Текст книги "Королева Жанна. Книги 1-3"
Автор книги: Нид Олов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 35 страниц)
Глава XVII
ПРИНЦ ОТЕНСКИЙ
Motto: А разве лихорадка, головная боль, подагра щадят его больше, чем нас?
Мишель Монтень
Эльвира стояла над ней, держала ее за плечи и спрашивала:
– Что с тобой, Жанна, милая? Что ты так кричишь?
…В зловещем дымно-багровом свете перед ней восседал Судия. Лица его она не могла рассмотреть, как ни старалась, и это было очень страшно. За ее спиной стоял кто-то, готовый схватить ее, но она не имела сил повернуться, чтобы взглянуть.
– Ты обвиняешься в разврате мысли и тела, – возгласил Судия. – Можешь ли ты оправдаться?
– Нет у нее оправданий, – раздался голос, и Жанна увидела Лианкара, в черном костюме Моисея Рубаго, с тем хищным выражением, с которым он выцеливал оленя. Лицо его, невыразимо страшное, делалось то зеленым, то синим.
– Она отвергла меня, первейшего вельможу Виргинии, ради какого-то жалкого лейтенанта, – произнес Моисей Рубаго инквизиторским тоном. – Невозможно измерить бездну падения ее.
– Ах, вот как, – сказал Судия, и Жанна с ужасом разглядела, что у него лицо Басилара Симта с безжалостно сжатыми губами. – Ты отрицаешь Бога и благодать, ты есть гнусная еретичка, и твое телесное падение есть закономерное следствие сего. Ты осуждена. Берите ее.
Лианкар, теологи и магистры протянули к ней руки… Она хотела попятиться от них, но те, кто стоял сзади, не пустили ее. Она почувствовала леденящее прикосновение и испустила дикий протяжный крик…
…В окно глядело серое, понурое утро. Мокрые ветви скреблись в стекло. Жанна лежала на спине и бессмысленно смотрела на Эльвиру, склонившуюся над ней. Газельи глаза Эльвиры были расширены тревогой.
– Жанна, очнись, Жанета…
Кошмар кончился. Жанна глубоко вздохнула и прижалась к Эльвире.
– Ох… Эльвира… какой страшный сон мне приснился… Я должна сегодня… – И она прошептала ей на ухо несколько слов. Эльвира отпрянула от нее.
– Ты с ума сошла, девочка!
– Я должна, Эльвира… ты понимаешь… я должна…
– Но зачем же именно туда?.. Есть же и в Аскалере.
– Нет, нет… Только туда… И чтобы никто не знал. Я должна… сделай это для меня… – шептала Жанна, умоляюще глядя на подругу. Эльвира погладила ее по растрепанным волосам, провела рукой по лбу, покрытому холодным потом.
– Хорошо… хорошо, Жанета, – сказала она ей как упрямому ребенку. – Будет все, как ты хочешь.
Днем Эльвира отозвала Анхелу де Кастро и дала ей конфиденциальное поручение. Анхела тут же собралась и выехала из дворца. Около собора Омнад она остановила карету, вышла и исчезла в темных недрах Божьего Дома.
– Ваше преподобие, – сказала Анхела архидиакону собора, – некая знатная дама сегодня вечером желает помолиться. Тайно, вы понимаете, отец? Я попрошу вас позаботиться, чтобы в соборе не было ни единой души в тот час, когда стемнеет. Пусть органист на хорах играет что-нибудь не очень громкое. Вот плата за его игру. – Она подала священнику тяжелый кожаный мешочек и прибавила: – На карете, в которой приедет дама, будет тот же герб, что и на этом кошельке.
Архидиакон, не успевший вставить ни слова, побледнел, увидев тисненные золотом королевские трезубцы.
– Все будет сделано, как желает знатная дама. Я ручаюсь за сохранение тайны.
…Медленно и неохотно спустились синие сумерки, потом наступил мрак. Небольшая карета остановилась перед суровой громадой собора Омнад, гневно и требовательно простиравшего к Богу руки своих башен. Двери собора были раскрыты, на паперть падал изнутри слабый свет. Маленькая фигурка в темном плаще, несомая ветром, вбежала по ступенькам и скользнула внутрь, в мягкий и таинственный полумрак, наполненный рокочущими звуками органа.
