Текст книги "В степях Зауралья. Трилогия"
Автор книги: Николай Глебов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 30 страниц)
ГЛАВА 8
Голубая армия, как бандиты называли себя, насчитывала в своих рядах около шестидесяти человек. Людской сброд, вооруженный как попало, держался только волей Семена, который частенько пускал в ход огромные кулаки. Основное ядро банды состояло из зажиточных казаков и дезертиров. К ним примкнули уголовники, бежавшие из тюрем, и «зимогоры», лица без определенных занятий и жительства. Делая набеги на села и станицы, они зверски расправлялись с коммунистами и со всеми, кто сочувствовал Советской власти. Душой банды была Луша, жена Великанова. Единственная дочь луговского богатея, связанная родственными узами с верхушкой местного казачества, она имела среди них большой вес. С помощью мужа – в прошлом отцовского батрака, получившего на германском фронте звание подхорунжего, – сумела организовать банду и поднять восстание в Луговой. Властная по натуре, она целиком подчинила Великанова, а через него и голубую армию.
Десяток Хохлаткина, куда был зачислен Дороня, нес караульную службу и на операции, как называли свои набеги бандиты, не выезжал.
Однажды ночью, находясь в секрете и пропуская большую группу всадников во главе с Великановым, Дороня услышал случайно оброненную фразу:
– Продотрядовцы ушли на Дулино.
Дороню охватило волнение: Дулино недалеко от Ново-Качердыка, а там несколько часов езды до Усть-Уйской! Как связаться с Шеметом?
Когда конники проехали, он спросил Хохлаткина:
– Куда это наши?
– Поехали черных кобелей набело перемывать, – ответил тот с усмешкой и, помолчав, неожиданно выругался: – Провались все к чертям!
– А ты что ругаешься?
– Надоело болтаться без толку.
– Силой тебя никто сюда не тащил.
– Знаю, сам залез. Не спросясь броду, сунулся в воду.
– Ты что, на Советскую власть зол, что ли?
– Чего пристал с расспросами? – сердито спросил в свою очередь Хохлаткин. – Перед Лушей хочешь выслужиться? – сказал он уже зло. – И то примечаю, что она на тебя поглядывает. Смотри – узнает Семен, башку свернет. У него за этим дело не станет?
То, что сказал Хохлаткин, частично было правдой: вот уже несколько раз Третьяков ловил на себе пристальный взгляд Луши.
«Как бы не разгадала меня», – Дороню вновь охватывало знакомое чувство тревоги.
Ночь тянулась томительно долго.
«Бежать к своим? Хохлаткин спит. Винтовка рядом, патронов достаточно, да и подсумок бандита полон; можно прихватить. Но куда бежать? Если бы и удалось добраться до Шемета или Новгородцева, что он скажет о банде? Что голубая армия в лесах. Об этом знают и без него. Нет, надо ждать удобного случая». – Вздохнув, Дороня улегся на спину и стал смотреть на звезды. Вот одна из них скатилась и исчезла.
– Не моя ли?
Лес, казалось, был полон таинственных шорохов. Легкий ветерок пробежал по верхушкам деревьев. Третьякова начало клонить ко сну.
Разбудил его предутренний холодок. Дороня поднялся и, раздвигая ветви деревьев, вышел из секрета. Широкая поляна уходила на восток, края ее терялись в предрассветном тумане. По краям шел густой сосновый лес. «Это, должно быть, и есть ленточный бор, – подумал Дороня. – Похоже, что банда выбрала себе место недалеко от станицы Прорывной. Толстопятов больше тридцати километров на своей лошади сделать не мог. Его заимка стоит недалеко от Луговой на юг. Где же север? – Дороня подошел к старой сосне и тщательно осмотрел ствол. – Ага, здесь кора дерева толще и покрыта лишайником. Теперь ясно: бандитский лагерь расположен в горелых колках, на север от заимки Толстопятова. Остается определить кратчайший путь. Но как это сделать? Расположение застав и секретов известно. Количественный состав банды, ее вооружение – тоже. Уйти незамеченным? Это насторожит бандитов, и они могут переменить место стоянки. Нет, надо ждать удобного случая».
