Текст книги "В степях Зауралья. Трилогия"

Автор книги: Николай Глебов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 30 страниц)

ГЛАВА 12

В июльский день тысяча девятьсот двадцать пятого года с железнодорожной станции по тракту на Марамыш бойко бежала пара лошадей, запряженная в тарантас. Расстегнув китель, слегка откинувшись на сиденье, пассажир, одетый в военную форму, внимательно оглядывал местность. Высокий лоб, прорезанный тремя глубокими морщинами, когда-то мягкие черты лица, погрубевшие от фронтовой жизни, придавали ему сосредоточенное и властное выражение. По тому, с каким интересом он всматривался в поля и в перелески, обращаясь порой с односложными вопросами к ямщику, можно было понять, что военный хорошо знал эти места.

– Скоро Марамыш, – повернувшись к седоку, заявил возница, – теперь до дому рукой подать.

Миновали окраину села, широкую поскотину, за ней небольшой бор. Дорога стала петлять между густых березовых колков. Скоро кони вынесли тарантас на небольшой пригорок, и перед глазами открылся Марамыш. Слева – глубокий овраг, за ним избы горшечников, пимокатов и крестьян. За небольшой выемкой к речке – ряд кузниц, вправо – окраина Пармановка, за рекой – торговая слобода: большие каменные дома, магазины, церкви и мелкие лавчонки.

При виде родного города на душе военного стало немножко грустно. Здесь прошло его детство и юность – счастливые невозвратные годы. Встряхнувшись, он застегнул китель на все пуговицы, поправил фуражку и выпрямился. Ямщик подобрал вожжи, лихо гикнул на коней, и тарантас, оставляя за собой серую ленту пыли, быстро покатил по улицам.

– Пусти коней шагом, – услышал ямщик спокойный голос седока.

Пара лошадей перешла с рыси на ровный шаг. Придерживаясь рукой за край коробка, военный, не спуская глаз, долго смотрел на старый фирсовский дом. На мужественном обветренном лице появлялось то мечтательное, то суровое выражение. И когда дом, скрылся за поворотом, он вздохнул и спросил спокойно:

– Ты знаешь, где живет Христина Фирсова?

– Вот те раз, – обидчиво произнес ямщик. – Да кто ее в городе не знает, спроси любого, каждый укажет. А ты кем ей приходишься? – спросил он в свою очередь.

– Муж, – тихо ответил Андрей.

– Транди тебя, што ты не сказал об этом раньше? Да я по такому случаю лошадей не пожалел бы загнать. Эй, вы, таракашки! – крикнул он на коней. – Шевели ногами!

Промелькнуло несколько построек, два-три переулка и, лихо осадив лошадей у ворот небольшого уютного домика, ямщик соскочил с козел и стал отвязывать чемоданы.

Рассчитавшись с ямщиком, Андрей подошел к крашеной калитке, дернул за шнур звонка; где-то в глубине прозвучал дребезжащий звук колокольчика. На дорожке между клумбами цветов показалась в темном платье, похожая издали на суровую монахиню, фигура старой женщины.

– Мама! – тяжелый ком подкатил к горлу Фирсова.

– Андрюша, господи, да ты ли это? – Василиса Терентьевна приподняла голову сына, посмотрела в лицо. Слезы покатились по дряблым, морщинистым щекам.

После долгой разлуки Андрей понял, как дорога ему мать.

– Мама, не надо плакать. Христина на работе?

– Скоро должна прийти…

– Пойдем в дом.

Шагая рядом с сыном, Василиса Терентьевна, угадывая его, мысли, говорила неторопливо:

– Отец скончался в Петропавловске в двадцатом году, царство ему небесное, – небрежно перекрестилась. – Агния с мужем за границей. Звали меня. А куда я потрясусь, прости господи? Я уж буду умирать на родной земле. Теперь бы вот только внучат дождаться, понянчиться… Ты отвоевался? – поднимаясь на крыльцо, спросила она.

– Да, мама. Приехал, как говорят насовсем.

– Ну и слава богу. Пора и дома пожить. Давай заходи, будь хозяином.

Василиса Терентьевна открыла дверь и провела Андрея в комнату Христины.

– Сейчас я пошлю за ней соседку, – женщина вышла.

