Текст книги "В степях Зауралья. Трилогия"

Автор книги: Николай Глебов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 30 страниц)

ГЛАВА 5

Улицы были безлюдны, лишь возле амбаров остались караульные. Конные дозоры надежно охраняли подступы к станице.

В доме станичного совета, куда вошел Василий, находился один секретарь.

– Разыщите председателя, чтоб немедленно был здесь, – заявил решительно Василий и, потрогав колченогий стул, прислонил его плотнее к стене.

– Оно можно и поискать. – Отложив счеты, секретарь сунул босые ноги в валенки и зашлепал к дверям.

Оставшись один, Василий предался невеселым размышлениям: «В станице есть люди, связанные с голубой бандой. Надо проверить…» Заслышав стук копыт, Василий подошел к окну.

– Дороня! – заметив Третьякова, крикнул он. – Зайди. – Открыв створку, Шемет помахал всаднику рукой. Дороня соскочил с коня.

Подросток с льняными волосами, одетый в пиджак с чужого плеча, превратился в эти годы в красивого юношу с открытым умным лицом, с достоинством носящего форму. Вот он подтянулся, оправил одежду и быстро поднялся по ступенькам крыльца.

– Прикрой плотнее дверь и садись ближе, – распорядился Шемет. – Тебе известно, что в районе станицы Усть-Уйской появилась голубая банда? – опросил он.

– Да, я знаю об этом.

– Слушай дальше. Недавно в укоме партии о тебе был разговор. Как я помню, одно время ты был в партизанском отряде Русакова.

– Да. Вы, Василий Александрович, были у нас начальником эскадрона.

– У тебя хорошая память, – улыбнулся Шемет. – Так вот, Русаков отозвался о тебе как об опытном разведчике.

– Ну, какой у меня опыт, – смутившись, ответил Дороня. – Просто выполнял задание и все.

– Теперь тебе даем новое поручение: разведать местонахождение банды, сообщить об этом при первой же возможности Усть-Уйскому военкому Новгородцеву… Какое-то время будешь находиться в его распоряжении. Когда нужно, мы тебя вызовем. Сейчас я напишу Новгородцеву письмо. – Василий взялся за бумагу.

– Когда выезжать?

– С утра. Береги себя. Не забывай, что лезешь в волчью пасть.

Дороня вышел. Садясь на коня, подумал: «Не забыл меня Григорий Иванович, помнит. А задание выполню… выполню…»

Проводив глазами Третьякова, Шемет опустился на стул. На душе было неспокойно: «Рано Дороню политруком назначили. Но и то сказать, бурно растет парень. Умен, находчив. Вернется ли живым!»

Скрипнула дверь. На пороге стоял человек, одетый в легкий парусиновый пиджак и широчайшие шаровары с лампасами. Круглое, как арбуз, лицо с маленькими плутоватыми глазками выражало угодливость. Приложив руку к форменной фуражке, козырнул:

– Здравия желаем.

– Вы – председатель совета? – спросил сухо Шемет.

– Так точно. Чем могу служить? – председатель не спеша повесил пиджак на торчавший в стене гвоздь.

– Коммунист?

– Член Российской коммунистической партии большевиков, – усаживаясь за стол, ответил тот с готовностью.

– Как вы могли допустить беспорядки в станице? – Шемет в упор посмотрел на председателя. – Больше того, спрятаться, когда вся станица бурлит?

– Провиночка есть, это правильно. Действительно, пошумели бабы немножко, но ошибочку поправим. Дело пустяковое.

– Почему вы как председатель станичного совета не предупредили ошибку? – Шемет с трудом сдерживал охвативший его гнев: – Задержать отправку хлеба рабочим вы считаете пустяками?

– Согласен, заминка вышла, – заерзал тот на стуле. – Не сумлевайтесь, все будет в аккурате…

– Очевидно, нам придется разговаривать по этому вопросу в уездном политбюро, – поднимаясь со стула, сердито сказал Шемет. – А теперь устройте меня на ночлег.

