Текст книги "Гарвардский баг (СИ)"
Автор книги: Мира Вольная
сообщить о нарушении
Текущая страница: 37 (всего у книги 41 страниц)
Первой моей реакцией на ее слова был, конечно, протест. Но чем больше времени проходило, тем четче я понимала, что уход может стать решением. Надо только понаблюдать за собой и Ястребом. Дело даже не в волнении, дело в объективности. Сложно разделять чувства и работу, хирургам не просто так не дают оперировать своих близких.
Оставшиеся три недели до релиза были похожи на день сурка, мы сидели в офисе сутками, иногда ночевали несколько дней подряд. Подгорало у всех: у разрабов, тестеров, пиарщиков, маркетинга и исследователей. Народ носился в мыле, все орали на всех, даже обычно спокойный и непробиваемы Борисыч на одной из встреч вызверился на Знаменского за кривые креативы. В общем, мы пахали, как рабы на плантациях сахарного тростника, перерабатывая литры кофеина в километры кода, и очень старались друг друга не поубивать.
Вот и в этот вторник я засиделась в офисе, докручивая хвосты и проверяя спайки Энджи с настройками кара и навигатором, а пока тесты отрабатывали, просматривала отчеты своих, в том числе и новеньких. Новенькие радовали. На удивление сильный набор получился, хоть никто и не ждал. Я закрыла очередной файл, потянулась, бросив взгляд на часы, и присвистнула. Половина двенадцатого, пора валить, пока доберусь до дома, будет около часа.
Я запустила еще один тест, закрыла лишнее и подхватила рюкзак, проверяя входящие. Сообщений от Игоря не нашлось, значит, еще на встрече вместе с Борисычем. Они уехали сегодня в семь, куда-то на другой конец Москвы разговаривать очень серьезные разговоры с поставщиками железа, а после должны были заглянуть на огонек к госам, поэтому еще с утра Ястреб оставил мне ключи от своей тачки.
В отличие от меня, у него не было пунктика по поводу такси.
Я села в кар, написала Игорю о том, что вышла, но перед тем, как поехать домой, загляну к себе за остатками вещей, и завела мотор.
Мы, конечно, перевезли большую часть еще две недели назад, но… Но зима в Москву приходит каждый раз неожиданно и невовремя, этот год исключением не стал. На календаре – пятое ноября, а земля уже кое-где покрыта снегом, по утрам на улице гололед, а деревья покрыты инеем. В общем, бегать в пальто больше не прикольно, несмотря даже на то, что в основном эти пробежки от тачки до лифта на парковке или до подъездной двери.
Хватит, свою норму в этом году дома я уже отсидела.
До квартиры добралась без приключений, припарковалась у подъезда и заскочила в подъезд.
Все привычно, все обычно. Даже домашняя Энджи поздоровалась, как всегда, этим ее бесящим: «Добрый вечер, княгиня Станислава. Я рада, что вы наконец-то дома».
И вот мне бы включить мозги, понять, но…
Я торопилась, устала, думала о том, есть ли в холодильнике дома что-то, что можно быстро закинуть в себя, и пропустила это долбаное приветствие мимо ушей.
Проскочила, не раздеваясь, в комнату, к шкафу, открыла дверцу. Сбоку в зеркальной глади промелькнула какая-то тень, чье-то отражение, за спиной раздалось шуршание.
Миг, меньше секунды, за которые я не успела даже вдохнуть, и тяжелая рука зажала рот, кто-то перехватил меня поперек тела и сжал шею. Так сильно и крепко, что я начала задыхаться.
Единственное, что смогла, оттолкнуться ногами, чтобы повалить нападавшего, но попытка провалилась почти полностью, хватка не стала слабее. А через миг сознание поглотила темнота.
Глава 22
Игорь Ястребов
Домой.
Жрать, Славку под бок и спать, пока из ушей не полезет, потому что этот день порядком затянулся. По-идее, мне бы чувствовать удовлетворение, потому что обе встречи прошли нормально, но… Но я сегодня знатно задолбался и чувствовал только усталость. Доконали, на самом деле, переговоры с госами, они выжали буквально все, что еще оставалось, даже Борисыч, спускаясь со мной в лифте на парковку, матерился сквозь зубы.
