Текст книги "В степях Зауралья. Трилогия"
Автор книги: Николай Глебов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 30 страниц)
ГЛАВА 21
В купе одного из классных вагонов скорого поезда Омск – Челябинск, развалившись небрежно на сиденье, в обществе двух офицеров ехал студент. В углу висела его шинель с блестящими вензелями Томского университета. Среднего роста, плотный, с мужественными чертами лица, он выгодно отличался от соседей, помятые физиономии которых носили следы беспробудного пьянства.
Поджав под себя ноги, студент продолжал прерванную приходом кондуктора беседу:
– Нет, как ни говорите, а Репин является величайшим художником-портретистом. Возьмите его картину «Не ждали». Она оставляет глубокий след у зрителей, заставляет задумываться о превратностях судьбы человеческой. Или «Бурлаки», сколько социальной насыщенности! Изумительно! – Студент опустил онемевшую ногу на пол и продолжал: – Возьмите картину художника Сурикова «Боярыня Морозова». Какой фон, краски, лица стрельцов! Это подлинно реалистическое искусство! – Вскочив на ноги, он открыл портсигар и предложил папиросы офицерам.
Один из них, закуривая, сказал флегматично:
– Я предпочитаю натюрморты в виде битой дичи, рыбы и прочей снеди. Глядя на них, приобретаешь аппетит.
– Недурно бы жареную курицу и бутылочку водки, – потягиваясь, отозвался второй. – Изобразительное искусство – чепуха. Я признаю только порнографические открытки! Хотите посмотреть?
Студент отмахнулся и тревожно посмотрел на дверь. В купе вошел офицер разведывательной службы. Козырнув коллегам, он извинился и потребовал документы.
Студент не спеша подал паспорт, студенческий билет на имя Михаила Ивановича Зорина, студента третьего курса горного факультета, командированного для прохождения практики на Урал.
Проверив документы, контрразведчик внимательно посмотрел на Зорина и вышел.
Поезд приближался к Челябинску. Студент стал укладывать вещи, не переставая говорить:
– Айвазовский, Шишкин, Васнецов, Левитан, как художники, являются нашей национальной гордостью. – Выглянув в окно, сказал торопливо: – До свидания, господа, я у семафора сойду: ближе к дому! – Приложив руку к козырьку фуражки, Зорин вышел из купе.
Замедляя ход, поезд остановился у закрытого семафора. Апрельское солнце светило ярко, заливая теплом железнодорожные постройки и пути. Оглянувшись по сторонам, студент направился к виадуку.
Это был Андрей, приехавший из Омска для связи с челябинскими большевиками.
После события у Черного яра он с неделю скрывался на конспиративной квартире по Степной. Однажды ночью Фирсов проснулся от тревожного чувства, полежал с открытыми глазами и, услышав осторожные шаги хозяйки, поднял голову.
– Возле палисадника кто-то ходит, – прошептала женщина.
Андрей быстро оделся, припал к оконному стеклу и увидел в сумраке ночи человека. На углу, возле ворот, виднелся силуэт второго.
«Слежка за домом, – пронеслось в голове. – Надо предупредить товарищей! Но как выбраться?»
– Ход еще есть? – спросил он тихо хозяйку.
– Через кухню на чердак. Там можно спуститься через слуховое окно в соседний переулок.
Домик был низенький. Открыв отверстие на чердак, Андрей осторожно выглянул из слухового окна. В переулке стояла мертвая тишина. Фирсов, придерживаясь за карниз, опустил ноги, на миг повис в воздухе и легко спрыгнул на землю.
Через полчаса он был в доме одного из членов подпольного комитета.
– Наконец-то! Мы так боялись за тебя. Наделал ты, брат, переполоху в белом стане, – улыбнулся подпольщик.
На другой день Андрея направили в Челябинск для связи.
– Учти, что там действует опытная рука провокатора, идут провалы. Будь осторожен!
В железнодорожном поселке Фирсов постучался в калитку дома, стоявшего в конце улицы. Хозяйка, увидев незнакомого человека, замялась. Андрей назвал пароль и прошел в дом.
…После бессонных ночей в Омске и в поезде Андрей только сейчас почувствовал страшную усталость и забылся тяжелым сном. Разбудил его мужской грубоватый голос, доносившийся из-за закрытой двери.
– Ремонт паровозов мы и так задерживаем под разными предлогами, из депо скоро не выпустим. Как дела на копях?