Вздохнув, Дороня вернулся в секрет.
Предутренний туман рассеивался. Всходило солнце.
Хохлаткин с трудом открыл слипшиеся веки, зевнул:
– Тебе что, не спится? – доставая кисет с табаком, спросил он.
– На посту спать не полагается.
– Да кто к нам полезет? – продолжая скручивать цигарку, усмехнулся бандит. – Кругом трущоба. От дороги не близко, да и шлепать по болоту кому охота?
– От какой дороги? – как бы невзначай спросил Дороня.
– Ну та, от Луговой на Чалкино.
«Ага, понятно: банда находится в треугольнике Луговая – Чалкино – Трехозерки», – пронеслось в голове Дорони. Скрывая радость, он заметил равнодушно:
– Место выбрано неплохо.
– Еще бы. На случай можно дать тягу в стадушенские леса или в тургайские степи, а там – лови, свищи!
В полдень, собирая хворост, Дороня неожиданно встретил Лушу.
– А-а, толстопятовский крестник, ну, здравствуй! – женщина приветливо кивнула. Опустив вязанку, Дороня откинул упавшие на лоб волосы.
– Здравствуйте, Лукерья Егоровна.
– Ну, как? Поди, надоело тебе в лесу жить?
– Что поделаешь, если никуда не посылают.
– На заимку Толстопятова со мной поедешь?
– Куда пошлют, туда и поеду, – скрывая радость, ответил Дороня.
– Ладно. Готовься. Скажу Семену, чтоб дал тебе коня и седло. Завтра выезжаем, – сбивая нагайкой одуванчик, Луша направилась к просеке.
День для Третьякова тянулся томительно долго. К вечеру вернулся с бандой Семен. Гуси, утки и прочая живность, награбленная во время набега, пошла по рукам. Горели костры, пахло жареным мясом. Пьяные выкрики и песни не умолкали до ночи. Дороня бродил от костра к костру, прислушиваясь к гвалту. Кто-то потянул его за френч. В отсветах костра, шатаясь на нетвердых ногах, Хохлаткин заговорил заплетающимся языком:
– Друг ты на меня не сердись! Ежели я храпака задаю в секрете, не беда. Вот когда служил в германскую, не спал целые ночи напролет. А знаешь почему? Потому, что грудью защищал матушку Россею. Ранен два раза, Егория за храбрость получил и – вот тебе на, оказался в лесу. Пошто? Ударил на гулянке сельсоветчика и сдуру подался в голубую армию. Теперь – хоть песни пой, хоть волком вой. Айда, браток, ко мне: хватим по стакашку самогонки.
– Нет, я пойду отдыхать.
– Ну, черт с тобой, – Хохлаткин махнул рукой.
…Чубарики, чубарики гуля-ла… —
донесся его голос.
Дороня направился к своему шалашу.
Костры догорали. Кое-где в отсветах огня были видны фигуры бандитов, бродивших в поисках самогонки. Слышалось пьяное бормотание. Кто-то во сне злобно скрежетал зубами.
Утром Третьяков вышел из шалаша, когда лагерь еще спал. Костры потухли. Лишь чадили головешки, и едкий сизый дым струйками тянулся в сторону бора. Дороня побродил по опушке, поел ягод и вернулся в лагерь. Там уже ждал его Хохлаткин.
– Пошли, Семен Викулович к себе зовет.
Великанов сидел на пеньке перед скатертью, на которой стоял медный чайник с самогоном и порожняя кружка. Заметив Дороню с Хохлаткиным, он поднял на них тяжелый взгляд.
– Поедете сегодня с Лукерьей, а куда, она скажет. Готовьте коней. Лошадь ему дай. Оружие чтоб было в исправности, понятно?
– Так точно, – десятский вытянулся.
– Идите.
– Нет, чтоб нам по стаканчику подать, – возвращаясь обратно, ворчал Хохлаткин. – Вот как уедем, начнется опять тарарам. Погуляют без хозяйки вволю.
Дороня был погружен в свои мысли: «Сегодня я оставлю бандитский лагерь».