Госы умеют, у них в природе сосать кровь и мотать нервы на кулак, упиваясь собственной значимостью и дотошностью, будто их на это где-то натаскивают.
Я размял шею, завел шеринговую тачку, а через секунду на руке завибрировал трекер, ожила в ухе Энджи, читая сообщение от Славки: «Я закончила, но сначала заеду к себе, за пуховиком, потому что winter has come unexpectedly soon, никогда до этого и вот опять. Голодная, как Сашка после попойки».
Я усмехнулся, изменил адрес и вырулил на дорогу. Шеринговый кар с довольно допотопными мозгами повисел пару секунд, а потом все же послушно перестроил маршрут.
Перехвачу Лаву у дома, и поедем вместе, так будет спокойнее. В конце концов, Красногорского пока так и не нашли. Забился, сука, в нору, из которой вылез, и не отсвечивает.
Но это ненадолго, не менты, так Черт достанет. Для него теперь чудо-урод-Валик спортивный интерес, соревнование с самим собой. На самом деле, я верил больше в Черта, чем в ментов, у первого, по крайней мере, ресурсов больше. А моя задача выкурить вторую крысу, и я ее выкурю. Осталось совсем немного, заодно Ириту прогоню в очередной раз через полевые тесты.
Славка, если бы знала, наверняка бы оценила. Она такую стресс-фигню очень любит.
Я бросил короткий взгляд на панель, сверяясь с маршрутом, и снова потер шею, включая дворники, потому что с неба опять повалил снег.
До дома Вороновой ехать около часа, от офиса примерно сорок пять минут, должен успеть.
Я сделал погромче музыку, бросил заказ на доставку и сильнее утопил педаль газа в пол.
Кар сворачивал с МКАДа на Ленинский, когда, глуша Анафему, вдруг очнулась Энджи:
– Игорь, – после обновления и последней докрутки, ИИ теперь и ко мне, и к Славке обращалась нормально, – включаю трансляцию.
Какую к чертям трансляцию?
Я успел только немного сбросить скорость, а в ухе раздался голос Вороновой. Тихий и настороженный:
– Валик…
Сука…
Шею и позвоночник ошпарило кипятком, в башке лихорадочно заметались мысли, а тело действовало, словно само по себе. И на этот раз в полу утонул тормоз, мышцы окаменели, а воздух застрял в глотке, каждый нерв звенел так, что я слышал этот тонкий мерзкий звон. Тачку немного занесло, но мне было не до этого, я застыл, вжимая наушник в ухо.
– Проснулась, Стася, – зло, с издевкой и нескрываемым превосходством. Но в целом… Обычный, спокойный голос, без надломов и каких-то особенностей. – Превет!
– В жопу себе засунь свое приветствие, – огрызнулась Воронова. Секунда тишины, еще одна, и звук пощечины после, и шипение Славки.
Воронова, мать твою, не дразни его!
– Энджи, – прорычал я, – трансляцию Черту Лысому и Быстрицкой, вызови полицию на улицу…
– К Станиславе Вороновой полиция уже вызвана, Игорь. Трансляция запущена. Отправить Черту Лысому адрес?
– Да. – бросил резко, завел мотор и сорвался с места.
Тяни время, Славка, не дай ему себя увезти, не дразни.
– …грубо, Стася. Ты сильно изменилась, я еле тебя узнал, когда увидел, – продолжал Красногорский, пока я несся по ночной Москве.
– Ты вообще не должен был меня узнать, идиота кусок. Где ты меня увидел? – хмыкнула Слава. Она злилась невероятно сильно, но старалась сдерживаться. Я понял лишь потому, что вслушивался до звона, до гула.
– Три года назад, Иннотек на летней конференции, – спокойно ответил Валентин. – Камеры везде, микрофоны. Ты с вашим генеральным и этим отсталым.
– Он не был отсталым, – процедила Славка, и снова донесся какой-то шорох. Не удар, просто шорох, но… Мне было достаточно и его, чтобы кровь превратилась в кислоту.
Бля.
Я мог попросить Энджи вывести изображение на экран смарта, но не был уверен, что получится тогда следить за дорогой, получится вообще хоть что-то, перед глазами и так висела пелена. Сердце клокотало в горле, злость рвала и скручивала внутренности. Ярость. Дикая, слепящая ярость. Оставалось только слушать и дышать. Рвано, хрипло, как загнанному зверю.
