Текст книги "Гарвардский баг (СИ)"
Автор книги: Мира Вольная
сообщить о нарушении
Текущая страница: 26 (всего у книги 41 страниц)
– Слав, он умер из-за больного на всю голову мудака. Не из-за тебя, – я поднялся на ноги, заставляя и Лаву встать, вытер оставшиеся слезы, коротко поцеловал. – Ты очень храбрая, Воронова, невероятно смелая. И я очень тобой горжусь.
– Да уж… – хмыкнула она, опять утыкаясь мне в плечо, прижимаясь и прячась. Так естественно, как будто так было всегда. И я прижал ее к себе и потянул в спальню.
Начало четвертого. Нам обоим пора ложиться. Сопротивляться Лава не собиралась. Скользнула в ванную, чтобы умыться, пока я разбирал кровать.
Я стаскивал с головы футболку, когда она замерла в дверях. Серьезная и хмурая.
– Почему ты вдруг спросил про Екатерину Николаевну? – спросила настороженно. – Что в том письме?
Я вздохнул, все-таки бросил футболку на кресло, сделал осторожный шаг к Лаве. Думал, что она не спросит, надеялся на это, но раз уж спросила…
– Она не ненавидела тебя, Слав. Мама Димы повредилась рассудком и считала, что Дым живет в тебе.
Секунда, две, три.
– Ты издеваешься… – пробормотала Славка, нервно сглатывая.
– Ничуть, – отрицательно покачал головой, за руку втаскивая упрямую лисицу в спальню. – Мама Дыма на тебе помешалась, и я удивлен, что ты об этом не знала.
– Не знала… – тихое, почти шокированное.
– Я хочу поговорить завтра с твоей мамой, Слав, – ответил, стаскивая с нее футболку.
Опять несколько секунд тишины, пока Воронова переваривала информацию, а я распутывал завязки на ее штанах.
– Ты хочешь сделать что? – подавилась она воздухом.
Я цокнул языком.
Спать, судя по интонации, мы так и не ляжем.
– Ты меня слышала, Лава, – ответил, продолжая сражаться со скрутившимися в морской узел завязками. – Я хочу поговорить с твоей мамой, само собой, не сейчас. Но мы топчемся на месте, а анон подбирается к тебе все ближе. Сегодня он оставил тебе синяк, а через неделю что? Свернет шею?
– Ты драматизируешь, – оттолкнула Воронова мои руки и сама схватилась за дурацкие завязки. – Мать Димы, даже если она действительно тронулась умом, не способна на… подобное, – шнурок наконец-то поддался, и Славка стянула с себя штаны, со злостью швырнула их в кресло. Вскинула голову, сверля взглядом. – Нет ресурсов, понимаешь? Ни финансовых, ни, как бы отвратительно это не звучало, умственных.
– Мы не можем быть уверены. И так, просто для информации, я не то чтобы спрашивал твоего разрешения.
– Я не хочу, чтобы мама знала, я не хочу возвращать ее в этот ад, Ястреб! – рыкнула Воронова, в глазах сверкнула злость. – И тебе не позволю. – Вообще ситуация была бы забавной: четыре утра, обнаженная напротив Славка, с горящими чистым гневом потемневшими глазами, орущая за окном сигнализация и Энджи, не устающая посылать на наши с Вороновой трекеры предупреждения о том, что пульс обоих слишком участился. Но забавно не было, слишком тяжелая тема, слишком много решимости в словах Лавы.
– Выбора нет, Слав, – покачал я головой, стаскивая остатки своей одежды. – На самом деле, поговорить можно и с твоим отцом. Без разницы, кто это будет. Возможно, родители скрыли от тебя не только помешательство Нестеровой, но и что-то еще, – пожал плечами.
– Ястреб…
– Ты должна понимать, что разговор состоится, с твоим участием или без, и можешь топать ногами, рычать, материться, швырнуть в меня чем-нибудь, – я подтолкнул Воронову к кровати. – Но это вообще ни на что не повлияет.
