Текст книги "Королева Жанна. Книги 1-3"
Автор книги: Нид Олов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 35 страниц)
Так прошла долгая минута. Эльвира не шевелилась, не дышала. Наконец Жанна отняла руку и взглянула в глаза подруге.
– Эльвира, – начала она тихо и даже несколько надменно, – давеча ты желала знать мою тайну, то, что меня мучит… что меня мучило, ибо эти мучения позади. Я раскрою тебе эту тайну, потому что должна, меня обязывает наша дружба. Она не изменилась для меня, эта дружба, несмотря ни на что.
Жанна говорила размеренно и ровно, словно произносила тронную речь, но от фразы к фразе задыхалась все сильнее. Эльвира стояла, как статуя; кажется, и ей трудно сохранять спокойствие.
– Мы были равны во всем, – продолжала Жанна. – Я говорю: были, потому что больше мы не равны. Я… стала… женщиной…
Перекрученная струна лопнула. Жанна кинулась к ногам Эльвиры, прижалась к ее плащу и зарыдала. Эльвира опустила руку на ее голову и тут только заметила, что еще не сняла перчаток. Она быстро стащила их и бросила на пол.
– Сядем, – прошептала она.
Но Жанна уже не в силах была ни пошевелиться, ни тем более поднять глаз на подругу. Она закаменела, обняв колени Эльвиры и спрятав в них лицо. Тогда Эльвира осторожно опустилась на пол тут же у дверей. Жанна не оторвала лица от ее плаща.
– Я пала, презирай меня, как хочешь, – заговорила она, – я позвала тебя, чтобы просить прощения за то утро… только за то утро… за все остальное я не вправе… Называй меня девкой, распутницей, чем угодно… но я люблю его… все равно люблю… Я пошла ради него на все… я еще пойду… Лучше него нет человека на земле… Ты видишь… я не могла раскрыть тебе этой тайны… я не могла принять твоей помощи… я должна была сама… потому что это мое… Вот мы победили… мы были горды нашей победой… С ним было все легко и ясно… а теперь… я не знаю…
Она говорила долго и несвязно, боясь остановиться; ей казалось, что она еще не нашла нужных, правильных слов. Между тем Эльвира поняла все с полуслова. Ей сразу вспомнились страшные дни и ночи марта, когда Жанна металась в бреду, то призывая, то проклиная Алеандро. Те неясные чувства, с которыми она ехала сюда, исчезли, уступив место жгучему состраданию. Она безуспешно пыталась проглотить клубок у горла и дрожащими пальцами гладила Жанну по голове.
– Жанна, сердечко мое, – прошептала она, когда в речи Жанны прорвалась пауза.
От ее голоса Жанна вздрогнула. Помолчав, она глухо выговорила ей в колени:
– Его зовут лейтенант Бразе.
Эльвира почувствовала, как напряглась Жанна, ожидая ответа. Но ей самой было трудно справиться с волнением.
– Жанна, сестричка моя, – заговорила она срывающимся голосом, – я все понимаю… Я прощаю тебя, я благословляю тебя, ты поступила самым лучшим, самым возвышенным образом… Я уважаю твою силу… слава Богу, что ты не наступила на горло своей любви… Мне понятны все твои мучения… ты не могла иначе… И не ты, а я должна просить у тебя прощения… я была слишком резка с тобой… но я не знала, я не подозревала истины…
Теперь они плакали обе, от счастья и от полноты чувств. Жанна внезапно принялась целовать руки Эльвиры, и та была настолько растеряна, что не отнимала их. Они поднялись над настоящим моментом и переживали всю свою дружбу, весь бесконечный ряд дней, когда все кругом было тускло и холодно, и только имена друг друга звучали для них музыкой, когда им не к кому больше было прислониться среди чужих людей; они переживали свои детские игры и девические клятвы, и они чувствовали, что их драгоценная дружба не порвалась, но стала еще крепче, потому что слишком много значила для них обеих.