Председатель поспешно сорвал пиджак и, забежав вперед, предупредительно открыл дверь:

– Это можно-с. Тут недалеко подходящая квартирка есть.

На улице было темно. Деревья и постройки тонули во мгле. Остановившись возле какого-то дома, спутник Шемета произнес:

– Вы тут постойте, я узнаю насчет комнаты. Здесь приезжие завсегда останавливаются.

Ждать его пришлось недолго.

– Заходите. Комната как раз свободна.

Нащупав ногой ступеньки, Василий поднялся на крыльцо. В ярко освещенных сенях стояла Луша, приподняв лампу и приветливо улыбаясь.

Первой мыслью Шемета было вернуться в станичный совет: хозяйка дома – жена бандита. Зачем председатель привел его сюда?

Отступать было поздно. Василий решительно шагнул следом за хозяйкой.

– Заходите, Викентий Захарович, – кивнула та.

– Благодарствую. Тороплюсь домой, – ответил председатель.

– Постойте, – рука Шемета приподнялась. – Скажите начальнику охраны, чтобы выслал ко мне связного.

– Скажу, – ответил с готовностью Викентий и, сделав какой-то знак Луше, вышел.

Хозяйка провела постояльца в комнату.

– Похлопочу насчет ужина, – Луша вышла на кухню, поспешно открыла окно.

– Здесь я, здесь, – послышался приглушенный голос Викентия.

– Ну, как он? – шепотом спросила Луша, кивнув головой на комнату.

– Лют, как зверь. В уездное политбюро грозил меня потащить.

– Ничего, у меня будет ласковый.

– На тебя вся надежда, Лукерья Егоровна. Боюсь, как бы партийный билет не отобрали. Выручай, голубка.

– Ладно. Утре приходи. Не забудь четверть самогонки прихватить. Пить будем трое.

– Ух ты! – От мысли о пирушке с начальником продотряда у Викентия захватило дух. – Раскрасавица ты наша, – произнес он в восхищении.

– Иди, куда послан! – Окно захлопнулось.

Оставшись один, Шемет оглядел комнату. Посредине стоял большой стол, накрытый филейной скатертью. В правом углу – буфет с посудой, в левом – под цветным ситцевым пологом с двумя наколотыми бумажными розами кровать, на которой горкой высились подушки. На стене копия картины «Как мыши кота хоронили». Перед иконами на позолоченной цепочке парил в воздухе фарфоровый голубь с едва заметным круглым отверстием для лампады. Слышался запах богородской травки и сушеной мяты. Вошла Луша.

– Хозяйством занялась, извиняйте. – Заменила на столе филейную скатерть полотняной. – Устали с дорожки-то, – голос ее звучал приветливо. Открыв буфет, Луша достала тарелки и поставила графин с самогоном, из кухни принесла жаровню с мясом и, посмотрев через плечо на стенное зеркало, поправила прическу. В дверь раздался осторожный стук. Луша вышла.

– Пришел председатель сельсовета с вашим человеком. Пригласить их к столу? – хозяйка вопросительно посмотрела на Шемета.

– Нет, я сейчас выйду.

Викентий Захарович привел связного, розовощекого и совсем еще юного Колю Дмитрева.

– Как в отряде? – спросил Шемет бойца.

– Выехали по вашему распоряжению на кормежку коней к озеру. Охрана и дозорные на местах, – ответил бойко Коля.

– Хорошо, ночуешь здесь. А вы, – Шемет исподлобья посмотрел на переминавшегося Викентия, – можете идти.

И как только закрылась за ним дверь, Василий зашептал:

– Глядеть придется в оба. Понял?

– Есть глядеть в оба, – Коля выпрямился. – Где прикажете находиться?

– Здесь. Посматривай за окнами и за крыльцом. Если что заметишь, сейчас ко мне.

Шемет вернулся в комнату.

– Мой связной ночует на кухне. Надо его покормить, – садясь за стол, сказал он хозяйке. Та налила стакан самогона и вышла с ним к Дмитреву. Через открытую дверь было слышно, как она, гремя ухватом, вытащила из печки чугунок со щами и поставила еду перед Колей.