– Придушу тебя, – процедила Славка сквозь зубы, роняя голову на подушку. Она злилась, все тело было собрано и напряжено, руки, расправляющие одеяло, двигались слишком резко, и за этой показательной злостью Славка скрывала тревогу и страх. Она боялась того, что прошлое вцепится гнилыми зубами не только в ее жизнь, но и в жизнь родителей.
– Слав, – я перехватил ее руки, прижал спиной к себе, набрасывая на нас одеяло. – Мы скажем им самый минимум, без деталей и подробностей, даже про долбаного кролика говорить не будем. Скажем, что ты получила странное письмо на рабочую почту, скажем, что просто хотим проверить. Хорошо? Или можем вообще попросить заняться этим Черта, – Славка что-то невнятно пробормотала, какое-то полусогласное мычание вырвалось из горла, прижимающееся ко мне тело немного расслабилось. – Он придумает какую-нибудь сказку о том, что Нестерову разыскивают менты, и вышли на них.
– Защита, – раздраженно передернула Воронова плечами. – Сложно представить, что они себе придумают о том, что сделала Екатерина Николаевна, если «менты» докопались до истории с Сухоруковым. Первый вариант более травматичен, но и более правдоподобен.
– Тогда остановимся на нем, – поцеловал Лаву в макушку. – А теперь давай спать.
– Матушка закатит мне истерику, – вздохнула Воронова, устраиваясь удобнее. – И тебе.
– Переживу, – усмехнулся и потянулся к трекеру, чтобы переставить будильник на Энджи. Внес в наши со Славкой календари выдуманную встречу, чтобы было хоть какое-то оправдание для позднего появления в офисе обоих, и закрыл глаза.
Надо бы еще раз все-таки посмотреть документы и файлы, которые прислал Лысый и понять, стоит ли выкапывать Сухорукова. И если да, то какие тут варианты?
Следующий день и рабочий вечер прошли вполне спокойно, если не считать того, что Лава ворчала почти все утро: сначала на переставленный будильник, потом на подгоревшие тосты, дальше на чашку и вилку, которые я оставил на мойке, а не засунул в ящик, потом она ворчала на пробки, после на слишком большое количество пены в ее капучино, на Энджи, ботов-уборщиков, медленный лифт, слишком яркое солнце и холодный ветер.
В общем, Воронова ворчала на все и всех и совершенно этого не замечала. Даже Сашка попал под раздачу, просто потому что не вовремя попался на пути.
Она ворчала, когда мы оба вышли из Иннотек, когда сели в кар, ворчала всю дорогу до дома. Ворчание закончилось только тогда, когда мы снова оказались в ее квартире. Нахмурилась и замолчала, наверняка прокручивая в голове предстоящий разговор.
А в девять она нервно мерила гостиную шагами, чуть ли не подпрыгивая от каждого гудка, пока Энджи звонила Славкиной маме.
– Слав, может, все-таки сначала отцу? – спросил я.
– Бессмысленно оттягивать неизбежное, он все равно все расскажет маме, – отчеканила она. Интонации были неестественными и непривычными: без рокочущих нот, без привычного пробирающего контральто. Сухие и жесткие слова, как осенние листья, спрятанные на страницах старого альбома. – Причем быстрее, чем ты успеешь моргнуть. Несмотря на количество лет, прошедших после истории с Сухоруковым, они… все еще болит, понимаешь?
– Понимаю, – кивнул, хватая ее за руку и заставляя сесть в кресло. – Расслабься.
– Ты не зна…
– Станислава, – раздавшийся в комнате журчащий голос не дал Лаве договорить, переливающаяся заставка Энджи на плоском экране на стене тут же сменилась картинкой, демонстрируя кусочки и обрывки личной жизни Виктории Александровны Вороновой.