Это был один из тех редких и возвышенных моментов, когда мысли и чувства переливаются из сердца в сердце без слов, без взглядов, от одного прикосновения. Жанна, хотя и понимала, что Эльвира простила ее и любит по-прежнему, все же чувствовала себя виноватой перед ней – за то, что обрела счастье, которым она, при всем желании, не может поделиться с Эльвирой. И Эльвире были ясны все чувства Жанны. Если бы Жанна хоть чуточку гордилась перед ней своим счастьем, Эльвира вряд ли смогла бы вполне искренне простить ее; но Жанна скорее стыдилась своего счастья, и это вызывало у Эльвиры какое-то очень сложное и неясное чувство. Отчетливее всего было ощущение, что, хотя Жанна и стала женщиной – она сейчас мудрее и старше Жанны.
– Ну же, – сказала она, – Жанета, голубчик, я простила тебя.
Жанна прекрасно поняла, о каком прощении идет речь, и только вздохнула, показывая, что этого простить нельзя.
– Видимо, я не в силах, – сказала Эльвира. – Пусть же на помощь мне придут стихи. Ты помнишь этот английский сонет?
И она, запинаясь, так как английское произношение было для нее непривычным, проговорила:
На этой строчке она осеклась. Жанна впервые за все время подняла голову. Смешинки сверкнули в ее заплаканных глазах:
– А дальше? Ты забыла или думаешь, я не знаю? And loathsome canker lives in sweetest bud [63]63
И червь лишь в плоде том, который сладок.
[Закрыть], – выговорила она довольно бегло, – ты боялась обидеть меня этим сравнением? Напрасно, душа моя. Нет такого презрения, которого мы бы не заслуживали, – так сказал Мишель Монтень.
Эльвира, вытащив платок, ласково вытирала ей слезы.
– А вторую строфу ты помнишь? – спросила Жанна. – Она против тебя, если только переставить обращения… Вот, послушай.
И она прочла, чеканя, как монеты, короткие английские слова:
All men take foults, and even You – in this.
Authorising my trespass with compare… [64]64
Кто без ошибок может век прожить?Вот ты – зачем мой грех вставляешь в ямбы? Цитируемые стихи – 35-й сонет Шекспира. Перевод А. С. Либермана, который точнее канонического перевода С. Я. Маршака – у последнего полностью выпущена четвертая строка, на которой как раз и запинается Эльвира, боясь обидеть Жанну. Отвечая Эльвире, Жанна переставляет обращения; в переводе эта строка выглядит так:
Вот я – зачем твой грех вставляю в ямбы?
[Закрыть]
– Сдаюсь! – со смехом закричала Эльвира. – Мне думается, что этот сонет написан специально для нас с тобой… Но послушай, как хочешь, а я отсидела все ноги… Занемели, ой, встать не могу…
Она принялась растирать себе щиколотки. Жанна порывалась прижаться к ним губами, но Эльвира решительно воспротивилась этому.
– Жанета, душенька, ну будет, а то я рассержусь… Успокойся, все прошло, все… Все хорошо…
– Ты не уйдешь от меня сегодня?
– Конечно, нет, беленькая моя, куда же я уйду от тебя…
Они поужинали с большим аппетитом. Жанна немного оживилась, излагая Эльвире план предполагаемой славной прогулки. Когда они улеглись на королевской постели, погасив свечи, Жанна вдруг спросила тоненьким голосом:
– Эльвира… ты не ревнуешь меня… к Анхеле?
«Еще и за это», – улыбнулась Эльвира в темноту.
– Нет; как перед Богом, существование коего сомнительно…
– Не надо, пожалуйста, – попросила Жанна совершенно серьезно. – Она славная девушка и преданный друг, но все же я для нее всегда останусь «Вашим Величеством»… «Жанна» я только для тебя… и для Давида, – с запинкой добавила она.
Эльвира взяла руку Жанны и приложила к своей щеке. Жанна пошевелила пальцами, потом затихла, и Эльвира услышала ее ровное, сонное дыхание.
«Милая, милая моя королева, – нежно подумала она, – ты стала женщиной, но не изменилась, и, клянусь небом, сейчас я мудрее тебя. Но я люблю тебя, спи спокойно».
Глава XXIII
ПАНТАГРЮЭЛИСТЫ
Motto: Тогда аббат всего только постучал в окно и сказал: adfer, т. е. принеси, – после чего вскоре в окно подано было блюдо со щукой и к тому еще бутылка вина.