– Выпей сначала.

– Не полагается, – коротко ответил связной и, отодвинув стакан, принялся за еду.

Шемет улыбнулся: «Не купишь! – Посмотрев на обильно заставленный стол, покачал головой: – Люди пухнут от голода, а тут: мясо, самогон, белый хлеб. Не плохо живет. Попытаюсь, однако, узнать, где все это берется». Заслышав шаги, Шемет вынул портсигар:

– У вас курят?

– Курите, – поставив стакан с самогоном, ответила Луша. – У меня хозяин-то курящий.

– Он что, в отлучке?

– Мешочничать уехал, – сохраняя безразличие, ответила женщина, как бы угадывая мысли гостя, добавила: – Какая есть одежонка, меняем на еду. Так вот и живем. Выпейте, – Луша подвинула стакан Шемету.

– А вы?

– С хорошим гостем всегда можно… – приподняв стакан, хозяйка потянулась к Василию. Он невольно отвел глаза от ее искательной улыбки.

– Со свиданием!

Шемет с трудом проглотил противную жидкость и принялся за мясо.

– Налить еще?

– Спасибо, не хочу.

Луша поднялась со стула, поправила яркую широкую юбку, отделанную по подолу черным кружевом, подошла к Василию. Наклонилась за графином, как бы нечаянно задела Шемета грудью. В голову гостя ударил буйный хмель. Обхватив рукой хозяйку, он привлек ее к себе.

– Не балуйся, – Луша ловко вывернулась. На раскрасневшемся лице ее промелькнула победная улыбка.

«Еще стакан, два – и ты будешь мой, голубчик», – казалось, говорили ее глаза. Шемет, проклиная себя за минутную слабость, шумно отодвинул стул. – Спасибо за угощенье, – сказал он сухо и вышел на кухню. Коли Дмитрева не было. «Должно, посмотреть коня ушел».

Василий толкнул дверь и оказался на крыльце. Стояла теплая ночь. В станице – ни звука. Лишь на окраине глухо тявкали собаки. Над головой Шемета стремительно пролетела ночная птица. Прислонившись к перилам, Василий закурил. Из темноты вынырнула фигура связного.

– Товарищ командир, какой-то человек раза два прошелся возле дома, а потом свернул в переулок. Я было за ним, а он как в яму провалился. Неладно что-то.

– Приведи коня. Ночуем в отряде, – распорядился Шемет и вернулся в дом. Луша сидела за столом и бесцельно водила ручкой ножа по скатерти.

– Вам, поди, отдохнуть надо? – спросила она. – Кровать готова. Перед сном выпьем еще по стаканчику?

– Благодарю, больше пить не буду. Мне нужно в отряд, – хмуро ответил Шемет.

– Что ж, тогда одна выпью.

– Пейте, – бросил через плечо Шемет и усмехнулся.

Луша выпила, поднялась со стула.

– На что обиделись, товарищ командир? – игриво подтолкнув плечом Шемета, спросила она. – Аль плохо приняла! Аль сумление взяло какое? Хошь, я перед тобой все выложу?

Шемет быстро повернулся к ней.

– Говори.

Женщина провела рукой по лбу, приблизила разгоряченное лицо к Василию.

– Одно скажу, – страстно зашептала она, – мил ты мне. Если бы пришел ко мне не сегодня, а несколько лет назад, может, я была бы другой. Может, был ты у меня в девичьих думах, вот здесь, на сердце: – Луша взяла руку Шемета и прижала к своей груди.

Василий, овладев собой, мягко отвел ее руку. Нетвердой походкой женщина подошла к столу и молча налила в стакан самогон, выпила залпом, с силой бросила пустой стакан. Раздался звон разбитого стекла.

– Любуешься пьяной бабой, командир? – зло усмехнулась она. – Ничего, мы еще заставим кое-кого поплясать под свою дудку.

– Кто это «мы»? – сдержанно спросил Василий.

– Придет время – узнаешь!