Жанна настояла на своем, чтобы Эльвира осталась ждать ее в карете. Она не желала свидетелей. Огромное здание было пусто, легкие шаги девушки скрадывались, пропадали в переливчатых аккордах органа.
Она бывала здесь много раз, и всегда при дневном свете, в сиянии золота и славы, она сама сияла, как солнце, и к ней были обращены все взоры. В эти минуты она раздваивалась: ее королевское обличие хранило благопричинную мину, а ее душа отдыхала или, чаще, скучала, следя за однообразным спектаклем богослужения.
Сегодня королевского обличия не было, сегодня она пришла сюда просто как человек, несчастный, измученный, жаждущий утешения. Сегодня душа ее была чужда всякого сомнения и скепсиса, она верила, искренне и беззаветно, она была робка и покорна.
Перед алтарным триптихом горело четырнадцать свечей. Лицо распятого, освещенное снизу, казалось страшным. Жанна опустилась на колени и сложила руки – эта поза была хорошо заучена ею еще в детстве.
– Боже мой, Господи Иисусе Христе, – зашептала она. – Ты милосерден бесконечно, даруй же мне прощение… Вот, я вся пред Тобою, дерзко отрицавшая Тебя и пренебрегавшая Тобой, но раскаявшаяся и вернувшаяся к Тебе… Не Ты ли говорил, что один раскаявшийся грешник лучше десяти праведников? Загляни в сердце мое, вот, оно чисто пред Тобой… Я дерзнула обратиться к Тебе, минуя всех служителей Твоих, я полагала, что имею право на это, ибо Твоею же милостью поставлена я выше самого кардинала Мури, и он не властен отпустить мне грехи мои… Да, я впала в безумие и ослепление, я поддалась плотскому влечению к человеку, несравненно низшему меня, но, Господи, я согрешила только помыслом, я больше ни в чем не виновна, прости меня… Я отрекаюсь от этого чувства, даруй же мир моей душе, Господи… ты видишь, королева на коленях, во прахе пред Тобой… Господи, помилуй, пожалей меня…
Орган все так же вздыхал. Жанна с ужасом чувствовала, что молитва не приносит ей облегчения. Деревянный лик Назареянина был холоден и равнодушен.
В карете ее стошнило. Вызванный лейб-медик, сухой и вежливый итальянец Кайзерини, констатировал у Ее Величества отравление.
На рассвете созвали консилиум. У королевы был сильный жар; она лежала, вытянувшись, как труп, и только изредка стонала. Медики, стоя над ней, хладнокровно обменивались учеными терминами; Эльвира умоляюще вглядывалась в них покрасневшими от бессонницы глазами и вслушивалась в их умный разговор, силясь понять и ничего не понимая.
Придворных не пустили дальше аудиенц-зала, и там они сбились в центре многоцветной тревожной кучкой Слово «отравление» носилось из уст в уста почти как слова «чума» или «конец мира».
Неслышно появился герцог Марвы, бледный и страдающий. Он сдержанно поклонился всем.
– Ваше сиятельство… – кинулся к нему граф Кремон.
– Я все знаю, – остановил его герцог и, отойдя к окну, принялся смотреть на печальный голый сад. Он был в костюме зеленого цвета – цвета надежды.
Отдельные реплики, долетавшие до него, мучили как раскаленные иглы:
– Это какой-то рок…
– Принц Александр скончался в прошлом году, примерно в это же время…
– Советую вам быть осторожнее в выражениях, – раздался резкий голос Гроненальдо. – Ее Величество отнюдь не умерла, ваши сравнения слишком опасны.
– Однако налицо отравление…
– Кто мог сделать это?
– Необходимо начать расследование…
– Герцог Лианкар странно ведет себя, – прошептал кто-то чуть слышно.
Лианкар имел тонкий слух. Он закусил губу и незаметно отер холодный пот со лба.
Вышли медики; все обступили их, шепотом задавая вопросы. Лианкар не тронулся с места. Он и оттуда услышал, как один из эскулапов объявил, что Ее Величество подверглась воздействию растительного яда, который удалось распознать. Медицина полагает, что доза, к великому счастью, была не смертельна, и потому уверена в благополучном исходе.