– Ты чего молчишь? – подтолкнул его локтем Хохлаткин. – Аль не рад поездке? Ничего, свое возьмем. Лукерья толстопятовскую заимку не минует, а там Дорофей найдет, чем угостить. – Помолчав, десятский продолжал: – Похоже, сама-то в Луговую собралась. Продотрядовцы оттуда уехали, значит, ей без опаски можно там жить. Опять начнет баб подзуживать против Советской власти. На это она мастак. А председателя совета вот где держит, – Хохлаткин сжал пальцы в кулак. – Пикнуть против не смеет, хотя и партийный. Сродственником приходится ей, – заметив недоумение Третьякова, подмигнул бандит черным глазом.
Простившись с мужем, Луша в сопровождении Дорони и Хохлаткина выехала из лагеря. Лесная тропа порой исчезала в мелком кустарнике, росшем в низинах, круто взбегала на косогоры, ныряла в балки, обходила топкие болота и, протянувшись стрелой по вырубке, обрывалась у проселочной дороги. Дороня внимательно глядел вокруг, стараясь запомнить путь. Ехавшая впереди Луша изредка перекидывалась с Хохлаткиным короткими фразами и, казалось, не обращала внимания на Дороню. На развилке она остановила коня. Занятый своими мыслями, Третьяков не заметил, как отстал.
– Пошевеливай коня, не выспался, что ли? – услышал он сердитый голос Луши.
– Эта дорога, знаешь, куда ведет? – показала она вправо. – Хотя и знать тебе незачем, – махнула она рукой. – Плохой из тебя защитник: сидишь в седле, как баба.
Ехавший рядом с Дороней Хохлаткин, хихикнул:
– Ему бы на тройке ездить: сам в корню, две ляжки – на пристяжки. И пошла душа в рай, только камыши затрещали, – бандит закатился дробным смешком.
«Огреть бы тебя, гада, прикладом по башке», – зло подумал Дороня, но тут же произнес со вздохом:
– Куда ехать торопко? Гляди, благодать-то какая! – показал он на лес. – Не наглядишься.
Луша плюнула:
– Серафим ты Саровский, божий угодничек. Тебе бы псалмы на клиросе петь, а не винтовкой владеть!
Не доезжая километра три до заимки Толстопятова, Луша выслала Хохлаткина в разведку:
– Погляди, нет ли у Дорофея непрошеных гостей. Когда десятский скрылся, она слезла с коня и передала повод Дороне:
– Постой здесь. Я схожу за вишней. В прошлом году ее было много!
Через некоторое время женщина вернулась из леса с пригоршней сочных ягод.
– На, поешь, – предложила она и опустилась возле Дорони на траву. Удивленный резкой переменой в ее настроении, он принялся за ягоды. Луша лежала, запрокинув руки под голову и, казалось, дремала.
«Связать разве ее, а самому на коня? – промелькнуло в голове Дорони. – А вдруг Хохлаткин вернется с полдороги? Нет, лучше подожду…»
– О чем задумался? – услышал он полусонный голос Луши.
– Так, ни о чем. Мысли разные лезут в голову.
– Ты женат?
– Нет, правда, тятенька высватал мне дочь кожевника, а тут как раз революция, а потом мне в армию подоспело идти.
– А любовь у тебя была?
– Насчет этого, упаси бог. С чем эту любовь едят, – не знаю.
– Эх ты, дуралей! – Луша засмеялась и перевернувшись на бок, потянула Дороню к себе: – Подвинься ко мне. Вот так. – Женщина приподнялась и, неожиданно опрокинув Дороню на землю, начала целовать. Юноша, с силой оттолкнув ее, поднялся на ноги. То, что произошло сейчас, было ему противным, порочным. Казалось, кто-то бросил комок грязи в душу.
– Посидим еще, – играя травинкой, томно произнесла Луша.
– Хохлаткин скоро вернется…
– Какое мне дело до него! Эх ты, голубь мой непорочный. Хошь, я атаманом тебя сделаю вместо Семена?
– Не гожусь я в атаманы, – Дороня еще ниже опустил голову.
– Блаженный ты, вроде Вани-дурачка…
Показался Хохлаткин.
– Ну, что там? – сердито спросила Луша.