Августин Лерхеймер
Веселым и ярким утром у кабачка на перекрестке Отенской и Толетской дорог остановились шестеро всадников. Они велели хозяину вынести стол прямо на двор, под липу, и расселись под ним. Это были члены общества извлекателей Квинтэссенции и трое иностранных юношей, которых сочлен общества лейтенант Бразе представил председателю, графу де Лафену, и Великому Кулинару, Арнору ди Хиглому, дворянину из Каршандара.
Хозяин подал им белого вина, ветчины и свежего масла. На воздухе вино и бутерброды были восхитительно вкусны. Да и сам предмет беседы повышал аппетит – пантагрюэлисты вместе со своими гостями обсуждали угощение, которое украсит предстоящее собрание друзей Разума.
Беседа велась по-французски. Этого требовало присутствие иностранцев, не понимавших языка Виргинии. Поскольку духовный патрон общества, мэтр Алькофрибас Назье, был родом из Турени и сочинения его были написаны по-французски, пантагрюэлисты все довольно хорошо владели этим языком. Они даже собирались, чтя память мэтра Назье, устроить собрание, на котором каждое слово было говорено по-французски, и вот им представился такой случай.
Иностранные юноши, или, скорее, иностранные мальчики, с нежными лицами, еще не знавшими бритвы, были аристократами. Сев за стол, они не сняли ни шляп, ни перчаток, и пантагрюэлисты были вынуждены позвать служанку, чтобы она делала господам иностранцам бутерброды. Один из них был француз, виконт Антуан де Рошфор, прелестный голубоглазый мальчик с золотыми локонами до плеч; на нем был серый шелковый костюм, темно-вишневый плащ с богатой вышивкой и берет под цвет плаща. Двое других были испанцы, облаченные, как им подобает, в черный бархат без всяких украшений, но оба они – и дон Алонсо де Кастро-и-Ортега, и дон Родриго де Эспиноса-и-Монкада – носили золотые цепи, и у каждого на правой стороне груди алел вышитый шелками крест ордена Сант-Яго. Оба испанца были стрижены коротко, с подбритыми, совсем еще детскими, шеями.
Лейтенант Бразе ревниво следил, как его собратья воспримут эти новые лица. Граф ди Лафен был человек светский и перед незнакомыми людьми не снимал маски отменной учтивости. Другое дело – Великий Кулинар. Арнор ди Хиглом был по-солдатски прям, даже излишне прям, и никогда не прятал своих чувств.
На первый взгляд иностранцы показались ему пресыщенными вельможными молокососами, которые от скуки приехали посмотреть на него как на некое чудо – как же, дворянин, и вдруг повар! Поэтому он сразу же начал задираться и говорить резкости, чем немало шокировал своих собратьев. Юноши поначалу растерялись, но очень скоро оправились и принялись отвечать ему находчивыми и остроумными шутками. Через несколько реплик Хиглом увидел, что эти аристократики, хотя и увешанные титулами, – в общем неплохие и неглупые ребята, которые вовсе не кичатся своей голубой кровью. Он смягчился; к тому же и вино оказало свое благотворное действие. Беседа сделалась миролюбивой, потом дружеской. Центром ее был, конечно, Великий Кулинар:
– Баранья нога, нашпигованная чесноком, а 1а paysan [65]65
По-крестьянски (фр.).
[Закрыть]…
– Ооо!
– Сейчас вся сила в ранних овощах, которых нет в городе…
– А чем располагаете вы, наш любезный хозяин?
– Всеми дарами земли… конечно, по времени года…
– Воистину, это сказано без ложной скромности. Во всяком случае, господа, зеленый горошек у нас будет. Это царское блюдо! Его варят в стручьях, при очень небольшом – вот так – количестве уксуса. Когда он сварен, к делу приобщается… уф, так по-французски выражаются одни пушистые коты… но черт с ними… приобщается растопленное масло, и некоторое время все это держится под паром, для всепроникновения… при самой подаче на стол – сыплем туда мелко нарубленный стебель молодой петрушки…
– Ааа!
– А салат, вы забыли салат!..
– Салат a la Gargantua, с уксусом, солью и оливковым маслом! Это же классика!
– Салат под майонским соусом!..
– Господа, я ничего не забыл. Но вы же знаете, что на палитре мессира Гастера красный цвет – это мясо. Это главный тон, а вся нежная зелень существует лишь затем, чтобы ярче оттенить его. Прекрасную картину дает только сочетание тех и других тонов. Пожирать одно мясо, подобно северным дикарям, или глотать одни травки, подобно ханжам и постникам всех стран света, мы не станем. Мы ищем в жизни Прекрасное, а оно есть полнота!