Андрей с любопытством рассматривал комнату. Вот туалетный столик, который они купили в Челябинске. На нем перед зеркалом в рамке под стеклом фотография. Он в студенческой форме. Вот семейный снимок Русаковых, но что это? На руках Устиньи ребенок? Интересно. Лежит незаконченное письмо Христины. Андрей прочитал:

«Милый Андрюша!

Писем от тебя давно нет. Куда писать – не знаю, но не писать не могу, с кем я могу поделиться своим сокровенным, как не с тобой. Прихожу с работы усталая, напьюсь чаю и – в постель, а не спится. Возьму книгу – валится из рук. На дворе пропоют петухи, а я все лежу с открытыми глазами. Скоро ли ты вернешься ко мне, мой хороший, желанный друг?»

Заслышав шаги матери, Андрей положил письмо на столик.

– Умойся. Скоро самовар будет готов.

Андрей вышел на кухню и с наслаждениям стал плескаться холодной водой. Переоделся, помог матери внести самовар и, усевшись к окну, закурил.

Расставляя посуду, Василиса Терентьевна рассказывала:

– Когда пришли красные в Марамыш, отец и говорит: «Поедем, мать, в Сибирь, а то расстреляют нас большевики». Я отвечаю: «Да за что стариков стрелять-то будут?» А он заладил одно: «Собирайся, не твоего ума дело». А тут Никодимушка явился. Стал еще пуще сманивать старика. Какие вещи получше были да золото – все связали в узлы и ночью на конях выехали. Дотянулись с грехом пополам до Петропавловска. В городе коней у нас отобрали. Что делать? На вокзале народу скопилось тьма-тьмущая. Я, значит, на узлах, старик возле меня мешок держит. А была в мешке шкатулка с золотом. Никодимушко тут же с нами. Слышу он говорит: «Никита Захарович, отдай-ка лучше шкатулку мне. Хватит держать ее. Ты, говорит, из земли вышел и скоро в землю уйдешь, а мне пригодится, как пригодилась тебе там, у страшного моста». Только сказал эти слова, вижу – старик затрясся, и стало с ним плохо. Пока искала доктора, Никодимушко исчез вместе со шкатулкой. Что делать? Похоронила кое-как Никиту Захаровича и опять на вокзал. Сижу, плачу. Гляжу, офицер подходит. «Вы, – говорит, – Василиса Терентьевна, не узнаете? Я, – говорит, – ваш земляк – Константин Штейер, когда-то бывал в вашем доме. Знаком с Агнией Никитичной. Куда собрались?» – В Омск, к дочери, – отвечаю, – да на поезд попасть не могу. Беженцев много». – «Не беспокойтесь, – говорит, – я все устрою. Скоро мой эшелон отправляется в Омск. Садитесь с нами». Подхватили мои узлы – и в вагон. Так и доехала до Омска. Он и Агнию помог мне найти. Не поглянулось мне ее житье. На квартире целый день толкутся военные, штатские, иностранцы. Лопочут с зятем на своем языке, играют в карты, пьют. И так до осени. А когда красные стали подходить к Омску, Агния и говорит: «Собирайся, мама, поедем в Данию на родину Тегерсена». Думала, думала я, всю ночь не спала. Зачем поеду в чужие края? Ежели бог приведет умереть, так лучше на родной земле. Отказалась. Агния с мужем уехали, а я дождалась красных – и к ихнему командиру. Обсказала все. Ничего не скрыла. Человек попал хороший, выслушал и говорит: «Правильно поступила, мамаша!» – Да еще похвалил: «Вы, – говорит, – настоящая русская женщина. – Написал бумажку: – Можете ехать без задержки домой». Так я и добралась. Отцовский-то дом видал? – после паузы спросила она.

Андрей кивнул.

– Партийный комитет теперь там. Как-то прихожу к их главному. Он спрашивает: «Вы мать Андрея Никитовича?» – «Да, мол, сын он мне». – «У невестки не были? А я втапор и не знала, что она здесь. Позвонил по телефону, Христинушка мигом прибежала и увела меня к себе. Живем вместе, друг на друга не жалуемся. Да вот и она – легка на помине.