– Шахтеры вместо угля выдают на-гора землю. Держатся крепко, – ответил второй.
– Хорошо! – Этот голос, видимо, принадлежал хозяину явочной квартиры, так как он же обратился к женщине:
– Самоварчик бы, Аннушка… Да и омского товарища пора будить.
Фирсов вскочил с постели и через несколько минут вышел в комнату.
Хозяин, взглянув на окно, весело закивал:
– Христина Ростовцева идет…
Андрей, чуть не выронив стакан из рук, стремительно вышел из-за стола. С побледневшим лицом, нервно перебирая пуговицы кителя, он не спускал глаз с дверей. Вскоре в сенях послышались легкие шаги и неторопливый стук.
– Заходи, заходи! – хозяин распахнул дверь.. Христина замерла на пороге.
– Андрей! – бросилась она к приезжему и, припав к его плечу, заплакала.
Через Христину Андрей установил связь с подпольной организацией Челябинска.
Комитет поручил ему вести работу среди солдат. Полк имени Шевченко был укомплектован из молодых переселенцев с Украины, семьи которых жили в Кустанайском и Петропавловском уездах.
Рослые и загорелые степняки держались отдельными группами, были замкнуты, молчаливы и косо поглядывали на своих командиров.
Казармы охранялись строго. Солдаты, мобилизованные насильно в армию Колчака, хорошо помнили карательную экспедицию полковника Разделишина, который после расправы с усть-уйской беднотой обрушил кровавый террор на поселки переселенцев. Свежи в памяти дым пожарищ, порка отцов и матерей, угон скота и его распродажа.
Восемнадцать тысяч расстрелянных и утопленных в Тоболе повстанцев – таков итог кустанайской трагедии, такова цена авантюры анархиста Жиляева, возглавлявшего в то время партизанское движение в уезде.
Андрею удалось проникнуть в казармы полка под видом раненого солдата, возвращавшегося из полевого госпиталя в село Федоровку.
– Земляков бы повидать, – заявил он дежурному офицеру и подтянул к себе висевшую на лямке руку.
После утомительной маршировки солдаты группами сидели на нарах и, обжигаясь, пили из жестяных кружек чай.
Нащупав в боковом кармане удостоверение, выданное подпольным комитетом на имя солдата Василия Клименко, Андрей не торопясь стал пробираться узким проходом между нар.
– Эй, служба, что здесь ходишь? – обратился к нему сидевший на нижних нарах солдат.
– Сказал бы словечко, да волк недалечко, – ответил поговоркой Андрей и оглянулся.
– У нас волков нет. Садись чай пить с нами, – приветливо заговорили солдаты, уступая пришельцу место.
– А теперь, братцы, как говорил мой дед, кашу кушайте, сказку слушайте, к присказке прислушивайтесь да на ус мотайте, умом-разумом смекайте, – начал Андрей и еще раз посмотрел по сторонам.
– Складно получается, – оживленно заметил кто-то. Со второго яруса свесилось несколько любопытных голов.
– Ездил я недавно в Омск. Вышел из вагона на разъезде. Смотрю, целый эшелон мертвяков на путях стоит. Спрашиваю: что за люди? «Солдаты, от тифа померли. Хоронить некому». Вот, думаю, забота о нашем брате. Даже в земле места нет. А в Омске господа офицеры пируют.
– Будет и им похмелье, – сумрачно отозвались с верхних нар.
– Погоди, не мешай, – прервал товарища сидевший рядом с Андреем солдат. – Рассказывай, служба, дальше!
– Хорошо. Хожу по улицам Омска, смотрю, разные господа с дамочками на рысаках катаются: им и война нипочем.
– Факт, – стукнул кружкой о нары немолодой солдат.
– Мы вот воюем, а они пируют. Им – пышки, а нам – шишки. Так я говорю?
Андрей вел беседу осторожно, изучая настроение солдат. Рассказал о переходе отдельных частей на сторону Красной Армии, о партизанском движении в тылу, о деятельности Урало-Сибирского бюро РКП(б) и той огромной помощи, которую оказывают партизанам рабочие горного Урала.
– Через караульный пост можно не ходить, – провожая его, сказал немолодой солдат. – В заборе есть проход. Сейчас покажу, – он провел Фирсова через казарменный двор, отодвинул одну из досок забора.
