Текст книги "В степях Зауралья. Трилогия"
Автор книги: Николай Глебов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 30 страниц)
ГЛАВА 17
Захватив с помощью Дарьи Видинеевой паровые мельницы на Тоболе, Никита Фирсов стал подбираться к фирме «Брюль и Тегерсен» – крупному мясопромышленному комбинату датчан в Зауральске.
Денежные средства кооператоров были ограничены, и Фирсов повел с ними тонкую игру.
– Тебе, Александр Павлович, мешать я не буду, – говорил Никита заводчику Балакшину, главному учредителю союза маслодельных артелей. – Перерабатывай молоко, разводи свиней, а где надо, я подсоблю деньгами. У тебя контракт с датчанами есть? – спросил он неожиданно.
– Да, часть свинины я сдаю на консервный завод, – ответил Балакшин.
Шагая по мягкому ковру, Никита говорил не торопясь:
– Опутывают нас иноземцы, ох, опутывают. Сам посуди, – Фирсов, заложив руки за спину, остановился перед хозяином: – в Челябинске два завода принадлежат немцам и бельгийцам. До самого Омска по всей железной дороге склады американца Мак-Кормика. В Омске засели немец Ган и швед Рандрупп. На винокуренных и пивоваренных заводах хозяйничают иностранцы, и здесь орудуют датчане, а нашему брату, купцу, и повернуться негде. – Помолчав, Никита продолжал: – Слышал я, что масло и свинину ты отправляешь в Англию?
Балакшин, поглаживая пышную с проседью бороду, внимательно слушал гостя.
– Да.
– Ну вот, и ты со своими артелями ихнюю же руку тянешь, а какая польза?
– Мне от фирмы Тегерсена один убыток, – заметил хозяин.
– А ежели нам с тобой, допустим, создать свою компанию, ас, ас… как это на ученом языке называется? – Фирсов наморщил лоб и уставился на ковер. – Припомнить не могу, ведь говорил же мне этот кутейник…
– Ассоциацию, – подсказал Балакшин, который когда-то учился в коммерческом училище. – Что же, я не прочь… Мне эти «Брюль и Тегерсен», признаться, крепко, ножку подставляют. Создают свои механизированные маслодельные заводы, и артелям тягаться с ними трудновато.
– Не удержаться им против нас, – забегал по привычке Никита, – деньгами я тебе пособлю. Начинай накидывать цену на молоко с пятачка, а там посмотрим, кто кого.
– Ну, хорошо, а разницу в повышении цен кто оплачивает?
– Я.
Хозяин задумался.
– Допустим, цену повышаем. Но Тегерсен не может останавливать маслодельные заводы, ясно, что будут оплачивать молокосдатчиков по ценам выше артельных. Но когда-то должен быть предел?
Никита хитро улыбнулся:
– Ты только начни их бить, а я уж добью.
– Опасная игра. – Балакшин затеребил бороду. – Требуются большие деньги.
– Для начала я открою вам кредит в Крестьянском банке тысяч так на пятнадцать, – заявил Никита.
– Ну, а если мы не выдержим конкуренции? – продолжал расспрашивать осторожный Балакшин.
– Брюль и Тегерсен лопнут скорее, чем мы, – заявил уверенно Никита. – Для пользы дела я поставлю в ваше правление своего человека.
– Я посоветуюсь, – поднимаясь, заявил хозяин. – Прошу денька через два заглянуть.
Через неделю в степь к Бекмурзе прискакал гонец от Фирсова с приглашением в Марамыш по важному делу. Попутно фирсовский человек, с таким же наказом, заехал и к Дорофею Толстопятову. Бекмурзе отвели боковую комнату, в которой когда-то жил Андрей. Стряпка Мария ругалась, подтирая заплеванный гостем пол. Не выносил «кыргыцкого духа» и сам хозяин, но из уважения к богатству скотопромышленника свое недовольство не выказывал. Сергей приезду своего степного друга обрадовался.
Тут же приехал и Дорофей Толстопятов. Увидев его в дверях комнаты, Сергей порывисто поднялся со стула и, посмотрев с презрением на Дорофея, вышел на улицу. Никита проводил его сердитым взглядом.
– Что сделалось с парнем?