– Все в порядке, – весело отозвался тот, – похоже, продотрядовцы все еще сидят в Трехозерной.
– А ты, похоже, опять накуликался? Скажу Семену, он дурь живо из тебя выбьет!
Хохлаткин точно съежился:
– Виноват, маленько хлебнул с устатку.
До заимки Толстопятова Луша не проронила ни слова.
Дорофей встретил их возле дома:
– Милости прошу, гостеньки дорогие! – засуетился он и поспешно распахнул ворота.
Луша ловко соскочила с коня и вместе с Дороней поднялась на крыльцо. Отсюда хорошо была видна степь и дорога на Усть-Уйскую. Справа и слева темнел лес. Окинув взглядом знакомую местность, Третьяков тяжело вздохнул.
Встретила их Агриппина. На сухом, морщинистом лице старухи появилось нечто вроде улыбки.
– Где Феня? – спросила Луша.
– Здесь я, здесь, – из горенки выглянуло одутловатое лицо горбуньи. Заметив Дороню, дочь Толстопятова в нерешительности остановилась на пороге.
– Заходи, заходи, не бойся, – поманила ее Луша, – я тебе жениха привезла. Глянется или нет? – показала она глазами на Дороню.
– Баской. А где ты его взяла?
– В лесу нашла.
– Вот диво, да где они растут-то? Сколько ни хожу по лесу, найти не могу!
Вошел Хохлаткин с хозяином. На столе появился графин с самогоном, самовар.
– Таперича что я вам скажу, – поглаживая бороду, говорил заимщик. – Народ голодный. Это правильно, можно сказать, дохнут, как мухи. А кто с умом, те живут без нужды. Был я недавно в Марамыше у своего дружка Никодима. Так вот этот самый поп-расстрига Никодим в «Ару» устроился.
– Что за штука? – спросил Хохлаткин.
– Ну, мериканская помощь голодающим. Дружок мне и говорит: ежели нуждаешься в хлебе, можем поставить тебя на паек. А лишний пуд кому мешает? Я, мол, не супорствую, ставь. Казакам, грит, надежным передай, что эта самая «Ара» пайки выдавать им станет, ежели они сельсоветчикам да продотрядовцам ножку подставлять будут.
– Так и сказал? – обрадовался Хохлаткин.
– Вот те хрест, свята икона, – Толстопятов перекрестился.
Луша шумно поднялась из-за стола.
«Разболтался старый индюк», – подумала она зло. Подойдя к Агриппине, протянула ей руку: – Спасибо за угощение. Нам пора.
Степь дышала зноем, черными точками виднелись в небе беркуты. Дорогу всадникам то и дело перебегали суслики. Равнина казалась безжизненной. Легкие волны седого ковыля катились по ней, и казалось, нет им конца. Мысль о побеге не оставляла Дороню ни на минуту. Еще за чаем, когда хозяин разглагольствовал об «Аре», он хотел выйти из комнаты незамеченным, взять коня, вывести через задний двор и скрыться. Но Луша не спускала с него лукавых глаз.
Путь всадников лежал по опушке бора.
– Лукерья Егоровна, – послышался сзади тревожный голос Хохлаткина. Торопливо объехав Дороню, десятский приблизился к ней: – Видишь?
Далеко в степи маячили фигуры конников.
– Не продотряд ли? – Великанова остановила коня и, сделав руку козырьком, пристально начала вглядываться в приближавшихся людей.
– Похоже! Надо спрятаться в лесу. Дорога на заимку отрезана. За мной! – Луша круто повернула коня с опушки. Дороня с Хохлаткиным последовали за ней.
Мысль Дорони работала лихорадочно: «Сейчас или никогда! Свои близко!» Поправив съехавшую на затылок фуражку, Дороня пришпорил коня, направляя его в широкий пролет между деревьями. На какой-то миг его спутники растерялись.
Первой пришла в себя Луша, соскочив с коня, выхватила из рук Хохлаткина винтовку и выбежала на опушку. Опустившись на колено, женщина медленно прицелилась. Прозвучал выстрел.
Покачнувшись в седле, Дороня обхватил руками шею коня.
– Успею ли?