Сиятельный герцог Марвы удостоверился, не смотрят ли на него, и медленно, троекратно перекрестился.
Восточное крыло Аскалера, где находились королевские покои, точно вымерло. Здесь ходили на цыпочках и говорили очень мало, да и то шепотом. В туалетной комнате королевы засели медики – они готовили какие-то микстуры и препараты, они даже пищу для Ее Величества варили сами.
К королеве допускались только женщины – так распорядилась Эльвира. У дверей, ведущих на Восточную галерею, был выставлен усиленный караул телогреев со строжайшим наказом не пропускать даже самого Господа Бога.
В сиделках недостатка не было – все фрейлины, дамы, принцесса Каршандарская наперебой предлагали свои услуги. Но Эльвира была непреклонна. Она одна имела неотъемлемое право находиться у постели своей подруги. Прочие дамы склонны были проявлять самоотверженность, имея в мыслях выслужиться перед Ее Величеством, но Эльвиру никто не мог заподозрить в этом. Пока королева была здорова, Эльвира не вылезала вперед – впрочем, она и без того была первой, – но зато теперь она, не прося и не принимая чужой помощи, беззаветно боролась за жизнь Жанны.
Она сделала исключение только для членов ордена Воителей Истины, которых менее других можно было заподозрить в корыстных побуждениях. Им тоже дорога была жизнь прежде всего брата Жана, а потом уже Ее Величества. Но и их Эльвира высылала из спальни, как только у Жанны начинался бред. Никто не должен был слышать, как королева жалобно умоляет о чем-то герцога Марвы, архидиакона Басилара Симта и Господа Бога, как она призывает то Алеандро, то принца Отенского Это были сокровеннейшие тайны. Принцесса, графиня Альтисора и Анхела де Кастро понимали это и слушались Эльвиру беспрекословно. Придворные дамы были связаны с Жанной узами подчинения, члены ордена – узами ума, но только одна Эльвира – узами сердца.
Она провела три ужасных ночи без сна, и когда на четвертые сутки Жанне стало легче и она полностью пришла в себя, когда Кайзерини поклялся ей, что жизнь Ее Величества вне опасности, – тогда Эльвира свалилась, как сноп. И тогда Анхела де Кастро, сидя у королевской постели, рассказала Ее Величеству то, что считала необходимым рассказать:
– Эльвира просто не подпускала нас к постели Вашего Величества. Мы, правда, старались помочь ей, чем только могли, но мы полагали, что она имеет право на это И я первая преклоняюсь перед Эльвирой.
Жанна ничего не сказала, только вздохнула.
– Я только умоляю Ваше Величество, – добавила Анхела, – ничем не намекать Эльвире на то, что вам известно все это… Сама она, конечно, не скажет Вашему Величеству ни полслова, но я полагаю, что Ваше Величество должны это знать…
– Спасибо вам, Анхела, вы совершенно правы, – сказала Жанна.
Эльвира проспала двадцать часов подряд и сама чуть не сделалась пациенткой. Она, однако, решительно пресекла все попытки медиков заняться ею, заявив, что здорова, но их гонорар будет увеличен и за ее счет.
Жанну не тревожили разговорами. Принцесса только собратьям по ордену рассказала о расследовании, которое предпринял принц при самом деятельном соучастии герцога Марвы. Виновных не нашли; дело приписали случаю и в качестве предупредительной меры восстановили должность пробователя королевских питий и кушаний, упраздненную Жанной. «Это совершеннейшая глупость, – говорила она, – если яд медленный, вместе с королевой умрет еще один человек, только и всего…»
Когда врачи разрешили Жанне вставать, она прежде всего спросила Эльвиру:
– Я бредила, когда лежала без памяти?
Эльвира честно рассказала ей все. Жанна слегка покраснела:
– Все началось с этого дурацкого сна… у меня было чувство, что все мы не правы в своих взглядах на мироздание… Так отчетливо я видела Страшный Суд, а потом, во время болезни, все это перемешалось… и диспут и эта дурацкая выдумка с молитвой… Никогда ее себе не прощу…
Краем глаза она следила за Эльвирой. Та сдержанно заметила.