ГЛАВА 6

В кабинет Усть-Уйского военкома Новгородцева вошел молодой человек в военной форме. Козырнув, отрапортовал четко:

– По распоряжению начальника продотряда младший политрук Третьяков прибыл в ваше распоряжение, – и пристукнул каблуками.

Прочитав письмо Шемета, Новгородцев поднял усталые глаза:

– В разведке служил?

– В девятнадцатом году в отряде «Седого», у Григория Ивановича Русакова.

– Дельную школу прошел. Что ж, давай устраивайся с жильем, – Новгородцев вызвал дежурного по военкомату.

– Скажите начхозу, чтобы выдал товарищу на два дня провиант и обеспечил квартирой. А вас прошу зайти ко мне пораньше с утра.

Спустившись с крыльца и подойдя к своему коню, Третьяков погладил его пышную гриву. Чувствуя ласку, конь повернул голову и дотронулся губами до плеча хозяина. Дороне стало грустно: надо расставаться. Надолго ли? Тяжело вздохнув, ввел коня во двор военкомата, расседлал и передал конюху. Утром он явился к Новгородцеву.

– Как спалось? – приветливо спросил тот.

– Хорошо, – бодро ответил Дороня и, помолчав, добавил: – Вот только о коне забота.

– Лошадь будет в надежных руках. Конюхом у нас старый кавалерист. Свое дело любит. Садитесь, поговорим о деле. – Новгородцев вышел из-за стола, проверил, плотно ли закрыта дверь.

– Узнать место, где скрывается голубая банда – задача не из легких, – начал он не спеша. – Они, как волчья стая, рыскают повсюду. Но волки имеют логово, а бандиты – свою базу. Нам нужно ее найти во что бы то ни стало. Есть сведения, что кулак Дорофей Толстопятов тесно связан с бандой. С него и начинать. План таков: явишься к Толстопятову под видом дезертира. Ухо с ним держи востро. Он как налим. За жабры не скоро возьмешь.

– Попытаюсь удержать, – улыбнулся Дороня.

– Дальше. Толстопятов, очевидно, поставит тебя на «карантин». Вот тут-то и будут нужны сноровка и терпение. Срок возвращения я сейчас не предрешаю, все будет зависеть от обстоятельств. – Новгородцев выдвинул ящик письменного стола, достал револьвер и патроны.

– Это вы захватили, когда бежали из воинской части, – переходя на «вы», насмешливо улыбнулся военком. – Форменное обмундирование променяли на английское, которое лежит там, – Новгородцев кивнул в сторону небольшой ширмы. – Документов у вас нет. Дезертиру их иметь не полагается. Ваше имя Сергей. А теперь прошу переодеться.

Через несколько минут Дороня появился из-за ширмы в новом английском френче, плотно облегавшем стройную фигуру. На ногах – добротные ботинки с обмотками цвета хаки, на голове – пробковый шлем.

Новгородцев внимательно осмотрел его и, довольный, похлопал по плечу:

– Английское обмундирование вы достали у приятеля-колчаковца. Револьвер спрячьте подальше… Чуть не забыл, вы кушали?

– Спасибо, сыт.

– Хорошо. Заимка Толстопятова стоит вот здесь, – военком подошел к карте и указал местонахождение заимки. – Главное – берегите себя.

Новгородцев открыл дверь кабинета и крикнул в соседнюю комнату:

– Позовите дежурного с подводой!

Через несколько минут вошла немолодая казачка.

– Вот что, Марфа Даниловна, отвезите этого товарища на Краснопеевскую мельницу!

– Что ж, можно отвезти. Лошадь застоялась. Ты готов? – спросила подводчица.

– Так точно, – ответил бодро Дороня.

Марфа Даниловна вышла.

– Если недели через две не вернусь, сообщите начальнику продотряда. – Глаза Дорони посуровели. Крепкое пожатие руки было ответом Новгородцева.

Когда Дороня вышел, военком опустился на стул и долго сидел в глубокой задумчивости. Перед ним мелькали картины прошлого: Челябинская тюрьма, таежные урманы Сибири. Иркутск, возвращение домой. «Борьба продолжается. На смену пришли другие, сильные духом бойцы. Им суждено продолжать наше дело – строить новый мир».