Андрей живо повернулся к окну и увидел торопливо шагавшую по дорожке жену. Сердце учащенно забилось. Вышел на середину комнаты и устремил взор на дверь. Василиса Терентьевна была уже на кухне. Андрей услышал голос Христины.

– Ты, мама, звала?

– Звала, звала, иди принимай гостя, там в комнате, – старая женщина ласково посмотрела на невестку.

Христина переступила порог.

– Андрюша!

Обхватив руками голову Христины, Андрей долго смотрел ей в глаза, которые впервые увидел еще юношей, светлые, лучистые глаза, проникающие в душу.

Стоявший на столе самовар, точно жалуясь, что его забыли, тоненько пропел раза два и умолк.

ГЛАВА 13

Андрея Фирсова направили на строительство Челябинского тракторного завода. Вместе с ним уехали Христина с Василисой Терентьевной. Любовь к внуку, который родился год назад, заставила и старушку поехать в незнакомый город. Да и Фирсову не хотелось оставлять мать в Марамыше одну.

Центр Челябинска изменился мало. Лишь на улице Спартака воздвигались новые жилые здания да на окраинах намечались площадки для строительства заводов. Устроив квартирные дела, Андрей зашел в окружком партии.

– Придется вам пока поработать на постройке жилых домов, – заявил ему секретарь. – Знаю, что не ваша специальность, вы промышленную академию закончили, знаю, но что поделаешь, с кадрами плоховато, – развел он руками. – Как устроились?

– Похвалиться не могу. Достал две маленькие комнатушки, а дальше будет видно, – ответил Андрей и наклонился над ватманом, рассматривая проект постройки седьмого участка.

– Кстати, в качестве экспертов на строительство завода приглашена большая группа иностранных специалистов.

– В этом есть необходимость? – спросил Фирсов.

– Дело в том, что по своей мощности наш завод будет первым в стране, и по своим масштабам производства не уступит многим предприятиям Америки. Мы будем выпускать гусеничные тракторы, вот почему нам и нужны иностранные специалисты.

– Модель трактора?

– Возьмем за основу американский катерпиллер. Но наш будет существенно отличаться от него. В этом отношении наши конструкторы поработали неплохо. Вы знаете английский язык?

– Да.

– Вам придется тесно общаться с американцами. Желаю успеха, – сказал секретарь, видя, что Андрей поднялся со стула. – Будет необходимость – заходите.

Идя мимо полузатопленного карьера, Андрей заметил торчавшую из воды трубу фордзона. Видимо, тракторист, проезжая кромкой, не рассчитал расстояние, и трактор скатился вниз. За несколько дней до случая с фордзоном прибыла партия катерпиллеров. На одном из них Фирсов увидел чеха Яна, работавшего теперь на строительстве завода механиком.

– Сейчас будем вытаскивать утопленника, – заглушая шум мотора, крикнул он Андрею. Подъехав к карьеру, Ян соскочил с машины, закрепил с помощью рабочих толстый трос за переднюю часть фордзона и махнул водителю рукой.

– Тяни!

– Как бы не стегнуло нас тросом, – высказал он опасение и отошел к Фирсову. Корпус мощной машины задрожал, точно от натуги, и гусеницы ушли глубоко в вязкую почву. Со дна карьера из воды показалась головная часть фордзона, затем и весь его корпус. Спуск был крутой. Андрею показалось, что катерпиллер не в силах вытащить своего младшего брата, попавшего в беду. Но он гудел ровно и, приминая тяжелыми гусеницами землю, упорно тянул за собой фордзон.

– Какая сила, а? – в восхищении произнес Ян. Андрей с любопытством стал рассматривать катерпиллер.

– Вот такого бы пахаря на наши поля!

– Андрей Никитович, у нас будут свои трактора гораздо сильнее «американца», – произнес уверенно Ян. – Дай только время, мы создадим такие машины, что заграница ахнет.

Фирсов зашагал по участку.

Всюду сновали грузовики с камнем, с цементом, известью и кирпичом. Стальными зубами врезывались в застывшую землю экскаваторы, слышался скрежет камнедробилок, куда ни взгляни, сверкали ослепительные огни электросварки. Раздавался грохот разгружаемых с платформ балок, пронзительно свистели бойкие «кукушки», Фирсову казалось, что он давно уже работает на стройке, нигде больше не нашел бы он покоя. Разве можно оставаться равнодушным в том великом людском кипении, которое совершалось вокруг?