– В тот день ты уже была нездорова, Жанна. Мы все так думаем – и Анхела, и все прочие. Иначе мы и не объясняем твою поездку в собор.
Жанна хитрила, но заметила ли это Эльвира, по ней было совершенно невозможно понять. В этот момент Жанне было вовсе не до мироздания. Она мучительно боролась со своим сердцем, изгоняя из него образ лейтенанта Бразе. Кошмарный сон и тяжелая болезнь казались ей неким предупреждением свыше о том, что она не должна, не имеет права любить человека, который находится так низко. Она старательно уверяла себя, что это минутное помрачение, ошибка. Неподвижно лежа в постели (медики предписали ей лежать еще пять дней), она, точно урок, повторяла это себе. Она положительно боялась каждый раз приближения ночи, она боялась кошмара. Эльвира ночевала вместе с ней; засыпая, Жанна держала ее за руку.
Ей пришло в голову, что тогда, у зеркала, она попросту искала защиты после отвратительной постыдной сцены с герцогом Марвы. Это вышло случайно – она увидела честное, благородное лицо и вообразила, что это именно тот человек, который достоин ее. Между тем тот, кто действительно был достоин, кто был, незаметно для нее самой, был избранником ее с самого начала – находился далеко отсюда. Это был герой почти сказочный, рыцарь без страха и упрека, тот, кто ко дню рождения королевы сделал ей подлинно королевский подарок – корону Северной Италии. Это был Карл Вильбуа, принц Отенский.
Жанна вспоминала его лицо, голос, жесты, его теплую, совсем не придворную улыбку. До боли зажмурив глаза, она вспоминала даже его почерк и манеру держать перо. В детстве маленький звереныш Эран Флат, ставший наследником Отена, грыз ногти; его журили за это гувернеры, и с тех пор у него осталась привычка прятать кончики пальцев, хотя грызть ногти он скоро отучился. Жанна не знала этого, но заметила, что когда Вильбуа берет перо, он всегда старается, чтобы ногтей его не было видно. Вспомнив об этом, она очень обрадовалась – значит, это было не случайно.
Она говорила себе, что не случайно же она так любила его общество, не случайно в августе она бегала к нему в кабинет и сидела там часами, глядя на него и позабыв все приличия.
Она засыпала с мыслью о принце, и кошмары не мучили ее. Для нее это было самым верным знаком, что из непроходимого, страшного леса ошибок она наконец-то выбралась на верный путь.
На пятый день Эльвира вошла к ней и сказала.
– Получено письмо от принца Отенского, присланное с пути. Он возвращается из Италии вместе с армией.
Сердце Жанны сладко забилось.
– Прочти вслух, – шепотом попросила она.
Эльвира стала читать. Жанна, взволнованная мыслью о скором приезде принца, не могла как следует сосредоточиться, и поэтому до ее сознания доходили только отрывки [50]50
Все факты из истории Италии, сообщаемые в письме Вильбуа, – подлинные.
[Закрыть].
«…Италию я уподобил бы бочке с молодым вином, где грибок протестантства и иных ересей вызывают бурные взрывы. В последнее время по всему почти полуострову очень сильна была вальденсова ересь, завезенная из Испании. В Неаполе, после долгой войны, с ними расправились прежестоким и зверским образом, зато в Пьемонте, той области, которая, собственно, и являлась предметом наших вожделений, вальденсы были много сильнее, и когда явилась армия Савойского герцога Филиберта Эммануила, чтобы уничтожить их, пришлось ей испытать горечь позорного поражения. После сего, в 1571 году, герцог заключил с ними перемирие, по условиям коего выговорили себе вальденсы свободу веры Однако папа не желал терпеть сего еретического гнезда столь недалеко от своего обиталища, и против вальденсов готовился новый поход. Мы явились как раз вовремя, ибо вальденсоны надеялись увидеть в нас своих союзников. Граф Альтисора, который привезет Вашему Величеству настоящее письмо, посоветовал мне выпустить манифест, где мы обязались не посягать на свободу веры вальденсов, и даже более того, защищать их от католиков. Так бумага вернее и быстрее пушек открыла нам путь в Италию, вплоть до ворот Генуи…
…У меня сложилось впечатление, что католическая религия есть худший вид идолопоклонства, каковое мнение укрепили мои многочисленные встречи и беседы с тамошними учеными и гуманистами. Этих достойных людей в Италии великое множество, что легко понять ибо чем больше нелепостей имеет вера, тем сильнее противодействие разума. Все итальянские монастыри и церкви наполнены мощами, которые представляют собой либо грубейшие подделки, либо предметы древнеримского языческого культа. Мне говорили, например, что папе Сиксту понравилась языческая статуя богини Минервы с копьем в руке. Он повелел, чтобы копье это было заменено крестом, и копье воистину убрали и поклоняются ей. Так же поклоняются статуям богини Дианы с полумесяцем, почитая их за изображения Девы Марии. Мне говорили еще, что знаменитый римский мастер Микеланджело Буонарроти создал для папы прекрасное мраморное изваяние, изображающее Богоматерь с мертвым Христом на коленях и называемое Пьета, то есть „оплакивание“. Причем добавили, что моделью ему служила древняя языческая статуэтка Афродиты, сиречь Венеры, держащей на коленях мертвого Адониса. Одну из таких статуэток, древность коей не подлежит сомнению, я буду иметь честь поднести Вашему Величеству.