Последней фразы Красногорский как будто не заметил.
– Ты всегда любила внимание, да, Стася? – в этом голосе, в интонациях, кроме самодовольства и ехидства, я не слышал больше ничего. Красногорский был странно спокоен, холоден и сдержан. Не скакал тембр, не менялись интонации. Он говорил с ней так, как разговаривают с отсталым ботом затрапезного колл-центра, вообще без эмоций.
– Не называй меня так, – очередное низкое рычание и снова никакой реакции, только скрип чего-то металлического о пол. Протяжный, резкий, заставивший дернуть головой и скривиться.
Он стул выдвинул? Удобнее устраивается?
Сука!
– Все для тебя, все тебе, весь мир вокруг тебя вертится. Кайфанула, наверное, когда тебе журналисты прохода не давали? Да? Признавайся…
Как близко он к ней сейчас? В глаза наверняка смотрит, нависает, дерьма кусок, давит и запугивает. Улыбается, скорее всего. Не потому что ему весело, потому что он гребаный псих.
– На хер иди!
– Кайфанула, – вздохнул придурок. – Я точно знаю. Видел все в твоих глазах на похоронах, ты ж дурела почти. Вся такая хорошая, страдающая девочка. Все тебя жалеют, столько внимания. Тебе лечиться надо было, Стася.
И опять какой-то шорох и еще.
Он трогает ее? Прикасается?
Тварь. Руки по локоть оторву, каждый палец переломаю, чтобы больше вообще ни к чему прикоснуться не мог.
– Это тебе лечиться надо. Чего ты хочешь? – немного спокойнее, чем до этого, спросила Славка.
И опять какой-то звук. Валику явно не сиделось или не стоялось на месте. Он просто не в силах был себя контролировать, сдерживать. Что-то тихо звякало, шуршало и скрежетало, постоянно, как помехи в старых динамиках, как белый шум.
А я зверел все больше и больше, всматривался в дорогу, вслушивался в разговор. Если бы верил в Бога, молился бы… Но с Богом у меня не сложилось, поэтому я просто дышал и слушал.
Давай, Славка, продержись еще немного. Я знаю… Знаю, что за твоей злостью скалит пасть страх. Продержись, заговори его, заболтай. Пусть упивается собой.
– Уничтожить тебя, довести сначала, а потом уничтожить, – голос Валентина снова был спокойным до зуда, чуть ли не скучающим, но шорох и скрежет прекратились, когда он наконец ответил, – как ты все эти годы доводила меня, Екатерину Николаевну, как довела Диму. Ты ведь убила его, Стася. Убила и осталась на свободе. А это неправильно, так быть не должно. Где справедливость, Стася? Тебе все, а другие из-за тебя страдают.
– Я не…
– И мало того, что Диму убила, – оборвал Лаву урод, – так еще мать его за собой потянуть решила. Всех за собой утащила, я ведь мог совсем по-другому жить и…
– Я не понимаю, – выдохнула Воронова. – При чем здесь мать Дыма, при чем здесь ты? Какое тебе вообще дело до меня и Димки. Мы тебя не трогали, не знали почти. Дым…
– Ты всех у меня забрала, – и новый звук удара прорезал тишину, на миг воцарившуюся в динамике. Славка тихо что-то прошипела, но я не расслышал.
Мудак. Я ему не просто руки оторву, я буду бить его до тех пор, пока рожа не превратится в месиво, пока он кровью харкать не начнет. Су-у-у-к-а.
Десять минут. Мне оставалось десять минут до Славкиной квартиры. Руки на руле сжались так, что свело пальцы, мигала красным панель тачки, потому что я превысил скорость, гудели мне в спину чьи-то сигналы.
Срать.
– Я никого у тебя не крала. Ни Дым, ни тем более его мама никогда моими не были, – спокойно и холодно отчеканила Слава. – И не я убила Димку. Это сделал Сухоруков.
– Ты! – прорычал Валик зло. – Ты его убила. Ты к нему деда привела! – голос скатился ниже, превратился в какую-то смесь шипения и рычания. – Если бы не ты, Дима остался бы жив, не только Дима. У нас у всех все было бы хорошо, если бы тебя не было.
– У кого «у всех»? Ты безумен, Валик, – ответила Славка устало.