Бекмурза громко захохотал:
– Моя знат… Сережка свинья ашал…
Видя, что Толстопятов не сердится, Никита с гостями закрылся в кабинете.
Поговорив о погоде и прочих малозначащих вопросах, хозяин перешел к делу.
– Бекмурза Яманбаевич, ты кому теперь скот продаешь?
– Зауральск гоням, – ответил тот коротко.
– Кто еще в Зауральск гоняет? С ними ты в дружбе живешь?
– Вместе пьем. – Узкие, заплывшие жиром глаза Бекмурзы весело смотрели на хозяина.
– Та-ак, – задумчиво протянул тот и хрустнул костлявыми пальцами. – Можешь ты нажать на них, чтобы скот они в Зауральск не гоняли?
– Можна. У меня сарский бумага есть, – вытаскивая из-за пазухи пачку векселей, заявил Бекмурза.
Никита, точно ястреб, схватил ценные бумаги: скотопромышленники Тургая влезли в долги Яманбаеву на большую сумму.
Довольный Фирсов потер руки.
– Заворачивай их скот в Марамыш, – заявил он весело Бекмурзе. – Будем свою скотобойню строить. Мясо пойдет теперь мимо Зауральска в Екатеринбург и Москву. Какая твоя думка?
– Моя согласна, – хлопнул себя по коленке Бекмурза.
Никита перевел глаза на Толстопятова.
– Я не супорствую, – произнес медлительный Дорофей. – Свиней могу закупать у мужиков, съезжу в Александровку и Всесвятскую к хохлам.
– Сколько деньги нада? – спросил нетерпеливый Бекмурза.
– Пока немного, – ответил Никита. – На первых порах тысяч восемьдесят. – Фирсов испытующе посмотрел на Яманбаева.
– Латна, даем.
– Ну, а ты как, Дорофей Павлович? – спросил его хозяин.
Осторожный Толстопятов поднял глаза к потолку.
– Тысяч двадцать могу… – вздохнул он, – с деньгами-то у меня плоховато.
К осени скотобойня была готова. Построили ее недалеко от заимки Дарьи Видинеевой, и Сергей переехал туда.
Бекмурза, договорившись со скотопромышленниками, погнал гурты в Марамыш, на новую скотобойню. Консервный завод «Брюля и Тегерсена» в Зауральске остался без сырья и к весне заглох.
Не выдержав конкуренции с маслодельными артелями, остановились и заводы датчан по переработке молока.
Никита денег не жалел. Он потянулся к деньгам и Дарьи Видинеевой. В правление сибирских маслодельных артелей, по настоянию Никиты, вошел Никодим.
ГЛАВА 18
Весной к дому Фирсова подкатила дорожная коляска. Из нее вышел средних лет господин, одетый в пепельного цвета макинтош с желтыми отворотами из шагреневой кожи. На ногах гостя одеты модные ботинки. Перекинув привычным жестом под мышку трость с серебряным набалдашником, он протер носовым платком пенсне с золотой пружиной. Продолговатое с желтым оттенком лицо, бесцветные глаза, под которыми свисали дряблые мешочки, тонкие бескровные губы, маленькие завитые колечком усики, длинный стручковатый нос – все в фатоватой фигуре приезжего было неприятно.
– Скажите, пожалста, это дом Фирсоф? – спросил он выходившую из ворот стряпку Марию.
– Ага. Только Никиты Захаровича дома-то нету. Вам его, поди, надо? Ладно, скажу хозяйке, – Мария повернула обратно в дом. Приезжий смахнул пыль с макинтоша и не торопясь последовал за ней.
Увидев незнакомого человека, Василиса Терентьевна смутилась. За последнее время в дом Фирсова постоянно заходили прилично одетые люди и вежливо просили хозяина о помощи.
– Гони их в шею, стрекулистов, – говорил сердито Никита жене. – Бездельники, балаболки. Умеют только языком чесать.
Но важная осанка гостя, манера держать себя с показным достоинством возымели свое действие. Василиса Терентьевна пригласила гостя в дом.
– Мартин Тегерсен, – подавая руку хозяйке, отрекомендовался он. Сняв в передней макинтош и шляпу, мимоходом взглянув на себя в зеркало, вошел в гостиную.
Усевшись на стул, не спеша разгладил складки брюк и вежливо спросил:
– Ви супруг Никит Захарович Фирсоф?