Что до подделок, то рассказывали мне, что в Неаполе до недавнего времени чтили яко величайшую святыню чашу с кровью Вергилия, древнего поэта. Эта кровь обладала столь чудесными свойствами, что закипала всякий раз, как только городу угрожала какая-либо опасность. Правда, ныне, хотя сосуд и стоит на прежнем месте, но кипит в нем уже кровь Св. Януария – видно, Вергилиева кровь вся вышла.
Я же сам видел на днях, как в Генуэзской крепости монахи показывали премерзкого вида хвост и призывали лобызать его и платить за это деньги, ибо сие – хвост осла, на котором Иисус Христос якобы въехал в Иерусалим. И многие поклонялись и лобызали и давали деньги. Мне сильно хотелось поколотить этих мошенников, но удерживал мною же подписанный акт о свободе веры.
…Быв в Падуе, куда ездил я как частное лицо, случилось мне беседовать с мессиром Джакомо Забареллой [51]51
Джакомо Забарелла(1533–1589) – гуманист, профессор Падуанского университета. Его лекции слушал Джордано Бруно.
[Закрыть]профессором философии в тамошнем университете. Он с большой похвалой поминал мне об одном монахе, сбросившем одеяние, брате Джордано Бруно Ноланце, который с превеликой смелостью проповедует везде систему Коперника и ниспровергает схоластические предрассудки. Говорил также, что сей брат Джордано отличен большим умом и ученостью, имеет степень доктора и написал несколько книг, в которых излагает свои взгляды. Поминали мне его и в Генуе, говоря, что сейчас он должен быть во Франции. Я заказал достать его произведения и воистину получил их, каковые предназначены в подарок Вашему Величеству. Равным образом взял я на себя смелость пригласить его в Виргинию, полагая, что Вашему Величеству было бы небезынтересно лично побеседовать с этим превосходным человеком…»
…Сидя в постели, среди подушек, Жанна слушала и не слышала. Каждая строка словно плугом взрывала ее воображение: принц, на коне, в золотом шлеме, как Баярд [52]52
…в золотом шлеме, как Баярд… – Баярд, Пьер дю Террайль (1473–1524) – французский полководец; о нем была сложена поговорка «рыцарь без страха и упрека».
[Закрыть], во главе своих войск… а вот он, законодатель и мудрый государственный муж, подписывает эдикты для покоренной страны… а вот он, под видом праздного путешественника, беседует с гуманистами о высоких материях… Он повсюду остается самим собой, ее принц, ее герой – спокоен без равнодушия, учтив без притворности, величав без фиглярства.
– Жанна, – сказала Эльвира, – да ты совсем не слушаешь меня, душенька…
Жанна встрепенулась:
– Нет, я все время слушаю внимательно…
– Но я уже пять минут как дочитала письмо и жду что ты скажешь.
– Что ты говоришь, – вспыхнула Жанна, но тут же нашлась. – Видишь, я думала, как наградить моих дворян Можешь передать Каролине, что завтра я сделаю ее супруга кавалером ордена Золотого Щита.