– Нет. К сожалению, я-то как раз в своем уме, – отбил Валентин ровно и снова предельно спокойно. И мне все это не понравилось, совершенно.
– Я не понимаю… – тихо проговорила Слава, – Ты убил Мирошкина, Фирсова, убил Свету и Екатерину Николаевну…
– Я не трогал Екатерину Николаевну, – послышался все еще спокойный ответ, а потом опять что-то зашуршало и защелкало.
Но я уже был во дворе, уже выскочил из тачки и открывал подъездную дверь.
Славка, еще немного.
Консьержки на месте не было, в подъезде вообще никого не было, как будто дом вымер, не работал лифт, никто не выносил мусор, не слышалось разговоров из-за дверей, а на лестнице, ни на одном из этажей, не было света.
Я рванул по ступенькам наверх, стараясь не шуметь, не издавать лишних звуков, перескакивая, перепрыгивая, цепляясь за перила. Никогда так не бегал, даже на полигонах у госов: до рваного дыхания и битого стекла в легких. Но и ярости такой никогда не испытывал, страха.
А Энджи покорно и спокойно транслировала мне запись. Валик продолжал что-то говорить, что-то отвечала ему коротко Лава, но я не вникал в смысл слов, почти не слышал их из-за гула крови в ушах, из-за звона рвущихся нервов.
Две с половиной минуты… Я был у ее двери через две с половиной минуты…
Когда набирал код, пальцы тряслись, меня всего трясло. Каждая клетка была напряжена, шарашило холодом в мозг и позвоночник, сжались до хруста челюсти.
Прежде, чем повернуть ручку, выдохнул и вдохнул несколько раз, вытащил и выключил наушник, убирая в карман, достал смарт и перевел Энджи в квартире в фон. Она не перестала записывать, но перестала реагировать. И только после предельно тихо проскользнул внутрь квартиры.
В коридоре и комнатах было темно, лишь из-под двери спальни пробивался тусклый свет. Я прислушался, всмотрелся.
И голос Валика раздался из кухни. Все такой же ровный и вымораживающий.
– …на нас. А Екатерина Николаевна приходила, приносила нам печенье. Она была хорошей женщиной, Стася, любила нас. До того, как помешалась на тебе. Я пять лет ее вытащить пытался, следил, чтобы она таблетки принимала, чтобы к врачу ходила.
Я снова вытащил смарт и включил видео. Надо понять, где он стоит, есть ли у него оружие. Вряд ли, конечно, Красногорский приперся с пустыми руками, но, если связал Славку, мог отложить его.
Воронова что-то сказала, но так тихо, что мне не удалось разобрать слов.
– Нет. Я уже говорил, что это не я, – снова раздался голос Валентина, а Энджи наконец-то вывела изображение на экран. Славка сидела за столом, руки в стяжке так крепко, что на запястьях раны, боком к экрану, волосы в беспорядке, разбита губа. А Красногорский к ней лицом, значит, спиной к двери. Но видно было только одну руку, и она оказалась пуста. На столе, подоконнике, острове оружия не было. Я его не видел, сделал еще один осторожный шаг, вжимаясь спиной в стену, продолжая следить за тем, что происходило на кухне.
Надо, чтобы ублюдок повернулся. Славка, заставь его повернуться.
Лава опять задала какой-то вопрос, смотрела прямо на мудака, не отрываясь, не мигая, стиснув в кулаки руки, упрямо вздернув подбородок. Злой упрямый взгляд, кривились презрительно уголки губ, наверняка, Красногорский бесился из-за этого. Ожидал увидеть страх, а увидел лишь злость и сожаление.
– Она все продумала, – Валентин провел рукой по волосам, правую я все еще не видел, но следующий шаг все-таки сделал. Пальцы у Валика тряслись. И это хорошо, значит, он не так спокоен, как хочет казаться.
– Составила план сразу, как только выяснила, что Сухоруков вышел. Выследила его, убила, а потом покончила с собой.
– Ты знал… – Лава не спрашивала, она утверждала. – И не стал мешать.
– Не стал. Это то, чего она хотела – убить Деда и уйти к Диме. Она жила только ради мести Светозару, я бы не смог ее остановить даже, если бы захотел.
– Почему не похоронил? Зачем в доме оставил?