– Да, – Василиса Терентьевна шумно поднялась со стула. – Пойду насчет самоварчика похлопочу, – и, облегченно вздохнув, спустилась в кухню.
Мартин стал разглядывать богатую обстановку, но заслышав легкий шелест платья, выжидательно уставился на дверь.
Показалась Агния. Тегерсен вскочил со стула и церемонно поклонился. Девушка подала руку, и гость почтительно припал к ней. Одетая в поплиновое платье голубого цвета, отделанное дорогим гипюром, Агния произвела на старого холостяка сильное впечатление. Полусогнувшись и прижав руку к сердцу, Тегерсен произнес:
– Ошшень рад видеть вас. Ви дочь Никит Захарович?
Девушка кивнула головой и показала гостю на стул. Придерживая складки тщательно выутюженных брюк, Тегерсен присел.
– Как вам понравился наш городок?
– Ошшень милый. Увидев вас, я мог бы сказывайть, – откинув руку, Тегерсен продекламировал:
Нефольно к этим берег
майн тащит нефидимый сил…
Спрятав улыбку, Агния всплеснула руками:
– Как чудесно! – увидев входившую Василису Терентьевну, обратилась к ней: – Мама, господин Тегерсен, оказывается, артист!
– О! Как кофорится ргосский поговорка: «кушайт мед вашим губ», – произнес самодовольно гость.
За чаем Мартин, стараясь быть любезным, болтал без умолку.
Василиса Терентьевна, поглядывая на него из-за самовара, думала: «С виду степенный, а стрекочет, как сорока».
Агнии гость понравился. Оживленно беседуя, Тегерсен не заметил, как вошел Никита Захарович и хмуро посмотрел на гостя.
«Хлыст из благотворительного общества», – недружелюбно подумал Фирсов и сухо поздоровался.
– Мартин-Иоган Тегерсен!
Лицо хозяина преобразилось. Он заговорил радостно:
– Дорогой ты мой, да каким ветром занесло тебя к нам? Вот не ждали, вот не ждали! Мать, принеси-ка нам бутылочку рейнвейна, – и, поманив жену за дверь, сказал на ухо: – Ту, что со спиртом!
«Дрянный рейнвейн. На следующий раз надо привезти с собой хорошего вина», – думал датчанин, выпив рюмку.
Никита Захарович догадывался о причине приезда датчанина в Марамыш и держался настороженно.
Учтиво раскланявшись с женщинами, Тегерсен ушел вместе с хозяином в кабинет.
– Поговорим о деле. Мой акционер господин Брюль ошшень озабочен состоянием маслодельных заводов. Он мне поручил разговаривайт с вами, Никит Захарович, и о судьбе консервного завода. – Стараясь выражаться более правильно, Тегерсен говорил медленно. – Ваша политик ошшень умно. Диктат на молочном рынок вызывайт нашей фирме кризис. Господин Брюль и я думайт продать маслодельный заводы вам.
– На каких условиях, Мартын Иванович?
– На условий их балансовой стоимости… – Тегерсен выжидательно умолк.
– В бухгалтерии человек я несведущий. Вся она у меня здесь. – Никита вынул из кармана небольшую записную книжку: – У вас четырнадцать заводов в Зауральском и Петропавловском уездах. Видел я их. Цена им не больше восьми тысяч каждому, включая погреба, надворные постройки и оборудование. Стало быть, если их взять все вместе, то получится… – Никита, найдя нужную запись, заявил: – Сто двенадцать тысяч. Из них я делаю скидочку, и тысяч восемьдесят можете получить при условии, если половина дивиденда от консервного завода пойдет мне…
Несмотря на врожденное спокойствие и привычку не терять самообладания при коммерческих сделках, Тегерсен порывисто вскочил:
– Никит Захарович, прощайт мое слоф, ведь это, это… как по-рюсски, разбой!
– Что ж, раз мои условия вам не подходящи, гневаться не надо, – ответил спокойно Фирсов, – но молоко пойдет в артели, ваш консервный завод мясо не получит, – сказал он жестко и отвернулся от бегавшего по комнате Тегерсена. – Могу добавить, что Промышленный банк, где хранятся ваши векселя, на днях их должен опротестовать. Выбирайте любое.