– Доска держится на одном верхнем гвоздике, – устанавливая ее на прежнее место, сказал солдат. – Приходите завтра вечером. Я позову ребят из соседней роты. У нас народ надежный, не подведем, да и командир, капитан Ничипуренко, не особенно дружит с полковым начальством.
С капитаном Ничипуренко Андрею пришлось столкнуться неожиданно.
Как-то раз, закончив очередную беседу с солдатами, он направился к выходу и был остановлен высоким, сутулым офицером, обходившим казарму.
– Кто такой?
Фирсов вынул удостоверение.
– Нечего тут шляться ночью. Если надо кого видеть, приходи днем, – пробурчал в усы офицер и повернулся к Фирсову спиной.
Капитан царской армии Ничипуренко был старый армейский служака из неудачников, тянувших лямку, как необходимость. Когда-то он держал экзамен в военную академию и провалился. Незлобивый по натуре, он ушел в себя, смирился с незавидным положением в полку и свободное от занятий время уделял шахматам, в иные дни напивался.
В роте создалось уже крепкое ядро большевистски настроенных солдат. Прокламации и воззвания Урало-Сибирского бюро РКП(б) и Челябинского подпольного комитета появились и в других подразделениях.
Полковое начальство встревожилось. Охрана казарм была усилена. Ничипуренко перевели в хозяйственную команду, и на его место был назначен поручик Нестеренко. Выходец из кулацкой семьи с Поволжья, он жестоко расправлялся с революционно настроенными солдатами, мстил за отца, имущество которого было конфисковано красными. Небольшого роста, круглый, как шар, Нестеренко, казалось, был наполнен гнилой водой; стоит проткнуть, как мутная жидкость хлынет из него, как из бочки, отравляя воздух зловонием.
Первая стычка Нестеренко с солдатами произошла во время учения во дворе казармы. Башкир-солдат, сделав неумелый выпад со штыком, поскользнулся на талом снегу и упал.
Взбешенный Нестеренко дал солдату пинка и заорал:
– Скотина! Владеть штыком не умеешь!
Башкир с трудом поднялся с земли и, ощупав ушибленное колено, стоял с низко опущенной головой.
– Начинай сначала!
– Не могу, нога болит…
Резкий удар в лицо заставил солдата пошатнуться. В тот же миг он взметнул штык на офицера.
– Собака! Кишки пускам! – побледнев, башкир двинулся на Нестеренко.
– Сволочь! Солдат бить? – послышались крики. – Царские порядки устанавливать. Дай ему по башке, а я прибавлю! – несколько солдат с винтовкой наперевес шагнули из строя.
Нестеренко трусливо попятился к стене казармы.
– Бараний пузырь!
– Проколоть его штыком!
Волнение перекинулось и в другие роты.
Вечером командир полка связался по телефону со штабом 12-й Уральской дивизии. Полк решили перебросить к линии фронта.
ГЛАВА 22
Ночь была теплая, накрапывал дождь. Подняв воротник шинели, Андрей зашагал быстрее. Пройдя бани, свернул на Уфимскую улицу. Вскоре оказался в яркой полосе света уличного фонаря и неожиданно был остановлен двумя офицерами.
– А, студент! Все еще в Челябинске? Почему в солдатской шинели? – хлопнув фамильярно по плечу Андрея, спросил один из них.
Фирсов узнал попутчиков, ехавших с ним из Омска.
– Служишь? Или студенческую форму пропил? А? Знаешь, сегодня мы решили кутить. Идем с нами в ресторан!
Фирсов отказался.
– Ну, нет, брат, шалишь, мы тебя не отпустим. Ты что, выпить за победу над красными не хочешь? Костя! На абордаж студиоза! – Второй офицер бесцеремонно подхватил Андрея под мышки и потащил к стоявшему на углу ресторану.
Свободных мест не было. Бесцеремонно выдернув стулья из-под сидевших за столиком штатских, офицеры позвали официанта. Костя скомандовал:
– Платите, господа, деньги и марш отсюда!
Штатские запротестовали. Андрей хотел незаметно уйти, но рука первого офицера крепко держала его за плечо.
– Икры, графин водки и сигарет, – распорядился второй офицер подошедшему официанту и подвинул стул Андрею. – Садись, студиоз, рассказывай о богатствах земли уральской, да, впрочем, – офицер махнул рукой, – все пойдет Уркварту, – и, грузно опустившись на стул, затянул хрипло:
Замолкли струны моей гитары,
А я, девчонка, из Самары…
– Эх… Напьюсь я сегодня до чертиков!