Через час в кабинет ворвалась Марфа Даниловна. Держа в одной руке кнут, поправляя другой сползший на затылок платок, она зачастила:

– Михайло Иваныч, да что же это делается? Повезла, значит, я этого человека на мельницу, гляжу – сидит спокойненько. Я давай его пытать: чей да откуда. А он сквозь зубы: «Езжай, тетка». Ладно, еду. Только подъехали к развилке, вижу – он с телеги скок. Спрашиваю: «Куда?» – «Не твое дело». – «Как то исть не мое? Приказано на мельницу тебя доставить, а ты в чистом поле волком рыскать будешь, што ли?» – Марфа Даниловна обтерла концом платка потное лицо и, оглянувшись на дверь, зашептала: – А он, трижды проклят, вынул тут леворвер и давай вертеть им под моим носом. – «Привяжи, грит, тетка, язык да поворачивай обратно. А когда приедешь в станицу, скажи военкому спасибо за то, что дезелтирам подводы представляет». Тут я и обмерла, он, значит, с ухмылкой: «Чо, грит, испужалась, старая сорока? – потом как гаркнет: – Поворачивай оглобли, а то прошью тебя насквозь из леворвера!» Я, значит, по коню – хлоп-хлоп, а сама трясусь как в лихоманке.

С трудом сдерживая улыбку, Новгородцев покачал головой:

– Прошляпили мы с тобой, Марфа Даниловна, дезертира.

– А што, если наших казаков за ним послать, а? – Марфа Даниловна вопросительно посмотрела на военкома.

– Где найдешь, да и времени много прошло. Поезжай лучше, голубка, домой, отдыхай.

Вздохнув, женщина вышла.

«Итак, младший политрук продотряда Дороня Третьяков исчез. Вместо него в районе появился неизвестный дезертир. Все идет пока по плану», – подумал Новгородцев.

Проводив взглядом мчавшуюся во весь опор подводу, на ней испуганную подводчицу, Дороня зорко огляделся и зашагал к заимке Толстопятова.

«Посмотрим как примет меня тезка», – думал он. Потрескавшаяся земля, редкий полынник, степное безмолвие, знойный воздух – все начало угнетать Дороню. Он заметил далеко на горизонте темную полоску леса.

«Там должно быть жилье заимщика», – нащупав в кармане револьвер, свернул на проселочную дорогу. Вот видна уже железная крыша добротного толстопятовского дома.

Заметив дородную фигуру человека, стоявшего у ворот, Дороня поспешно свернул с дороги и, подойдя к большому зароду соломы, сделал вид, что зарывается в него.

– Помогай бог, – послышался за спиной насмешливый голос. – Что, солома моя поглянулась аль квартиру здесь облюбовал?

Дороня неторопливо повернулся к заимщику и, опустив глаза, произнес смущенно:

– Спрятаться хотел.

– Ишь ты, – ухмыльнулся хозяин и степенно погладил бороду. – Добрый человек да к тому еще к ночи от людей не прячется. Откуда? – уже резко спросил он.

– Из села Половинного, – робко ответил Дороня.

– Далеконько забрел. Дезертир? Что молчишь, отвечай.

– Беглый я, – чуть слышно промолвил пришелец.

Толстопятов, разглядывая незнакомца, обошел с боку и неожиданно толчком опрокинул Дороню навзничь.

– Теперь ты, голубчик, от меня не уйдешь, – стянув с себя опояску, Толстопятов попытался связать его. Стараясь вывернуться, Третьяков уперся ногами в толстый живот заимщика и с силой отбросил от себя. Падая, Толстопятов стукнулся головой о вагу[21]21
  Вага – бревно, используется для нужд молотильной машины.


[Закрыть] и потерял сознание.

«Кажется, немножко переборщил», – прислушиваясь к неровному дыханию лежавшего, подумал Дороня, уселся поудобнее на соломе и закурил.

