Текст книги "Королева Жанна. Книги 1-3"

Автор книги: Нид Олов

Он уже сидел на коне, когда под аркой ворот закричали:

– Курьер к Великому Принцепсу!

К герцогу подскочил всадник в красном башлыке:

– Из Генуи, ваше сиятельство. – Фрам взял пакет, быстро поломал печати, расправил лист. Бумага трепетала и рвалась у него из рук.

– А, черт… Факел! – крикнул Фрам. – Кейлембар, подержите.

Подъехавший Кейлембар перенял у кого-то факел, и они с Фрамом стали разбирать письмо. Свита молча ждала.

Прочтя письмо, рыцари посмотрели друг другу в глаза.

– Сат-тана, – произнес Кейлембар.

– Вы не находите, что мы поторопились? – спросил его Фрам.

– Нисколько. Во-первых, никто не мог знать…

– Никто?

– А-а, бас-самазенята! – скрипнул зубами Кейлембар.

– Впрочем, возможно, что и никто, – сказал Фрам. – Оставим это. Но вы сказали: во-первых. Что же во-вторых?

– Во-вторых, – сказал Кейлембар, – отступать уже некуда, мы зажгли солидную свечу. Теперь путь у нас один.

– Вы правы, Кейлембар, путь у нас один. Господа! – крикнул Фрам, обращаясь к гвардейцам. – Вперед, господа, в Дилион!

А бешеные всадники, разносящие манифест Великого Принцепса, метались по Кайфолии и Гразьену, и восстание расползалось все шире по их следам, точно дымящееся кровяное пятно на свежем снегу.

Глава XXXV
СЕВЕРЯНЕ ПРОТИВ СЕВЕРЯН

Motto: Они остриями стрел своих всюду начали сеять смерть; когда же иссякли стрелы, оказалось, что еще не иссякли кинжалы.

Мигель Сервантес

«Трудно понять – сон или явь эта Генуя, странный город, стоящий каким-то чудом словно бы на самом ребре земного круга, на том самом месте, где земля кончается, обрываясь в море. Все улицы неудержимо стремятся вниз; дома, башни торчат прямо друг на друге. Кажется, будто не ходишь, а ползаешь, точно муха, по отвесной стене. Глубоко внизу качаются на воде корабельные огни; если хочешь – от Ponta Soprana, северных ворот, можешь спрыгнуть прямо на палубу. Лошадь скачет ровно и мощно; дорога сотрясается, стонет под ударами копыт. Отменная лошадь, превосходное животное, но она уже запарилась, мне горячо сидеть. И снова мечется дорога, и снова стонет и гудит, копыта высекают искры из камней, вперед, вперед, а дороге нет конца И все стоит перед глазами белая обнаженная женщина в столбе света. Она стоит, как мираж, до нее не доскакать, сколько ни погоняй несчастную лошадь. На голове женщины блестит корона, женщина поднимает руку – в руке ее крест Святого Духа с острыми концами, которые мечут колючие лучи. В другой руке у нее шпага, и она говорит мне: „Монашек, не перед кем ломаться. На колени – я жалую тебя маркизом Плеазант за твои Приаповы заслуги“. Я отлично понимаю ее, но готов поклясться, что она говорит по-итальянски. Где пистолет? – нет, черт, это распятие почему-то. „Vade retro Satanás!“ [122]122
  Изыди, Сатана! (лат.).