На стройку прибывали все новые люди. Закинув мешки с инструментами за спину, шли степенные плотники, сновали расторопные каменщики, бойкие грабари. На строительной площадке звучал разноязычный разговор. Жилые дома только что воздвигались, люди размещались в палатках, насыпных бараках и землянках.

Так и застала строителей суровая зима. Резкий, обжигающий ветер нес с собой колючий снег, набивался в котлованы, переметал железнодорожные пути, скрывая под сугробами строительные материалы, уныло гудел на телефонных проводах и в бессильной злобе бился о стрелы подъемных кранов.

Андрей Фирсов – главный инженер участка не спеша поднимался по лесам на четвертый этаж постройки жилого дома. Шла кладка стен. Разыскав глазами бригадира комсомольской бригады Василия Позднякова, поманил его к себе.

– Как с раствором?

– Подают, но с задержкой.

– Кирпич?

– Есть, – коротко ответил Поздняков и вопросительно посмотрел на. Фирсова. – С рукавицами плохо, ребята бунчат.

– Когда получали?

– Недавно, но быстро изнашиваются, а голыми руками в такой мороз кирпич не возьмешь.

– Хорошо, поговорю в отделе снабжения. Какие у тебя показатели за пятидневку?

– План ребята перевыполнили. Впереди идут Гриша Рахманцев и Саша Балашов. Правда, Балашов за последние два дня начал отставать. Выпивает… связался с дурной компанией. Я уже толковал с ним. Сегодня на целый час опоздал на работу. А так – работник хороший.

– Вечером направь его ко мне в контору, надо поговорить с парнем.

Гриша Рахманцев и Саша Балашов прибыли на стройку из колхоза «Борцы революции» по путевке Марамышского комитета комсомола. Старый фордзон, на котором когда-то работали, окончательно вышел из строя. Запасных частей не было, и его поставили в сарай.

Коммунары перешли на Устав сельхозартели, председателем которой вместо Осипа Подкорытова был избран недавно демобилизованный из армии Епифан Батурин. Приехал он в колхоз с молодой женой – учительницей. На бывшей заимке Мокшанцева теперь была лишь животноводческая ферма, правление колхоза помещалось в одном из кулацких домов в селе Черноборье. Там же открыли школу и медпункт.

Балашов первый раз в жизни увидел большой город. Пятиэтажные дома, трамвай, красочные плакаты, торговые рекламы, толпы людей на ярко освещенных улицах. Далеко за пустырями – огни стройки. Ветер донес грохот лебедок, пронзительные свистки паровозов и стук буферов. Расспрашивая встречных, где отдел кадров, ребята подошли к низенькому бараку, открыли дверь и, оказавшись в длинном полутемном коридоре, остановились у закрытого окошечка, над которым висела табличка: «Прием и увольнение». Рахманцев неуверенно постучал в деревянную задвижку. Дощечка с шумом отодвинулась и показалась лысая голова в очках.

– Что вам?

– Документы нужно сдать, – Гриша протянул путевки.

– Ждите, – окошечко захлопнулось.

Ребята посмотрели друг на друга и улыбнулись.

Окошечко вновь открылось.

– Расписывайтесь, – работник отдела кадров сунул им бумагу и карандаш. – Вы зачислены в комсомольско-молодежную бригаду каменщика Василия Позднякова на седьмом участке.

– Но мы ведь трактористы. Хотелось бы по специальности.

– Знаю, – поправив сползшие на нос очки, мужчина заговорил сердито: – Нам сейчас нужны строители, каменщики, плотники, арматурщики, землекопы. – Видя, что ребята приуныли, сказал мягко: – Мы сейчас уже готовим кадры для будущего завода. Вы можете работать и учиться, скажем, на слесаря, токаря, и другим специальностям. Все! – окошечко захлопнулось.

– А ну его к лешакам, – махнул рукой Балашов. – Пойдем в общежитие.