Возможно, показалось, но на миг Валентин как будто растерялся, словно не хотел или стеснялся говорить. Пальцы на руке, которую я видел, задрожали сильнее.
– Я любил ее. Любил сильнее, чем собственную мать, – пожал он все-таки плечами, и, судя по тону, по наконец-то появившимся в нем хоть каким-то эмоциям, тема была Красногорскому неприятна. – Но… что тебе объяснять? Ты не знаешь, что такое любовь. Ты никогда никого не любила.
– А Фирсов? Его зачем убил?
– Он – сопутствующий ущерб, – спокойно и ровно на этот раз ответил Красногорский. – Вообще, у вас удивительно много крыс, Слава, – мудак немного повернул голову, как будто к чему-то прислушиваясь. Замолчал.
Давай же, повернись так, чтобы я видел вторую руку. Ну!
– Разраб, который на тебя работает, тоже из Иннотек? Кто он?
Но Валентин проигнорировал вопрос, только снова провел по волосам.
А до меня вдруг донеслись звуки сирен с улицы. Едва слышные отголоски и все-таки я их слышал.
Хорошо. По-идее, Черт и его люди должны быть еще ближе.
– Тебя многие в твоем офисе ненавидят. Наверное, чувствуют, какая ты на самом деле. Знают, что ты убийца, Стася. Ты столько жизней забрала, и все как будто не про тебя.
– Я не трогала Дыма, – упрямо повторила Славка. – Мы с ним были лучшими друзьями, как вы со Свет…
– Не смей! – рыкнул Валентин. – Это я был его лучшим другом. Мы со Светой! Он приходил ко мне вместе с мамой Катей, мы ходили к ним. А ты все испортила! Убила его… и маму Катю! Хочешь расскажу, как она умерла?
Красногорский немного сдвинулся, но недостаточно, чтобы я мог увидеть оружие, если оно было, недостаточно, чтобы мог понять. Только Славка побледнела и распрямила плечи, впилась взглядом в лицо придурка. Я пригнулся и сделал еще шаг. Если через две минуты ничего не изменится, пойду так. Надо только все сделать быстро.
– Я сам принес бутылку. Заранее, потому что пообещал, сама бы она не смогла. Купил и принес, и смотрел, как она себя травит. Мама Катя долго умирала, несколько недель пила отраву. Сначала лишь небольшая слабость, потом головная боль и рвота. Сильнее и сильнее, с каждым днем все хуже и хуже, пока она совсем… Она не вставала в конце, Стася. Даже руку поднять было тяжело. Ее рвало постоянно, кровоточили десны, и приходилось вытирать кровь, у нее ужасно болела голова. В последние дни она отказывалась от еды и почти не пила. А когда умирала… Она даже кричать не могла, потому что сил не было, только хрипела. Знаешь, на что похож этот звук? На треск сухих веток, Стася! – он снова провел дрожащей пятерней по волосам и наконец-то сдвинулся, чуть наклоняясь вперед. А я с трудом удержался от облегченного выдоха. Пистолет был. Лежал рядом с кофеваркой, ствол смотрел прямо на Лаву.
– Я вымыл ее, переодел и отнес вниз. Мы…
Дальше ни слушать, ни ждать смысла не было. Вой сирен был совсем близко. Если он очухается невовремя…
Я положил телефон на пол, подобрался, напрягая каждую мышцу и кость в теле, натягивая собственные нервы до предела, до звона и боли. И вломился на кухню, врезаясь в Красногорского не глядя, сметая урода, наваливаясь сверху всем телом. Кулак врезался в челюсть с такой силой, что хрустнули костяшки. Я не обращал внимания на его трепыхания, почти не чувствовал ответных ударов, вообще не уверен, что они были, что он пробовал сопротивляться, как-то бороться, что пытался меня скинуть. Просто бил. Продолжал вколачивать в него кулаки, неспособный даже на рычание. Ничего не видел перед собой, ничего не слышал, даже Славкин голос не долетал.
За все, сука!
За несколько месяцев Славкиных нервов, за страх в ее глазах, за дрожь по ночам, за слезы и за то, что заставил ее вспомнить. За каждую гребаную анонимку. За сраные смайлики и это уродское «Превет, Стася», за имя, которое она ненавидит, за аварию и синяки на шее после Мирошкина.