[Закрыть]– кричу я не своим голосом. „Сюда, сюда“, – говорят мне, подталкивают меня под локти. А, вот, вот он, вот его затылок, вот этот негодяй и предатель. Этот уже не опасен – он разгадан. Я прижимаю дуло пистолета к этому затылку. (А ведь он был не заряжен, вот что смешно.) Человек оборачивается – вместо одного лица у него два: Макгирт и Анчпен, мои люди, они, как две моих тени, следовали за мною в бесконечной скачке через равнины, леса и горные ущелья. „Господа, – говорю я, указывая на обнаженную женщину, – этот замок называется Плеазант, его хозяин – я“. Недурной замок, четыре башенки над золотой кленовой рощей. Кругом поля, а вон там, на холмах – лес, охотничьи угодья. Я никогда не занимался охотой, как подобает сеньору. Боюсь, я не сумею оценить ее прелести. „Вот моя грамота, господа“. Но грамоту взял почему-то полковник Горн. „Принц Отенский убит?! Что за вести смеете вы мне привозить!..“ Женщина в столбе света стала подниматься, а меня что-то тянет вниз, в бездну. „Ты любишь меня все-таки?“ – спросила она. Кого она спросила – неужели меня? Я оборачиваюсь – лицо полковника Горна, играющее скулами. „О, как я буду мстить“, – прошептал Горн. Я сажусь, разуваюсь и на босые ноги навиваю ремни паломнических сандалий. Надо все же признать – она была ужасно бесстыдна. Ей нравилось лежать голой. Кто это говорит? Никого нет. Ах, это я сам подумал, да. А что это, в кулаке, круглое, на цепочке? Серебряный жетон. На нем чернью трезубец – королевский знак. Покажи такой должностному лицу – сразу получаешь свежих лошадей под седлами. До чего же удобно путешествовать с такой вещицей. „Вот, возьмите, Анчпен, – говорю я, – и скачите обратно. Дело сделано, Респиги арестован“.

Это было последнее, кажется, что я сделал. Но почему снова женщина в столбе света? Бог мой, да она рыжая! Это дурной знак. Не приближайся к ней. Рыжий цвет ее волос – это цвет ее души, огонь и ад. Кто это бормочет? Ах, Ланьель, здравствуй, Ланьель. Ты как будто не согласен с этим? Да и я тоже не согласен.

 
Но разве волосы ее красны,
Как майский мак, или желты, как лютик?
Есть тысяча оттенков рыжизны —
Не все они изменчивы по сути.
Цвет кос ее скорее с бронзой схож,
С металлом благороднейшего сплава,
В нем – не каприз, не прихоть и не ложь,
В нем – постоянства признак величавый.
Но не давай увлечь себя обманом:
Из бронзы ставят статуи тиранам.
 

Вот именно, тиранам!.. Но ведь она не рыжая, Ланьель, она – золотистая блондинка. Значит, как лютик? Ваше Величество, я ваш верный солдат, ваш преданный вассал, я с радостью положу жизнь за Ваше Величество, с радостью.

Бедняга Анчпен, как приехали, так он свалился. А мне, что, не хочется спать? Ему пора – часа четыре он проспал, а то и больше. „Анчпен, проснитесь, пора“. Что он делает? Почему он протягивает руку и трясет меня за плечо? „Анчпен, вы спите?“ – „Пора, пора, проснитесь“, – говорит Анчпен. Нет, он спятил».

Маркиз де Плеазант наконец разлепил бессмысленные глаза.

– Пора, проснитесь, – говорил полковник Горн, потряхивая его за плечо.

Проснувшись, генуэзцы увидели на перекрестках патрули телогреев и конных виргинских гвардейцев. Глашатаи громко извещали народ, что Джулио Респиги уличен в измене и арестован, а наместником Ее Величества в Генуе назначен маркиз де Плеазант.

По улицам сновали скороходы с письмами. В полдень, при звуках военной музыки и выстрелах с цитадели, из наместнического дворца выехал сам маркиз Плеазант, сопровождаемый полковником Горном и приличествующей его званию свитой.

Он был без шляпы, чтобы все могли видеть его бледное лицо с обведенными тенью глазами. Солнце, словно нарочно вышедшее приветствовать его, играло его золотыми регалиями, сверкало в складках белого шелкового костюма. Падкие до зрелища итальянцы воодушевленно кричали ему Evviva [123]123
  Итальянская здравица.