Андрей с беспокойством поглядывал на дверь, в которую входили все новые посетители. Официант принес водку и закуску.
– За славу нашего оружия! – поднимая бокал, произнес Костя.
К столу подошел незнакомый офицер.
– Знакомьтесь: поручик Гирш – глаза и уши Челябинска, – произнес, ухмыляясь, приятель Кости. Андрей насторожился: «Контрразведчик…»
Вскоре появился еще графин. Взглянув на часы, Гирш заторопился и, вынимая бумажник, уронил на пол записку.
Андрей наступил на нее ногой, а когда контрразведчик вышел, сделав вид, что поправляет сапог, сунул записку за голенище.
– Простите, забыл платок. – Андрей извинился и вышел в гардеробную. Поспешно одевшись, зашагал к дому.
Христина, открывая дверь, спросила с тревогой:
– Что так поздно?
– Засиделся в ресторане с колчаковцами! – Андрей подошел к лампе, развернул записку:
«…Сегодня в час у Госпинаса разговор с «Марусей», – прочитал он. – Очевидно, речь идет о девушке, но почему Маруся в кавычках? – Фирсов потер лоб.
– Странная записка, – подавая ее Христине, сказал он.
– Госпинас – это начальник Челябинской контрразведки. Видимо, у него сегодня в час ночи назначен разговор с «Марусей», – высказала догадку Христина.
– Но почему Гирш взял имя девушки в кавычки?
– Подожди, Андрей, – Христина слегка побледнела и произнесла с расстановкой: – «Маруся» – это партийная кличка Николая Образцова. Его отец – старый член партии. Нет! Нет! – точно отгоняя страшную мысль, Христина сделала шаг от мужа.
– Сколько сейчас времени? – спросил Андрей решительно. – Без десяти двенадцать? Я пойду. – Спрятав записку Гирша в потайной ящик, Андрей достал револьвер.
– Ты хочешь проследить «Марусю»?
– Да. Только плохо, что я его не знаю…
– Ты его сразу узнаешь, – сказала Христина. – Заметь: выше среднего роста, папаха всегда заломлена на затылок, походка танцующая… Береги себя, Андрюша: он опасен, – заботливо закончила Христина и обняла мужа.
– Если к утру не вернусь, заяви комитету. Пускай установят надзор за домом Образцовых.
С соборной колокольни пробило двенадцать. Фирсов остановился на углу соседнего с контрразведкой дома. У подъезда под фонарем стояли часовые.
Из темного переулка вышел человек и, озираясь, направился к часовым. Сказав пароль, исчез в подъезде. «Это и есть вероятно, «Маруся», – подумал Фирсов.
Ждать пришлось недолго. Образцов вышел на улицу, повертел головой по сторонам и направился в сторону вокзала. Прячась возле стен и заборов, Андрей последовал за ним. Городские постройки кончились. Слева вид-неслись низкие, обшитые тонким железом склады чаеразвесочной фабрики, справа – пустырь. Боясь потерять Образцова в темноте, Андрей ускорил шаг. «Маруся» оглянулся и, пропустив мимо Фирсова, стал выжидать.
Поняв его уловку, Андрей завернул за угол чаеразвески и остановился.
Образцов прошел, не заметив слившегося с темнотой человека в плаще, бодро зашагал к виадуку. Прошел мост и оказался на кривой улочке. Оглянувшись еще раз, остановился, постучал в окно своего домика. Окна осветились. На пороге, держа высоко лампу над головой, показался старый Образцов.
– Ну что? – спросил он сына.
– Все в порядке, – ответил тот. Дверь закрылась.
Где-то глухо тявкали собаки, под навесом соседнего двора горласто пропел петух.
Остаток ночи Андрей провел, шагая из угла в угол своей комнаты. Подошел к спящей Христине, припал к ней щекой. Она проснулась.
– Нужно сейчас же идти в комитет! – Взволнованная рассказом мужа, женщина быстро поднялась. – Кто мог подумать! Правда, молодой Образцов вообще не внушал доверия, но его отец! В доме у него проходили подпольные собрания!
– Да, старый ворон вел тонкую игру, – заметил Андрей. – Однако мне пора, – заторопился он и, захватив записку Гирша, торопливо зашагал на конспиративную квартиру.