Под моими кулаками хрустели и трещали его кости, кровь и сопли заливали рожу, он что-то хрипел и дергался, но я не понимал. Просто снова бил. До остервенения, почти до полной потери контроля, под дых, по ребрам и животу, наверняка ломая кости, и снова по роже.
Снова, снова и снова.
Занес кулак в очередной раз. Если попаду в висок – убью.
И громкий отчаянный крик прорезал вдруг тишину, заставляя замереть.
Славка что-то кричала, звала. И еще раз.
– …его! – каким-то чудом все-таки прорвался через низкий рокот ярости голос Вороновой. Я тряхнул башкой, держа придурка за глотку, потом снова, сбрасывая пелену. Пытаясь сбросить. Из этого, оказывается, очень сложно вырваться, невероятно трудно прийти в себя. Когда гнев душит, когда в носу и на губах запах и вкус чужой крови.
– Не убивай его, Гор! – Славка. Взволнованная и перепуганная Славка.
Я с трудом перевел на нее взгляд, с трудом, с невероятным усилием заставил себя повернуть голову и посмотреть. Такое простое действие сейчас требовало каких-то нечеловеческих усилий.
– Гор, пожалуйста, – Лава смотрела на меня. Колдовскими глазами своими, бледная, и кровь на подбородке и воротнике пиджака, кровь на запястьях из-за стяжек.
– Славка…
– Он без сознания, Ястреб, хватит, – так… так попросила, что меня выкрутило всего, протащило по углям и обломкам бритвенных лезвий.
И слезы прочертили дорожки на ее острых скулах, а тело тонкое затрясло.
– Помоги мне, пожалуйста, Гор. Мне больно, – прошептала едва слышно. И я дернулся, словно вынырнул на поверхность, включился и заработал отказавший мозг, принимая решение. В следующую секунду я уже открывал кухонный ящик, чтобы достать нож.
Снова тряхнул башкой перед тем, как подойти к ней, склониться.
Не только руки стянуты. Стяжки на лодыжках и вокруг ножек стула, чтобы Славка не могла встать, не могла ничего сделать, на правой щеке розовел след от удара.
– Хорошая моя, – прохрипел, подцепляя ножом пластик сначала на левой ноге. – Сейчас.
Я перешел ко второй стяжке, когда за спиной раздался какой-то шорох и вместе с ним Славкин испуганный вскрик.
Я обернулся, оставляя руки за спиной, но не успел.
Красногорский каким-то образом умудрился подняться на ноги и схватить долбаный пистолет. И сейчас целился из него в нас, в Славку.
– Валик… – тихо прохрипела Лава, и я почувствовал, как дрожащие, холодные пальцы сжались на рукоятке ножа, который я ей протягивал. Убедился, что Воронова держит оружие крепко, и только после этого повернулся полностью. – Валик, не…
– Заткнись! – оборвал придурок Славу, перевел взгляд на меня теперь совершенно точно безумный, загнанный. Стоял на коленях, истекал кровью, шатался, но, тварь, стоял. – Ты, – дернул он дулом, – в сторону! – на губах выступила кровавая пена.
– Красногорский, – покачал я головой, загораживая собой Воронову и поднимая вверх обе руки, – здесь сейчас будут менты, ты ничего не добьешься, просто не успеешь.
А он продолжал держать гребаную пушку, целился в Славку, никак не реагировал, как будто вообще меня не слышал, и не только меня. Топота ног на лестнице, воя сирен на улице он тоже, похоже, не слышал.
– Ты не успеешь, Красногорский, – повторил я громче. Так, чтобы до него дошло. – Прислушайся. Полагаю, они уже на лестнице.
И взгляд идиота вдруг прояснился. Он вскинул башку, прислушиваясь, как собака, и усмехнулся рвано, кривясь, выдохнул, словно сдулся. Изо рта вместе с этим выдохом опять брызнула кровь. А я слышал, как в дверь уже ломятся, грохот собственного сердца, рваное, частое дыхание Лавы. И продолжал стоять на месте. Ублюдку хватит секунды, чтобы нажать на курок.
– Раз так… – улыбка стала совершенно чудовищной, а дуло вдруг уперлось ему в подбородок. – Я сделал то, что должен был. Все, что мог.