– Ми подумайт. Ответ ей получите через три дня. До свидания. – сухо поклонившись, Тегерсен вышел. Спускаясь с крыльца, он увидел Агнию и с кислой улыбкой приподнял шляпу: – До свидания!
Через несколько дней Никита получил от фирмы «Брюль и Тегерсен» письмо, в котором акционеры, соглашаясь с условиями Фирсова, приглашали его в Зауральск для уточнения деталей их будущей совместной деятельности.
Став полноправным пайщиком фирмы датчан, Никита Захарович всю силу своего капитала обрушил на союз маслодельных артелей. Затихнувшее взвинчивание цен на молоко вспыхнуло вновь, и мелкие артели с кустарным производством стали лопаться одна за другой, как мыльные пузыри.
Захватив сырьевые рынки Зауралья, Фирсов стал протягивать цепкие руки к лесопильным заводам в Верхотурье.
ГЛАВА 19
К Устинье присватался вдовый казак из станицы Зверинской Евграф Лупанович Истомин. Она отказала, хоть ей и льстило сватовство серьезного, почитаемого всеми человека.
Осенью Епиху, Оську и Федотку взяли в солдаты.
Епиха, прощаясь с сестрой, посмеивался:
– Засидишься в девках до конца войны, Осипу потом тебя пропью…
Поплакала Устинья по брату, погоревала и по Осипу: хоть и баламутный парень, но все же до встречи с Сергеем они всегда были на игрищах вместе.
Перед отъездом ребята зашли к Григорию Ивановичу.
– На службу царскую? – спросил Русаков и внимательно посмотрел на рекрутов.
– А ну ее к ядреной бабушке, – махнул рукой Федотко.
Ребятам тяжело было расставаться с Григорием Ивановичем, которого они полюбили. Грустно было и на душе у Русакова: эти простые, доверчивые парни стали близки и дороги ему.
– Жили мы хорошо и дружно, – начал он тихо и, помолчав, обвел взглядом притихших гостей. – Скоро вы наденете солдатские шинели, и, кто знает, может быть, вас заставят стрелять в таких же рабочих, как я.
Пылкий Федотко вскочил на ноги.
– Чтоб я стрелял?! Григорий Иванович, да за кого ты меня считаешь? Неуж враг я тебе? – В голосе Федот-ка послышалась обида. – Да я морду набью, кто поднимет винтовку на рабочего брата. Во! – Осокин завертел увесистым кулаком.
– Постой, не шуми, – остановил его Осип и обратился к Русакову: – Мы так думаем, Григорий Иванович, пускай нас хоть в каталажку садят, а «Боже, царя храни» петь не будем.
– Придет время, мы царю другую песню споем, – сказал уверенно Русаков.
В тот день пьяные Оська с Федоткой долго буянили у ворот фирсовского дома, требуя Сергея. Прокопий пытался их уговорить, но рекруты начали ломиться в ворота, и только подоспевшие стражники успокоили их.
Скучно стало в доме Батуриных после проводов. Плакала мать, хмурился Елизар. Пасмурная ходила Устинья. После покрова новое, более тяжелое горе навалилось на девушку: Сергей Фирсов женился на Дарье Видинеевой. Отец первый раз после отъезда сына повеселел:
– Подрядился к Никите Фирсову на целую неделю гостей развозить по городу. Сын Сергей женится.
Не заметил отец, как побледнела дочь, как ушла в горенку и, прижимаясь лбом к холодному стеклу окна, долго стояла молча.
Наутро она встала как больная. Отец чистил во дворе кошевку. Увидев дочь, крикнул:
– Устя! Вплети гнедому ленты, скоро выезжать.
Девушка вернулась в дом, открыла сундучок, вынула широкие розовые ленты и, накинув полушубок, неторопливо пошла к конюшне. Погладила гнедого по гриве, не выдержав, заплакала. Конь скосил на нее темные глаза и мягкими губами стал шевелить выбившиеся из-под платка волосы. Плохо слушались руки, вплетавшие ленты в густую гриву.
Выйдя из конюшни, Устинья направилась к Григорию Ивановичу, переступила порог и вяло опустилась на лавку. Увидев ее заплаканное лицо, ссыльный участливо спросил:
– Что с тобой?
– Так, – ответила неопределенно девушка и, подперев рукой щеку, стала смотреть в окно.