Глава XVIII
ПРИНЦ ОТЕНСКИЙ (окончание)
Весна в этом году была какая-то странная: понурая и серая, без солнца, без улыбки, точно девушка, насильно постриженная в монахини Стоял конец марта; снег давно сошел, и было тепло, но природа спала, не желая пробуждаться для нового цветения, словно ей надоел вечный круговорот времен года. Дни были тихие, почти безветренные, небо высокое, затянутое белесой плевой, и не было силы, чтобы разорвать ее, кинуть на землю золотые живительные лучи, отразить в водах чистую голубизну.
Тем не менее город жил радостным ожиданием прибытия италийского триумфатора. Воздвигались арки, пиротехники готовили небывалый фейерверк, на рынках шла самая бойкая торговля. Среди ожидающих едва ли не самой нетерпеливой была Ее Величество королева, хотя она и скрывала это от других. Принц, принцу, принца, принцем, о принце – только этим и были заняты ее ум и сердце.
Впрочем, орден Воителей Истины по ее инициативе устроил веселый ужин, который предполагался после диспута, но расстроился от того, что у Ее Величества болеланожка. Братья по вере собрались в малой столовой, облаченные в свои орденские рясы. Было отпущено много милых шуток по поводу того, как магистр ордена, преславный брат Жан Тюрлюр, едва не впал в ересь религии, и брат Агнус преподнес ему талисман, предохраняющий от опасных рецидивов, – медальон с изображением Эпикура и с надписью: Sola fide in ratio – «Только верою в разум». Жанна хохотала и веселилась от души вместе со всеми.
Вильбуа ждали со дня на день: он был уже в Трале-оде. Не ждал его один только герцог Марвы, отвергнутый любовник и неудачливый соперник. Он сделал все, чтобы достичь своей цели, и добился только того, что королева чуть не умерла, отравленная его рукой. Когда она начала выздоравливать, к нему, как ни странно, вернулась и надежда. Несмотря на весь позор, на полное, казалось бы, крушение, он крепко запомнил ее слова в Цветочной галерее: «Не сейчас, потом». Неважно, что она бормотала их бессознательно, в отчаянии – тогда ей было все равно, что говорить, – он запомнил ее слова и считал, что потеряна еще не вся надежда. Пусть приезжает Вильбуа. Он все равно приедет, с этим ничего не поделаешь, но это еще не значит, что все кончено. Стихи всегда давались ему легко, искусству стихосложения его специально учили в отрочестве конечно, это были не стихи, а стишки, но для глупеньких женщин они прекрасно годились. И вот, в эти дни, когда все ждали Вильбуа, он без особых усилий сочинил довольно обширную поэму, наполненную, как ему казалось истинным чувством. Он был из тех гладиаторов, которые даже будучи повержены, все еще сжимают в руке оружие и пытаются нанести удар; и он решил выстрелить этой поэмой в девочку – просто чтобы посмотреть, что из этого выйдет.
Конечно, от него самого она вряд ли станет сейчас слушать стихи. Она и в замке слушала их без особого интереса. Так пусть ей принесут эти стихи со стороны как сочинение неизвестного автора, и прочтут ей; а он будет здесь же и посмотрит. Подлинного автора она все равно угадает, в этом он был уверен; это-то как раз и было самое интересное.
Устроить весь этот spectaculum ему было нетрудно Он подобрал даже участников: королева, сам принц и принцесса Каршандарские; церемониймейстер Кремон и носитель королевской мантии Эрли – в качестве статистов. А стихи принесет Альтисора.
Итак, все участники сидели в малой гостиной, и Кремон весьма нудно описывал церемониал встречи Вильбуа. Жанна скучала – как и полагалось по сценарию. Доложили об Альтисоре; он вошел, сияя своей лукавой улыбкой и орденскими знаками – золотой цепью на шее и эмалевым щитком на левом рукаве, у плеча.
– Граф, повеселите нас чем-нибудь, – сказала Жанна.
– Приказание Вашего Величества пришлось как нельзя более кстати, – поклонился ей Альтисора. – Я шел сюда именно с тем, чтобы предложить вниманию Вашего Величества высокоторжественную поэму, всю в октавах и прочих завитушках. Жаждущий славы и поэтический лавров автор не осмелился предстать перед Вашим Величеством… да, возможно, его просто не пустили бы, но я согласился составить ему протекцию.