[Закрыть], и он приветствовал их своим наместническим жезлом. Он проехал по улицам и площадям к Дворцу Синьории, где его ожидали все maggiori [124]124
  Вельможи (букв.: «большие») (ит.).


[Закрыть]Генуэзской республики.

По толпе уже передавали, что наместнику двадцать три года, что приехал он вчера ночью без всякой свиты, чуть ли не один, и что во дворец его ввел полковник Горн, который спал с ним в одной комнате. Держится он крайне надменно, однако услугами лакеев совершенно пренебрегает. Те, кто был на площади Синьории, своими глазами видели, как юный паж Андреа Паллавичино подошел, чтобы подержать наместнику стремя, но тот сам соскочил с лошади и как будто бы не заметил пажа. «Вот это мило! – судачили в толпе. – Какой-то странный маркиз. А помните, принц Вильбуа был в том же роде. Должно быть, все виргинцы таковы, северные варвары».

Войдя с наместником в Зал совета, Горн представил его генуэзским лучшим людям. Он сказал, что Ее Величеству благоугодно было послать наместника с тайными полномочиями, поэтому верительные грамоты не будут Синьории вручены.

Затем наместнику представили генуэзцев. Все они серьезно кланялись ему – целовать себе руку он не позволил, – но по глазам их было видно, что они узнали в нем вчерашнего «пилигрима» И наместник легким поджатием губ показал, что он тоже понял это.

Затем наместник произнес небольшую речь. Он говорил по-французски, медленно и тщательно выговаривая слова. Он сказал, что Джулио Респиги намеревался единолично захватить власть в Генуе, на манер флорентийских тиранов Медичи; кроме того, он входил в преступный заговор против Ее Величества королевы Иоанны Для того, чтобы разжечь возмущение в Генуе, Респиги, якобы по приказу королевы, запретил католическое богослужение. Подобного приказа не могла отдать королева Иоанна, выступающая всегда и во всем за свободу совести. Католическая церковь, сколько ему известно, не подчинилась этому приказу, и он, маркиз де Плеазант, ныне официально заявляет, что церковь была права. Королевство Виргинское переживает суровое время. Жертвой заговорщиков пал принц Отенский, без сомнения, известный преуспевающим господам. Маркиз Плеазант выразил надежду, что первые люди Генуэзской республики останутся верны договору, подписанному ими в марте сего года, и всеми силами будут препятствовать мятежу и беспорядку.

Кончив, наместник холодно оглядел всех. Горн что-то шепнул ему. Наместник кивнул и произнес:

– Имеете ли вы ко мне вопросы, господа?

Вперед выступил маркиз Бальби, председатель Совета:

– Ваша светлость, мы не имеем претензий по поводу генуэзских граждан, коих арестовали нынче в ночь по вашему приказу. В этом мы всецело полагаемся на добрую вашу волю. Если они виновны – пусть на головы их падет заслуженная кара, если они невиновны – вы, конечно, отпустите их, убедившись в их невиновности. Но в числе арестованных находится также мессир Лоренцо Контарини, гражданин Милана. Его арест вызывает нашу тревогу единственно потому, что грозит неприятными осложнениями с герцогом миланским.

– Лоренцо Контарини – пособник изменника Респиги, – ответил за наместника Горн. – Респиги взял его на службу с тем, чтобы Контарини ехал в Виргинию к заговорщикам. Оба они достаточно громко говорили об этом.

– Если же виновность господина Контарини, равно как и генуэзских граждан, не подтвердится, – добавил наместник, – то все они без промедления получат свободу. Даю вам слово, господа.

Когда наместник удалился и итальянцы остались одни, маркиз Бальби сказал:

– Синьоры, сдается мне, он ряженый.

– Если так, то это кукла Горна, – резонно заметил маркиз Пеллавичино. – А Горн, по мне, во всем лучше, нежели Респиги.