Номер отеля, разворочанная кровать, очки, шляпка, еще какие-то вещи в беспорядке на диване и женщина, такая же тонкая и изящная, как Славка, стоящая спиной к нам в гостиничном халате. Она что-то усиленно искала в шкафу, – ты вовремя позвонила, поможешь мне выбрать пл…
– Мама, – вздохнула Слава обреченно, перебивая мать и прикрывая глаза, – нам надо поговорить. И… – она запнулась, то ли подбирая слова, то ли собираясь с мыслями, – я хочу тебя познакомить с моим… мужчиной, – Виктория Александровна тут же застыла, натянулась, напряглась, а потом обернулась так резко, что полотенце, удерживающее волосы, съехало вбок, повисло на плечах.
Глаза у Славкиной матери были темно-карими, почти кофейными и смотрели сейчас растерянно и чуть ли не шокировано прямо на меня. Кошачий взгляд, полные губы. Она была очень красивой женщиной. Очень красивой, растерянной женщиной.
– Твою ж мать, Слава… – пробормотала Виктория Александровна.
– Ты моя мать, – буркнула Воронова-младшая, выпрямляясь в кресле так, что я почти услышал треск позвоночника.
– Данный факт меня бесконечно удивляет, – ответила в той же манере женщина, с раздражением стаскивая с плеч упавшее полотенце. Волосы у нее был почти черными, глянцевыми, но в отличие от Славкиных опускались чуть ниже ключиц.
– Все вопросы по поводу моего характера – к отцу, – дернула Слава уголком губ, скосила на меня взгляд. Что он выражал, понять я не успел, слишком быстро Воронова вернула внимание к экрану. – Это Игорь, мам, мы вместе работаем, – добавила громче и вскинула подбородок. – И давай, пожалуйста, светские вопросы оставим на потом, ладно? Нам правда надо поговорить.
– Добрый вечер, Игорь, – увереннее улыбнулась женщина. – Я – Виктория Александровна, – улыбка на губах стала приветливой, но была призвана, скорее, скрыть бесконечное любопытство и такое же бесконечное удивление во взгляде, чем выразить что-либо еще. – И мне приятно с вами познакомиться, пусть и так неожиданно, – мама Славы метнула в дочь полный упрека взгляд. А я изо всех сил старался удержать на лице серьезное выражение.
– Мне тоже очень приятно, Виктория Александровна, и я приношу извинения за то, что мы вас не предупредили, – «покаялся» я. – Это моя вина.
– Давайте к делу, пожалуйста, – закатила Славка глаза к потолку, пальцы выбили неровный ритм на мягком подлокотнике.
Я понимал ее нетерпение. Предстоящий разговор будет неприятным, и Лава наверняка сходила с ума от ожидания: как отреагирует Виктория Александровна, поверит ли в придуманную байку, что расскажет.
Мама Лавы колебалась несколько секунд, а после снова тепло, но также неуверенно, как и до этого, улыбнулась нам обоим и кивнула, откидываясь на спинку дивана.
– Я тебя слушаю, Слава, говори, – небрежно и очень изящно взмахнула рукой, поднесла к губам стакан с водой.
– У меня… у нас, – тут же поправилась Воронова, – есть несколько вопросов о… – Славка нервно сглотнула, помолчала, – о матери Дыма, мам, о Екатерине Николаевне.
Стакан, который держала Воронова-старшая, с шумом опустился на столик у дивана, а сама женщина дернулась, как будто получила пощечину, побледнела так, что единственным ярким пятном на лице теперь были глаза, даже бронзовый загар не улучшил ситуацию. Взгляд заметался и снова остановился на мне: испуганный, болезненный, лихорадочный. Губы превратились в узкую линию.
– Славка…
Воронова от тона матери напряглась еще сильнее, вцепилась в подлокотники до побелевших костяшек, мелко вздрогнула.
– Игорь знает, мам, – мягко и очень осторожно поспешила Лава внести ясность, голос был прерывистым и нервным, она не сводила взгляда с женщины на экране. – Так получилось. Мне… несколько дней назад мне… – с шумом глотнула воздуха, нервно провела рукой по волосам.