Решение комитета было единодушным. Исполнение приговора поручили Андрею и двум коммунистам.
В тот день «Маруся» был вызван в каменоломни, в глухой бор на окраине города.
Ничего не подозревая, молодой Образцов, насвистывая, приближался к глубокой выемке каменоломни, заполненной до краев вешней и почвенной водой. И когда от ближайших сосен отделились трое вооруженных людей, вздрогнул, беспокойно завертел головой по сторонам. Стояли молчаливые деревья. Лица троих были суровы. «Маруся» машинально опустил руку в карман широчайших галифе, но не успел нащупать рукоятку браунинга, как чья-то рука точно клещами сжала его горло. Провокатор упал.
Браунинг Образцова был уже у Фирсова.
– Попался, гадина! Сознавайся, кто кроме вас с отцом предавал коммунистов?
– Не знаю, спросите старика, – ворочая с трудом языком, произнес тот, поднимаясь на колени. Его заячьи глаза перебегали с одного на другого и с животным страхом остановились на Андрее.
– Простите! – произнес он плачущим голосом. Вид «Маруси» был жалок.
– Простить?! – с трудом сдерживая гнев, произнес Фирсов. – Простить кровь Словцова, Нины Дробышевой и других коммунистов, погибших в Уфимской тюрьме? Да понимаешь ли ты, подлюка, о чем просишь? – Андрей задыхался. – Вот тебе ответ, гадюка! – Вместе с выстрелом прозвучал волчий вой Образцова!
Тело провокатора полетело в воду, раздался всплеск, и по глубокой выемке заходили круги.
…Под вечер к домику старика Образцова подкатила тележка с колчаковским офицером и двумя солдатами. Офицер вошел в дом. Поздоровался с сидевшей у стола женщиной и, козырнув старому Образцову, заявил:
– Господин Госпинас просит вас прибыть.
– Что так срочно понадобился? – одевая пиджак, спросил Образцов. – Да и удобно ли ехать сейчас?
– Господин Госпинас все предусмотрел. Вы поедете как бы под конвоем. Двое солдат и лошадь вас ждут у ворот.
– Ну что ж, двинемся. Я скоро вернусь, – кивнул старик жене.
Он уселся в тележку. Сидевший за кучера солдат повернул коня на окраину, направляясь на Смолинский тракт.
– Туда ли мы едем? – обратился Образцов к офицеру.
– Да. Люди господина Госпинаса задержали в Смолино коммуниста. Требуется установить причастность к большевикам хозяина квартиры, где был схвачен бунтовщик.
– Понятно, – старый провокатор погладил усы. – В Смолино, скажу я вам, почти все жители переметнулись к красным. Неспокойный поселок… Однако зачем же в лесок? – заметил уже тревожно Образцов, видя, что солдат поворачивает лошадь с тракта к виднеющейся невдалеке роще.
Офицер не ответил. Когда телега остановилась на опушке леса, он подал знак солдатам, и те, опрокинув навзничь провокатора, связали ему руки и поволокли в чащобу.
– Ну, старый иуда, теперь все тебе ясно? – жестко спросил переодетый в форму офицера Андрей.
Образцов ворочая глазами, выдохнул:
– Жаль, что вы раньше мне не попались. Виселица давно по таким плачет! – и затрясся в бессильной злобе.
– По ком плачет, а тебе уже готова, пора отправляться вслед за сыном! – Фирсов подал знак товарищам.
Через неделю после этих событий Андрей благополучно перебрался через колчаковский фронт и приказом политуправления армии был назначен комиссаром в один из пехотных полков 29-й дивизии.
ГЛАВА 23
Весной Лупан простудился и слег. Надсадно кашлял, с трудом поднимался с кровати. Со знакомым казаком он послал в Марамыш наказ:
– Передай Устинье, что хотя скончался Евграф, а ее, сноху, старики за дочь считают и ждут с внучкой погостить.
Устинья сразу же собралась в Звериноголовскую. При выезде из города ее задержал патруль. Напуганная солдатами падчерица прижалась к матери. После тщательного обыска и расспросов их пропустили на Звериноголовский тракт.
Обрадованные старики не знали, чем и угостить дорогих гостей. Вечером Устинья сходила на братскую могилу, где был похоронен Евграф, поплакала.