Обходя осторожно котлованы, ребята подолгу стояли возле них, наблюдая за работой невиданных машин. С детским любопытством, к которому примешивалось восхищение, смотрели, как огромный ковш, стремительно опускаясь, вгрызается в землю и, наполнив доверху свою пасть, широко раскрывал ее над кузовом грузовой машины; та каждый раз вздрагивала, точно от удара.

– Саш, вот рассказать бы нашим колхозникам, ей-бо, не поверят, – повернулся к другу Рахманцев, – подумают – сказка.

– Факт, не поверят, – убежденно подтвердил Балашов, – да еще хлопушами назовут. Однако где этот барак? Мы его не прошли?

Стало совсем темно, номера построек рассмотреть трудно. Прохожие попадались редко. Увидев идущего стороной мужчину, Рахманцев окликнул:

– Товарищ, где барак номер три?

Тот показал рукой на длинное приземистое здание, возле окон которого чьей-то заботливой рукой были посажены первые тополя.

В светлом, просторном коридоре, у входа в крайнюю комнату, висела надпись: «комендант». Рахманцев постучал. Из комнаты с вязаньем в руках вышла пожилая женщина.

– Нам бы коменданта…

– Я комендант.

Гриша вынул из кармана «препроводиловку». Пробежав глазами бумажку, женщина обратилась к ребятам.

– Справка о санитарном осмотре у вас есть?

Те уныло переглянулись.

– Что ж, придется вам ночевать пока в изоляторе, а завтра сходите на осмотр. – Женщина подошла к закрытой доске, выбрала ключ и повела ребят в конец коридора. – Располагайтесь пока здесь, – открывая дверь уютной комнаты, где стояло две кровати, – сказала она с теплотой. – У вас есть что покушать?

– Найдем, – ответил бойко Саша.

– Вода в бачке.

Задернув занавески на окнах, комендантша вышла.

– А не плохо, – оглядывая комнату, заметил Рахманцев и вздохнул: как далекий сон вспомнился родной дом, серьезная и ласковая мать. До сих пор Гриша не мог забыть ее смерти, которой он же и был причиной.

– Жить можно, – отозвался весело Балашов. Развязав мешки, принялся за еду. В дверь постучали. Оглянувшись, ребята увидели стоявшего на пороге широкоплечего парня с копной русых волос, одетого в простую косоворотку. Обветренное, с открытым взглядом серых глаз, широкое лицо улыбалось. Шагнув в комнату, он спросил:

– Новички?

– Ага.

– Будем знакомиться. Я – комсорг молодежной бригады каменщиков Василий Поздняков, – подойдя к ребятам, он крепко пожал им руки. – Комсомольцы? Откуда прибыли?

Гриша ответил.

– На учет еще не встали? Но ничего, завтра все устроим, – произнес Поздняков успокаивающе. – Где раньше работали?

– Я трактористом в колхозе, а Саша – прицепщиком. У него еще есть специальность.

– Да ну тебя, – Саша подтолкнул локтем друга.

– Какая? – спросил Поздняков.

– Он мастер играть на гармошке, привез ее с собой, – показал Гриша на однорядную гармонь, лежавшую в углу.

– У нас в красном уголке два баяна есть, играй на любом.

– Я на них не умею.

– Научим, – уверенно произнес Поздняков и спросил деловито: – Каменщиками не работали?

– Нет, да и неохота с кирпичом возиться, – ответил Рахманцев.

– Привыкнете. Многие ребята так говорили, а теперь их не оторвешь от дела. Старым каменщикам не уступают. – Взглянув на ручные часы, бригадир заторопился. – Отдыхайте, а завтра я зайду за вами с утра. Боюсь опоздать в вечернюю школу, – как бы оправдываясь, сказал он.

ГЛАВА 14

Выпал снег, закрыл болотные кочки, отводные канавы, метровым слоем лежал в котлованах, выравнивая фундаменты с верхним слоем земли. В январские морозы застывал бетон. Железо обжигало пальцы рук. В бригаде Позднякова начался ропот.

– Целый час на уборку снега уходит, а кто будет платить, господь бог? – нарочито громко говорил Саша Балашов. Он приобрел уже привычки разбитного парня, купил новую гармонь, сапоги из шевровой кожи и частенько по вечерам исчезал из барака. Один раз, возвращаясь с курсов, где молодые строители обучались слесарному делу, Гриша Рахманцев увидел друга в пьяной компании молодых людей. Шли по улице, весело горланя песни под балашовскую гармонь. Рахманцев решительно шагнул к ним и, взяв за руку Сашу, потянул его за собой:

– Пошли домой?