– Жаль, что нельзя видеть автора, – сказала Жанна – Что же, он беден, худо одет?
– Нищ, убог и несчастен, Ваше Величество, – отвечал Альтисора. – Впрочем, это видно и по содержанию стихов.
– Случается, что авторы нарочно надевают маску нищих и убогих, чтобы вернее добиться успеха, – вступил в игру Лианкар, – вы слыхали об этом, граф?
– Слыхал и про такое, ваше сиятельство, – спокойно отпарировал Альтисора. – Вы хотите знать, не я ли сочинитель этих стихов, не так ли? Отвечу вам прямо: не я Ибо самое большее, чему смог научить меня мой учитель поэзии – это отличать сонет от терцины, и то с трудом… Разрешите читать, Ваше Величество?
Жана с улыбкой кивнула ему:
– Прошу вас, граф, читайте.
Альтисора прочел поэму, она была довольно длинна и состояла из пяти песен. В первой песне изображалась нимфа, дочь неба – тело ее было из белых облаков, глаза – из ясной лазури, а кудри – из золотых солнечных лучей. Нимфа, как водится, обитала в волшебном цветочном лесу, орошаемом светлыми ручейками. Ей служил полубог, описанию которого посвящена была вторая песнь. Взоры смертных не достойны были касаться нимфы, но один дерзкий человек все же рискнул поднять на нее глаза и погиб: сердце его пронзила любовь. В третьей песне нимфа послала полубога достать с неба розовое облако, которого она желала столь страстно, что про себя решили отдать свою любовь полубогу, если тот принесет ей облако. Тогда смертный (что было уже в четвертой песне) в отсутствие полубога проник в лес и раскрыл перед нимфой свою страдающую душу. Но нимфа пренебрежительно отвернулась от него и ушла, оставив смертного лежащим среди цветов. Пятая песнь была заполнена описаниями страданий смертного и нетерпения нимфы, которая, ожидая полубога, бегала по всему лесу и топтала смертного своими ножками, даже не замечая его. Кончалась поэма торжественным аккордом весь лес заливал яркий розовый свет, звучали победные фанфары, и нимфа, простирая руки, издавала радостный крик: к ней летел полубог с вожделенным облаком.
Жанна сразу узнала в нимфе себя: аллегория были слишком прозрачна. Труднее было понять, кто такой полубог, но когда упомянуто было об облаке и о смертном, все встало на свои места Жанна поежилась Автор несомненно знал о сцене в Цветочной галерее, он всеми силами старался показать ей это Неужели кто-нибудь видел их там? Вряд ли. Но в таком случае автор Жанна покосилась на герцога Марвы тот улыбался снисходительной улыбкой мецената, но ей сразу же показалось что улыбка эта вымученная и натянутая Чем дальше развивалось действие поэмы, тем меньше сомнений оставалось у нее. Откуда, однако, известно ему об ее чувствах к Вильбуа? Ведь этого-то уже никто не знает Впрочем, об этом он просто догадался – тут ошибиться было трудно. Он угадал. Но зачем он устроил этот поэтический балаган?
Поэма была составлена мастерски, дифирамбы нимфе сплетены искусно Они пощекотали ее девичье самолюбие, это правда, но не более чем пощекотали, взволновать ее они не могли За всеми этими тщательно отмеренными страданиями Жанна увидела только холодный расчет. На что он рассчитывал, она не знала, но расчет был очевиден. На секунду в ней даже вспыхнул гнев, но она подавила его: ведь стихи принадлежали неизвестному автору… Он желает услышать ее мнение – хорошо же, он получит его.
Альтисора дочитал поэму, и в комнате стало тихо. Все ждали слова королевы.
– Господа, – сказала она, – скажите сначала вы Граф, не можете ли вы уступить мне текст? Я хочу сохранить его на память.
Альтисора передал ей листочки. Разумеется, стихи были переписаны прекрасным почерком; но она и не ждала увидеть руку герцога Марвы.