Слышалось мычание коров, возвращавшихся с выгона, и скрип арбы с сеном. Багровое солнце медленно уходило за увал. Тени исчезли, и вскоре маленькие домишки низовских казаков потонули в темноте.
Устинья прислонилась к забору. Грустную тишину степной ночи прорезал чей-то голос:
…Напрасно казачка его молодая
И утро и вечер на север глядит.
Ждет, поджидает с далекого края,
Откуда к ней милый казак прилетит…
– Мой Евграф уже не прилетит! – вздохнула Устинья. – Что мне осталось в жизни?.. – прошептала она уже просветленно. – Григорий Иванович, Гриша, – точно боясь своих мыслей, оглянулась. Далеко за увалом выплывал круторогий месяц.
Недели через две, взяв в попутчики старика Черноскутова, Устинья насыпала несколько мешков с зерном и выехала на водяную мельницу, которая стояла где-то под Усть-Уйской. Но смолоть хлеб там не пришлось: весенним половодьем сорвало мост через Тобол. Устинья с Черноскутовым повернули лошадей на паровую мельницу Фирсова.
– Должно, завозно там, – высказал опасение старик. – С неделю, пожалуй, жить придется. Чем будем питаться? – и, скосив глаза на узелок с хлебом, почесал рыжую бороду.
– Проживем как-нибудь, – махнула рукой Устинья и, соскочив, взялась за тяж, помогая коню вытащить воз из грязи.
Слабосильная лошадь Устиньи с трудом тащила телегу, часто останавливалась. Овса у Лупана не было с зимы.
Поднявшись на косогор, с которого хорошо была видна мельница, Черноскутов покачал головой. В степи, возле построек, точно огромный цыганский табор, виднелись телеги помольцев с поднятыми вверх оглоблями. Из огромной железной трубы густыми клубами валил дым и, расстилаясь черным облаком, висел над рекой. Было слышно, как рокотал паровик. Зоркие глаза Черноскутова заметили среди сновавших казаков в форменных фуражках войлочные шляпы мужиков и меховые шапки казахов.
– Народу собралось – тьма! – кивнул он в сторону мельницы. – Со всех сторон понаехали. Хоть обратно заворачивай.
– Тянуться такую даль с возами и вернуться домой без муки – тоже не дело. Поедем! – заявила Устинья.
К мельничным весам из-за людской давки пробраться было трудно. Перешагивая через мешки, Черноскутов и Устинья остановились недалеко от хозяйского амбара, куда ссыпался гарнцевый сбор.
На широкой поляне против мельницы расположились группами помольцы. Слышался шумный говор. Казаки сидели обособленно, бросая недружелюбные взгляды на остальных. Устинья заметила в их кругу Силу Ведерникова. Поодаль, поджав под себя ноги, о чем-то оживленно беседовали казахи. По отдельным выкрикам, возбужденным лицам мужиков чувствовалось, что пахнет дракой. Вскоре пришел весовщик, угрюмый, нескладный парень.
– Казакам будем молоть в первую очередь, мужикам – во вторую, а казахам – после всех, – объявил он.
– Что это за порядки? – раздался голос из толпы мужиков. – Кто раньше записался на очередь, тому и молоть!
– Я ничего не знаю, – махнул рукой весовщик, – так хозяин велел. Казаки, подходи! – Парень брякнул коромыслом весов и стал подготавливать гири.
Первым шагнул к весам Сила Ведерников.
– Ты когда приехал? – сурово спросил здоровенный мужик, преграждая ему дорогу.
– Вчера.
– А я уже третий день живу на мельнице! Подождешь, не велик барин!
– А ты свои порядки не устанавливай, на это есть хозяин! – Сила сделал попытку отстранить мужика, но тот стоял, точно вкопанный.
– Не лезь, тебе говорю, – сказал он угрюмо и сдвинул густые брови, – моя очередь!
– Отойди, мякинник, – Ведерников двинул мужика плечом.
– Я тебе исшо раз говорю, не лезь, кошомная душа, – произнес тот угрожающе.
Мужики подвинулись к товарищу и зашумели:
– Его очередь! За ним должен молоть Умар. Эй, Умарко, подойди сюда!
Из группы казахов выделился пожилой помолец.
– За кем твоя очередь?
– Вот за этим, – показал он рукой на мужика. – Где такой порядок? Аул ехал давно, теперь опять ждать? Очередь нада!