Толстопятов чуть приоткрыл глаза, посмотрел украдкой на дезертира и ощупал затылок.

– Об чо это стукнулся? – как бы забыв о случившемся, спросил он равнодушно.

– Вот что, дружище, в прятки играть со мной нечего, – сердито заговорил Третьяков. – Если бы я захотел, то укокошил бы тебя вот из этой штучки, – Дороня вынул из кармана револьвер и повертел им перед носом онемевшего заимщика.

– Што ты, восподь с тобой, – после долгого молчания с трудом заговорил Толстопятов. – Разве я хотел? Упаси бог. Пособи-ко подняться. – Кряхтя и охая, с помощью Дорони он поднялся на ноги. – Однако лягаться ты мастер, так саданул, что все еще в брюхе урчит, – отряхивая пыль с одежды, сказал уже добродушно заимщик. – С виду ровно смирный, а чуть не ухайдакал. Силен варнак.

– Сам виноват. Надо различать людей, кто свой, кто чужой, – веско произнес Дороня.

– Так-то так, но на уме-то кто у тебя был? Пойдем-ко в дом!

– Красных там нет? – спросил недоверчиво Третьяков. – Попадешь, как кур во щи.

– Не сумлевайся. Попьем чайку, тихо-мирно потолкуем и, может, придумаем что-нибудь.

ГЛАВА 7

За чаем Дороня рассказывал о своих «мытарствах».

– Значит, в позапрошлом году забрали меня в Красную Армию. Потом, чую, тятеньку раскулачили и до братьев стали добираться. Что делать? Подался я из Красной Армии до «зеленого прокурора». Целую весну скрывался, где попало. На днях услыхал, что голубая армия где-то здесь в лесах скрывается, дай, думаю, пойду, может, сподобит господь встретиться. – Дороня вздохнул.

– Обмундировку-то где достал? – спросил пытливо хозяин.

– От братца осталась. У Колчака он служил.

– Тэк, тэк… – Толстопятов отставил недопитое блюдце.

Воодушевляясь, Дороня продолжал:

– Помню, как красные хлеб у нас искали. Все перерыли, а найти не могли.

– Похоже, умная голова – твой родитель, – одобрительно промолвил хозяин, – прятать хлеб надо умеючи, чтоб на глаза «товаришшам» не попал и в земле не сопрел.

– Стало быть, и тут смекалка нужна?

– А как же! – Толстопятов степенно разгладил бороду. – Ежели, к слову, прятать на гумнах, люди и скотина постоянно там бродят, в низине – может вода подойти. Надежнее всего – бор. Выкопал яму на бугорке в песочке, сложил мешки, забросал землей и сверху сосной привалил. Пойди-ко поищи. Так добрые люди и делают.

«Потом мы тебя заставим этот бугорок поискать», – пронеслось в голове Дорони. Как бы охваченный воспоминаниями, он продолжал с жаром:

– Помню, в позапрошлом году пришла к нам комиссия из сельсовета, скот и машины брать на учет. А в конюшне под стропилами лежали клубки шерсти: мамонька туда их положила, штоб глаза советчикам не мозолили. Ладно. Заходит эта комиссия в конюшню. Вывели воронка во двор (жеребец у нас племенной). Записали все приметы и ведут обратно. Конюшню, говорят, нам придется на время своим замком запереть. Мамонька к комиссии: «Ваша власть, запирайте, только шерсть я в дом перенесу. Носки да варежки вязать надо». Полезла за клубками да и уронила один. Тут подскочил паренек из комиссии, хотел его поднять. Мамаша к нему: «Не трожь!» А парень уже к председателю: «Что-то тяжел клубок-то, посмотреть бы». Председатель на мамашу: «Дай-ко, гражданочка, остальные». Мать с клубками из конюшни, парень за ней. Начал отнимать, а мамонька хлестать его по голове. Шире-дале, принесли клубки в сельсовет, размотали. А родители золото да царские деньги в них спрятали, так тысячи на две.