– Браво! Браво!
– А какого же цвета вино, месье?
– Вино? Хм… Вино никакого цвета, виконт, вино – это уже не цвет, а свет, это высший смысл!..
Граф ди Лафен шепнул лейтенанту Бразе:
– Вы слышите? Ваши друзья ему наверняка понравились…
– Рыба, – продолжал Великий Кулинар. – Она не менее приятна, чем мясо, хотя и менее важна, ибо это пища опять-таки ханжей и постников. Поэтому наш любезный председатель, питая к ним глубокое отвращение, рыбы не ест вовсе…
– Да, но я даю ее есть другим, – со смехом сказал граф ди Лафен. – У меня в речке водится, как говорят, отличная форель…
– Ах, форель! Форель из Гуадьяны! – застонал дон Алонсо. – Она красива, как женщина…
– Синьор, я понимаю ваши восторги, – сказал Хиглом. – Форель вы будете иметь – отварную или жареную…
– Отварную, отварную! – закричали иностранцы в один голос. – Как же можно ее жарить!..
– Хм, господа, я вижу, вы знатоки в науке мессира Гастера, – сказал Хиглом, – поэтому за долг почту несколько раздвинуть ваши познания…
– Пожалуйста, мы будем весьма признательны…
– Лучшая форель на нашей земле – фригийская северная форель. Так считаю не я один. Испанскую форель я знаю: она серебристая, с голубоватым отливом и мелкими розовыми пятнышками…
– De veras [66]66
Правда, правильно (исп.).
[Закрыть], – по-испански сказал дон Алонсо.
– Я это знаю, потому что здешняя такая же. А северная форель крупнее, и цвет у нее нежно-сиреневый, с крупными и частыми белыми пятнами. Мясо белое, с легкой желтизной, наподобие слоновой кости…
– Это, должно быть, великолепно…
– Да, это стоит попробовать, но для этого надо перевалить горы Топаза… или съездить на остров Ре…
– Не будем пытаться сделать это сейчас, – вмешался граф ди Лафен. – Северная форель нам недоступна, но здешняя, из моей реки, к вашим услугам… Я сейчас же пошлю приказ…
Граф крикнул своего стремянного и отдал ему распоряжение, после чего стремянный немедля ускакал.
– К сожалению, нам недоступно многое, – сказал мэтр Хиглом, отхлебнув вина. – Синьоры, видимо, слышали об американских земляных яблоках?
– Да, – сказали испанцы, – но они не понравились нам.
– Вероятно, они были плохо приготовлены, – возразил мэтр Хиглом не без самодовольства. – Как-то раз они попали мне в руки… Мои друзья пантагрюэлисты могут подтвердить, что лучшей приправы к бараньей ноге сама Природа не выдумает…
– Земляные яблоки у нас мало известны, – сказал дон Алонсо, – зато другая новинка из Вест-Индии – напиток из денер кофе, сейчас очень входит в моду. Собственно, кофейные зерна были нам известны давно, от мавров, которые привозили их через Египет из Ост-Индии. Они были очень дороги, но с тех пор, как их стали ввозить из Нового Света, цена их упала, и многие позволяют себе лакомиться этим напитком. Его пьют горячим или холодным, на десерт, с вареньем и сладкими винами…
– Мне случалось пробовать этот напиток, – сказал граф ди Лафен. – Это было во время коронационных торжеств. У нас эти зерна – почти никем не виданная редкость.
– Увы, господа, я не колдун, – вздохнул Великий Кулинар. – Я кое-что могу, но я могу не все. Американские плоды от нас еще дальше, чем северная форель…
Пока шла вся эта достойная восхищения беседа, француз, месье Антуан де Рошфор, помалкивал, грызя кружево своего воротника. Он казался погруженным в посторонние размышления, но при упоминании о земляных яблоках бросил терзать воротник и переглянулся с доном Родриго.
– Господа, – сказал он, выждав паузу, – все мы здесь друзья Разума, но, я полагаю, вы согласитесь со мной: есть вещи, Разумом постигаемые, и наряду с ними есть вещи, которые следует принимать на веру…
Пантагрюэлисты посмотрели на француза.