Андреус Ренар, граф Манский, всегда держал свое слово. Когда-то он обещал своему первому советнику Хапайоту, что сделает его дворянином, и вот в мае 1576 года Хапайот получил от королевы грамоту, которая удостоверяла, что теперь он – маркиз де Меланж. Королева охотно дала грамоту: она была довольна тем, что для нового маркиза не пришлось выискивать феодов и замков. Хапайот получил, по официальной формуле, лишь «титул и шпоры», да еще и за них приплатил в канцелярию министра двора; но и он был доволен, так как большего он и не желал.

Ренар тоже был доволен: имея титул, его советник мог совсем другим тоном разговаривать в Генуе, куда он собирался выехать по поручению своего патрона. Хапайот должен был основать в Генуе отделение банка Ренара и установить полезные контакты с господами из Каза Сан-Джорджо [125]125
  Каза Сан-Джорджо– эта торговая компания действительно существовала.


[Закрыть]. Разумеется, было ясно, что эту богатую, всемирно известную торговую компанию не удастся прибрать к рукам, по крайней мере сразу; но глупо было бы, сказал Ренар, истратившись на печку, не греть об нее хотя бы зад.

Хапайот был молод и энергичен; он имел в Италии хорошие знакомства еще с тех времен, когда учился здесь искусству коммерции. Он вынашивал массу выгоднейших проектов, но в некоторых случаях очень кстати была бы поддержка наместника. К сожалению, Респиги совершенно не занимали меркантильные идеи; он плевал и чихал на них, ибо он был рыцарь. Поэтому, как ни старался Хапайот, Респиги ни разу его не принял. Естественно, что, узнав о смене наместника, Хапайот, как истый финансист, решил попытать счастья в первый же день. Тщательно одевшись, при брыжах, шпаге и прочих маркизовых атрибутах, он наудачу направился во дворец.

Ему повезло: наместник оказался у себя и один. Человек в мушкетерском плаще, очевидно, дежурный, проводил маркиза ди Меланж прямо в кабинет.

Наместник, сцепив за спиной руки, стоял у окна и смотрел на стройную башню собора Сан-Лоренцо, всю исчерченную поперечными полосами белого и черного мрамора. Он обернулся навстречу Хапайоту. Вид его не предвещал особо приветливого приема; тем не менее Хапайот бодро представился и для начала попробовал изящно пошутить, что у его светлости-де наверняка имеются письма к нему, маркизу ди Меланж, за подписью графа Манского. Наместник с довольно вялой улыбкой подтвердил, что такие письма воистину у него имеются, и попросил объяснить цель визита. Тогда маркиз ди Меланж принялся рассказывать маркизу де Плеазант о компании Святого Георгия, чей дом – Каза Сан-Джорджо, или, как его еще называют, Палаццо дель Маре, хорошо виден вот из этого окна. Никколо Макьявелли в свое время предостерегал, что Каза Сан-Джорджо может поглотить всю республику, и он был прав, ибо дело явно идет к тому. Алые кресты на парусах генуэзских галеот-то видела Африка, и Турция, и обе Индии. Каза Сан-Джорджо – это и есть подлинная жемчужина Генуи. Именно потому, что Каза Сан-Джорджо находится в Генуе, великий король наш Карл и желал столь сильно овладеть ею, а его славная дочь…

– Погодите, – сказал наместник, – давайте-ка выпьем в честь великого короля Карла…

Когда они сделали по первому глотку, Макгирт отворил двери и доложил:

– Полковник граф Арвед Горн.

Оба маркиза отставили свое вино. Вошел Горн, кинул взгляд в сторону Хапайота. Он тяжело дышал от быстрой ходьбы.

– Простите, ваша светлость, меня задержали, – сказал он.

Наместник понял значение его взгляда.