Гроненальдо заявил, что главный недостаток поэмы – ее длина, что любимейшая его поэтическая форма – сонет, поскольку в нем всего четырнадцать строк Октавы же напоминают ему кирпичи, сыплющиеся на голову. Два-три десятка – это еще куда ни шло, но он сбился со счета после семидесяти, а их после того было столько же, если не больше.
Все это было высказано в шутливом тоне, для начала разговора; кто-то должен был «разжечь печку», как выражался известный толетский проповедник отец Тозолик После такого зачина диспут развернулся по существу.
– Автор просто дерзок, – сказала принцесса, – на месте Вашего Величества я засадила бы его в Таускарору.
– Мне кажется, суждение вашего сиятельства слишком сурово, – любезным током произнес Лианкар, – на мой взгляд – автор скорее несчастен, а не дерзок… Я склонен даже пожалеть его…
«Еще бы», – подумала Жанна.
– И это дает ему право писать дерзости? – возразила принцесса. – Этот писака не стоит защиты вашего сиятельства… К тому же он, сдается мне, не так уж беден и несчастен… Граф, будьте добры описать его наружность, выражение лица…
– Хм, это довольно трудно, – ухмыльнулся Альтисора, – его не пустили дальше передней, там было-таки темненько, а он был под капюшоном. Мне как-то неловко было попросить его поднять капюшон – все же поэт… Помню, торчала какая-то борода…
Принцесса безжалостно спросила мнение Кремона и Эрли: те чувствовали себя, как коровы на льду. Кремон осторожно сказал:
– Автор сочинил весьма красиво.
– Да, именно, весьма красиво, – закивал Эрли Принцесса не стала их больше мучить – она обратилась на Лианкара.
Спор их зашел о дерзости автора и праве его писать вещи, подобные тем, что были здесь прочитаны. Жанна заметила, что Лианкар знает поэму наизусть, – доказывая свою правоту, он цитировал огромные куски. Не мог же он запомнить их, прослушав стихи один раз… «Расчет, – думала Жанна, какой же расчет? На что рассчитывал господин сиятельный автор? На то, что я растаю? Но он не настолько глуп. Принцесса совершенно права – автору самое место в Таускароре. Я, конечно, не засажу его туда, и он это знает… Но я отвечу на его удар».
Она подняла руку и сказала:
– Ваш спор зашел в тупик, потому что вы оба ищете не там Я сама вам скажу, чего хотел от меня неизвестный автор.
Она обвела взглядом всех, и Лианкара тоже. Разумеется, он совладал со своим лицом.
– Автор посвящает свою поэму мне, – начала Жанна, – и в образе нимфы он несомненно пытался изобразить меня. С этим все согласны?
С этим были согласны все.
– Итак, одно мы установили, – продолжала Жанна тоном профессора, читающего лекцию. – Для того чтобы узнать, какие цели были у автора, надо рассмотреть поэму согласно учению итальянского поэта Данте Алигьери. Он же учил, что всякое поэтическое произведение имеет четыре смысла [54]54
. ..всякое поэтическое произведение имеет четыре смысла. – Теорию о четырех смыслах Жанна излагает корректно; но надо сказать, что автором ее является не Данте – она восходит к Аристотелю.
[Закрыть]. Они суть следующие: буквальный, аллегорический, моральный и анагогический, то есть воспаряющий к высотам. Все они должны сходиться в одной идее.
Жанна снова осмотрела всех – строгим взглядом наставника Принцесса предвкушающе улыбнулась брату Жану. Лианкар, кажется, чуть-чуть побледнел.
– Буквально, – неторопливо проговорила Жанна, – говорится о нимфе, которой служат полубоги и достают ей с неба облака. Ergo: нифма могущественна и богата. Аллегорически – нимфа добра, ибо она обещает одарить полубога за облако, и так же она может одарить любого другого за иную услугу. Морально – нимфа отвращается от мелких, земных чувств, каковы ползучее благоразумие, расчетливость и низкая скупость, и направляется к иным, высоким чувствам – любви и благородной щедрости: это ясно видно по тем выражениям, в которых она описана. Анагогически – именно все эти качества нимфы вдохновили автора на столь прекрасные стихи. Так что кругом получается, что автор в очень вежливой форме просит у меня денег, и возможно больше, потому что к его творению приложимы все четыре смысла!