– В философский камень я не верю, – продолжал он, – но небольшие, частные чудеса возможны; это нехитрые штуки, которые даже я могу сотворять.
Все улыбнулись, полагая, что это, разумеется, шутка.
– Что вы скажете, господа, если у меня в кармане есть Spiritus familiaris [67]67
Частый, собственный дух (лат.).
[Закрыть], способный выполнять скромные желания?
– Его можно посмотреть, месье? – в лоб спросил Хиглом.
– К сожалению, нет; он не любит этого, – улыбнулся месье Антуан. – Из книг нам известно, что доктору Фаусту служил дух Мефостофиль, который носил его по воздуху и доставал ему спелый виноград среди зимы. Власть моего духа много слабее, но плоды Америки он в силах предоставить нам…
Граф ди Лафен был озадачен, мэтра Хиглома охватило раздражение. Магов, чародеев и отводителей глаз он жаловал еще менее, чем аристократов.
– Мои друзья испанцы могли бы подтвердить, что мой дух способен на кое-какие чудеса, – сказал француз, – но вы вправе им не поверить, поскольку видите их, как и меня, впервые. Но вот здесь находится господин де Бразе, несомненно хорошо вам известный, который также может подтвердить мои слова.
– В самом деле? – любезно спросил граф ди Лафен.
– Да, – совершенно серьезно сказал лейтенант Бразе. – За то время, что я знаю месье де Рошфора, он являл мне некоторые чудеса.
– Именно? – поинтересовался Хиглом, не скрывая иронии.
– О чудесах не принято болтать, – отрезал лейтенант. – Это ваше право – верить или не верить моему слову.
Хиглом демонстративно отодвинулся ото всех, сунул руки в карманы и, глядя в пустоту, засвистал гвардейский марш.
Месье Антуан, нимало этим не смутившись, достал записную книжку, написал несколько строчек и спрятал записку себе в перчатку.
– Господин де Бразе, – спросил он, – не окажете ли вы мне дружескую услугу?
– Со всей готовностью, виконт, – сказал тот.
– Мерси… Видите ли, господа, я мог бы сотворить чудо либо сам, либо через своих друзей испанцев, но предпочитаю сделать орудием моей воли господина де Бразе, дабы вы были убеждены, что обмана здесь нет. Согласны ли вы?
– Мы согласны, – сказал граф ди Лафен. Хиглом только фыркнул.
– Итак, господин Бразе отъедет в чистое поле и доставит сюда желаемые плоды…
– До Америки неблизко, – проворчал Хиглом, – не пришлось бы слишком долго ждать.
– Меня восхищает ваша твердость, – сказал месье Антуан, – но ждать придется несколько часов…
– Хорошо, я поверю через несколько часов, но не теперь… Если чудо не перекиснет, конечно, – ответил Хиглом не без яда. – Впрочем, если вы придадите лейтенанту Бразе какие-то магические свойства, то для него не составит труда проскакать лишние пятнадцать миль в один конец. Ведь это ничто по сравнению с путем в Америку и обратно… Я имею в виду, – обратился он к графу ди Лафену, – что мы не будем терять времени в бесполезном ожидании чуда, а поедем прямо к вам… Я должен работать руками и головой, мы и так потеряли целое утро… Это не испортит чуда, месье?
– О нет, – сердечно сказал виконт, – нисколько. Итак, месье, скачите что есть духу и не бойтесь. Лошадь приведет вас.
– Постойте, а записку! Каббалистические письмена! – не выдержал Великий Кулинар.
– У меня нет, – сказал лейтенант Бразе (записка была передана ему незаметно, под столом). – Но я и так верю в чудеса!
Он вскочил в седло и пустил коня галопом в поле. Все смотрели ему вслед. Граф ди Лафен был явственно сбит с толку, особенно поведением лейтенанта Бразе. Мэтр Хиглом внятно процедил сквозь зубы по-виргински: «Он заразился их безумием, очень жаль…»
Беседа иссякла, как вода, впитавшаяся в песок. Председатель, ничего не поделаешь, вернулся к роли любезного хозяина:
– Господа иностранцы, не угодно ли будет вам проехать в мой замок? Это недалеко. Я опасаюсь, другие наши сочлены уже прибыли и встревожены нашим отсутствием…
В этот момент на дороге показался бешено скачущий всадник. Поравнявшись с трактиром, он осадил коня и вгляделся.