Возле весов образовалась давка.
– Теперь не царское время! – продолжали шуметь в толпе.
– Нагаечники!
Ведерников разъяренно выкрикнул:
– Совдепщики!
Стоявший рядом мужик рванул его от весов.
– Ребята, бей кошомников! – гаркнул он.
Послышались треск досок ближнего забора, топот, ругань. Кто-то отчаянно засвистел.
Какая-то внутренняя сила подняла Устинью. Заглушая шум начинающейся свалки, она крикнула страстно:
– Остановитесь! Что вы делаете?! Кому нужна ваша драка?! Хозяину! Это его выдумка натравить друг на друга, посеять раздор между мужиками, казахами и казаками! Не удастся! – Устинья потрясла кулаком по направлению хозяйской конторы, из которой в сопровождении Никодима поспешно вышел Сергей.
Увидев молодого Фирсова, Устинья на миг закрыла глаза. Промелькнул окровавленный Евграф, раненый Епиха, спокойное и суровое лицо Русакова. Почувствовав прилив новых сил, она взмахнула рукой.
– Это не пройдет!
Толпа затихла. С подкупающей простотой звучал голос Устиньи:
– Моего мужа прошлой весной зарубили свои же богатые казаки. Он шел за станичную бедноту, за мужиков и голодных тургайцев! А сейчас нас снова хотят столкнуть друг с другом. Ему нужна вражда, – Устинья показала на подходившего Сергея, – но не нам!
– Сойди! – Никодим пытался стащить Устинью с предамбарья.
– Не лапайся, я тебе не стряпка Мария, – гневно сказала женщина. – Если хозяин не отменит свои порядки, молоть не будем. Хватит ему издеваться над нами!
– Правильно! Мужики! Запрягай лошадей, будем молоть на ветрянках.
Толпа крестьян отхлынула к возам. За ними потянулись и казахи.
– Стой! – Сергей вскочил на предамбарье и встал рядом с Устиньей.
– Молоть будете в порядке очереди. Мельницу на ночь останавливать не буду. Зайди в контору, – бросил он поспешно Устинье и, спрыгнув с предамбарья, зашагал к котельной.
Тот душевный подъем, который испытала Устинья во время стычки казаков с мужиками, прошел. Женщина, подойдя к возу, легла на мешки.
Дед Черноскутов увел лошадей к берегу Тобола на пастбища. Устинья долго лежала с открытыми глазами, провожая взглядом медленно плывущие над степью облака. Повернулась на бок и, увидев приближавшегося к ней с уздами Черноскутова, спросила:
– Лошади к воде не пойдут?
– Нет, – ответил тот, – берег крутой, поить придется выше мельницы. – Старик уселся возле возов и, вытащив хомут, стал перетягивать ослабевший гуж. – А смелая ты однако… Кабы не ты, быть бы свалке. В контору-то пойдешь?
– Нет, – коротко ответила Устинья и, помолчав, добавила: – Нечего там делать!
– Смотри, как хошь. А хозяин-то тебе знаком, што ли? – продолжал допытываться дед.
– Знаю по Марамышу, – неохотно отозвалась Устинья.
– Может, без очереди смелем? – глаза Черноскутова вопросительно уставились на женщину. Устинья сдвинула брови.
– Подождем, люди раньше нашего приехали. Пускай мелют.
Дед принялся за хомут: «С характером бабочка. Камень. Что задумала, на том и поставила!»
– С хлебом-то у нас плохо, – вздохнул он.
– Не горюй… Теперь будут молоть круглые сутки. Может, завтра к вечеру поправимся… – Увидев подходившего Умара, Устинья приподнялась на возу.
– Салем, – приветствовал тот по-казахски.
Одежда Умара была местами перепачкана мукой, широкое скуластое лицо сияло радостью.
– Похоже, смолол? – спросил дед.
– Да, теперь аул ехать можно. Мука есть, насыбай[13]13
Насыбай – жевательный табак.
[Закрыть] есть… – Вынув небольшую склянку с табаком, предложил Черноскутову: – Маленько жуем?
Дед взял щепоть и заложил за щеку.
– Твоя дочка шибко хороший, – Умар кивнул в сторону Устиньи, – настоящий джигит. Ей бы шокпар[14]14
Шокпар – дубинка с утолщением на конце, оружие рукопашного боя.
[Закрыть] в руки и на коня!