– Маркиз Меланж, у нас с вами еще будет время побеседовать, сейчас мне недосуг, – сказал он. Хапайот с поклоном вышел. Наместник нетерпеливо повернулся к Горну:

– Что случилось, господин полковник?

– В гвардейском батальоне капитана Гатама была сделана попытка бунта, – сказал Горн. – Я арестовал там половину офицеров, начиная с самого капитана, сейчас, полагаю, опасности больше нет Мерзавцы, они потребовали верительных грамот…

Лицо наместника внезапно исказилось. Он сгреб хрустальный фужер и хлопнул его об пол.

– К черту! – закричал он срывающимся голосом. – Вы знаете, чтозначит по-итальянски marionetto, господин полковник?.. Кукла! Паяц на веревочке! Чудное словечко! Теперь я выучил его на всю жизнь. Кровь Господня, когда я командовал моим взводом, я, по крайней мере, знал, кто я такой! Маркиз де Плеазант! Кавалер Святого Духа! Наместник! Тайные полномочия, будь все трижды проклято! Marionetto! Кухонный мальчишка, чумазый ангелочек, показал мне на пальцах, что это такое! За заслуги, ведомые нам… преклоните колено, преклоните шею!..

– Ма-алчать! – рявкнул Горн, так что зазвенели стекла. – Сопляк, мальчишка! Рыцарь без страха и упрека! Да как ты смеешь осуждать здесь волю Ее Величества? Какой ты после этого дворянин? Паршивый молокосос!

Наместник, всхлипнув, схватился за шпагу. Горн пригнулся со сжатыми кулаками. Несколько мгновений два человека – пожилой и молодой – неподвижно смотрели друг на друга.

Пожилой выпрямился первым.

– Мы оба наговорили здесь лишнего, – спокойно сказал он. – Простите меня, лейтенант Я беру свои слова обратно.

Лейтенант Бразе бросил шпагу в ножны и шумно передохнул.

– Простите и вы меня, господин полковник. Я вел себя, как последняя скотина Мне стыдно, простите меня.

Он протянул руку, и Горн ответил ему крепчайшим пожатием.

– Ее Величество выразила надежду, что мы станем друзьями, – сказал он, – и мы оправдаем эту надежду Я знаю, вам тяжело, но таков удел дворянина. Мы должны честно выполнять свой долг на том месте, на какое угодно поставить нас королеве. Мы с вами, и вы, и я – солдаты, нам претит заниматься политикой. Это на редкость грязное дело. Но здесь никто не сделает этого за нас, придется нам самим. Я обещаю вам быть вашей правой рукой.

– Спасибо вам, – с чувством сказал лейтенант Бразе.

– Отлично. – Горн перешел на деловой тон. – Итак, я проверил все гвардейские батальоны. Нами арестовано около ста человек. Черт возьми, я просто инстинктивно не доверяю гвардейцам. Сейчас у меня одна надежда: мы взяли если не всех активных заговорщиков, то уж наверняка большую часть. Жало вырвано.

Лейтенант Бразе тоже вернулся к своей роли:

– Кстати, капитана Денхотра вы тоже арестовали?

– Нет. А что?

– Вчера вы показывали мне его, он был наряжен чертом и сидел в компании Респиги. А сегодня он представлялся мне; я поговорил с ним, и он показался мне порядочным человеком.

– Денхотр – каршандарец… – задумчиво сказал Горн. – Пришел в Италию вместе с Вильбуа… Ничего плохого я за ним не знаю… Ладно, увидим.

Он рассеянно взял недопитый фужер Хапайота и выпил.

– Итак, непосредственной опасности мятежа в Генуе я не вижу. Наша задача – следствие. Нужно вы тряхнуть из Респиги самое важное – где находится штаб Лиги Голубого сердца и кто в нее входит Это знает он один. Значит – начнем с него.

– А кто будет вести следствие?