Пьяная компания зашумела:

– Не трожь гармониста!

– Накостылять по шее – и баста!

– Наставник нашелся!

Один из парней уцепился за рукав его полушубка и попытался толкнуть Гришу на обочину дороги.

– Ты не лезь, без тебя знаю, что делать, – Рахманцев отмахнулся от незнакомого парня.

– Сашка, иди за мной! – не оглядываясь на шумную компанию, он зашагал к бараку.

Балашов свел меха гармошки, постоял с опущенной головой и, подняв осоловелые глаза на компаньонов, произнес вяло:

– Пойду домой.

– Растяпа! – бросил один из парней. – Кислая квашня!

Балашов точно преобразился. Хмель сняло как рукой.

– Вы… – страшно выругавшись, Саша выкрикнул: – Шваль колупаевская! Да вы Тришкиного мизинца не стоите! Он в поезде смерти страдал! Мать у него погибла… Он в партизанах воевал, от Сибири до Урала пешком прошел!.. Может, за него я в огонь и воду… А ну-ко суньтесь! – положив гармонь на снег, Саша сдвинул шапку на затылок и встал в угрожающую позу. – Кто наших колхозных блинов не пробовал, подходи.

Ватажка рассыпалась. Подобрав гармонь, Балашов поплелся в общежитие. Гриша лежал в кровати с книгой в руках. Прилив энергии, который испытывал Саша, готовясь к драке, сменился слабостью во всем теле.

– Если хочешь есть, возьми колбасу в тумбочке. Хлеб на подоконнике, – не отрываясь от книги, сказал спокойно Гриша.

Стянув с себя полушубок, Саша опустился на табурет.

– Гриш, ты на меня не сердись. Ну, выпил маленько, какая беда? – заговорил он примирительно.

Рахманцев молчал.

– Зарабатываю я неплохо, почему не выпить, а? – Саша уставился глазами в спину друга. – Знаешь, что? – Балашов пересел на кровать Гриши. – Ребята меня сманивают ехать на Север. Поедем? – потрогал он за плечо Рахманцева. – Подъемные дают, суточные, и дорога бесплатная. Поедем, а?

– Садись, ешь, – отозвался все так же спокойно Гриша.

– А ежели я желаю с тобой говорить?

– Вот когда проспишься, тогда и будем разговаривать.

– Значит я, по-твоему, пьян?

– Нет, трезвый, – спрятав улыбку и не отрываясь от книги, ответил Рахманцев.

– Гриш, я тебе всурьез говорю, махнем на Север, там деньги большие платят.

Рахманцев стремительно повернулся к Балашову.

– На Север захотел, за длинным рублем погнался. Эх ты, а еще комсомольцем называешься, – заговорил он С жаром. – Не ты ли на собрании давал слово не пить? Не ты ли обещал Андрею Никитовичу исправиться? Опять за старое берешься? С кем ты связался? С забулдыгами. Курсы забросил, работаешь тяп-ляп, переметная сума! Тьфу! – шумно повернулся к стене.

Утром друзья позавтракали молча. Саша чувствовал свою вину и отводил глаза от осуждающего взора старшего друга.

– Сегодня вечером ты должен идти на курсы, пропускать занятия нельзя, – одеваясь, сказал наставительно Рахманцев.

– Ладно, – неохотно ответил Саша и взялся за шапку.

Каждый раз поднимаясь на шестой этаж, ребята подолгу любовались панорамой новостройки. Вдали виден длинный корпус механосборочного цеха, за ним весь в паутине железной арматуры – кузнечный, дальше высятся к небу трубы литейного, поднимаются стены и других цехов. В синей дымке мартовского дня лежал Челябинск. Идет трамвай, беспрерывным потоком двигаются автомашины. Растет новый город.

В этот день Саша работал с увлечением. Груда кирпича под его ловкими руками быстро уменьшалась. Взглянув вниз, он заметил легковую машину кофейного цвета. Из машины показался человек в желтых крагах, одетый в клетчатое пальто. Не выпуская трубки изо рта, он показал рукой на стройку и спросил что-то у вышедшего из машины же Фирсова. Балашов от удивления чуть не выронил из рук кирпич.