– Обидел кто? – продолжал допытываться Русаков. – Или неприятность? – Устинья отрицательно покачала головой и крепче сжала губы.
– Не пойму, – подойдя вплотную, он положил руку на плечо девушки. – Ага, теперь я начинаю кое-что понимать. – Вздохнув, сказал задушевно: – Устинька, надо пережить и это. Время все исцелит. Вот когда у нас не будет ни бедных, ни богатых – все будет по-другому, – продолжал он.
– Родилась я не вовремя? – горестно сказала девушка.
– Ты родилась в тяжелое время. Нужно взять себя в руки. Больше прислушивайся к разуму, чем к сердцу: оно, в особенности у девушек, неспокойное.
Устинья с благодарностью посмотрела на Григория Ивановича.
– Ну вот, я вижу, тебе и легче, постарайся не думать о нем.
Русаков опустился на лавку рядом с ней. Вместе с жалостью в нем вспыхнуло более сильное чувство, ростки которого он старался заглушить давно.
Часто, сидя за книгой, невольно прислушивался к ее голосу. Понимая, что между ними большая разница в возрасте, гнал мысль о девушке. Сейчас, всматриваясь в похудевшее лицо девушки, хотел успокоить, приласкать Устинью, сказать что-то большое, радостное.
– Не печалься… Может быть, сойдутся в жизни пути-дороженьки с другим, который будет тебя любить по-настоящему, – вырвалось у Русакова. Он в волнении отошел к окну.
Решив тряхнуть кошелем, Никита Захарович выписал из Новониколаевска несколько бочек с обской стерлядью, фрукты, вина. Из Шадринска привезли в корзинах живых гусей. Приглашения были разосланы во все концы Зауралья.
За два дня до свадьбы прибыл Мартин-Иоган Тегерсен, прикатил Бекмурза с красавицей Райсой, появился Дорофей Толстопятов со своей угрюмой Агриппиной. Дом Фирсова загудел от голосов гостей.
Сам жених находился больше у Дарьи Видинеевой, чем дома.
Церемонию приема гостей невеста поручила купцу первой гильдии, известному проныре Петру Ивановичу Кочеткову, ее дальнему родственнику. Кочетков когда-то бывал в больших городах и обедал однажды у губернатора. Не было только подходящего шафера для невесты. Местные купеческие сынки пользовались в Марамыше и окрестностях незавидной репутацией. По совету свекра, Дарья Видинеева остановила свой выбор на достойном представителе фирмы Мартине-Иогане Тегерсене. Датчанин был наверху блаженства.
– О ви, королева, повелевайт, – произнес он, восторженно закатив глаза. – Я котов целовайт ваш чудный шлейф.
– Зачем? – улыбнулась Дарья. – Прошу вас только следить за тем, чтобы на мой шлейф не наступали ногами.
– Карашо. Ваш… как по-рюсски? – Мартин покрутил пальцем в воздухе: – Ваш покоренный слюга.
– Похоронный? Вы остроумны. Но умирать я пока не собираюсь.
– Утифительный рюсски язык, – пробормотал про себя озадаченный Тегерсен.
Народу в соборе набилось много. Толпа любопытных стояла и за оградой. Невеста была одета в платье лилового цвета из тяжелого шелка. На ногах – белоснежные туфли из атласа, с золотой отделкой. На груди Видинеевой покоилось бриллиантовое колье, подарок жениха. На руке – массивный браслет, изображающий змею с глазами из драгоценных камней.
На шаг от невесты, в черном фраке, в ослепительной манишке, приподняв белобрысые брови, стоял чопорный Мартин-Иоган Тегерсен.
Сергей был бледен.
В день свадьбы, как только замолкли за мостом колокольцы отцовских коней, Устинья начала поспешно собираться. Матери дома не было. По торопливым движениям девушки, ее измученному лицу Григорий Иванович понял, что с ней творится что-то неладное, и вышел на крыльцо. Вскоре показалась Устинья и сделала попытку проскользнуть мимо.
– Ты куда, Устенька? – спросил он. Девушка опустила голову.
– Туда, – сказала она тихо. Ее пальцы нервно забегали по опушке полушубка.
– Нет, идти тебе нельзя. – Взяв ее за руку, Русаков потянул девушку в избу. – Идти тебе нельзя.