– Как кто? Я, – сказал Горн. – Итальянцы? Это их меньше всего касается… Я боюсь, что Толет потребует переслать Респиги к ним. Пока они не успели этого сделать – надо узнать у него все. А там пусть делают с ним что хотят. Я больше чем уверен, что ему дадут бежать по дороге.

– Вы кого-то подозреваете, – сказал Бразе без вопросительной интонации.

– Да. Подозреваю. Но вам пока не скажу кого…

– Не надо, – грустно улыбнулся Бразе. – Я сам подозреваю его…

Они оба прекрасно знали, о ком идет речь.

– Мда, – тяжело вздохнул Горн. – Ладно, уже темнеет, я поеду в цитадель, допрашивать Респиги.

– А я?

– А вы, ваша светлость, – Горн положил руки на плечи лейтенанта Бразе, – вы останетесь здесь. Дворец хорошо охраняют мои телогреи, я буду спокоен за вас… Советую вам покрепче выпить и спать. Вам нужно отоспаться. А я вернусь поздно, или, лучше сказать, рано – на рассвете. Доброй ночи.

В голосе Горна была грубоватая отцовская ласка. Он тряхнул лейтенанта за плечи и вышел.

Лейтенант Бразе позвал Макгирта, велел подать свечей, и они стали пить и играть в кости. Хмель не брал их. Около полуночи по дворцу загремели шпоры, ворвался полковник Горн.

– Вы не спите?.. Пр-роклятье! Украли палачей!

Макгирт выскочил из комнаты, как метеор. Лейтенант Бразе недоуменно поднял голову.

– Каких палачей?

– Дайте выпить… Ох, простите, ваша светлость… – Но Бразе только рукой махнул. Горн сел и одним глотком осушил кубок.

– Респиги ведет себя нагло, – заговорил он, вытирая усы, – на вопросы отвечать не желает, кричит, что я-де сам нашел подставное лицо… – он пристально посмотрел на лейтенанта, но тот сидел неподвижно и внимательно слушал, – а он-де верный слуга Ее Величества, и за это я-де отвечу. Я пригрозил ему пыткой…

– Пыткой? – переспросил лейтенант Бразе.

– Ну да. Вы что, с луны упали? – Горн явно плохо владел собой. – Пытка есть первый инструмент политика… Уж не думаете ли вы запретить мне?..

– Нет, нет, – покачал головой лейтенант. – Я совершенно согласен с вами, господин полковник.

Горн стукнул кулаком по столу:

– Представьте себе, он ничуть не испугался! Напротив – начал ругаться совсем уж непотребно. Значит, он уже знал, его уже предупредили, черт возьми! И это в моей цитадели, а? Выхожу в застенок – там тихая суматоха: оба палача как в воду канули. Ну, я сгоряча повыбивал там зубы кое-кому… Впрочем, за дело. Ну где теперь найти палача?

– Разве это так трудно? – спросил лейтенант.

Горн ощетинил было усы, но сдержался.

– Да уж нелегко, ваша светлость. Ведь это же профессия, требующая не меньшей выучки, чем любая другая. Палач должен быть прежде всего хорошим хирургом. Если бы не это, можно было бы взять любого негодяя с улицы, таких преизбыток. Но ведь он просто убьет человека, а мне нужно, чтобы он только заставил человека отвечать на вопросы.

Горн облизнул губы и хриплым шепотом произнес:

– Я сам сделал бы это, вот этими руками, вы понимаете, лейтенант, я сам – так это нужно сейчас… Но я не умею…

Лейтенант Бразе быстро усваивал уроки политики.

– Эти палачи были городские? – спросил он.

– Да. Итальянцы, – ответил Горн. – Первоклассные мастера. Искать по окрестностям: бесполезно, там одни грубые мясники. Хорошего палача ближе Вероны не найти, но обращаться в Верону!..

– А своих у вас разве нет, господин полковник?