Из рукава гимнастерки тонкой струйкой бежала кровь. Второй выстрел сразил лошадь. Всадник с конем рухнули на землю. Последнее, что помнил Третьяков, это склонившееся лицо Шемета и, прошептав чуть слышно: «Бандиты в Горелых колках», – впал в забытье.
В тот день, окружив голубую банду, отряд Шемета не дал уйти никому. В перестрелке были убиты атаман и его жена.
ГЛАВА 9
Осенью Дороня Третьяков выписался из больницы. Сидеть без дела не хотелось, и он зашел к Новгородцеву.
– Как у тебя рука? – спросил тот озабоченно, заметив, что Дороня с осторожностью подтянул ее к себе на колени.
– Побаливает, но думаю, что винтовку держать смогу, – ответил Третьяков и спросил в свою очередь: – Какие новости?
– Есть, Дороня, есть, – оживленно заговорил Новгородцев. – Ты, наверное, слышал, что в уезде появилась банда Землина? Казак из станицы Озерной, Землин. Из Красной Армии дезертир. Ушел вначале в голубую армию, к Великанову. Поцапался, с атаманом, свою банду организовал. К Марамышу, слышь, приближаются.
– Слышал, – брови Третьякова сдвинулись. – Я уже был у Русакова, просился в ЧОН, но он не отпускает: «Выздоравливай, говорит, и приходи ко мне», – Дороня вплотную подошел к комиссару: – Устройте меня в ЧОН. Не могу сидеть без дела.
– Ты такой же горячка, как и был. Ладно, напишу Овечкину, командиру роты особого назначения. Только на глаза Русакову не попадайся, – подавая записку, заметил Новгородцев добродушно. – А то влетит нам обоим.
– Спасибо!
Штаб ЧОНа в Марамыше помещался рядом с пожарной каланчой. С ее вышки городок был как на ладони. Справа на площади, там, где когда-то стоял памятник Александру II, виднелся скромный обелиск, воздвигнутый бойцам, павшим в боях с колчаковцами.
Дороня пересек площадь. В просторных сенцах штаба его остановил часовой.
– Пропуск?
– Передайте командиру вот эту бумажку. – Дороня достал из кармана записку Новгородцева.
Встреча с Овечкиным была короткой.
– Не рано берешься за винтовку?
– Нет. Рука не мешает. – Для убедительности Дороня приподнял руку над головой.
– Ладно, – Овечкин слегка пристукнул пальцами по столу. – Сегодня дам распоряжение о зачислении в ЧОН.
Осень и начало зимы для Дорони прошли в военной учебе. Рана зажила окончательно, и, как только было получено известие о приближении банды Землина, Третьяков вызвался в разведку.
На другой день, переодетый в крестьянскую одежду, Третьяков выехал к станице Звериноголовской. Отпустив возчика, он подошел к окраине в сумерках, свернув с дороги, углубился в лес, примыкающий к огородам и, заметив полузанесенную снегом баню, вошел в нее. В избах зажглись огни. Где-то глухо тявкала собака. Качаясь от ветра, брякала о стенку колодца обледенелая бадейка.
Дороня вышел. Станица казалась уснувшей. Утопая в снегу, он добрался до крайней избы и постучал. На стук вышел немолодой казак, хозяин избы.
– Чего надо? – спросил он сердито, подозрительно посмотрев на висевшую за спиной незнакомца винтовку.
– Председатель станичного исполкома далеко отсюда живет?
– Да нет, не шибко. Но дома-то едва ли его застанешь, – неохотно ответил казак. – Иди прямо в сельсовет, рядом с каланчой. Там теперь все в сборе.
– Собрание, что ли? – поинтересовался Дороня.
– Какое тебе собрание. Землина потрухивают, вот и собираются каждую ночь в сельсовете.
– А разве он опять появился здесь?
– Бают люди, – ответил уклончиво казак. – Однако стоять на морозе зябко. Хошь – заходи в избу, хошь – иди в сельсовет.
– Я уж лучше пойду.