– Кого я вижу! – весьма экспансивно закричал он, соскакивая с лошади. – Алонсо, мой юный друг, в обществе нашего председателя! Кар-рамба, вот так встреча!
– Сивлас! – воскликнули Хиглом и граф ди Лафен.
– Ах, синьор ди Сивлас! – Дон Алонсо, весь просияв, кинулся к приезжему. Они обнялись; кавалер ди Сивлас даже поднял в воздух узкоплечего, хрупкого юношу.
– Мальчик мой, как я рад! Откуда ты взялся? Господа, – возбужденно говорил он, пожимая руки пантагрюэлистам, – вы, вероятно, не знаете, это мой лучший друг, дон Алонсо де Кастро, это целый роман!
– Лейтенант писал мне, – с улыбкой сказал граф.
– А! Алеандро писал вам! Где же он, кстати?
– Это тоже целый роман, – ответил граф. – Разрешите представить вам наших почетных гостей…
Кавалер ди Сивлас, тридцатилетний мужчина в синем форменном колете Отенского батальона, принес с собой смех и оживление. Он был в отличном настроении и старался передать его окружающим. Не могло быть и речи о немедленном отъезде – он потребовал еще вина и ветчины, и все снова расселись за стол. Ему рассказали о готовящемся чуде, к чему он отнесся на удивление легко. Он принялся осыпать насупленного Хиглома шутливыми упреками в ригоризме, в неполноте проповедуемой им полноты… Великий Кулинар наконец соизволил разжать губы и разговорился так, что солнце было уже за полуденной чертой, когда они спохватились, снялись с места и отправились в замок Лафен.
По дороге Сивлас почти не закрывал рта. Граф ди Лафен, даже если бы и хотел вставить слово, был этой возможности лишен. Хиглом, выговорившись, угрюмо молчал и вообще ехал в стороне от всех. Сивлас, впрочем, имел более приятного для себя собеседника в лице дона Алонсо. Дон Родриго и француз с улыбками следили за их разговором, который, хотя и был пустяковым, доставлял им явное наслаждение. Месье Антуан не сводил ласкового взгляда с дона Алонсо; Родриго перехватил его взгляд, и виконт, заметив это, тайком пожал ему руку. В эту минуту он любил весь мир.
Впрочем, не «он», а «она» – ибо под французским именем и модным парижским костюмом скрывалась сама Ее Величество королева, а дон Родриго и дон Алонсо были на самом деле Эльвира и Анхела де Кастро. Им пришлось немало похлопотать, чтобы ехать сейчас вот так, в обществе пантагрюэлистов. На другой же день после возвращения Эльвиры Жанна позвала к себе Анхелу, и втроем они выработали стратегический план. Прежде всего надо было достать костюмы. Анхела была отправлена в Толет. Там она явилась к своему сердечному другу и осторожно посвятила его в дело. Кавалер ди Сивлас, который знал всех портных Толета, глубокомысленно грыз свою эспаньолку и качал головой: ни один из них, по его мнению, не годился. Он начал искать и через три дня нашел подходящего человека: портного-француза, бежавшего от ужасов гражданской войны в Виргинию. Француз этот, обшивавший знать, прибыл в Толет совсем недавно и не был еще никому известен. Кавалер ди Сивлас был у него первый клиент. Для начала он осведомился, знаком ли портной с последними испанскими модами; французские он наверняка знал. Портной сказал, что знаком. Сивлас на другой день явился вместе с Анхелой, которая учинила портному настоящий экзамен и осталась довольна. Тогда был сделан заказ на один французский костюм и два испанских, «возможно более испанских», – сказала Анхела. Французу показали старые (прошлогодние) костюмы, по мерке которых он должен был делать новые. Он спросил, каков срок. Ему сказали, что не более десяти дней, заплачено будет хорошо. Портной был озадачен. «Знаете ли, мадам и месье, во Франции сейчас в моде вышивка, она возьмет много времени, а у меня нет ни одного подмастерья…» – «Ну, вы получите аванс, наймите их», – нетерпеливо сказала Анхела. – «Пардон! – воскликнул француз, – у меня есть невостребованный плащ, который я делал для одного молодого человека, виконта де Рошфора, быть может, он подойдет?» И он принес известный уже темно-вишневый плащ с белыми отворотами, покрытыми золотой и бледно-сиреневой вышивкой. Анхела примерила его тут же на себя. «Подойдет, я отвечаю», – сказала она, вертясь перед зеркалом. «Итак, полдела сделано, – заключил Сивлас. – Испанские костюмы не потребуют много вышивки, рисунок мы вам пришлем». Портной получил солидный аванс на материю, нитки и прочее. Через десять дней все три костюма были готовы до самых последних мелочей. Француз успел нанять себе двух подмастерьев – метать петли и тому подобное; но красные кресты ордена Сант-Яго вышивал своими руками, ради сохранения тайны.