Щелчок, грохот, и Валентин Красногорский выдохнул в последний раз, свалившись мешком с дерьмом мне под ноги. Тихо вскрикнула Слава, в коридоре раздался звук шагов – менты или люди Черта наконец-то ввалились в квартиру.
И воздух, ошпарив кислотой легкие, с шипением вырвался сквозь сжатые челюсти.
Собаке собачья смерть.
Как я и предполагал, первыми вломившимися оказались люди Лысого и в общем-то сам Лысый. К тому моменту, как они появились на замызганной кровью кухне, я уже поднимал Славку на ноги, прижимая к себе так, чтобы она не видела труп и кровь.
Хотелось верить, что ей не удалось ничего разглядеть из-за моей спины, пока Валик устраивал тут выступление одного актера на разрыв с полагающимися спецэффектами: соплями, слезами и все той же кровью на светлых стенах и полу.
Тварь, даже сдох так, чтобы побольнее ужалить.
– Гор, а… – начал Лысый, замерев молчаливым памятником самому себе в коридоре, куда я вывел Лаву, все еще прижимая к себе.
– Там все, – бросил коротко, мотнув подбородком в сторону кухни, а Лава в моих руках дернулась и затряслась. – Все, Славка. Все, – поцеловал ее в макушку. – Пойдем умоемся, да?
– Домой хочу, – едва слышно прошептала она, спрятавшись еще сильнее в моих руках. Жалась так, как будто под кожу залезть пыталась, не поднимала головы, ни на кого не смотрела.
– Скоро поедем, – пообещал, зная наверняка, что это обещание нарушу. Впереди еще менты и прочие прелести. Спасибо Красногорский хоть башку себе сам снес, и мне не придется еще и за выстрел отчитываться перед доблестными стражами правопорядка. Надеюсь, к Вороновой они лезть не станут и ограничатся мной.
В общем, так и получилось.
Менты нас с Лавой застали выходящими из ванной. Попробовали развести по разным комнатам, но в двери вовремя нарисовалась Елизавета, грамотно оценила обстановку и мою перекошенную рожу, и отозвала своих бойцовских псов, раздав цу. В итоге через несколько минут мы втроем переместились в гостиную. Я с Лавой на диване, строгая полицейская – в кресле напротив. Рассматривала нас обоих пристально, не торопилась говорить. А Славку продолжало трясти. Трясло так, что был слышен стук зубов, руки ледяные, движения слишком дерганые, она все еще ни на кого не смотрела и не реагировала.
Черт! Увидела все-таки что-то, да?
Я перехватил ее ладони, опутал руками, теснее прижал к себе, на что Лиза-как-ее-там только сильнее нахмурилась, сжав губы в тонкую линию.
– Поговорим? – спросила, вытаскивая планшет. Я кивнул, но не успел в итоге даже рта раскрыть.
– Красногорский застрелился сам, – выплюнула Славка, вдруг поворачиваясь к девушке. – Слышите? Он сам всадил в себя пулю. Гор здесь не при чем. Он…
– Мы во всем разберемся, – спокойно и ровно оборвала Лаву девчонка. – Но давайте по порядку…
Хреновый тон, неудачный момент – Воронова в ответ зарычала, натянулась в один миг так, что я слышал звон ее нервов, на тонкой шее бился отчаянно пульс.
– Он сам это сделал, – повторила Славка. Четко, холодно, зло. – Он двинутый на всю голову, сраный урод. Он бы прикончил меня, если бы Игорь здесь не оказался, если бы не поехал за мной.
– Станислава, – попробовала снова Быстрицкая, очевидно, понимая, что Славка на грани, и не желая ее за эту самую грань толкать. – Вам сейчас лучше отдохнуть. Я не думаю…
– Вот и не думайте, – упрямо вскинулась Лава. – Слушайте! Красногорский выследил меня, залез в квартиру, напал, – с силой, которой я от нее не ожидал, Славка выдернула свои руки из моих, сложила вместе, вытягивая, показывая Быстрицкой следы от стяжек. – Напал сзади, душил, пока я не потеряла сознание. После оттащил на кухню и связал, – она подалась еще немного вперед, а на ресницах вдруг задрожали слезы, плечи затряслись сильнее. – Он псих. Он подослал ко мне Мирошкина, он писал мне гребаные анонимки, он убил Фирсова и Нестерову, он… – а потом вдруг захлебнулась воздухом, повернулась снова ко мне и вмазала сжатым кулаком в плечо. – Ты – идиот, Ястреб! Какого хрена ты на него полез?! Он же конченный совершенно! Ты… – она снова задохнулась, как будто захлебнулась словами, ей не хватало воздуха, и слезы прочертили первые дорожки на щеках. Лисий взгляд был злым и очень перепуганным.