– Не волнуйтесь, пожалуйста, Виктория Александровна, – перехватил я нить разговора, понимая, что Лаве сложно, дотягиваясь до тонкой руки и сжимая ее в своей. – Мы сейчас все объясним, ничего страшного не случилось и не случится. Я обещаю, – я всмотрелся в бледное лицо Вороновой-старшей, старался говорить мягко, но уверено. – И я никому не скажу о том, что знаю. Слово бывшего военного.
– Хорошо, – выдохнула мама Славы, снова хватаясь за стакан с водой. Осушила его почти в два глотка. – Я сейчас… – она порывисто поднялась и скрылась где-то в номере, через несколько секунд до нас донеслись приглушенные звуки льющийся воды.
Славка тяжело вздохнула.
– С ней есть там кто-то рядом? – спросил я Лаву тихо.
– Она позвонит отцу, – неопределенно кивнула Воронова. – Возможно, психологу, но последнее маловероятно.
Я кивнул.
Гнойная ситуация, гнойный разговор, но… А какие варианты? Ждать, пока мама Лавы вернется из Испании, мы не могли.
Виктория Александровна из ванной вернулась только спустя десять минут. И, пока мы ждали ее, Славка измяла собственную толстовку до такого состояния, что из швов внизу вылезли нитки. Воронова вскинула голову, когда звук льющейся воды стих и следом послышался щелчок замка, уставилась на экран болезненным, горящим взглядом.
А женщина, вернувшаяся к планшету, смотрела ровно и жестко. За десять жалких минут взяла себя в руки и собралась. Они были сейчас невероятно похожи со Славкой: идеально ровная спина, твердый взгляд, упрямая линия подбородка, тлеющие угли злости в темных глазах.
И Воронова-младшая, глядя на мать, выдохнула. Оставила в покое несчастную одежду, выпустила мою ладонь.
Теперь я понимал, как Лава справилась с тем, что произошло туеву тучу лет назад, понимал, почему не сошла с ума и как смогла жить дальше.
Виктория Александровна вытащила ее. Наверняка, зубами и когтями тащила из того ада, в котором они оказались по вине отмороженного урода.
– Рассказывайте, – тихо и ровно произнесла она, снова откидываясь на спинку дивана.
Слава колебалась не больше нескольких мгновений:
– Я получила письмо три дня назад, – начала Лава. – На рабочую почту, на имя Станиславы Соколовой, мам, – губы Вороновой-старшей слегка сжались, выдавая напряжение. – В тексте нет ничего угрожающего или пугающего: как дела, как жизнь и все в таком духе. Оно короткое, но с некоторыми подробностями, о которых знать могут очень немногие. Обратный адрес и домен нам ни о чем не говорят, отправлено было из общественной библиотеки Тюкалинска.
– И ты думаешь, это Екатерина Николаевна, – кивнула Воронова-старшая. – Почему?
– В нем про Дыма, мам, – пожала Лава плечами, – детали, которые могла знать только она.
– Чего она от тебя хочет? – нахмурилась женщина. – Зачем написала, если это действительно она?
– Непонятно, – ложь слетала с губ Лавы так легко, как будто она репетировала. – Поэтому я тебе и позвонила. Я… в общем, хочу понять, чего ждать. Я плохо помню, что происходило после похорон Дыма.
Губы Виктории Александровны на миг снова сжались в тонкую бледную линию, несколько секунд прошло в тишине.
– Что ты хочешь знать? – все-таки выдохнула она.
– Как она ко мне относилась, что происходило после… чего она может хотеть?
– Скорее всего, увидеть тебя. Возможно… болезнь вернулась… – задумчиво, скорее рассуждая вслух, проговорила Виктория Александровна.
– Объяснишь?
Славкина мама поморщилась, откидывая со лба темные пряди, прикрыла глаза.