– Пусти! – надрывно выкрикнула Устинья. – Пусти, может свет мне не мил, в прорубь легче. Пусти! – девушка забилась в руках Русакова. Полные слез глаза ее с мольбой смотрели на квартиранта. – Григорий Иванович, что это такое? Сережа! Сереженька! – и, припав доверчиво к плечу Русакова, девушка зарыдала.
Григорий Иванович, стиснув зубы, с силой толкнул плечом дверь избы. Помог Устинье раздеться и, усадив на лавку, взял за руки.
– Зачем ты будешь мучить себя в церкви. Поверь, он не стоит слез. Не стоит твоих унижений.
На город спускалась ночь. Веселье в доме Фирсова было в полном разгаре.
Никита Захарович, одетый в частобор из тонкого сукна, блистая недавно полученной медалью «За благотворительность», суетился возле гостей. Василиса Терентьевна, одетая по случаю свадьбы сына в бархатное платье, отделанное черным бисером, с тревогой поглядывала на Бекмурзу, который, усевшись по-казахски на ковре, ловил за ноги женщин. С пьяных глаз он уцепился за Тегерсена и, потянув его за гладко выутюженные брюки, крикнул весело:
– Ассаляу-маликум. Айда мало-мало конский колбаса ашать.
Райса сердито тронула мужа рукой, и Бекмурза выпустил из рук лопотавшего что-то на своем языке датчанина.
Никодим Елеонский сидел рядом с Сергеем, ежеминутно поправляя сползавший с накрахмаленного воротничка модный бант. За последнее время он приобрел привычки солидного, уважающего себя человека и в ловко сшитом фраке походил на крупного промышленника.
ГЛАВА 20
Молодежь ушла в комнату Андрея и занялась фантами.
– Вы – Ундина, – лепетал Тегерсен Агнии, восторженно глядя на белокурые волосы девушки, не замечая иронических взглядов гостей.
«Совсем ошалел датчанин от сестры», – подумал Андрей и хитровато сказал соседу:
– Воскобойников, уведи девушек на танцы…
– Сейчас я с ним устрою шутку, – подмигнул весело гимназист. Через несколько минут, пошептавшись с Никодимом и помаячив с глухонемым Стафием на кухне, он вернулся с большим подносом, на котором стоял пузатый графин водки и два бокала. Следом вошел Елеонский.
– Господа, в день бракосочетания Сергея Никитича с уважаемой Дарьей Петровной я считаю долгом чокнуться с дорогим гостем Мартином Ивановичем Тегерсеном! – обратился расстрига к присутствующим. Налив бокалы, он поднес один датчанину. Агния с подругами вышла.
– Теперь, господа, я предлагаю тост за процветание фирмы «Брюль и Тегерсен», компаньоном которой имеет честь состоять наш уважаемый Никита Захарович! – Налив второй бокал, Никодим снова подал его Тегерсену.
Тегерсен выпил и долго нюхал взятую со стола хлебную корочку.
– Третий бокал я предлагаю выпить за здоровье всеми уважаемой нами Василисы Терентьевны, – не давая передышки Тегерсену, Никодим налил вина и вновь подал его гостю.
Мартин Иванович сделал протестующее движение рукой, но бокал выпил и раскрыл рот, как рыба, выброшенная на берег.
Елеонский скосил глаза на графин и перевел глаза на Воскобойникова. Вскоре тот вернулся со вторым графином.
– Предлагаю выпить за здоровье юной хозяйки.
– За Ундин? С утофольствием! – захмелевший Тегерсен храбро выпил и четвертый бокал. Покачнувшись, опустился на стул и, откинув голову, уставился осоловевшими глазами на потолок. – Ми феликий народ, ми тринадцатый фек владел Англия, Норвегия и Швеция, – усы датчанина затопорщились. – Мой предок был северный фоин. Мы ошшень храбри… – Не закончив речь, он свалился и пополз на четвереньках под стол. Молодежь закатилась смехом. Запыхавшись от танцев, в комнату вбежала Агния и, повертев хорошеньким носиком, выскочила, как ошпаренная. Свадебное пиршество продолжалось пять дней.
Андрей едва нашел время поговорить с братом.
– Ты, кажется, зимой заканчиваешь училище? – спросил тот.