Толстопятов хлопнул себя по колену:

– Ах ты, грех какой, не так надо бы сделать!

– А как?

– Поблагодарить комиссию, назвать каждого по имени, отчеству, а когда бы все утихомирилось, выбрать ночку потемнее, подождать в переулке этого самого паренька да обушком его по башке – раз! – Хозяин энергично взмахнул рукой и, наклонившись ближе к Дороне, прошептал зловеще: – Или ножичком – чик! – и готово.

Дороня невольно отодвинулся от заимщика: Толстопятов дышал тяжело, не спуская мрачных глаз с собеседника.

– Живьем бы их в землю закопать, штоб шевелилась она от нечестивых тел, так, бывало, говаривал Никита Фирсов. Упокой, восподи, его душу, – заимщик истово перекрестился.

– Дорофей Павлович, отправь ты меня, ради бога, в голубую армию, душа не терпит! Взял бы саблю острую, перерубил бы их всех, христопродавцев, – воскликнул Дороня и для убедительности заскрипел зубами.

Хозяин сумрачно посмотрел на него.

– Ладно, – после короткого раздумья произнес он, – вижу свой человек, хоть и молод. Сумлевался в тебе я наперво, а теперь так и быть, отвезу. Поедем в ночь. Днем-то милиция шнырит да казачишки, что победнее, перекинулись к красным…

Ночь была теплая. Луна скрылась. Тишина.

Через полчаса, свернув с большака на проселочную дорогу, заимщик пустил коня шагом.

Кругом стоял молчаливый лес, и от этого ночь казалась еще гуще. Порой тарантас кидало на ухабах, железные ободья скрежетали по камням. В одном месте так тряхнуло, что Толстопятов, чертыхнувшись, ухватился за передок сиденья.

– Не дорога, а маята, – проворчал он сердито.

Проехали какую-то поляну. Под копытами коня захлюпала вода.

«Болото», – пронеслось в голове Третьякова.

– Закрой глаза, а то выхлещет тальником, – послышался спокойный голос заимщика. – Вишь, какая темень.

Кустарник кончился, и ночных путников вновь окружил густой бор.

– Ты сиди, а я поведу лошадь в поводу. – Заимщик слез с тарантаса и, петляя между вековых сосен, медленно повел коня за собой. Стали попадаться коряги и бурелом. Тарантас кидало из стороны в сторону. Боясь вывалиться, Третьяков крепко ухватился за край плетеного коробка. Ночной мрак постепенно рассеивался. Деревья выступали отчетливее.

– Скоро будем на месте, – влезая в тарантас, заговорил Толстопятов.

Откуда-то потянуло дымком. Сосновый лес оборвался неожиданно, и впереди открылась широкая поляна. На опушке виднелся шалаш, покрытый хвоей. Возле него, наблюдая за приезжим, лежали два человека.

«Место выбрано неплохо. Видать, вожак банды – опытный военный…» – Размышления Третьякова прервал зычный голос заимщика:

– Эй, караульщик. Уснули, что ли?

– А ты не пяль хайло-то, – послышалось в ответ. – Без тебя службу знаем. – Поднявшись с земли, двое бандитов подошли к тарантасу. – А это что за хрухт? – тыча пальцем на Дороню, спросил один.

– Помощника вам привез, – отозвался Толстопятов. – Сам-то где?

– Спит еще. Вчерась Лукерья приехала. Гуляли целый день. Как с табачком?

– Привез маленько, – передавая листовой табак, ответил Толстопятов. Помолчав, спросил: – Как сама-то?

– Лютует. Точно ее собака бешеная укусила. На всех кидается, нагайкой хлещет, по скуле тычет… Чисто ошалела.

– Может, лучше и мне не показываться ей на глаза? – неуверенно спросил Толстопятов.

– Ничего, поезжай. Может, сменит гнев на милость.

– Ладно, так и быть поеду, да и человека надо представить Семену Викуловичу. – Заимщик взялся за вожжи.