В обширных комнатах сельсовета, когда-то кулацкого дома, спали вповалку одетые по зимнему люди. Тут же в углу стояли в козлах их ружья и винтовки. Председатель исполкома, молодой подтянутый казак с военной выправкой, встретил Дороню в маленькой комнатушке.
Дороня рассказал о цели своего прихода.
– Документов при мне, за исключением комсомольского удостоверения, нет, да по обстановке их не должно и быть…
– Ладно. Теперь поговорим о том, что нужно сделать, – председатель откинулся на спинку стула. – Березовский военком был здесь. Перед отъездом просил передать, что нам не удалось захватить Землина в Молельном ауле, когда он был у кулака Яманбаева. Хуже того, бандит вновь появился здесь, и, по слухам, вербует сторонников. Слышал, что на днях к нему в банду ушли двое озернинских комсомольцев.
– Двое комсомольцев?! – поднимаясь медленно со стула, протянул Дороня. – Кто?
– Дмитрев и Речкалов.
– Неправда! – волнуясь, Третьяков налег на стол и чуть не опрокинул лампу. – Подлая ложь! – крикнул он запальчиво. – Я хорошо знаю Колю Дмитрева из продотряда. Он первым вступал в комсомол и стал председателем ячейки. Знаю я и Речкалова…
– И что из этого, – придерживая лампу, невозмутимо ответил председатель исполкома. – На совещание председателей и секретарей комсомольских ячеек приехали эти ребята. Остановились у одной женщины. Ночью в дом зашел Землин. Приказал им одеться и следовать за собой. Те упирались, но бандит пригрозил им оружием и увел неизвестно куда. Всех берет сомнение, не по своей ли воле они ушли. Ведь Дмитрев, хотя и комсомолец, но сын попа, а Речкалов – шурин Землина!
– Значит, вы думаете, что они ушли добровольно в банду?
– Я разговаривал с многими коммунистами Звериноголовской, все они думают, что Дмитрев и Речкалов пробрались в комсомол как провокаторы.
– Я убежден, что Дмитрев с Речкаловым насильно уведены бандитами.
– Это надо доказать.
– Попытаюсь.
– Что ж, попробуйте. Кстати, родители этих молодчиков находятся уже в ЧеКа.
– Ну и что из этого? – запальчиво спросил Дороня. – И что значит «молодчиков»?
– Не кипятись… располагайся на отдых.
Дороня вышел из комнатушки, опустился возле круглой печки на пол и, обхватив руками винтовку, долго лежал с открытыми глазами.
Коля Дмитрев. Он хорошо помнит этого русоволосого парня в форменной тужурке, так горячо выступавшего на первой уездной конференции комсомола. И вот Коля Дмитрев у Землина. Дороня порывисто поднялся на ноги и, перешагивая спящих, подошел к окну.
«Не может быть! – как бы отвечая на свои мысли, повторил он и прислонился горячим лбом к холодному стеклу: – Речкалов тоже не может быть предателем. В Озерной он был лучшим активистом. Что же случилось? Почему они ушли к бандитам? Как распутать этот клубок? Как восстановить доброе имя ребят? Я не уеду отсюда пока не узнаю всю правду».
Дороня порывисто поднялся, вернулся в кабинет председателя исполкома, узнал адрес хозяйки, где останавливались Коля Дмитрев с Речкаловым, и сразу же направился к ее дому. Постучал осторожно в окно. Скрипнул дверной засов, в сенках с лампой в руках показалась фигура немолодой женщины.
– Здравствуйте, я по делу Дмитрева.