У кавалера ди Сивласа Анхела примерила все три костюма. Это заняло целый вечер, но полнокровному гвардейцу ничуть не надоело смотреть, как она одевается и раздевается. Когда Анхела спросила, какой из трех костюмов нравится ему больше всего, он ответил: «Четвертый». Анхела не поняла, и он сказал: «Тот, который всегда на тебе, что бы ты ни сняла». Он истолковал ей эти слова самыми различными и приятными способами, что заняло целую ночь до утра. Анхела не без труда вырвалась из его объятий. «До скорого свидания, амиго, – сказала она ему из кареты, – и запомни, я это не я, а дон Алонсо, не спутай меня с моей кузиной…»
Покуда Анхела предавалась радостям любви и попутно добывала костюмы, Жанна была лишена всяких радостей: любви – потому, что отослала лейтенанта Бразе в Толет, дав его мушкетерам отпуск; всех других радостей – потому, что никак не могла придумать, как ей исчезнуть из замка, чтобы ее не искали, не полошились и не гнались за ней следом. Она трижды и четырежды прокляла свой королевский сан. Эльвира доказывала ей, что необходимо посвятить в план исчезновения нескольких надежных людей, но Жанна яростно отмахивалась: и без того уже слишком многие знают. «Но кто же? – спокойно спрашивала Эльвира. – Лейтенант Бразе?» – «Он не в счет!» – взрывалась Жанна. – «Анхела?» – «Она тоже не в счет». – «Тогда кавалер ди Сивлас?» – «Хотя бы и он!.. Ну ладно, он…» – «Так он тоже не в счет?» – «Хорошо, и он не в счет». – «Прости, но кто же тогда в счет? Я уж про себя не говорю…» – «Еще бы ты говорила про себя!..»
В конце концов стало ясно, что довериться нужно Вильбуа, а Лианкара услать на время в Толет. Предлог сыскался: ждали прибытия в Толет посольства Вильгельма Оранского; герцогу Мравы было поручено встретить его и провести предварительные переговоры с голландцами. Вильбуа было сказано: «Мы исчезнем», – просто чтобы он не беспокоился и не подавал шума по неведению. Принц был тих и подавлен: несмотря на всю свою идеальность, он понял, что девочка нашла свое счастье – пусть запретное, пусть кратковременное, какое бы ни было, но все-таки счастье; хотя он и запретил себе думать об этом, но ему было больно от сознания, что это счастье мог бы дать ей он сам. Разумеется, ни одно из этих чувств не отразилось ни в его лице, ни в его голосе, когда он сказал ей, что будет говорить всем: «Ах, сегодня я видел государыню, у нее приступ мизантропии, не волнуйтесь, ради Бога, это проходит само собой…» Жанна рассмеялась, пожала ему руку и сказала: «Принц, вы не просто друг, вы мой добрый гений».
Пришлось открыться также графине Альтисоре; ей велено было просто отваживать всех жаждущих видеть Ее Величество, говоря, что Ее Величеству не угодно никого видеть. Все должны были получить впечатление, что королева никуда не делась; она здесь, в замке, но желает окружить себя ореолом таинственности.