Вновь потянулся бор. Под колесами мягко оседала хвоя, и через редкие просветы деревьев просачивались первые лучи восходящего солнца. Воздух был наполнен запахом смолы и увядавших трав. За ночь хлопотливые паучки сплели на них тончайшие паутинки и утренняя роса, переливаясь, сверкала, разноцветными красками. Дороня зорко оглядывался, стараясь запомнить местность. В полкилометре от заставы он увидел неширокую поляну, на ней несколько шалашей, покрытых травой. Возле них суетились люди.

«Бандиты», – промелькнуло в голове Третьякова. Часть «спасителей» была одета в казачью форму, но без погон, иные – в штатское платье, на третьих висели дырявые татарские халаты, обнажая давно немытое тело. Всем этим сборищем распоряжался атлетического сложения человек, одетый более прилично. Толстопятов с поспешностью, которой не ожидал от него Дороня, выскочил из тарантаса и, подбежав к главарю, низко склонил стриженную под кружок голову.

– Семену Викуловичу нижайшее почтеньице.

– Здорово, – пробасил тот и сунул ему огромную пятерню.

– С прибытием супруги вашей. Как ее здоровьице? – лебезил заимщик.

Тот махнул рукой.

– Спит. А это кто с тобой? – настороженно спросил он.

– Дезертир один. Парень, похоже, надежный.

– Позови, – главарь уселся на пенек и, не спуская глаз с подходившего Третьякова, неожиданно гаркнул:

– Стоп! – Дороня остановился. – Левое плечо – кругом! – Поднявшись, Великанов подошел к Дороне и, обшарив, вытащил из его кармана револьвер.

– Так-то лучше, – осклабился он. – Где служил?

– В тридцатой дивизии штаба пятой армии.

– Когда утек?

– Нынче весной.

– Где скрывался?

– По пашенным избушкам, а когда и у своих.

– Револьвер где взял?

– У брательника. Он мне и обмундирование дал.

Начали подходить другие бандиты.

– Женат? – продолжал Допрос главарь.

– Холост.

– Не горюй, найдем невесту с французским приданым.

Среди приближенных Великанова послышался смех.

– Шашкой умеешь владеть?

– Никак нет. В кавалерии не служил.

– Выходит, дед твой был казак, отец – сын казачий, а ты… а ты… – обхватив живот руками и колыхаясь от утробного смеха, атаман закончил под хохот: – хвост собачий.

– Ой, умора, – в упоении выкрикнул один из бандитов и схватился за бока.

– Хи-хи-хи! – заливался дробным смехом Толстопятов и, вытирая клетчатым платком слезы, промолвил подобострастно: – Ну и скажет же Семен Викулович. Глико-сь, как отмочил. За его языком не поспеешь и босиком!

Великанов самодовольно погладил усы и подмигнул приближенным: дескать, потешим новичка.

По мере допроса в душе Дорони нарастала глухая злоба:

«Ах, гады, была бы граната, угостил бы вас, сволочи».

– Семен! Что за сход? – послышался женский голос. Придерживаясь рукой за верхнюю перекладину шалаша, показалась Луша. Великанов вскочил. Бандиты поспешно разошлись по местам. Слегка покачивая бедрами, играя нагайкой, Луша подошла к мужу и, смерив холодным взглядом с ног до головы Третьякова, спросила небрежно:

– Что за человек?

– Это я-с привез вам пополнение, Лукерья Егоровна. – Толстопятов сорвал с головы картуз и низко поклонился.

– А-а, Дорофей Павлович, ты здесь! Вот не знала, – певуче произнесла жена атамана. – Милости прошу к нашему шалашу.

Третьяков точно застыл от изумления: женщины такой величественной красоты он не встречал.

Заметив восхищенный взгляд Дорони, Луша повернулась к мужу:

– Куда думаешь зачислить? – кивком головы она показала на Дороню.

– К Ваське к Хохлаткину. Эй, Вась! – помахал Великанов рукой. – Подь сюда.

Придерживая на ходу шашку, к нему подбежал небольшого роста черный, как жук, казак.

– Прими в свой десяток, поставь на вещевое довольствие, – распорядился атаман.