– Гриш, а Гриш, – крикнул он, – гляди-кось, какой полосатый дядька сюда ползет.

– Это американец, – объяснил проходивший мимо Поздняков, – инженер Гульд. Однако он, ребята, к нам поднимается и начальник участка с ним. – Увидев Фирсова, бригадир беспокойно забегал глазами по фигурам каменщиков: – Все ли у нас в порядке?

Гульд поднимался по лесам легко. На вид ему было можно дать лет сорок. Хорошо натренированное тело, привычка к гимнастике, наконец, длительные путешествия по Европе и Азии сделали из него крепкого спортсмена, чем особенно он гордился. В те дни его переводчик болел, и Фирсов сопровождал Гульда по объектам стройки.

На площадке Андрей заметил Балашова и позвал его к себе.

– Как работаешь? Курсы посещаешь?

Балашов замялся. Сказать начальнику участка, что не сдержал слово, Саше было неловко. Вздохнув, он промолвил:

– Так себе.

– Как это понять?

Балашов еще ниже опустил голову, снял зачем-то рукавицу, помял в руках:

– Уходить думаю.

Увидев подходившего Гульда, Фирсов сказал Саше:

– Сегодня зайди ко мне в контору. А сейчас иди, работай.

Осмотр постройки занял у американца немного времени. Садясь в машину, Гульд заметил небрежно:

– Зимняя кладка не эффективна. И я не понимаю, зачем господа руководители стройки идут на поводу этих… как их называют?.. – Гульда покрутил пальцем в воздухе.

– Ударники, – подсказал Фирсов.

– Да, да, – закивал головой американец. – Я удивлен, что при таком адском холоде ваши люди работают весь день. Странный народ.

Андрей сдержанно ответил:

– Зимняя кладка оправдала себя. Посмотрите на дома, – кивнул он в сторону дороги и, помолчав, спросил. – Вы, кажется, хотели побывать на строительстве трепелового завода?

– Да, – коротко ответил Гульд.

Преодолевая и лавируя между штабелями бревен и досок, машина подошла к наспех сколоченному бараку, где временно помещалась контора строительства кирпичного завода.

Фирсов нашел начальника участка Белостокова на кладке фундамента.

Острые, как у рыси, глаза Гульда с восхищением пробежали по крепкой фигуре начальника участка, остановились на миг на энергичном волевом лице и, точно ощупывая силу мускулов, скрытых под короткой кожанкой, задержались на широких плечах. Он едва сдержался от соблазна потрогать открытую, несмотря на холод, коричневую от загара грудь Белостокова.

– Это есть спортивный форм, – произнес он на ломаном русском языке и, приняв официальный вид, спросил, как скоро он думает закончить строительство кирпичного завода.

Андрей перевел.

– Ответьте, что вместо установленного мне плана постройки завода в двенадцать месяцев я сдам его в эксплуатацию через четыре с половиной месяца.

Андрей с удивлением посмотрел на Белостокова.

– Вы не ошиблись, Иван Степанович?

– Нет. Прошу так и передать: завод будет готов не в течение года, как это предусмотрено планом, а в четыре с половиной месяца, – повторил он.

– Это невозможно, – выслушав Фирсова, заявил Гульд и положил потухшую трубку в карман. – Да, да, это невозможно, – повторил он, пожевал губами и посмотрел пустыми глазами на котлован.

– Фантастика, – и, видимо, желая блеснуть знанием русского языка, спросил: – Скоб есть?

Белостоков едва сдержал улыбку.

– Похоже, что все знания этого американского специалиста в строительстве кирпичных зданий сводятся к одной заученной фразе. Андрей Никитович, объясни ты ему, мухоеду, на кой нам шут его скобы? Пускай он приезжает ко мне на стройку ровно через четыре с половиной месяца, когда завод будет готов. Сроки пуска установили рабочие. Так и скажи – ра-бочие, – подчеркнул Белостоков.

Гульд зашагал к машине, точно журавль, высоко поднимая ноги и сохраняя на лице невозмутимое спокойствие.