– Да.
– Я говорил уже с отцом. Он думает направить тебя в Зауральск.
– Мало ли что он думает. У меня свои планы на будущее, – хмуро произнес Андрей.
– Что ты намерен делать?
– Посмотрю, – уклончиво ответил Андрей. Сергей резко сказал:
– Нам с отцом не хочется, чтобы ты водил компанию с ссыльными!
– Это мое дело, – сдержанно ответил Андрей.
– Но ты забываешь, что интересы нашего дома…
– Повторяю, это мое дело. Я отдаю отчет в своих поступках и прошу не указывать, где и с кем я должен быть.
– Но ведь это кладет пятно на нашу фирму?
– Меня не касается, – отмахнулся Андрей.
– Как не касается? – Сергей в упор посмотрел на брата.
– Очень просто. У вас с отцом одни взгляды на жизнь, у меня другие.
– Ты что, намерен совсем отойти от дела?
– Да, – твердо заявил Андрей.
– Окончательно перекинулся к социалистам? – Выдержав паузу, Сергей отчеканил:
– Мы тебе не позволим якшаться с людьми, у которых за душой нет ничего.
Андрей усмехнулся.
– Если ты хочешь знать, они богаче нас с тобой: у них будущее, а вы с отцом его не имеете. Впрочем, ты не поймешь!
– Однако дешево ты меня ценишь! Как бы не ошибся! – зловеще произнес Сергей.
– Не беспокойся, не ошибусь. Говорить с тобой о законах развития общества – значит переливать из пустого в порожнее.
Чувство отчужденности к брату овладело им. Сухо простившись, Андрей вышел.
Утром он был уже на Кочердыкской дороге. Завернувшись потеплее в тулуп, отдался воспоминаниям о первой встрече с Христиной. Как-то, гостя в Челябинске у товарища, он попал на выпускной вечер в женской гимназии. Во время торжественной части объявили имя выпускницы для получения золотой медали, к столу подошла девушка среднего роста, со смуглым лицом, умными карими глазами. Сделав легкий реверанс сидевшим за столом, она вернулась на место. Андрей пригласил ее на кадриль. Усталые, они вышли в тенистый сад гимназии и, сев на скамейку, разговорились. Христина Ростовцева, так звали девушку, собиралась ехать на работу в школу в станицу Кочердыкскую, где жили ее старики.
Юноша предложил ехать вместе через Марамыш. Выйдя из вагона на маленькой станции, они наняли ямщика.
Проводя летние каникулы на мельнице отца, недалеко от станицы, Андрей встречался с Христиной часто. Эти отрадные дни оставили в его душе радостное, волнующее чувство. И теперь, изредка бросая взгляды на заснеженные поля, березовые рощи, покрытые куржаком, на медленно плывущие облака, он думал о встрече с девушкой.
В станицу Андрей приехал поздним вечером. Потонувшая в снегу, она казалась вымершей. Лишь в редких избах светились слабые огоньки да кое-где глухо тявкали собаки.
На стук вышел отец девушки и, узнав Андрея, торопливо открыл ворота.
– Милости просим! Давненько не были, – сказал он, помогая обметать снег с тулупа. Фирсова. – Пойдем в избу.
Христина с матерью пили чай. Девушка порывисто выскочила из-за стола.
– Андрюша!
После шумных свадебных дней в Марамыше с беспробудным пьянством гостей, бесшабашной гонкой на лошадях, Андрей почувствовал душевное спокойствие, которого ему недоставало в последнее время.
За чаем рассказал семенные новости. Принимая стакан от Христины, коснулся ее пальцев и на миг задержал их в своей руке. Лицо девушки покрылось румянцем. Взглянув на родителей, она погрозила Андрею пальцем. Тот улыбнулся и долго не спускал глаз с любимого лица.
После чая Христина увела гостя в горенку, плотно прикрыла дверь и, подойдя к нему ближе, протянула руки.
Андрей порывисто обнял ее и прошептал:
– Ждала?
До околицы его провожала Христина. За ночь подморозило, и снег под полозьями кошевки пел однообразную песню.
Они не заметили, как промелькнул ближайший лесок и открылась ровная многоверстная равнина. Прислонившись головой к плечу Андрея, девушка задумчиво слушала звон колокольцев.