Таким образом, когда Анхела вернулась из Толета с костюмами все было улажено. Неделей раньше лейтенанту Бразе выписан был чек на банк Ренара «для награды мушкетерам за ревностную службу», так было указано в нем: на эти деньги он должен был приобрести трех лошадей в иноземных сбруях и оружие – шпаги и седельные пистолеты, также непременно иностранные. Надлежало еще уговориться о месте и времени встречи. Жанна снова стала ломать голову – как бы ей известить его, на что Эльвира сказала: «Ну, это уже проще простого. Я поеду и повидаюсь с ним». Жанна замялась. «Чего ты боишься?» – спросила Эльвира, глядя ей в глаза. – «Ничего я не боюсь, – вспыхнула Жанна, – поезжай, ты прекрасно придумала…» Эльвира вернулась через два дня и привезла письмо и два настоящих арабских кинжала, которые лейтенант раздобыл для испанских господ. Все остальное было в полном порядке – лейтенант показал Эльвире лошадей и все снаряжение: на каждом предмете были немецкие и итальянские клейма. Жанна слушала ее отчет, не сводя с нее глаз; Эльвира понимала значение этого взгляда, поэтому в заключение она сказала: «Лейтенант Бразе нравился мне и раньше, он славный рыцарь и учтивый кавалер». Жанна быстро раскрыла письмо: он обращался к ней по имени, посылал ей тысячу поцелуев – у нее отлегло от сердца, и она нежно погладила руку Эльвиры. В письме сообщалось, что пожелание Жанны, чтобы побег был осуществлен непременно ночью, пришлось как нельзя более кстати: встреча с председателем общества пантагрюэлистов назначена на ранний утренний час, а от замка до места встречи предстояло проехать не менее пятнадцати миль. Прочтя письмо, Жанна подняла глаза и неожиданно для самой себя спросила: «Так… ты одобряешь мой выбор?» – но тут же залилась краской, бросила письмо и выбежала из комнаты, оставив Эльвиру в не меньшем смущении.
В день побега к королеве был вызван ее личный парикмахер. Ему было сказано, что делать, и он без тени удивления, как и надлежит придворному, превратил три девичьи головы в мальчишечьи. Графиня Альтисора присутствовала при этой операции и переодевании. «Вас совершенно не узнать, – сказала она, – даже мне, которая видела все ваши метаморфозы». – «Я не понимаю вас», – ответила Жанна по-французски. «Я хочу сказать, что вы очень мужественно выглядите, виконт, несмотря на ваши юные годы», – также по-французски сказала графиня Альтисора.
Она хотела поцеловать руку виконту, но он подставил ей лоб. «Поцелуйте меня, как мать, мадам», – сказал он. Графиня поцеловала; юноша обнял ее, на секунду прижался к ней и сам поцеловал ее в висок; то ли он вошел в роль, то ли Жанна, живущая в его обличии, вдруг почувствовала в движении графини, которая была почти вдвое старше ее, совершенно незнакомую ей материнскую нежность. Графиня, казалось, и сама прониклась теми же чувствами: ласково отстранив от себя виконта, точно и в самом деле мать сына, она прошептала ему: «Ну, иди же, мой мальчик». Затем она так же нежно расцеловала юношей и посветила им, пока они спускались в подземный ход.
Выйдя на тропинку, среди высокой некошеной травы, испанцы вынули свои кинжалы. Трава шелестела в ночном сумраке, и от этого невнятного шепота всем стало не по себе. Тем не менее и дон Родриго, и дон Алонсо заспорили – кому идти вперед? Этой чести добивался каждый. Виконт, у которого не было никакого оружия, велел дону Родриго идти первому, поскольку тот знал дорогу. Дон Алонсо замыкал шествие.
Они перешли мостик, углубились в лес и у Большого камня услышали:
– Infixus sum in limo profundi…
– Et non est substantia [68]68
В глубокой трясине увяз я, – и нет тверди (лат.).
[Закрыть], – откликнулись они в один голос, и перед ними появился лейтенант Бразе.
Итак, все было продумано, вплоть до пароля и лозунга, подобных тем, какими пользуются иезуиты и члены конгрегации Мури. Иностранцы ощупью, с помощью лейтенанта Бразе, взобрались на лошадей, получили от него свое оружие и, кутаясь в плащи от ночной свежести, двинулись к дороге.
Эти и еще многие другие очаровательные мелочи последних дней с наслаждением перебирала в своей памяти Жанна, едущая верхом к замку Лафен в обличии виконта де Рошфора. Ей было легко, ничуть не клонило в сон после длительной поездки и выпитого вина. Дорога, шедшая полями и перелесками, втекла в дубовую рощу, и скоро всадники увидели замок Лафен в конце длинной прямой аллеи.