– А-а, проходите, – хозяйка пропустила Дороню в избу. – Были у меня тут разные начальники. Расспрашивали. Что вам сказать? Да вы садитесь! – женщина поставила лампу на стол, провела рукой по клеенке. – На той неделе приехали ко мне ребята под вечерок. Лошадь отвели исполкомовскому конюху, вернулись поздновато. Напоила их чаем, потом – тары-бары, глядим, время-то уж много. Постлала им постель в горнице, сама забралась на голбчик. Сплю я чутко. Вот уже первые петухи пропели, чую: кто-то к дому, подъехал. Слышу стук и незнакомый голос: «Открой». Думаю, кто может быть в полночь? Испужалась шибко. Шарю спички на столе и нащупать не могу. Слышу, уж крепче забарабанили. Сама вся трясусь. Нашла спички, зажгла лампу, а в сенки идти боюсь. «Открывай, халудора, а то худо будет!» Не помню, как открыла. Батюшки мои, Землин! Я ведь его знаю! Лампа из рук чуть не выпала. «Что, – говорит, – перетрусила? Веди в избу». Зашел, пошарил глазами:« У тебя Дмитрев с моим шуряком?» Спят, мол, в горнице. «А ну-ка, посвети!» Вынул наган и через порог – к ребятам. Те спали крепко. «Эй, комсомолия! Вставай! – Одному пинок, другому пинок: – Пора вам на трибуну из двух столбов!» А сам заржал, как жеребец. Винищем прет от него, спасу нет. Ребята вскочили. «Одевайтесь, да живо». Гляжу – на Речкалове лица нет. Стал он обуваться и шепнул дружку: «Землин». А Коля как бы не слышит. Только шарит глазами по горнице, похоже, оборону искал. Оделись мои соколики. А тот, зверь лютый, командует: «Марш на улицу!» А там еще двое бандитов подхватили ребят и в кошевку. С тех пор о них ни слуху ни духу.
– С собой ничего они не взяли?
– Нет, только стала убирать постель, гляжу – под подушкой у Коли бумаги лежат. Отнесла их в исполком и рассказала председателю обо всем.
– А перед тем, как ложиться спать, о чем они разговаривали?
– Судили больше о своих делах. Собирались в Марамыш, на какую-то конференцию. А тут я уснула.
– Ну, хорошо. Извини, хозяюшка, за беспокойство…
За рекой далеко-далеко уходил на равнину ленточный бор. Белое безмолвие снегов, тревога за судьбу ребят – все навевало на Дороню невеселые мысли. Он долго стоял на берегу. Из раздумья вывел его скрип полозьев и неторопливое понукание лошади. «Кого несет в такое время в степь? Надо проверить?» Третьяков стремительно скатился с берега и спрятался под мостом, возле которого шел плотно укатанный зимник[22]22
Зимник – зимний путь.
[Закрыть]. Со стороны станицы показалась запряженная в дровни лошадь, на которых лежали бастрык[23]23
Бастрык – толстая жердь, служит как пресс для возов с сеном.
[Закрыть], деревянные вилы и грабли, привязанные толстой веревкой. На них, сдерживая вожжами спускавшегося с берега коня, сидел мужчина в большом бараньем тулупе. При виде появившегося из-под моста человека лошадь испуганно шарахнулась в целик. Седок вылетел из дровней и, поднявшись, стряхнул с себя снег.
– Чтоб тебя холера взяла. Людей пугаться стала, – выругался он и потянул коня за вожжи на дорогу – Ты чево здесь шляешься? – спросил он сердито Дороню.
– Не твое дело, – сухо ответил тот. – Лучше скажи, зачем на ночь глядя в степь поехал?
– Стану я каждому прохожему докладываться, куда да зачем поехал.
– Предъяви пропуск. Ты знаешь, что станица на военном положении?
– Плевать я хочу на ваше положение, мне за сеном надо!
– Стой! Иначе я тебя ссажу из дровней! – Дороня уцепился за воротник тулупа.
Незнакомец опустил вожжи и, откинув назад руки, гикнул на лошадь. Та рванула. В руках Третьякова остался тулуп проезжего. Лошадь, подгоняемая седоком, выбралась на противоположный берег и пустилась вскачь по степи.
– Жаль, что винтовку не взял. Теперь бы пригодилась… Упустил бандита, – Дороня накинул тулуп на плечи и зашагал к исполкому. Повесив неожиданный трофей на гвоздь, улегся спать.
Перед утром проснулся от шума людских голосов: из Марамыша в Звериноголовскую прибыл ударный отряд чоновцев.
– На пути мы задержали одного лазутчика. Он пробрался в станицу под видом крестьянина и вез важное донесение Землину, – говорил один из чоновцев.
– Вот его тулуп, – Дороня кивнул головой на стену. – Перехитрил бандит меня…
Третьяков подробно рассказал о ночном происшествии у моста.
