.
– Не одному тебе тяжело, Осип, но… Надо стойко переносить трудности. – Голос Русакова окреп: – В муках отстояли власть Советов. Одолеем и голод!
Только Осип ушел, к Григорию Ивановичу вошел Шемет, радостно сообщил:
– Излишки хлеба у пепелинских и коровинских кулаков изъяты.
– Хорошо. Садись. Подводы, что ушли на станцию, охраной обеспечены?
– Где сейчас продотряд?
– В Березово.
– Так, – Григорий Иванович вынул из письменного стола бумагу и передал ее Шемету.
– Понятно? – принимая обратно письмо, спросил он.
– Да. Завтра с утра я выезжаю в Луговую.
– Кто у тебя в отряде из молодежи?
– Дороня Третьяков, Григорий Рахманцев… – начал перечислять Василий бойцов.
– Дороню, как опытного разведчика, направь к Новгородцеву: в районе Усть-Уйской орудует голубая банда. Она постоянно меняет места, милиция бессильна. Ликвидацию банды поручаю тебе и Усть-Уйскому военкому Новгородцеву. Держи с ним связь. У тебя еще что-нибудь?
– С овсом для лошадей плохо.
– Тут я не могу тебе помочь, – развел руками Русаков. – Проявляй инициативу на месте.
Утром продотряд Шемета двинулся к Луговой. Отдохнувшие за ночь лошади бежали крупной рысью.
– И подумать только: Семка Великанов стал главой банды, – размышлял Василий. – Батрачил у богатых казаков. В армии получил Георгия за храбрость и звание подхорунжего! И вот тебе на – бандит! Тут что-то не то! Как он переметнулся к бандитам? Диво!
На площади, перед домом станичного совета, стояла большая толпа женщин. Возле амбаров валялись разорванные мешки с пшеницей, на одном из них лежал связанный избитый милиционер. При появлении отряда поднялся шум:
– Не дадим вывезти хлеб!
– Самим жрать нечего!
– Вы немцам его отправляете, а мы с голода мрем!
– Гражданки, спокойно! – приподнявшись на стременах, Шемет оглядел женщин. – Этот хлеб взят у кулаков как излишки. Мы отправляем его в промышленные районы страны. Насчет немцев – это вранье.
– Ишь, как ловко поет! – раздался насмешливый голос. – А ты хлеб-то сеял? На готовое вашего брата много найдется. Поди, ложку за голенищем привез. На-ко покушай! – Баба повернулась спиной к Шемету и, наклонившись, задрала юбку: – Скусно аль не ндравится?
Толпу охватил дикий восторг, неудержимый хохот.
– Ой, бабоньки, умора. Дарья-то что удрала. Ха-ха!
– Извольте, грит, кушать, ха-ха-ха!
Лицо Шемета потемнело. Рванув коня за повод, он на всем скаку занес над бабой нагайку. Взвизгнув от испуга, та одернула юбку и юркнула в толпу. Василий дышал тяжело.
– Дрянь этакая! Издеваться над нами вздумала? Мы враги, что ли, пустоголовая? – разыскав глазами бабу, спросил он хрипло и вытер рукавом гимнастерки вспотевший лоб.
Толпа притихла.
– Товарищи женщины! – Василий поправил съехавшую на затылок фуражку. – Повторяю: хлеб мы отправляем рабочему классу России, который получает его по осьмушке. – Голос Шемета окреп: – Хлеб идет и в Красную Армию, что бьет сейчас белополяков и Врангеля. Должны мы ее накормить? У вас у многих на фронте мужья и братья, кто откажет им в куске хлеба? Может лежит он в госпитале, а поесть нечего? – Волнение вновь охватило Шемета. – Может, лежит революционный солдат, умирает в чистом поле, а вы жалеете дать ему хлеба. – Тяжелый ком подкатил к горлу Василия. Он закончил чуть слышно: – Зачем все это? – Рука Шемета протянулась по направлению разорванных мешков пшеницы.
Опустив головы, казачки медленно расходились. Продотрядцы начали приводить в порядок разгромленные амбары.
– Весь тут шухарь подняла Лукерья Великанова! – сообщил Шемету оправившийся от испуга милиционер.