Устинья улыбнулась: похвала Умара была приятна.
– Боевая бабочка… На ногу ей не наступишь, – ухмыльнулся Черноскутов.
Умар перетащил к возу Устиньи кипящий чайник. Подошли еще два казаха и мужик, смоловший хлеб раньше Ведерникова.
– Чай мало-мало пьем, потом домой едем, – расставляя чашки на подостланном Устиньей полотенце, заговорил оживленно Умар. – Шибко хорошо сказал твой дочка, – повернулся он к деду: – Когда всем аулом бросим мельница – хозяин плохо.
– Недолго он тут хозяйничать будет! – мужик повертел головой по сторонам, успокоился, продолжал вполголоса: – Наши, слышь ты, Уфу уже заняли… К Челябе подходят. Скоро крышка белякам…
– У нас батыр Амангельды в Тургае голову клал, – вздохнул Умар. – Теперь Бекмурза хозяином в степи стал.
– Ничего, скоро ему каюк, – произнес мужик.
– Вот это ладно. Мы маленько помогаем, приезжай к нам в аул, соил[15]15
Соил – длинный шест с петлей для поимки лошадей, может служить оружием.
[Закрыть] дадим, ружье дадим, вместе партизан пойдем, – обратился Умар к Устинье.
– Хорошо, будет время – приеду, – весело тряхнула та головой. – Подготовь соил подлиннее: хозяина мельницы арканить будем.
– Ладно, ладно, – закивал тот головой. – Колчак с Бекмурзой на аркане тащим, собакам бросам, – сказал он уже жестко и стукнул деревянной чашкой о землю. – Твой хорошо сказал: казахский бедняк, русский мужик, безлошадный казак зачем драка? Хозяин нада драка, нам не нада! Приезжай в гости. Шестой аул живем. Спроси Умара. И твоя приезжай, баран колем, бесбармак едим, – он почтительно подал руку Устинье и зашагал к своему возу.
Наступил вечер. Над степью пронесся протяжный мельничный гудок и низкой октавой замер за Тоболом. Облака медленно плыли над равниной, и за ними, как бы боясь отстать, катились по земле сумрачные тени. Лагерь помольцев постепенно затихал. Возле возов кое-где загорались костры.
Устинья взяла узду и пошла разыскивать лошадь.
– Увидишь моего коня, подгони ближе! – крикнул дед Черноскутов женщине и, привалившись к возу, задремал.
Из-за Тобола поднималась луна. Устинья вышла на высокий берег. Внизу текла спокойная река, и в широкой полосе лунного света виднелась одинокая лодка. Вскоре она исчезла за изгибом реки. Издалека послышалась песня рыбака:
…Не орел ли с лебедем купалися…
У орла-то лебедь все пытается:
– Не бывал ли, орел, на моей стороне,
Не слыхал ли, орел, там обо мне…
Устинье стало грустно. Она направилась вдоль берега, отдаляясь от мельницы. Послышались чьи-то поспешные шаги, треск старого валежника. Из кустов, опираясь на ружье, вышел Сергей. Первой мыслью Устиньи было – бежать. Но куда? Высокий берег, заросший частым кустарником, уходил далеко в степь. На пути к мельнице стоит Сергей и дико смотрит на нее. С расстегнутым воротом, расставив широко ноги, обутые в болотные сапоги, стоит молчаливо, не спуская мрачных глаз с женщины.
– Приятная встреча, – произнес он сумрачно и, криво улыбнувшись, шагнул к Устинье.
– Не подходи, – произнесла та, задыхаясь. – А то брошусь в реку! – женщина повернулась к обрыву.
– Боишься, нелюб стал? А я вот… – как бы собираясь с мыслями, Сергей провел рукой по лбу. – Забыть тебя не могу… – закончил он глухо и опустил голову.
– А не ты ли в этом виноват? – спросила Устинья, стараясь говорить спокойно.
– Может быть, и я, а может быть, и нет. Ты ведь в душу мою не заглядывала…
– А ты? – Устинья сделала шаг с Сергею. – Ты заглянул в мою душу, когда венчался с постылой? Не ты ли растоптал мою девичью любовь? Видно, богатство дороже моих горьких слез? Знал ли ты, что я, бесталанная, в сырую землю хотела лечь, да нашелся хороший человек, образумил. Нет, Сергей Никитович, разная у нас любовь, разные дороги!