– Ничего. Теперь сидит под крепким замком, отпрыгался. А тулуп пригодится. Снимай его ребята, спать будет теплее.
На допросе задержанный чоновцами бандит рассказал, что Землин с группой единомышленников скрывается в станице Прорывной.
В тот же день в Звериноголовскую прибыл Новгородцев. Сводный отряд чоновцев на рысях направился к станице.
Стычка с бандитами произошла на окраине. Землин с помощником на паре лошадей, запряженных в кошевку, отстреливаясь, сумели прорваться на дорогу. В погоню Новгородцев выделил группу конников и, суживая кольцо, стал прижимать бандитов к центральной площади.
Разгоряченный погоней Третьяков не замечал холода. Кони у бандитов были свежие. Чоновцы, проделав большой путь на своих лошадях, заметно отставали.
– Уйдет Землин, – стиснув зубы, Дороня первый раз ударил коня нагайкой.
Горбоносый степняк сначала потоптался на тонких жилистых ногах и с места перешел на бешеный аллюр.
– Ага, в кошевке трое. – Третьяков, казалось слился с конем, все его существо было охвачено порывом: догнать бандитов!
На раскатах кошевку бросало из стороны в сторону, и она, как утлая ладья, то ныряла в ухабах, то пропадала в балках и вновь показывалась на гребне снежных валов. На одном из поворотов, когда Дороня находился от кошевки на расстоянии выстрела, пристяжная у бандитов, запутавшись в постромках, упала. Пока Землин с помощником распутывали постромки, третий, сидевший на облучке, неожиданно выскочил из кошевки и побежал в кусты. Дороня приближался. Обрубив клинком постромки и повод пристяжной, бандиты погнали коренника во весь мах. Третьяков поравнялся с кустами и, увидев бегущего навстречу человека с поднятыми руками, круто осадил коня.
– Не стреляйте, я Речкалов.
От удивления Дороня чуть не выронил винтовку из рук, соскочил с коня.
– Где Коля? – спросил он сурово. Опустив голову, парень молчал.
– Будешь говорить или нет? – Дороня энергично потряс Речкалова.
– Дмитрев убит.
– Кто убил?! Сказывай! – гнев и отчаяние отразились на лице Дорони. Не отдавая себе отчета, он выкрикнул: – Продажная шкура! Бандит! Ты почему остался жив?
– Бандитом я не был и не буду, – губы Речкалова задрожали. Скрывая слезы, он отвернулся от Третьякова.
– Если ты говоришь правду, то почему до сих пор был у Землина?
На допросе Речкалов рассказал:
– Землин вывел меня и Колю из квартиры, втолкнул в кошевку, где сидели два бандита. Как только выехали в степь, Землин спросил Колю: «Ты согласен вести работу по моему заданию среди коммунистов и комсомольцев? Ведь ты у них свой человек. Председатель ячейки?» Дмитрев ответил: «Изменять Коммунистической партии, Советской власти, народу я не буду. Бандитом умирать не хочу! – «Значит, мы, по-твоему, бандиты, а не спасители родины? – закричал Землин и вытащил револьвер. – Я тебя спрашиваю еще раз: согласен ты работать на меня или нет?» – «Своих убеждений я не продаю», – так гордо ответил Коля.
Землин остановил лошадей: «Выходите!» Мы вышли. Вылез из кошевки и Землин, указал на Колю и распорядился. «Раздеть!» Бандиты оставили Дмитрева в одном белье. Землин помахал пистолетом перед Колей и опять спросил: «Будешь работать с нами или нет?» – «Убивайте, – говорит Коля. – Я умру как комсомолец! Но и вам несдобровать!» Землин выстрелил, а потом выхватил из ножен клинок и рубанул Колю по лицу два раза… И ко мне: «Раздевайся!» Я говорю: «Зачем вам мои лохмотья? Мне все равно умирать одетым или нагишом». Землин на меня закричал: «Дурак, я не собираюсь тебя убивать, хотя ты и комсомолец. Жалко, что ты брат моей жены». Я ездил с Землиным за кучера до тех пор, пока не увидел чоновцев. Тут я и сбежал.