– Нестерова… очень плохо пережила похороны Димы, Слав, – прижала пальцы к закрытым глазам. – У нее что-то сломалось внутри, в голове, замкнуло какие-то важные шестеренки. Она… преследовала нас… тебя некоторое время. Даже заявление в милицию написала.
– Что сделала? – опешила Воронова, невольно подаваясь ближе к экрану. Мать Славки скривила губы в горькой усмешке.
– Я не знаю, почему и как, Славка, – развела женщина руками в стороны, – только в какой-то момент Катя решила, что ты теперь живешь за Диму, ты и есть Дима. Тебя Сухоруков убил, – поморщилась она, – а Димка остался жив. Плохо, в общем, все было, Слава.
– В каком смысле? Что за заявление она написала? – голос Славки стал еще напряженнее и глуше.
– Катя звонила постоянно, – вздохнула Виктория Александровна, – после похорон. Требовала тебя вернуть, говорила, что мы тебя у нее забрали, что держим, что… много чего говорила. Караулила под дверями, звонила, стучала, ждала меня или отца твоего у подъезда, даже с кулаками на нас бросалась. Плакала, кричала, материлась в трубку, – снова короткий, отрывистый вздох. Славкина мама поправила нервным жестом ворот халата, волосы, снова опустила руки, прежде чем продолжить. – Мы пробовали с ней говорить, убедить первое время. Потом перестали.
– Я не помню звонков. Точнее, звонков от нее, вы тогда сказали, что отключили телефон из-за журналистов, – покачала Лава головой удивленно. – Стука или звонков в дверь тоже не помню.
– Конечно, – кивнула женщина, уголки губ на миг опустились, четче обозначая неглубокие морщинки у рта и глаз. – Ты на таких препаратах была, что я вообще удивлена, что ты хоть что-то помнишь. Да и Леша почти сразу звонок обрезал, потом мы и телефон отключили. Из-за журналистов тоже, конечно, но и… Катя не делала ситуацию лучше. Я хотела написать заявление, пойти к ней на работу, но… не смогла, – Виктория Александровна замолчала, отвернулась, пряча от меня и от Лавы взгляд.
– Мам? – осторожно позвала Слава.
– Стены в хрущовках такие тонкие… дочь… Я слышала, как она мечется по квартире, как плачет, как бормочет что-то, кричит. Все слышала… Вещи падали, звон стекла, шаги ее. Мяч. Димка футбол любил, да? Как любой мальчишка. Катя его в стену кидала… Играла, наверное, с Димкой. С тем Димкой, который в ее голове все еще жил.
– Мам…
Воронова-старшая провела рукой по мокрым, тяжелым волосам, выдохнула.
– Лешка на работе пропадал, старался дома только ночью появляться, потому что ты его боялась, – продолжала она, казалось, не обратив внимания на слова Славки. – А я с тобой была, дома. Все слышала… Видела ее иногда. Катя… Ей плохо очень было, скорее всего она пить начала, часто из пакетов магазинных бутылки торчали. В общем, я не стала никуда писать, ходить, звонить. Это… как старика камнями забить, понимаешь?
– Да, мам, – пробормотала Слава, сжимая руки на коленях до такой степени, что побелели костяшки пальцев.
– И Леше запретила. Зря, наверное, – покачала Воронова-старшая головой. – Жалость – отвратительное чувство, Славка, – она наконец-то снова повернула голову и посмотрела прямо на дочь, – никогда не иди у него на поводу. Оно делает людей бестолковыми и безвольными, прячет правду и слишком сильно сглаживает острые углы. Возможно, если бы я рассказала, Катю можно было бы вернуть из того зазеркалья, в котором она вязла все больше и больше.
– Не буду, мам, – покорно кивнула дочь.
– И ее не жалей, – сверкнули неподдельным гневом глаза Виктории Александровны. – Слышишь, не смей! И на письмо не смей отвечать, если оно действительно от нее. Ты поможешь ей, только если расскажешь полиции.