– О! В самом деле, – оживился Горн. – Я держу профоса и двух штокмастеров. Это не то, правда… Штокмастер что – отвесить провинившемуся солдату десять или тридцать зеленых палок…

Маркиз де Плеазант брезгливо дернул верхней губой.

– Считаю дело решенным, – объявил он – Завтра испробуем ваших палочных мастеров. Завтра же – я приказываю – пошлем за настоящим палачом в Верону.

Как оказалось назавтра, оба штокмастера накануне напились до помрачения ума, ввязались в драку и были изрядно побиты, причем один сломал руку. Полковник Горн, тихо кипя, усилил караул цитадели и послал в Верону за палачом. Прошел день, потом второй; в Генуе все было спокойно. Все же девятнадцатого ноября, накануне ожидаемого мятежа, Горн распорядился перевести Респиги на верхний этаж самой высокой башни цитадели, чтобы максимально уменьшить возможность побега.

Но миновало двадцатое, а за ним и двадцать первое ноября Генуя производила нормальный будничный шум: стучали подковы и деревянные башмаки по каменным плитам, кричали ослы и разносчики, бранились женщины, визжали дети. Наместник посетил Университет, палаццо дель Маре, нанес визиты членам Совета Синьории. Гранды все еще относились к нему настороженно. Однако их недоверие сильно ослабло, когда они узнали, что наместник предъявил банкиру Меланжу боны на десять тысяч пистолей, подписанные лично Ренаром. Для генуэзцев это было убедительнее любых полномочий и верительных грамот.

В ночь на двадцать второе из Вероны прибыл палач.

Горн собрался в цитадель на рассвете: он не желал больше терять ни минуты. Наместник настоял на том, что поедет вместе с ним. Горн скрепя сердце согласился, попросил только прикрыть лицо.

Солнце едва-едва позолотило вершины гор и наложило розовые блики на шпили и флюгера. День обещал быть погожим. На голубом утреннем небе нежно розовели облачка. Лейтенант Бразе смотрел на них, стоя на галерее внутреннего двора цитадели. Дико было думать, что в двух шагах ниже, в подземелье, уже калится железо, уже готовы гири, веревки… Чтобы мучить человека. Зачем, во имя чего?

Какой вздор. Не надо смотреть на эти облачка. И потом, совсем не обязательно ходить туда. Можно не ходить. Горн принесет показания Респиги… Можно пойти в гавань, посмотреть на корабли, на людей. Мирное утро. Люди веселы, хохочут, пляшут Итальянцы всегда пляшут – просто от того, что они живы, кругом солнце, женщины, краски, запахи… А в это время его будут… Пусть он – это Респиги, негодяй, предатель, бабник и скотина, все равно – его будут…

Проклятье, что за грязное все-таки дело – политика.

– Ведут, – шепнул Горн, – капюшон накиньте, ваша светлость.

Под аркой показался Респиги, его вели под руки двое солдат. Он уже знал. Вид у него был неважный: ноги подгибались, он был тошно бледен и, казалось, из последних сил удерживается, чтобы не начать тут же биться и визжать.

Горн с застывшей усмешкой глядел на него.

Внезапно загрохотал взрыв. Облако дыма и пыли влетело из-под арки во двор. Респиги и его конвоиры покатились по камням, сбитые с ног взрывной волной.

В ту же секунду в облаке дыма замелькали красные тосканские береты и синие плащи.

– Так вот ваши гвардейцы, Денхотр! – яростно крикнул полковник Горн.

Капитан Денхотр побледнел как полотно и вдруг сделал резкое движение, заслонив собой наместника. В горло ему вонзилась стрела, и он стал медленно оседать вниз.

– А, черрт! – зарычал Горн. – Куда вы, маркиз?

Лейтенант Бразе уже не слышал его. Он спрыгнул с высоты второго этажа прямо на плиты двора, и снизу раздался его голос:

– Измена! Ко мне, телогреи!

Выхватив шпагу, Арвед Горн кинулся к лестнице.