– Все хорошо, Лава. Я знал… – попробовал ее успокоить, перехватить руки.
– Да ни хрена ты, мать твою, не знал! Засранца кусок самоуверенного! – прошипела она, снова впечатывая кулак в плечо. – Ты что думаешь, если бы ты ту пулю словил, я бы счастлива была?! Я бы тебе спасибо сказала?! Да пошел ты в задницу, Гор!
– Слава, хорошая моя…
– Ты и твое долбанное самомнение! – Воронова почти кричала. Я ни разу не видел, как она кричала, ни разу не видел, чтобы была такой: потерянной, злой, испуганной, взволнованной, упрямой. Славка продолжала всаживать свой маленький кулак в меня и кричать. – Оба идите в задницу!
– Слава…
– Он же мог тебя убить, Гор, – мне все-таки удалось перехватить ее руки, спеленать, прижимая к себе. – Убить, понимаешь? Что бы я делала, если бы он тебя убил? Что? – она вдруг вскрикнула, всхлипнула, дернулась и уткнулась в меня. – Что бы я делала? Как бы… – она все повторяла и повторяла. Спрашивала. Хрипло, натужно, очень испуганно.
И столько боли было в этом вопросе, столько отчаянья, что меня рвало на куски. Я гладил ее спину, волосы, плечи и руки, что-то бормотал бессвязное, невнятное, нес какую-то совершеннейшую чушь. А Славка продолжала плакать и трястись, спрашивая без конца, что бы она делала, если бы… И я не знал, что ей говорить, как успокоить, как объяснить, что в тот момент, я вообще не думал, что сам вряд ли бы остался в своем уме, если бы мы поменялись местами. Сейчас, когда отпустило, когда труп Красногорского медленно остывал за стеной, когда адреналин в крови растворялся, я понял, что такого страха, такого дикого ужаса, выматывающего, вытаскивающего душу, никогда не испытывал. Бледная Славка и дуло, наставленное на нее, сбрендивший ублюдок напротив, который сделать мог вообще все, что угодно – самый страшный кошмар.
Меня не трясло, не было истерики, смерть Валентина вообще прошла мимо и, если бы понадобилось, я бы грохнул его еще раз. Снова избил до соплей и грохнул. Но я не мог отпустить Славку, никто не заставил бы меня сейчас разжать руки и отпустить ее: пиздец в Иннотек, апокалипсис, второе пришествие, дух Стива Джобса.
Поэтому и прижимал ее к себе, поэтому и шептал что-то бессвязное в волосы, пробовал успокоить. Только не получалось нихрена. Воронова плакала и дрожала, снова прячась ото всех, а я ощущал себя беспомощным идиотом. Это настолько вымораживающее чувство: ей плохо, ей отвратительно, а я совершенно ничего не могу с этим сделать. И хочется носиться по потолку, крыть всех матом, кому-нибудь врезать… Что угодно, лишь бы Лава прекратила плакать.
Хорошо, что Быстрицкая сообразила раньше тугодума-меня и сделала единственное возможное.
Истерика Вороновой закончилась с приходом мужика с волшебным чемоданчиком. Он спокойно достал шприц, легко и быстро сделал Славке укол. И через несколько минут она перестала всхлипывать, а еще через пару полностью обмякла в моих руках.
– Вам может тоже надо? – вполне искренне поинтересовался врач, рассматривая меня и не торопясь закрывать свой саквояж.
– Нет, – мотнул я головой. – Все в порядке.
Мужик перевел взгляд на следователя, дождался ее кивка и только после этого щелкнул замками и вышел из комнаты. Быстрицкая спокойно вернулась в кресло, а я с удивлением обнаружил Лысого, стоящего рядом с диваном. Черт протягивал мне мой смарт.
– Рассказывайте, – вздохнула Лиза-мент. Ей явно не нравилось все происходящее, потому что оно обещало кучу геморроя, но держалась девушка хорошо.