– Какое заявление написала мама Димы, Виктория Александровна? – спросил, впервые решившись встрять в разговор. Влез, только потому что Славка выглядела совсем растерянной и виноватой. Мы врали, врали матери Славки, считая эту ложь менее болезненной, чем правда, но… Кажется, что где-то профакапились.
– На нас с Лешей. О том, что мы похитили и удерживаем у себя ее сына, – вздохнула женщина. – После того заявления ее и забрали в больницу, потом мы уехали. И я больше ничего о ней не знаю. Напиши Крошину, Слав, – снова обратилась женщина к Славе.
Крошин – мент, который занимался делом Сухорукова, Черт и на него достал кое-что: личное дело, список того, над чем он работал. Ничего криминального, обычный мент, кажется, даже неплохой.
– Он наверняка давно на пенсии, – покачала головой Воронова.
– Без разницы, связи все равно остались, – строго одернула дочь Виктория Александровна. – Напиши и сообщи о письме. И забудь.
Славка быстро скользнула по мне взглядом, едва заметно поморщилась.
– Напишу, – кивнула в итоге. – Почему ты никогда не рассказывала мне? – спросила она, сощурившись, всматриваясь в так похожее на ее собственное лицо.
– А зачем? – в искреннем удивлении вскинула Виктория Александровна брови. – Мы уехали, а Катя осталась. Да и… по сравнению со всем остальным, Катя… ничего плохого, по сути, не сделала.
– Мам, – Славка склонила голову набок, задумчиво закусила губу, – а мог кто-то еще… Кто-то еще…
– Мог ли кто-то, – снова помог я Лаве сформулировать, – преследовать вас? Злиться? Знать подробности дела?
Виктория Александровна ненадолго задумалась.
– В голову больше никто не приходит. Были журналисты, полиция, само собой, любопытные соседи. Но после того, как мы уехали, все это осталось там, – изящно махнула она рукой, – в Тюкалинске. Да и… столько лет прошло, – пожала Виктория Александровна плечами. – Скорее всего, это действительно Катя. Скорее всего, она… ей снова плохо.
– Ты уверена? – не желала сдаваться Славка.
Виктория Александровна скептически поджала губы.
– Не начинай, дочь, – фыркнула она. – Я еще не настолько стара, чтобы впадать в маразм.
– Ладно, – отступила Лава, поднимая руки, улыбаясь несмело, – я все поняла.
Воронова-старшая помолчала несколько секунд, а потом повернулась ко мне, тоже улыбнулась, почти так же, как и в самом начале нашего разговора: с любопытством и легким недоверием.
– Надеюсь, что так, – фыркнула женщина. – А то знаешь, я уже довольно давно тут, может, пора вернуться? С Игорем поближе познакомиться?
– Мам, – закатила Воронова глаза. – Не запугивай, не страшно.
– Я не запугиваю, я рассуждаю вслух, – прищелкнула мама Лавы языком. – И вообще, я соскучилась.
– По промозглой Москве? – скептически протянула Воронова. – По пробкам и занудным, не умеющим обращаться с женщиной мужикам? Ну да, ну да. Охотно верю.
– Слава… – Виктория Александровна изобразила смущение, бросила виноватый взгляд из-под ресниц на меня. – Извините нас, Игорь, Славка иногда…
– Ой, мам, прекращай, я тебя умоляю, – всплеснула Воронова руками. – Мы полгода вместе работаем. Игорь все понимает, – скрестила Лава руки на груди, вздергивая подбородок.
– Заметь, это не мои слова, – насмешливо отбила женщина подачу.
«Бедный мальчик», то есть я, все-таки не удержался от короткого смешка. И две пары глаз тут же впились в меня. Славка смотрела возмущенно, ее мама – все с тем же плохо скрываемым любопытством.
Факап, Ястреб… Это полный факап…
И в этот миг, под пристальным взглядом обеих женщин, я действительно почувствовал себя мальчишкой. Неумелым и неловким.
Сюр.