– Кто такая? – спросил тот мрачно.
– Местная казачка. Отца у ней выслали из станицы как експлоататорский елемент. Муж, Семка Великанов, из беднеющего класса. Раньше робил у отца Лукерьи в батраках, потом, значит, женился на ней, вошел в дом тестя.
– Где он сейчас?
– В голубой банде, – ответил словоохотливый милиционер, – а Лукерья, жена Семки, мутит народ.
– Почему ее не арестуете?
Милиционер произнес со вздохом:
– Улик нет.
– Какие тебе улики нужны, когда разнесли амбары и бишкиль[20]20
Бишкиль – голова.
[Закрыть] твой разбили.
– Но ведь это не Лукерья, а казачки.
– Я вижу, ваша Лукерья – неглупая баба! – насмешливо бросил Шемет.
– Бабочка, действительно, аховая, – согласился милиционер. – Похоже, председателя станичного совета опутала. Ходит перед ней на цыпочках. Можно сказать, вся станица у ней под началом. А кто пикнет, она сейчас: «Вот приедет Семен, даст жару».
Передав лошадь Дороне и не слушая больше болтливого милиционера, Шемет зашагал в станичный совет. На крыльце крестового дома с резными наличниками, окрашенными в голубой цвет, стояла казачка. Скрестив руки на пышной груди, слегка откинув красивую голову с большой короной светло-каштановых волос, она с усмешкой смотрела на Василия.
«Вероятно, это и есть Лукерья Великанова, о которой говорил милиционер», – подумал Шемет.
Поймав на себе ее взгляд, он невольно поправил выбившийся из-под фуражки чуб. Но если бы он увидел Лушу через несколько минут, когда она вошла в дом, он был бы поражен резкой в ней переменой.
Пнув вертевшуюся под ногами кошку, Луша хрустнула пальцами, торопливо подошла к буфету, вынула пузатый графин, посмотрела на свет желтоватую жидкость и поставила на место.
– Самогонки хватит. Этого красавчика я приберу к рукам. Надо только сказать Викентию, чтоб на постой ко мне направил.
Луша вышла через заднее крыльцо в огород, ступая осторожно, чтоб не помять длинные плетни огурцов и арбузов, остановилась у забора. До ее слуха донесся стук тарантаса.
– Не Дорофей ли едет? – женщина сделала руку козырьком, посмотрела на дорогу и вздохнула с облегчением. Увидев Лушу, Толстопятов молодцевато спрыгнул с тарантаса.
– Мое вам с кисточкой, Лукерья Егоровна, – поздоровался он.
– Здравствуй, – сухо кивнула та и, помолчав, спросила: – Как там у них?
Толстопятов заговорил вполголоса:
– Трое казаков на днях убегли от Семена. Будто бы с повинной в Усть-Уйскую. Ребята их дорогой догнали, ну, значит, и того… – Толстопятов выразительно рубанул себя по шее. – А новой прибыли в людях не видно…
Брови Луши сдвинулись.
– Где Семен?
– В Горелых колках.
– Сейчас же заворачивай обратно, гони к нему. У нас продотряд стоит. Скажи, чтоб из лесов пока не выходил. – В голосе женщины зазвучала повелительная нотка.
– Как у тебя с хлебом? – помолчав, спросила она.
– В надежном месте.
– Весь?
– Нет, оставил для близира пудов тридцать. Пущай товарищи пользуются. Потому как я сторонник Советской власти. – Толстопятов заколыхался от смеха. – А Семена ночью повидаю.
Луша сорвала несколько огурцов.
– На, поешь. В дом-то не зову. Опасно. Поезжай с богом.
– Лукерья Егоровна… – Дорофей умильно посмотрел на нее.
– Что еще?
– Себя-то береги, раскрасавица наша. Ведь на тебе все держится. Семен-то, Семен только шашкой орудовать мастер… А вот коснись что-нибудь умственное сделать – к тебе.
– Ладно, ладно, поезжай с богом, а то как бы не заметили.
Дорофей зашагал к тарантасу. На выезде из переулка он еще раз посмотрел на казачку.
– Даст же господь такую красоту! Не человеку только досталась, – вздохнул заимщик.
